Величественно взмахнув рукой, вздыбив ровные камни, заставляя землю разверзнуться, Аанг с силой тянет кулак вниз, прямо, как его учила сифу-Тоф, утягивая противных стражников глубже мостовой, оставляя их крикливые головы на поверхности. Мимолетно пробегая, Аанг широко улыбается, складывая ладони, в знак извинения — кланяясь, все же считая, что врываться в покои царя — дурной тон, недостойный ни воздушного кочевника, ни аватара. Катара убежала вперед, блистательно заклиная переливающуюся на солнце воду, за ней рысью скакал Сокка, зажимая кривой бумеранг, кажется, распугивая стражников одним своим глупым видом. Аанг посмеялся, кажется, чувствуя, как легкие наполняются живительным воздухом — окрыляя, он бросился вдогонку, раскрывая на бегу планер, тотчас же устремляясь ввысь, сдувая пролетающих настырных стражников, что без конца бросались глыбами. Аанг парил, будто невесомый лепесток на ветру, неуловимой рябью то отдаляясь, то приближаясь. Его дом — гордые небеса, его истинная стихия — неуловимый воздух, и не было ни единой причины, по которой он не хотел воздвигнуть свой народ, возрождая из праха. Только бы если у него была такая возможность, ну самая крохотная — он без раздумий принял бы верное решение, спасая напрасно канувшую в лету нацию, даже, если для достижения цели потребуется вырвать из груди собственное сердце. Что будет значить жизнь одного, когда целая утраченная нация воцветет, как было столетие назад? Аанг так размечтался, что чуть не потерял высоту, вовремя разгоняя воздух, закружившись спиралью, плавно сникая к земле, помогая Тоф поднять гигантскую каменную плиту, по которой они взбирались с невероятной скоростью, Тоф невидящим взором посмотрела на Аанга, одобрительно кивнув, на что он тут же в смущении опустил глаза. Красоваться — не было его яркой чертой, монахи учили смирению и не более… Скатываясь по разглаженным Тоф ступеням — стражники неистово кричали, пролетая по разные стороны, кучей наваливаясь друг на друга. Аппа грозно рычал, размахивая хвостом, помогая каменной плите лететь еще быстрее, — вот настолько высился дворец Царя Земли. Экстравагантно и очень умело они разбрелись на небольшие расстояния, обезвреживая врагов тактично и практически бескровно. Там, — внимательно посмотрел Аанг на гигантские двери дворца, взмахивая посохом, отворяя, впуская друзей и хвостом тянувшихся стражников. Они бежали по тому длинному витиеватому коридору, что манил изумрудным свечением, приковывая внимание каждой своей вычурной вазой или гобеленом. Ноги Аанга неслись так быстро, словно, если он хоть на мгновение остановится — дыхание навсегда неизбежно прекратится. Он был вынужден бежать, ведь бег — это жизнь, когда твое существование превращается в охоту и ты становишься преследуемым — единственное, что спасает — бегство. Ему уже надоело бежать от проблем, хотя Аанг был абсолютно и совершенно не готов к таким трудностям, в лице которого представлялся Народ Огня — не принц Зуко — нет, после того, как он вызволил Аанга из лап Джао, скрываясь под синей маской, но вот Азула… Аанг до сих пор, закрывая глаза и укладываясь в сон, видел кровожадный оскал этих алебастровых глаз. Тоф невидящими глазами окинула все помещение, вытягивая вперед ладони, прислушиваясь к предчувствию, что дарил холодный серый камень дворца. Совсем немного. Еще чуть-чуть и они доберутся до Царя, Аанг воодушевленно приземлил посох о холодный пол, отворяя очередные двери, сдувая грубым ветром досаждающих навязчивых стражников. Царь обязан выслушать их, ведь Аанг — аватар, его цель — нести мир и равновесие, которое покосилось, оказывается, не только из-за Страны Огня, а из-за таинственных интриг Лонг Фенга. Аанг нахмурился, вспоминая, с каким трепетом ныло его израненное от разлуки с Аппой сердце, казалось, он потерял своего бизона навсегда. Никогда бы и подумать не смел, что кто-то, хоть кто-то, помимо людей огня способны обманывать и мешать ему. Аанг желал справедливости, желал поговорить с царем Куэйем, надеясь на благоразумие и удобный для всех исход. Кто если не царь земли, способен помочь остановить войну со Страной Огня? Им в срочном порядке требовалась поддержка Ба Синг Се, Народ Огня неминуемо наступает, обращая некогда здравствующие города в свои безжизненные колонии. Он настолько не понимал — искренне не понимал, зачем все это происходит, почему духи не вмешаются и не остановят эту нечестную игру, затеянную самим Созином?

      — Они там! — воскликнула Тоф. — Я что-то чувствую, — прежде, чем ее кулаки сомкнулись, Аанг метит забушевший ветер в сторону очередных дверей царственной наружности, без сожаления разнося их в щепки. Его лицо от удивления вытянулось, когда взору предстал гигантский тронный зал, в сердцевине которого восседал с приветливой улыбкой молодой, малахольно разодетый царь, нервно теребивший ухо своего косматого медведя, по другую руку являющийся заложником бесчестных интриг Лонг Фенга.

      — Вы! — ткнул в него пальцем Аанг, готовый обороняться, краем глаза замечая, как вся его команда дружным скопом наступала, вооружившись стихией. Агенты Дай Ли немедленно встали стеной перед троном царя, отгораживая путь, которые могли напасть в любую секунду, Аанг разочарованно скривил губы:

      — Нам нужно поговорить, — его тон звучал удручающе и даже пугающе-серьезно, особенно, когда взгляд столкнулся с метающим колья взором Лонг Фенга.

      — Они хотят свергнуть вас! — немедленно заголосил Лонг Фенг.

      — Нет! Мы на вашей стороне! Мы хотим помочь! — Сокка тут же покачал головой, стараясь вразумить царя, смотря с широко раскрытыми глазами.

      — Вы врываетесь в мой дворец, калечите охрану, ломаете мою красивую дверь, и после этого говорите о доверии? — царь важно встал со своего позолоченного трона, демонстрируя живописно расшитое шелковое платье, малахитовые бусы гремели на груди, а царственная корона, кажется, была слишком большой и давящей, для его юношеской головы. По лицу стало предательски видно, как Куэй напрягся, кажется, не понимая, как ему поступить.

      — Я его понимаю, — Тоф, саркастично улыбнулась.

      — Если вы на моей стороне — немедленно бросьте оружие, — это звучало как приказ, на что Аанг безропотно повиновался, поднимая руки вверх, с поражением бросая свой посох к ногам. Раздался продолжительный грохот — Аанг смел наблюдать за тем, как его примеру последовали все остальные, с выжиданием и отчаянным доверием посматривая на царя.

      — Видите, ваше величество — мы друзья, — Аанг широко и очень по-доброму растянул губы в улыбке. Не успел он договорить, как руки всей команды были объяты толстыми холодными камнями, что немедленно и жестоко отпустили Дай Ли, пленяя, словно преступников.

      — Взять их под стражу, — брезгливо махнул рукавом Лонг Фенг. — Позаботьтесь, чтобы аватар больше никогда не вышел на свободу!

      — Аватар? — Куэй оживился, очки на его носу дрогнули, он прищурился, чтобы рассмотреть Аанга получше. — Ты аватар? — ткнул в него пальцем, а лицо в удивлении вытянулось.

      — Это неважно, ваше величество — они враги государства! — затараторил нахохлившийся Лонг Фенг, кажется, готовый метать искры из глаз, не гнушаясь срываться и на царе.

      — Может вы и правы… — опустил прискорбно глаза Куэй, сникая, не в силах перечить влиятельному тону советника. Он даже в растерянности присел на свой броский трон, пока не заметил, что чего-то не хватает — чего-то важного. Медведь! Беззвучно ахнул он, когда понял, что косматого нет рядом. — Боско он нравится, — улыбнулся царь, когда увидел, что медведь без опасения подполз к Аангу и стал лизать ему румяную щеку. — Пожалуй, я его выслушаю, — доверился симпатии Боско, и Аанг уловил то, с каким недовольством сомкнулись брови Лонг Фенга на переносице, который так резко начал терять добытый потом и кровью — сладострастный контроль. Прямо сейчас, глаза Лонг Фенга в гневе забегали по бесстрастным лицам Дай Ли, он вовсю гнездился, скрипя зубами, ведь власть — как вода — ускользала из-под пальцев так неостановимо и так скоротечно… Аанг был уверен, что на его стороне удача! Он аватар, а это значит — духи благоволят ему. Верно?

      — Ваше величество, идет кровопролитная война, она началась уже сто лет назад, — сделал пару шагов Аанг, смотря на царя снизу вверх, глотая каждое изменение в его лице, надеясь отыскать там ну хоть самую малость доверия. — Но Дай Ли тщательно скрывали это от вас: это заговор с целью установить контроль над городом и над вами! — эти слова подорвали спесь Куэя, он аж закачался, вовремя схватившись в подлокотники трона, кажется, чувствуя себя дурно. Больше всего царь боялся именно того, что кто-то захочет покуситься на его жизнь и жизнь Боско! Как это низко со стороны Страны Огня! — Куэй моментально переводит взор на медведя, не веря, что этот чудный косолапый мишка может не пережить встречу с магами огня. И тогда — Куэй больше никогда не сможет потеребить его за ушком, покататься верхом или кормить с руки ягодами. Боско любил лазить по деревьям, разрыхляя дупла, принося на грязных лапах приторный мед. Боско был таким милым и славным медведем, Куэй знал его с самого маленького возраста, когда Боско только-только встал на лапки, делая первые шаги. Бедняжка потерял маму-медведицу, оставаясь единственным в своем роде. Такое сокровище как Боско — царь просто не смел подвергнуть опасности. Если это правда, то нужно срочно что-то предпринять!

      — Идет война?! — он резко встал с трона, поглядывая на Аанга так обезумивши, так растерянно, практически хватаясь за голову. — Это невозможно… — голова отказывалась верить в это. Не может быть! Только не сейчас! Когда Боско только-только научился делать трюки и выполнять команды, еще чуть-чуть и Боско начнет жонглировать камешками… Что это получается… война отберет у него друга?

      — Лонг Фенг не хотел, чтобы мы вам это рассказали, — а Аанг продолжил угнетать царя своими гадкими речами, все больше и больше расстраивая. — Так что он похитил нашего летающего бизона, чтобы нас шантажировать. А еще он убил нашего друга… — Аанг был так встревожен, что тараторил с огромным воодушевлением, собирая все возмущение, поглядывая с обидой на Лонг Фенга, который вздернул важно подбородок, смыкая на груди руки, пряча ладони в размашистых рукавах.

      — Вранье! — гаркнул Лонг Фенг. — Никогда в жизни не видел летающего бизона… Ваше величество, вообще-то они вымерли.

      — Во все это трудно поверить… — присел прискорбно царь. — Даже тебе, аватар, — страждуще отметает плохие мысли, желая верить в завтрашний день и в беззаботное правление Ба Синг Се, желая гулять с Боско по вечерам и смотреть на то, как его милый мишка ловит в речке рыбу, заботливо бросая перед ним. «Мой славный дружок!», — всплывают ранимые воспоминания перед глазами, заставляя царя перемениться в лице. Он не хотел знать, что такие ужасы действительно реальны. Что такие ужасы действительно неминуемо происходя. Может быть, Лонг Фенг прав? — оборачивается он на советника, — Вроде бы, он доказал свою верность столь долгими годами упорного служения королевской семье… Зачем Лонг Фенгу врать?.. Сощурил свои раскосые глазки Куэй, с опасением вглядываясь в лицо лысого мальчишки.

      — Эти головорезы — часть анархической группы, за которой мои агенты следят уже месяц! — приблизился к нему Лонг Фенг, таинственно и очень деликатно нашептывая. — Если вы их послушаете — они устроят переворот! И свергнут вас! — на этих словах царь напрягся, чувствуя, что рисковать — опасный выбор не только для Боско, но и для всего Ба Синг Се.

      — Доверюсь своему советнику… — распростер руками царь, с облегчением вынося вердикт, чувствуя, как страх покидает. Аанг ощутил, как его плеча коснулась облаченная во мрак ладонь, грубо хватая, Сокка начал что-то невпопад кричать, Аанг уже ничего не мог разобрать, не веря, что это происходит с ними. Как же так? Он же аватар! На кой духи наградили его этой силой стихий, не подарив самое важное — силу убеждения или способность показывать воспоминания… Их потащили с силой из дворца, стараясь жестоко выдворить, казалось, что жизнь кончена, они потеряли единственную надежду. Аанг дернул плечом, размыкая руки, откидывая каменные кандалы, хватая свой посох, посылая ударную волну ветра в Дай Ли, что смыкали пальцы на предплечьях его друзей. Тоф не заставила себя ждать, освобождая Катару и Сокку, вооружаясь огромной глыбой. Мы просто так не отступим! — принял скорое и такое надрывное для себя решение Аанг, сталкиваясь с насмешливым лицом Лонг Фенга.

      — Он сказал, что никогда не видел летающих бизонов, но тогда что это? — обрушивает на советника порывистый ветер, приподнимая полы его платья, без сожаления демонстрируя болтающиеся веселые панталоны. На ноге Лонг Фенга красовался свежий, еще не заживший укус Аппы.

      — Это просто родимое пятно, ваше величество! — закопошился в своих юбках Лонг Фенг, злобно поглядывая на аватара. Царь встал со своего трона, так открыто и тщательно демонстрируя царское снисхождение, кажется, Куэй хотел что-то сказать, но Аанг заметил перемену в лице не только царя, но и Лонг Фенга. Аанг моментально обернулся, слыша чьи-то отдаленные шаги.

      — Маг огня… — насупился Аанг, прежде чем всмотрелся повнимательнее.

      — Кто вы такой? — царь державно откинул руку, взмахивая рукавом, кажется, будучи вне себя от происходящего. Аанг заметил, с каким гневом побагровело лицо Лонг Фенга, за это он и уцепился, безвозмездно прикрывая собой пришедшего незнакомца, чувствуя, как земля под ногами ходуном заходила — ярость советника хотела обрушиться на беднягу также, как в подземельях на Джета. Аанг взмахнул крепким кулаком, отбрасывая исподтишка брошенный камень, в последний момент спасая неизвестного.

      — У меня послание, ваше величество, — склонился странно одетый старик, доставая свернутый пергамент, на котором красовалась спасительная печать Народа Огня.

      — Я приму вас у себя, — возомнил из себя монарха Лонг Фенг, нахально выступая вперед, бледнея на глазах. Аанг не мог понять, что происходит, но предчувствие опережало события.

      — Вы волнуетесь, — указала в его сторону Тоф, подтверждая догадки Аанга. — Что-то не так.

      — От кого послание? — надулся Царь Земли, неспешно спускаясь, невзирая на опасения советника.

      — От Хозяина Огня Озая, — на этих словах замерли все, с ужасом переглядываясь. — Он послал меня передать вам ответ на ваше щедрое предложение, — это был всего лишь больной и немощный старик — крестьянин, одетый в неприметные одежды. Явно шпион, — недоверчиво сощурился Аанг. Зачем Хозяину Огня присылать царю земли письмо, только если… — Аанг возводил взгляд к Лонг Фенгу, который уже не мог сдерживать накал буйством вырывающихся чувств.

      — Передайте аватару, — в приказном порядке командует Куэй, смотря с трепетом на то, как трясущиеся руки старика неуверенно вручают свиток Аангу. Аанг глядит на него, а у самого все внутри сжимается — старик слаб и болен, Озай отправил того на растерзание, зная, что гонца, который несет плохую весть — тотчас же убивают. Он обрек этого несчастного дедушку на смерть, ведь он даже не маг огня… — Аанг опустил глаза, видя, как упирается его левая рука в пошарпанную трость. Крестьянин, видимо, согласился за горстку монет для своей семьи окунуться в столь опасное путешествие, — Аангу было так больно на все это смотреть, понимая, что он сочувствует выходцу из страны-агрессора. Но ведь этот дедушка и это письмо, возможно, спасли ему и его команде жизни. Лорд Озай сам того не понимая, желая выиграть схватку с Лонг Фенгом — помог всей команде аватара. Куэй немедленно приблизился к аватару, окруженный агентами Дай Ли, протягивая нервно руку, разглядывая тонкий изящный свиток, наполнение которого пугало одним своим существованием, Царь Земли развязывает рубиновую ленту. Всего какие-то мгновения, Аанг замечает, что лицо царя абсолютно спокойно, прежде, чем наполниться неверием, удивлением, а затем таким истошным гневом.

      — ЧТО?! — обернулся молниеносно он к Лонг Фенгу. — Дай Ли, схватить советника! Он обвиняется в преступлениях против Царя Земли! — его пальцы размыкаются, а письмо плавно, раскачиваясь в воздухе, тихо приземляется на каменные полы.

      — Ваше величество, вы не можете со мной так поступить… — растерянно взмолился Лонг Фенг, когда его обступили его же агенты, придавливая не только мрачными взглядами, но и крепкими бесчеловечными хватками.

      — Эй, Аанг, что там? — шепчет Катара, указывая на письмо, что с пренебрежением вышвырнул Царь Земли.

      — Я не могу, — отвернулся Аанг, будучи заложником собственных принципов. — Это нехорошо — читать чужие письма…

      — Ты шутишь? — возмутился Сокка, подбегая, и хватая папирус. — Это не просто чужое письмо, а письмо самого Хозяина Огня! — Сокка тут же окунает все внимание на пожелтевшие строки. Аанг несмело подбирается ближе, заглядывая, глаза бегают, отказываясь принимать во внимание то, насколько же красивым оказался почерк Хозяина Огня. Он был немногословен, но едок, явно желая выказать искреннее пренебрежение, руша амбиции Лонг Фенга.

      «Ваше предложение очень красноречиво, регент Лонг Фенг, но я бы даже за все территории Царства Земли не взял бы в жены таких уродин — как сестры Царя Куэя. Не обессудьте, но ваша грязная поддержка в этой войне мне не нужна…».

      Аанг не знал, как звучал истинный голос Хозяина Огня, но он определенно точно в своих мыслях прочитал написанное его голосом. Это было так странно… Аанг не отрываясь смотрел на то, с какими криками уводили Лонг Фенга, что пытался что-то вдогонку сказать разочарованному и оскорбленному царю.

      — Мои сестры уродины? — насупился Куэй. — Мои сестры самые лучшие! — он обиженно отвернулся, Аанг наблюдал за тем, как тонкая длинная коса покачивалась вдоль спины Куэя.

      — Что там? — ворвалась Тоф, отпихивая Аанга.

      — Лонг Фенг что-то пытался промышлять с Лордом Огня, видимо, желая женить того на какой-то из сестер царя Куэя… — с сочувствием поглядел на царя Сокка. Тяжело разочаровываться и понимать, что те, на кого ты опирался и рассчитывал — всего лишь посмеивались над тобой. С такими друзьями и враги не нужны. — Но Лорд Огня оказался слишком циничным и грубым… раз в обход регента, отправил царю это письмо, разоблачающее истинное положение вещей.

      — Он хотел убрать Лонг Фенга, — посмеялась Тоф. — Интересно, он это спланировал?..

      — Ваше величество, — Аанг осторожно подходит к Царю Земли, что был явно в растерянных и расстроенных чувствах, тут же бросаясь на шею к своему бурому медведю. — Извините, что все так вышло…

*      *      *

      Ввалившись в незакрытую комнату, Зуко наблюдает дядю, что до сих пор похрапывал, прижавшись спиной к стене, откидывая легкомысленно затылок. Зуко отшвыривает в шкаф сумку, в которой таилась пугающая, с застывшим оскалом маска. Это она. Это все она. Это безумие происходит, потому что маска обуревает всем его телом и душой. Он этого не хотел, он не понимал, что делает, — сдирает с себя темное облачение, пока не остается практически обнаженным. Одежда странно пахнет, на руках тяжелея от влаги… Это кровь и земля. Заносился по комнате, не зная куда приткнуться, выглядывая в окно, наблюдая, как неспешно прощается луна, уступая дорогу рассвету. Оранжевый лучезарный диск уже развез линию горизонта, обагряя утонувшие в ночи просторы. С распахнутого окна виднелся непримечательный жутковатый тупик, где обычно собирались и шумели пьяницы, что ни раз кричали дяде Айро приветственный клич. Нагромождение ненужных вещей, что вырисовывало непроизвольную мусорную кучу, зловонием украшающую улицы Нижнего кольца. Не долго думая, судорожно сжимая собственные вещи, Зуко наконец решается и сбрасывает их вниз, наблюдая, как с высоты они в красочном танце взмыли, застревая на чужих балконах и фонарных столбах. Его всего мелкой дрожью лихорадочно потряхивало, он неимоверно хотел спать, а еще — отмыться от этого ужаса, что он испытывал, вспоминая, какой дурной сон с ним приключился. Этого не было… Этого не было, — присаживается на пол, закрывая руками уши, не желая внимать навязчивым наказам синей маски. Маска вводит его в заблуждение. Маска врет. Маска плохая… «Но ведь это то, кем ты стал!..», — а он слышит ее рев через сомкнутые уши, ужасаясь тому, что внутри него с лихвой — такое уродливое и пугающее поселилось. Кто это? Как от него избавиться? Где та грань, после которой он превратился в это? Этого можно было избежать? Зуко противно от самого себя, ведь это не то, чего он хотел и жаждал… Его руки облепляла грязь и почерневшая кровь, он ринулся к дядиным чайникам, засовывая в них пальцы, впопыхах стирая остатки жуткой ночи. Я не монстр! Я не монстр! Я нормальный! Я хочу быть нормальным! Впивается руками в волосы, натягивая с такой силой, что ему даже больно. Он так неимоверно устал, он так невероятно измотан, что, казалось, весь мир против него. В нем таилось зло, которое с такой скоростью прожирало сердце, оставляя в воспоминаниях прошлую жизнь. Глаза слипались, нужно было лечь спать, но бешеное ритмичное сердце, в висках отдавалось таким навязчивым мучающим стуком. Словно шум барабанов. Прекрати! Перестань! — резко встает, рукой хватаясь о стену, испытывая такое необъяснимое чувство расступающейся земли.

      — Дядя… — обернулся к нему Зуко, полностью теряя равновесие, рухнув так безропотно на пол, разбивая пару чашек, валясь прямо в груду дядиных смердящих мятых вещей. Глаза не слушались, стук сердца подкатывал к самому горлу, его побивало дрожью, в лихорадке обдавало жаром. Он покрылся испариной, моментально краснея, словно внутри зажглись несколько огней, безжалостно и с остервенением прожигая. Его жгло и обжигало, глаза пеленой застлали слезы. Он дышал рвано и часто, пока не почувствовал, как чья-то холодная сухая рука коснулась его, с трудом разлепляя веки, Зуко разглядел сквозь размытый тающий силуэт своего дядю, который, кажется, что-то столь бурно говорил.

      — Зуко, племянник, что с тобой?! — Айро переполошился, как только услышал такой резкий сильный грохот, что землетрясением прошелся по всей комнате. Зуко распластался по небольшому помещению, заставляя через себя перешагивать. Ну вот, всего пара дней до отъезда в Верхнее кольцо, — сетовал Айро, доставая припрятанное одеяло, бережно накрывая племянника, с содроганием наблюдая, как того в судороге схватывает, и он что-то неразборчивое стонет и ноет. Айро вновь касается его лица, что во всю обдало липкой испариной, казалось, что пальцы приклеились к его раскаленной коже. Он пылал как тысячи огней Азулона. Он был жарок как тронный зал Хозяина Огня. Айро не на шутку переполошился, сминая под племянником разбросанные вещи, кладя под голову, держа удрученно за руку, не спуская обеспокоенного взгляда. Ну вот, — Зуко так яростно и внушительно все время повторял о грязи и о болезнях, которыми можно заразиться, если жить в таких местах, сетуя на свое исключительное и чистое происхождение, якобы такая зловонная дыра уничтожает в нем человека… Айро внимает бурным стенаниям племянника, который в беспамятном бреду ворочился и с кем-то говорил. На каком языке он говорит? — прищурился Айро, не разбирая ни единого слова, ужасаясь тому, каким странным становился этот не присущий принцу Зуко голос, словно кто-то другой заговорил его устами. Айро погладил Зуко по дрожащей руке, не на шутку пугаясь, что племянник не выкарабкается. Только не Зуко! Только не его любимый племянник! За что, судьба? За что? Сначала Лу Тен, теперь принц Зуко? Почему ты отбираешь у старика всех тех, кого он так безмерно любит, ради кого так старается, не покладая рук прикладывая усилия к тому, чтобы измениться? И вот племянник ступил на правильный путь, кажется, Айро удалось достучаться до принца, переборов те внушаемые с детства идеалы и те напрасные жизненные устои, переступая через себя, переборов — он прислушивается к верному голосу дяди — идя на свет среди тьмы, отпуская в вольное плавание бизона аватара, давая судьбе вершить правосудие. Давая аватару шанс спасти их грешные души, — Айро роется в еще несомкнутом чемодане, выуживая маленькую свечку с благовониями, его пальцы смыкаются на тоненьком фитильке, порождая яркий трепещущий, прямо как принц Зуко — огонь. Айро медленно и очень тщательно водит над племянником свечой, шепча мольбы духам, прося лишь об одном, прося не для себя: лишь бы Зуко выжил, лишь бы племянник открыл глаза, лишь бы его страдания закончились, лишь бы его душевный покой, наконец, пришел к нему.

      — Ты поступил правильно, когда вернул аватару его бизона, — не отпуская, сжимает его горящие пальцы. А Зуко заелозил больше обычного, кажется, то проваливаясь в сон, то с резким пробуждением распахивая глаза, и все без конца надрывно дыша, скуля, как подбитая дворняга, кажется, изнемогая от тех болей, которые донимали его сорванные мышцы. Айро продолжил шептать себе под нос молитвы духам, разнося по всей комнате приторный сладкий аромат, что смешивался с затхлым пропойным запахом водки. Аккуратно ставя свечку на подставку, Айро, с трудом поднимаясь, чувствуя, как перехватывает дыхание у него самого, он старается идти медленно, неспеша, окрыленный выпитым, хватая деревянный полый тазик, спускаясь по ступеням в самый низ, где нашли раздербаненное тело Оши, чтобы набрать хоть немного воды из общественного источника. Кто бы мог подумать… — растерялся Айро, готовый ругать себя за столь опрометчивый сон, в котором он пребывал, пока принц Зуко так страшно страдал… Айро наполнили грузные мысли, уголки его губ поползли вниз, морщины проступили с большей силой, когда он вспомнил своего младшего брата, которому также нехорошо и дурно сталось после выпитого с его беспечного юношеского дозволения. Прав был Зуко — не стоило ему пить, — прикладывает с громким хлопком ладонь ко лбу, сожалея, что отравил и Зуко. Это ведь все эта дурацкая водка, ну что за дух его попутал, налить и племяннику в кружку, а Зуко как дурак — еще так наивно улыбался, кажется, впервые пытаясь проникнуться дядей и разделить его радости. Айро устало присел на ломанную скамейку, примостив рядом наполненный стылой водой тазик, наблюдая свое неважное и отекшее отражение. Он окунает трепещущие пальцы в плещущиеся воды, безжалостно плеская себе в лицо, с прихлопом ударяя по красным щекам. И сколько же Зуко выпил, что ему так поплохело? — смотрит в гуляющую рябью воду, рассматривая голубое чистое небо в качающемся отражении. Айро натужно встал, двумя руками вцепляясь в тазик, прихрамывая, начиная идти — то место, куда так разъяренно ударила Азула — ныло по сей день, давая о себе знать. Эта надменная стерва била со злым умыслом, она совершенно точно желала сделать как можно больнее. Хорошо хоть: проскользнуло мимо сердца, а то к духам было бы уже не обратиться. Айро ступал наверх по ступеням, желая, как можно скорее встретиться с прихворавшим племянником. Поставив тазик возле Зуко, Айро огляделся, беря первую попавшуюся тряпку, что валялась на полу, быстренько потопив в холодной воде, внимая тому, как сильно покраснел Зуко, продолжая надрывно дышать и сквозь сон лихорадочно стонать, да так, словно он все время бежал от кого-то. Побаливающие суставы отказывались слушаться также хорошо, как несколько лет назад, но пересилив любую боль, Айро выжимает полотенце, с заботой прикладывая племяннику на лицо, с прискорбным вздохом наблюдая за тем, как, наконец, притихло страдающее тело Зуко, словно та рука, что держала его лицо над огнем — отступила, давая переждать. Давая отстраниться. Бедный мальчик, — осмотрелся горестно Айро, поглядев на все эти неряшливо разбросанные бутылки: некоторые из них так тщетно пусты, прямо, как Айро в ту самую секунду, что, не переставая, корил себя за то, что поддался на минутную слабость, уходя в пьянство и забвение, давая племяннику так беспечно пасть от руки его собственного оружия. Должно быть, его рвало, — вздохнул Айро, заваривая чайник, выливая в окно все спиртное, что там плескалось. На этот раз решаясь: теперь точно все!

      — Хочу пить… — еле ворочая языком, разлепил веки Зуко, переполошив с радости дядю.

      — Оставайся под одеялом и хорошенько пропотей, — протягивает ему черпак с кристальной водой, другой рукой придерживая за шею и поя, словно маленького ребенка. — Боюсь, что у тебя не обычная простуда… Твое смелое решение, которое ты принял на озере — не совпадает с твоим мироощущением, поэтому внутри тебя началось сражение твоего тела с твоим духом, — приговаривает словно сказку, пока Зуко вырывается из его лелеемой хватки, с голодным взглядом набрасываясь на стоящий у кровати тазик, опрокидывая на себя столпы живительной воды, кажется, только после этого успокаиваясь — как только по горящему телу заструились остужающие дорожки, давая принцу Зуко вдохнуть полной грудью.

      — Что ты несешь? — рухнул обратно, накрываясь одеялом с головой, трясясь от того, как же ужасно холодно ему стало — озноб до кончиков пальцев пробирал, вынуждая вздрагивать.

      — Ты перерождаешься, племянник, — заварив себе крепкого чайку, Айро пригубил маленький глоточек, наслаждаясь дурманящим смрадом благовоний и терпкой настойки. — Это не самый приятный процесс, но как только он закончится — ты вновь станешь тем прекрасным принцем, каким и должен быть.

      — Зуко… — отдаленные и любимые звуки столь нежного и несравненного голоса. Он так скучал. Зуко в неверии склоняет голову, с опаской прислушиваясь, сосредотачивая все внимание, ощущая, как кто-то так неосторожно, мило хихикая, крадется. — Зузу… — он оборачивается, как только знакомая рука одергивает, да так, словно он и вовсе мальчишка. Солнце слепит ярким зенитным светом, глаза рисуют зелень сочной травы и холодные заброшенные просторы небольшого пруда, что как-то странно порос камышами. Где я? Кто я? — его глаза устремляются глубоко ввысь, сталкиваясь со всеобъемлющим небом. Кажется, стайка птиц только что пролетела над головой, уныло завывая.

      — Ты чего такой серьезный? — игривый и такой болезненный своим упоминанием голос.

      — Мама… — Зуко непроизвольно улыбается, как только пред ним распростёрлось ее обаятельное выразительное лицо. — Я так давно тебя не видел… — говорит сквозь пройденные невзгоды — взрослым, а голос вырывается детский. Она, наклоняясь, простирая руки в стороны, призывно улыбалась, готовая заключить в согревающие умиротворяющие объятия. Он делает опасливо шаг, боясь, что мираж вот-вот рассеется, и мамы больше не будет. Никогда, — как если бы он проснулся. Она смотрит на него и так странно улыбается, словно действительно рада видеть, словно действительно любит его. Ты любишь меня, мама? — застревают эхом в мыслях навязчивые слова, а ноги сами собой срываются на неуловимый бег. Он упирается лбом в ее грудь, обхватывая теплую величественную фигуру, ее рука ложится ему на спину, неспеша и очень убаюкивающе поглаживая. Она была так близко, она была такой реальной, что Зуко подавился тем надрывным горестным всхлипом, что сорвался с его губ, он зажмурил влажные от слез глаза, вцепляясь в мамину успокаивающую и такую монументальную фигуру. Ему ее так не хватало… Ее руки приятной щекоткой теребят волосы, она схватила его, посадив себе на колени, напевая мотив детской песенки, поглаживая, на первый взгляд — гигантской ладонью. Она вся казалась ему огромной, но только взглянув на свои руки, он понял: что маленьким остался он.

      — Что это? — Зуко отстраняется, как только за ее спиной неясно выглядывает небольшой чемодан. — Ты уходишь? — горько по-детски зарыдал.

      — Ну вот, — вытирает его заструившиеся слезинки, а мягкая дурманящая улыбка, с которой она взирала на него, дарила невероятные эмоции, и самое важное — ощущение, что он не один. С ним всегда будет она. В ее взгляде бликами отплясывало солнце, ее локоны красиво обрамляли белоснежное лицо, и ее эти длинные пугающие ногти, которыми она заправляет Зуко волосы, пробираясь дальше и выше, почесывая кожу головы. Он упоительно прикрывает глаза, пригретый не только полуденным солнцем, но и такой чуткой заботой, такой искренней любовью.

      — Мама? — отстранился Зуко, высматривая под такой старательной улыбкой проступающую усталость и боль, которую, мама так мужественно скрывала. — Больше не надо таких подарков, — он сказал это очень утомленно, с чувством прижимаясь к ней снова, а перед глазами встает образ ребенка. Ужасно. Как такое могло произойти? Зачем? Зачем они это сделали? Неужели маме не хватило его одного? — горестно закрывает глаза, осознавая тяжкий камень грусти, ведь Азула уже есть.

      — Не понравилось? — мамин голос дрогнул, в нем отразилась хрипотцой та самая болезненная усталость, Зуко с интересом неотрывно смотрит, отстраняясь, протягивая к ней руки, с удрученным стоном успокаиваясь, как только его пальцы касаются ее бледных теплых щек, она прижимает его пальцы своими, кажется, готовая вот-вот расплакаться, тая в себе пережитую боль, которая не забывалась, а каждый день воспоминаниями всплывала.

      — Прости меня, Зуко, если бы я только знала, сколько мук мне это принесет… — все еще держит его за ручку, разговаривая, словно со взрослым, что заставило Зуко выпрямиться и даже во внимании с трепетом задержать дыхание, внимая тому, как томно вздымается грудь, как изможденно смотрят глаза и как фальшива ее успокаивающая улыбка. В этот момент — в этот самый момент, Зуко пронзило будто молнией, ведь он понял… он наконец, спустя столько лет это действительно понял, прочувствовал и осознал, находясь в эту самую минуту с ней, прижимая ладонь к ее щеке, являясь ее единственным. Она не просто признавалась ему отчаянно в любви, она сожалела о том, что предала его, а ведь так сложно простить то, что не дает покоя даже спустя года понимая. Она жалела и сокрушалась, испытывая такую сильную боль, что эхом переворачивала уснувшие воспоминания: она сожалела, что родила Азулу. И прямо сейчас, она слезно ему в этом признавалась, кажется, не находя слов, чтобы в открытую извиниться. И ведь это именно то, чего он всегда хотел и ждал от нее: Увидь меня! Подумай! Вспомни обо мне! У тебя есть я… Она опускает их руки, кажется, роняя слезы на его ладонь, прячась мгновенно и моментально, притягивая сзади стоящий ящик, полностью закрывая им свое страждущее унылое лицо, чем несомненно пугает.

      — Открой… — слышит ее приглушенный соблазнительный шепот, а затем скрежет ногтей о поверхность. Как неприятно! — закрывает руками уши, мотая головой, кажется, слыша, что кто-то без конца говорит и говорит. Без остановки, так неразборчиво, а еще дышит, так безумно, так нездорово — где-то у него над самым ухом. Мама, помоги! — зажмуривает глаза, с силой сдавливая лицо, желая унять этот сквозящий внутри головы шум, что накаляющейся сталью бередил.

      — Открой, — жуткая усмешка, Зуко, словно парализованный, тянется маленькими неуверенными ручонками к этому чемоданчику, что так таинственно зажимает мама. Замок щелкнул, стоило Зуко с силой надавить, крышка в призыве показывает такую манящую мрачную расщелину, вынуждая Зуко преисполниться любопытством, забывая о тех голосах, что роем пчел зазвенели в ушах. Наспех раскрывая, вставая даже на ноги, принц Зуко с неверием всматривался в лазурные очертания, которые красовались на дне темного чемодана, заставляя в оцепенении осесть. Эти безжизненные слепые отверстия, зияющие леденящей пустотой — черными дырами всматривались в принца, маняще что-то нашептывая, кажется, только теперь, принц Зуко понял, кто все это время говорил с ним. И даже сейчас, и даже в этом прекрасном месте с его любимой утерянной мамой, получая истинное наслаждение ее обществом — он был вынужден впустить ее — впустить синюю маску в закрома своих самых страстных и долгожданных желаний.

      — Драмкружок, — резко опускает она руки, сваливая чемодан с маской в траву, а он на глазах исчезает, потонув в земле, съедаемый травой. Зуко услышал грохот, с которым застучала плененная маска, вызывая у принца к себе острую жалость, болью отдающуюся в сердце, словно мама бросила не чемодан с маской, а его самого. Его и его изнывающее сердце, что заунывно громыхнуло в грудине, побиваясь о ребра. — Я любила драмкружок, — ее голос сделался излишне кокетливым и легкомысленным, она тотчас же изменилась, обаятельно хлопая ресницами, жеманно кривя губы, — Зуко с упоением смотрел на нее и не мог оторваться. — Мы одевали маски и разыгрывали разные роли, и главным условием было: не выдать себя, ввести других участников драмкружка в заблуждение. Мы должны были уметь становиться абсолютно и совершенно другими людьми, — пожала она плечами мелодично рассмеявшись, рисуя такую ослепительную улыбку. Мама резко обернулась, смотря куда-то в одно место, периодически поглядывая на Зуко, это вынуждало его нервничать, елозя в траве. Он не смело пустился глазами вдаль, натыкаясь на тупик внутреннего дворика. Как странно, — осмотрелся получше Зуко, отмечая, что здесь подозрительно никого нет. Здесь подозрительно пусто. Сбылась его мечта, — бросается к маме в терпкие объятия, — они далеко-далеко от папы и от Азулы, теперь ему никто не в силах помешать. Мама только его. Мамочка… Искренне с любовь жмется к ней, пока она мелодично раскачивалась с ним на руках, даря такое необычайное и давно утерянное чувство защищенности. Зуко переполошился, как только трава зашелестела, от шагов расступаясь. Мрачные черные ботинки, Зуко скользит глазами ввысь, разглядывая жуткое темное облачение неизвестного, что уже почти полностью затмил собою солнце. Он показался Зуко таким высоким и таким страшным — от него веяло потусторонним холодом. Он галантно протянул руку, на что мама легкомысленно поклонилась, кажется, с радостью соглашаясь. Зуко ощутил, как остается совершенно один, его покидает не только мама, но и ощущение цельности, ощущение того внутреннего тепла, что дарило неоспоримую уверенность.

      — Нет… Мама! — тянет к ней руки, наблюдая за тем, как беспечно и игриво она бросила его, переходя в руки к кому-то чужому. Кто это? — Зуко вздернул подбородок, подходя ближе, пока мама его и в упор не замечала, поглощенная незнакомцем, он касается ее ладоней своими и смотрит, смотрит, смотрит. Она улыбалась ему так, словно он тот, кого она всю жизнь ждала, словно он тот, кто был пределом ее мечтаний. Они отстранили руки, чтобы с хлопком их снова соединить, они стали беспечно весело играть, словно глупые дети, — и Зуко услышал мамин звонкий лучезарный смех и ту красоту, которую она дарила одним лишь своим непревзойденным видом. Она казалась совершенной во всем и всегда: ее переливающиеся на свету волосы, ровные идеальные зубы и такие выразительные изящные губы, которыми она не переставая смеялась, отдавая предпочтение так фривольно тому, кто обращал на нее свое внимание. Ей очень быстро все надоедало, и Зуко было больно и сложно смириться с тем, что прямо сейчас мама выбрала кого-то другого. Разозлившись, покусывая нервно губу, он подбегает и со всей силы ревниво отталкивает незнакомца, тот, покачнувшись, падает, оказываясь лицом к лицу, вонзаясь взглядом. С ошеломлением замерев, Зуко разглядывал этого черного человека, чьи пальцы были покрыты черной тканью, а на лице смеялась такая жуткая пугающая маска, при одном взгляде на которую — хотелось бежать, кричать и прятаться. Два черных бездушных отверстия, вместо живых смеющихся глаз, Зуко в страхе сжался, когда Синяя Маска дернулся, зашевелился.

      — Кто ты? — крикнул на него разъяренный Зуко.

      — Как это? — захихикала Урса, присаживаясь рядом, а Синяя Маска надменно ухватился в ее плечо, безвольно и так грязно — лихорадочно стягивая ткань струящегося рукава, обнажая ей бледную кожу, что на солнце казалась шелковой. — Ты не узнаешь его? — и снова глумливый смех. Зуко насупился, глаза заполонили слезы, пока этот кто-то вновь не схватил маму за руку, вынуждая Зуко смотреть на то, как грубо и резко с ней обращается кто-то чужой. Она вернула Синей Маске свой восхищенный липкий театральный взгляд, не выдавая ни единой эмоции, кроме выученной радости. Они так неравнодушно сплели пальцы, Синяя Маска смотрел на нее в упор: как обычно поджидают голодные хищники из засады, готовясь напасть, тогда как она — мимолетно кривила губы, отпуская взор в чистое безоблачное небо. А потом он с жаждой схватил маму, вновь обращаясь с ней грубо и неуважительно, маниакально прикасаясь к ее лицу, прижимаясь черной рукой к розовеющей щеке, нежно и с вызовом проводя, словно что-то любовно стирая, на самом деле довольствуясь мягкостью и близостью. Зуко всего в недоумении сжало, он переполнился гневом и обидой, особенно, когда все эти гадкие пошлости были так безропотно у него перед глазами. И он хотел бы закрыть глаза и уши, в поражении трусливо убежав, но сейчас он был полон решимости уничтожить того, кто так дерзко марает руки о его маму. Он сорвался с места за какие-то секунды, сжимая озлобленно пальцы, с силой сдирая эту безликую устрашающую маску, немедленно нанося удар по вырисовывающейся чистой коже, что мимолетно засверкала на солнце. Он вложил в этот удар всю свою боль, ненависть и ревность, с отпущением приложив выпирающие костяшки к впалой щеке. Незнакомец, обезличенный, раскрытый и такой побежденный, рухнул наземь, прижимая ладонь к лицу, кажется, морщась с той острой боли, что разожглась от несдержанности принца Зуко.

      — Зуко! — воскликнула мама, перед тем, как броситься к тому, кто всего пару секунд назад так сладострастно и плотоядно ее оскорблял, истомно насмехаясь, трусливо пряча свое лицо под маской. Она — как истинная предательница — прильнула к нему, обнимая, поглаживая пострадавшую щеку, долгожданно и мимолетно целуя. Оцепенев, не силах двинуться с места, Зуко смел наблюдать, как мама называет кого-то другого его именем? Значит ли это, что она нашла ему замену? — слезами неверия наполнились веки, а затем трава зашелестела, и этот другой-Зуко выпрямился, горделиво восставая, будто бы из могилы, с порицанием и глумливой усмешкой взирая: словно старший брат, что с радостью издевается над младшим. Зуко только и оставалось, что сжимать проклятую маску. Это не мог быть Зуко, — смотрел на него и не понимал: а где же этот ужасный коверкающий все лицо шрам? У этого же чистый высокий лоб, что гармонично обрамлял извилистый контур роста волос, уходя вглубь в височные доли, выразительные изогнутые брови и такая непосредственная ужимка, с которой губы встречали глаза смотрящего.

      — Кто ты? — без тени страха подходит к нему Зуко: а он казался таким гигантским и взрослым, по сравнению с ним, таким непосредственным и безнадежным, но это-то в нем и привлекало — отчаянность, непоследовательность, импульсивность и такая пугающая скрытность. Обхватывая маску двумя руками, Зуко вглядывался в нее, кажется, встречаясь со своими самыми безумными и неправильными мыслями, ведь эти низменные побуждения вновь загнездились в голове, приставуче нашептывая, заставляя забыться, как дядя забывает любую трудность в саке. Он пристально вновь поглядел на другого-Зуко, что внимал с издевкой каждому шороху, каждому дрогнувшему на лице мускулу.

      — Неужели ты не видишь? — смотрит тревожащими, жуткими и абсолютно безумными глазами, протягивая жаждуще руки, с трепетом ожидая возвращения утраченного. — Я — это ты, — а взор такой жуткий, обуревающий, смертоносный, лишенный любых преград и сожалений, но при этом такой пустой, наважденческий и страдающий. — Я — тот поток страсти, что захватывает тебя, — тотчас же меняется в лице, становясь подозрительно ранимым, стоило Зуко отдать злосчастную маску другому-Зуко.

      — Но… где твой шрам? — смотрел на него снизу-вверх, пока легким плавным движением тот вернул себе вертикальное главенствующее положение, давая понять насколько же он лучше, краше и невероятнее. Зуко смотрел на него с широко распахнутыми глазами, практически не скрывая того бурного восхищения, что взыграло так неприлично на задворках души, подталкивая тянуться к прекрасному… Он был прекрасен… Я прекрасен, — вторят мысли, пока он всего на мимолетное мгновение закрывает глаза, чтобы вновь с воодушевлением и вожделением распахнуть, желая внимать того далекого и недосягаемого принца Зуко — другого-Зуко, казалось, идеал был недостижим. Но вот он — перед ним, сокрытый всю жизнь в тени, тесненный воспитанием и таким неприятным мнением общества. Мнением большинства, мнением тех, кого он даже никогда не знал и, скорее всего, никогда не узнает. Все движения этого другого-Зуко были осторожны, неторопливы, четки и элегантны — без робости, без сомнений, при этом плавны и недерганы, он словно ни от чего никогда не страдал — он таким казался. Он сам себе таким казался, — Зуко любовался им как картиной, не замечая, как мама в любовном восхищении не в силах оторвать от другого-Зуко легкомысленных беспечных глаз, что были так ярко ровно и театрально подведены.

      — У меня никогда не было шрама, — с нарочитой блоготелью он присел возле, протягивая руку, помогая маленькому-Зуко встать с колен. — Я не опущусь до того, чтобы носить это клеймо на своем лице, я выше других. Я лучше… — его голос был ровным, спокойным, он убеждал одной своей легкой ненавязчивой улыбкой, низким бархатистым неторопливым тембром, заботливо и так обходительно вытаскивая маленького-Зуко со дна страданий и рвущих на части дум. Он дарил беззаботную и беспечную уверенность не только в себе, но и такое неповторимое чувство заботы, любви и защищенности. Когда его глаза с хитрой утомленной поволокой опустились, Зуко ощутил, что он не один. Он не одинок, ему есть, с кем пройти этот путь из начала в конец.

      Айро тяжко и надрывно вздыхал над устало свалившимся племянником целый день, то и дело, влекомый старой привычкой. Его глаза затуманил страх, кости казались мягкими, а мышцы наоборот — каменными, ведь чем больше он старался сбежать от того, что плескалось на дне злосчастной бутылки, которую, он уже в пятый раз за день — прячет за дверьми глубокого полого шкафа, тем сильнее протестовало все его существо. Эта борьба казалась выигрышной, ну что может быть от того, если он откажет себе в этой странной маниакальной, практически незаметной ему — тяге. Тяге просто расслабиться и пустить по венам это — размягчающее мысли и разгорячающее мышцы тепло. Ну что? Что плохого случится, если он прямо сейчас откупорит эту глубоко посаженную пробку с оглушающим чпоком, наполняя ноздри резким неповторимым запахом, заливая за шиворот свое коронное? Когда? В какой момент это стало проблемой? Когда? В какой момент без стопки перестал проходить его день нормально? Когда? В какой момент без глотка ему свет белый становился не мил? Мышцы поламывало, на разум набегала смута и пасмурно громыхали удручающие мысли, заставляя эмоции рождать лишь безумство и страдания. Один глоток казался спасительным, особенно, когда от этого глотка начинала, как по маслу, ехать крыша, словно он с разбегу взапрыгнул на отполированный под снегом прочный лед и его несет на скорости — и так приятно, и так легко, и так свободно. Ощущение ветра, ощущение, что и море по колено, ощущение, что та душевная хворь, что грузом опустилась — наконец отступила, давая жизни струиться привычным чередом. Он просто чувствовал себя собой, когда мог намного больше, превозмогая неоткуда взявшиеся трудности. Он поглядывает на степенного Зуко, что позабылся во сне, Айро с заботой тянет руку, хватая уже погорячевшее полотенце, что виднелось у него на лбу, как руку всю видимо и болезненно затрепыхало. Айро распахнул в ужасе глаза, не зная, что происходит с его непокорным и обезумевшим телом, он хватается другой рукой в трясущееся так бешено запястье, насильно пытаясь усмирить, а другая рука лишь подхватывает, завораживающе поглощая в этом водовороте безропотного трепета. И уже казалось, что трясется не только рука, а его шея, да так заметно — ведь перед глазами все задергалось, замелькало, вызывая животный и так внезапно подкативший ужас. Что со мной? Кто это делает? О духи, великие, помогите! — взмолился, а тряслось, казалось все не только снаружи, но и внутри — даже его внутренний голос ходил ходуном. И в одночасье стало так холодно, проступил ужас, вместе с ледяными капельками на лбу — волосы взмокли и слиплись. Он всего лишь хотел поменять племяннику полотенце, но не смог совладать с собственным телом, не смог победит свою же болезнь, пасуя перед жутким в такой силе — недугом. Что это? Как это остановить? А в голове только одно желание, что перевешивало все остальное, а в особенности — здравый смысл: нужно сделать глоток. И уже одним глотком не отделаться, нужно как можно больше проглотить, дабы подействовало быстрее, сильнее, ударнее! Айро упирается ладонями в пол и медленно рвано передвигается, близя себя к тому, что всего пару часов назад желал похоронить на кладбище собственных воспоминаний — рисовую водку. Слаб! Как же я слаб! — его раскрасневшееся лицо опустилось на изъеденные морщинами руки, через которые проступали жирные ветвистые вены, практически черного цвета. Как он сможет помочь племяннику, если прямо сейчас не остановить эту агонию, этот мучительный издевательский тремор?! Это только ради Зуко! Это ничего не значит! Он разберется с этой проблемой — сам! Но только не сегодня, не сейчас, когда племяннику так остро требуется поддержка и забота своего дяди. Айро на четвереньках, кряхтя и падая, доползает до шкафа, а руки словно ватные, мышцы стянуло и это состояние не прекращалось, а с каждым мгновением ужаса — только усиливалось. Он и не заметил, как быстро сел на этот крючок, словно рыбка, что хочет по-быстрому утолить свой голод таким мянящим червячком. Ну все же пили! — раскаивается и не понимает Айро. В армии все всегда пили, — отбегает от этого гадкого и такого неприятного чувства вины. Нет ничего страшного! Он просто переволновался за Зуко! Все наладится! Возможно и нет никаких проблем, это все Зуко накручивает, а его этот дурак — Озай! Озай просто неудовлетворенный жизнью и вечно завидующий, потому что кто у нас не первый — тот у нас второй! — ехидством блеснули его сощуренные отекшие глазки, прежде, чем со стоном неплотно закрыться — какая же это боль: бороться с самим собой. Велика тяга сдаться. Тяга… — с последних сил упирается рукой в дверцу, рвано отодвигая, встречая в черноте тени блеск переливающейся на свету рисовой водки. Это ничего не значит… Ему плохо не из-за расставания со спиртным, ему просто плохо от осознания, что с Зуко что-то не так! — хватает ослабевшими пальцами бутыль, откупоривая со свистом пробку, резко прижимаясь к стене, присасываясь распухшими широкими губами к узкому горлышку. Глоток. Один, второй, — ну и дрянь, — мысли ругаются, — мне просто нужно снять напряжение… — а рука все еще крепко сжимает бутыль. Третий глоток достиг горла, — и Айро с громким причмокиванием отстраняется, впадая в такое приятное пьянящее состояние. Руки расслабляются и дрожь моментально сникает, уступая приятному теплу, на почерневшие мысли падает незамедлительный луч надежды и теперь все становится таким понятным и нестрашным — все будет хорошо. Айро умиротворенно улыбнулся, отставив бутыль, бодро и так спокойно придвигаясь к Зуко, с полной уверенностью в завтрашнем дне он тянет к его высохшему полотенцу руку, а рука крепка и тверда, слушается как меч слушается бравого воина. Потопив в холодной воде, Айро мигом ловко выжимает лишнюю влагу, бросает племяннику на заметно остывший лоб, с заботой приглядывая, с выжиданием посматривая, надеясь, что он вот-вот откроет глаза.

*      *      *

      Когда яркое полуденное солнце осветило ее пряную с оливковым отливом кожу, Аангу показалось, что нет ничего краше, чем красота любимой женщины, которой наградили Катару бессмертные ледники Антарктики. Он без зазрения совести ловил каждый миг, который дарило ему это чудное мгновение, в котором она с завидным рвением упивалась мягкостью шубы Аппы. Она все еще не пришла в себя от того страшного происшествия, в котором вся команда лишилась значимого игрока — Аппы. Раньше Аангу казалось, что никто также сильно не любит Аппу, как любит его он, но, оказалось — он ошибался. В утомленной неге, она прикрыла свои хрустальные родникового цвета глаза, позволяя внимать без зазрения совести на ее выдающиеся контрастные черты. Смольные и доселе густые ресницы не отличались особой длинной, но это не делало ее хуже — наоборот, Аанг во всем видел ее исключительность. Ее красота была чиста, как те самые воды Антарктики, в которых она породилась и прожила всю сознательную жизнь. Ее лицо глянцевело под настырными ветвистыми лучами солнца, что с особым рвением в зените настигали. Самая красивая. Самая лучшая… — от собственного трепета зарделся, опуская невинно глаза, стоило Катаре распахнуть веки, устремляя внимательный взгляд куда-то поодаль. Ну все — не было времяни тянуть еще больше, чем сейчас. Стоило набраться мужества и пригласить ее разделить его чувства… А что, если она не ответит взаимностью? А что, если, Катара посмеется над ним, громко отшивая? — на этих скудных мыслях его берет печаль, которую со всей охотой выдает его детское лицо. Как бы он не хотел выглядеть для нее более мужественным или же сильным — рядом с ней он терялся. И это было так паршиво, так предательски — когда собственное тело переставало слушаться, создавая идиотские ситуации, из которых практически невозможно выбраться победителем. Его преимущество лишь в том, что он аватар, та сила, которая дарована ему духами — то скопище душ и голосов, что разделяют с ним давно минувшие — силу и власть. А что еще нужно девчонкам? — смущенно таращится себе под ноги, упираясь рукой в светлый мех Аппы. Что ему нужно сделать, чтобы Катара осталась на его стороне? Что ему сделать, чтобы она выбрала его? Он робко и с опаской поднимает на нее невинный дергающийся взгляд, пока все тело в протесте затрепетало, а сердце застучало как барабан. Он смотрел только на нее, и как же больно и неуместно ему желалось вцепиться ей в плечи, прижавшись сухими губами в нежном кратком поцелуе… Может быть, поцелуй скажет больше, чем простые слова? — ненавидит себя за эту напрасную трусость. Так дела не делаются, если он хочет добиться сердечного расположения Катары. А что, если она уже на его стороне? — с надеждой смотрит. А что, если она мучается от тех же мыслей? — ее ослепительные, наполненные животворящей водой глаза — сапфирами сияли, когда она дарила ему этот изысканный особенный взгляд. А что, если она уже заведомо любит последнего мага воздуха? — и тогда, все его глупые неуверенные попытки — просто-напросто не нужны. Хочет взять ее за руку, а губы размыкаются против его воли, звуки складываются в слова прежде, чем он успевает поймать себя и осознать. Он потерялся, он растерялся в самом себе — обрывая нить, обронив все мысли, что неуловимыми жемчужинами раскатись в разные стороны.

      — Катара, — раскраснелся еще сильнее, голос стал проседать, теряться. — Мне нужно тебе кое-что сказать… — боязливо потупил глаза в земле, рукой забираясь на затылок, начиная почесывать лысину. — Я давно хотел это сказать, но… — «Я люблю тебя, Катара! С той самой первой встречи! С того самого дня, как я открыл глаза, окруженный белыми лесами! Ты дороже мне всех на этом свете! Я все это делаю ради тебя! Я так сильно хочу, чтобы ты заметила меня, что изо всех сил стараюсь стать достойным аватаром. И тогда, когда я смогу остановить эту войну, восстанавливая гармонию, ты захочешь быть со мной вместе? Ты выйдешь за меня?», — в его голове ураганом пронеслись торопливые мысли, словно он разучил новую скороговорку, вываливая ее как можно быстрее, дабы ощутить облегчение. Но он трусливо смолчал, оставляя мысли гнездиться на задворках, продолжая смотреть на Катару растерянным бегающим взглядом, кажется, не в силах выдавить из себя и словом больше.

      — В чем дело, Аанг? — она приблизилась с опаской, кажется, беспокоясь о том, насколько странным и необъяснимым стал вид Аанга. Она была готова мерить ему температуру и если потребуется — лечить целыми сутками, а то уж очень странным виделся его вид: то бледнеет, то краснеет без причины, голос срывается, дрожит. Он не мог унять даже руки.

      — Катара, я… — сконфуженно лепечет, кажется, окончательно теряя свое лицо.

      — Отлично! — молча вздрагивает Аанг, как только Сокка смыкает руки у него на груди, подкравшись сзади. — Ну что, готов отправиться в путешествие в мужской компании? — Сокка сиял и его можно было понять — он вот-вот встретится со своим отцом, которого так давно не видел, но почему именно сейчас? Почему Сокка решил в самый неподходящий момент напомнить о себе, вдрызг разгромив и так шаткую уверенность Аанга? Аанг обращает внимание на то, с каким интересом Катара увела взгляд им с Соккой за спину. Не успел Аанг обернуться, выпутываясь из навязчивой хватки Сокки, как послышался ровный голос царя:

      — Аанг и Сокка, — длинная пауза, Куэй важно и терпеливо ждал, когда аватар и вся его команда соизволят обратить на него свои безучастные взоры. Аанг встрепенулся, вытягиваясь как струна, ведь какая же это честь — когда с тобой говорит сам Царь Земли. — Я желаю вам успешного путешествия, — он говорил с разученной любезностью и навязанной этикетом тактичностью, пока его глаза все это время сияли в уважительной улыбке, он был словно фарфоровый, даже сейчас — когда Лонг Фенга с такой легкостью упразднили. Что же не так с этими королевскими особами? — призадумался Аанг, вспоминая аскезу и праведную жизнь монахов — не просто так был полный запрет на монархов. Это считалось безнравственным и распутным делом — столько власти в руках одного человека и в руках одной семьи — извращает и уничтожает любую мудрость. — Ба Синг Се в долгу перед вами, — а царь Куэй продолжил, уже более бодро вышагивая, окруженный парочкой стражников. Округлые стекла его очков бликами игрались на солнце, делая его вид еще более наивным и беспечным. — Мы будем ждать вашего возвращения, — царь просил поддержки аватара, даже несмотря на то, что высокопоставленные генералы Совета Пяти встали на его сторону, явно натерпевшись амбиций Лонг Фенга. Армия теперь под контролем царя, верно, как и заключенный в казематах Лонг Фенг, что может быть лучше? — Аанг дружелюбно улыбнулся Куэйю, кажется, вызывая этим еще больше трепета и радости в глазах царя. Они с Сокка сомкнули пальцы, благовоспитанно поклонившись царю, прикрывая и пряча бойкие цепкие глаза, отдавая честь.

      — Ваше величество, — их чудесный сладкий диалог прерывает стражник, что только что оказался в опасной близости от царя. Аанг был готов сорваться с места и защитить Куэйя. — С вами хотят встретиться лично три девушки с острова Киоши.

      — Это Суюки! — Сокка заверещал что есть мочи, заставляя Аанга вздрогнуть, а остальных — обернуться на его легкомысленную фигуру. Сокка вцепился Аппе в рога, на что тот раскрыл пасть, приподнимая гигантскую голову ввысь, вырывая у Сокки жалобный вопль, его руки соскальзывали, впиваясь в пучки белой шерсти, пока Сокка безнадежно не грохнулся наземь, заставляя Катару недовольно вскинуть брови, прикрывая стыдливо лицо — все же, он был ее братом. Непутевым, смешным, порой глупым и нелепым, но, все же — он ее единственная родная душа в столь далекой от дома части света.

      — Вы их знаете? — приободрился Куэй, складывая руки, пряча пальцы в широкие изумрудные рукава. Аанг уловил, как в мимолетном танце ветра запели массивные коралловые бусины на груди царя. Его королевское Величество, — почти по слогам произнес у себя в голове Аанг, в какой-то момент теряясь, даже — робея пред потомственным ликом власти, словно ощутил ту тяжелую ношу всей грудью — а ведь у Аанга нет своего дома, своего государства, ему не к кому прийти и попросить помощи, не с кем обсудить проблемы и те мысли, что зарождаются в голове день ото дня. Он один. Совершенно один. Все люди Царства Земли — чувствуют свою нужность и опекаемость Царем Куэйем, а что Аанг? Что и кто встанет на его сторону? Раньше он мог надеяться на неоценимую помощь своих соратников и тех, с кем разделял дом, бытность и государство. Не осталось ничего. И никогда больше мир не станет прежним. И никогда больше Гияцо не позовет выпить чайку, раскинуть фишки в пай-шо и понаблюдать за воздушными бизонами. Не предложит рассматривать гигантские настенные фрески. Больше никогда не обнимет и не потешит своей заботой… Как бы ты, Катара, — с надеждой и любовь посмотрел на ее безучастный и незамечающий его взгляд, — как бы не была ты хороша, но заменить и восполнить утраченное — не в твоих силах. Ты не моя семья, хоть мне и приятно так думать. Приятно слышать эти слова, ведь именно тогда я забываю, как дорог мне был Гияцо. Я забываю, что остался в этом свете совершенно один. Никому не нужный, забытый. Никто меня не ждет. И даже несмотря на то что, мы, словно лодки — все пытаемся пробиться сквозь настоящее, но нас безжалостно сносит в прошлое.

      — Да! — Сокка распластался под ногами царя, немедленно вскакивая, бодро вскидывая брови, наполняя голос бравадностью и излишней театральностью. Аанг искоса мог наблюдать, как застенчиво потешалась над собственным братом Катара, изящно прикрывая тонкими пальчиками узенькие выпуклые губы. — Воины Киоши — отличные солдаты. Они верны вам. Они наши друзья! — Сокка не просто пытался убедить в этом царя, на что тот смотрел и глумливо посмеивался — Сокка явно развеселил его величество, он старался побудить царя Куэя прислушаться, такими эмоциональными речами разжигая пламенный задор.

      — Тогда мы встретим их со всеми почестями! — царь Куэй развел в томном жесте руки, обдавая ладони солнцем. На этих словах Сокка воспылал от счастья, только лишь чудом останавливая себя от такого ребяческого и неприличного порыва — ринуться к Куэйю на шею, в благодарность — словно Суюки, расцеловав. Аанг степенно хмыкнул, растягивая губы в неширокой скромной улыбке: любовь — та сила, что двигает даже горы. Это так исключительно правильно, что Сокка готов на многое, практически на все — ради тех, кого любит, — и Аанг тотчас же смотрит на Катару. Ту самую, что, кажется, упорно не хочет замечать его сладких томных мучительных вздохов в его сторону. Он был ранен ее равнодушием к его романтическим порывам, а также он был ранен собственной трусостью и неуверенностью. И вот, совсем скоро, остались считанные мгновения — и они с Катарой расстанутся, и, возможно, он не вернется больше никогда, ведь всегда есть вероятность, в которой его смывает океанической волной и топит… И даже тогда, Катара не будет его вспоминать? А если Аанга в одночасье не станет, будет ли она сожалеть, что не обращала на него внимания? А ведь ее присутствие делает все необыкновенным, — искренне улыбается, не скрывая своих огорченных глаз, ведь она так не думает про него… Он уже был готов взбираться на пушистого толстого Аппу, как внезапно оборачивается, заметив все это время таинственно выжидающую Тоф. Она давно тут стоит? — побледнел Аанг, сокрушаясь на тот счет, что она слышала и чувствовала все его мысли через холодный предательский камень. Эти камни — бесчестные шпионы, ничего не скроется от всевидящего взора слепой Тоф. Ветер мрачно колыхал ее растрепанные локоны, ее лицо не выражало ровным счетом ничего — словно безжизненная маска, в принципе, как и всегда. Наверное, ей либо все равно, либо она ничего не почувствовала, — выдохнул свои опасения Аанг, закинув посох на Аппу.

      — Аанг, стой! — неожиданный крик, от которого столбенеют ноги и в тревоге отнимается трясущееся неуверенное сердце. Не успел он обернуться, как Катара обнимает его, обвивая шею руками и мягко целует в похолодевшую щеку, что моментально зарделась.

      — Я буду скучать, ребята, — направилась с распростёртыми объятиями Тоф, вешаясь на них с Катарой, больно пнув Аанга коленом в бедро. Он скривился, кажется, готовый взвыть от неожиданности и резкой боли, но тот улыбчивый взгляд Катары и вся трагичность ситуации просто не позволяла нарушить столь чудное мгновение. Аанг в непонимании приподнимает бровь, косясь на счастливо смеющуюся Тоф, что удушливо сгибала предплечье у него на шее.

      — Царь Куэй! — грациозно выкрутившись из пугающих объятий, Аанг останавливает удаляющегося царя на полпути.

      — Да, аватар. Я что-то забыл тебе сообщить? — он важно поправил очки на своем лице, задирая подбородок. По сравнению с ним Аанг чувствовал себя насекомым: такой высокий.

      — Я хотел спросить про того дедушку-гонца, что доставил вам письмо от Хозяина Огня, — хотел, как можно более аккуратно начать Аанг, не смея простить себя за пытки над пожилой жертвой обстоятельств: как будто у старика был выбор? — Что вы с ним сделаете?

      — Я думал его убить, — пожал плечами Куэй, ужасая не только Аанга. — Но сейчас я просто отправил его в тюрьму, его допросят. Если окажется, что он не имеет никакого отношения к посланию… — царь призадумался, что дает Аангу понять, что Куэй так просто не сдастя. Он охотно станет мстить, особенно за те годы, проведенные под влиянием Лонг Фенга.

      — Прошу, — склонился перед ним Аанг. — Не лишайте старика жизни. Уверен, он не связан с Лордом Огня от слова совсем.

      — Откуда ты можешь это знать? — высокомерный недовольный тон, от которого в момент отвернуло Аанга.

      — Не знаю… но меня не оставляет предчувствие, что старик невиновен. Отпустите его, Ваше Величество.

      — Аанг! — взъершился Сокка. — Ты хоть понимаешь, за кого ты просишь? За человека из Народа Огня! — он налетел на него, побивая себя ладонью по лбу, готовый провалиться сквозь землю от непонимания. — Какая разница, что с ним будет?

      — Нет, Сокка, хоть Лорд Огня и плохой человек, хоть его дед и развязал войну, а обычный старик не причем! Это не он сжег острова Воздушных Кочевников! И я это прекрасно понимаю! Чем же мы будем лучше Лорда Огня, если будем срывать свою злость на слабых и невинных?! Я аватар, Сокка, я несу в этот мир гармонию. А то, что предлагаешь ты — тирания, которая не имеет ничего общего с гармонией и справедливостью! — сам от себя не ожидая, Аанг распалился не на шутку, кажется, переживая за старика больше чем за себя. Почему? Почему так? Прикрывая глаза, он видел добрые прищуренные глаза Гияцо, что с воодушевлением одобрительно кивал, а затем та, изъеденная старостью рука, что приятельски потрепала его за щеку. Сокка ошарашенно приоткрыл рот, делая пару шагов назад на качающихся ногах.

      — Молодец, Твинклтос! Наконец-то в тебе говорит мужчина, — ухмыльнулась Тоф, одобрительно кивая на столь дерзкий выпад. И в этот момент Аанг почувствовал себя ветром, который может быть не только спокойным и всеобъемлющим, но который способен раскачивать лодки и задувать в паруса, который способен сносить дома и города, уничтожать одним присутствием, в одночасье сникая.

      — Аватар Аанг, — окликнул его Куэй, после чего Аанг смиренно поклонился перед всеми в знак извинений, рассеивая напряженную обстановку. — Я прислушаюсь к тебе. Твоими устами глаголет мудрость, — на этих его словах, Аанг впервые ощутил заслуженную и такую твердую уверенность в себе, воспылав к самому себе уважением. Наверное, это его еще одна маленькая победа над собой, — он мягко улыбнулся, опустив смиренно глаза. Пора собираться. Пора было навестить Восточный Храм Воздуха.