Каждый день в период покоса начинается с рассветом, когда трава ещё холодит несмытой солнечными лучами росой. В такое утро хочется лишь босиком выйти в поле, наслаждаясь чувством свободы и умиротворения, пока громкий голос матушки не напомнит о долге и не позовет трудиться.
Взять косу в руки и взяться за работу не проблема для Аякса — делом заниматься он любит ничуть не меньше, чем искать развлечение. Антон всегда семенит за ним вслед, запрыгнув в отцовские сапоги, что пусть велики ему, но придают уверенности и чувства, что он уже совсем взрослый.
Дурачиться с младшими братьями, подыгрывая их баловству в кучах сена до тех пор, пока не окликнут — и тогда по новой строить из себя ответственного и взрослого, несмотря на шкодливую улыбку. После — повторить ещё пару раз до заката, пока не наступит время отдыха, и братья смогут забавиться без прикрытия старшего братца.
Аякс не остаётся на лугу, где уже водят первые хороводы другие юноши и девушки — со смехом отказывается от предложения присоединиться, дав нерушимое обещание всем детям, что обязательно поиграет с ними позже, ведь знает, что есть дело важнее. На уме — одна лишь девушка, что, слишком увязнув в бесконечных делах, не думает о том, чтобы попадаться на глаза даже вечером, когда все остальные давно уже выдохнули и отложили работу до следующего подъёма.
Дойти до сеновала, а там, закатав рукава рубахи, скрестить руки на груди и, опершись на стену недалеко от угла, ждать. Знает ведь, что всегда проходит где-то рядом — его ненаглядная обходит своих веселящихся соседей за несколько милей, уходя ещё дальше, чем он сам, когда остро нуждается в возможности сбежать, точно влюблённый мальчишка, сбегающий в ночь на свидание.
Впрочем… когда он переставал им быть?
Стоит только послышаться знакомым шагам — Аякс сразу же приободряется, выпрямляется и, подгадав момент, заворачиват за угол, чтобы поймать со спины даже не вздрогнувшую Станиславу — та лишь слышно цыкает и, Аякс знает, закатывает глаза, в очередной раз про себя сетуя на то, какой он ребёнок. Пусть так — он лишь хохочет, обхватывая её за талию, и притягивает к себе; под ладонями скользит ткань рубаха-покосницы с расшитым подолом — Аякс помнит, как она расшивала её вместе с Тоней, мастерицей на все руки, успев поладить с ней. Трудовой день забывается, как и усталость; выходит лишь сладко зажмуриться, пряча лицо в распущенных золотых кудрях и играясь с кончиком тонкого пояса. Станислава усмехается, ловит его за руки, но вывернуться не пытается, лишь проводит по оголённым запястьям с россыпью веснушек.
— Больше нечем заняться, бездельник? — произносит Станислава, и она звучит почти насмешливо — может, Аякс и поверил бы ей, если бы не слышал веселье в её голосе.
Губы сами растягиваются в широкой улыбке. Аякс крепче обхватывает её, заключая в кольцо объятий. От Станиславы пахнет луговыми травами и кострами, и, несмотря на всё весёлое празднование и возможность позабавиться с семьёй, именно этот момент кажется самым счастливым и долгожданным, когда есть возможность оставить шкодливый и совершенно мимолётный поцелуй в плечо.
— Пошли купаться? — беззаботно предлагает Аякс, совершенно не обращая внимание на её показное недовольство. — Говорят же, во время сенокоса как раз вся нечисть уже уходит. Русалки там… можно купаться без оглядки. Красота же?
— Если вся нечисть ушла, тогда почему ко мне прицепилась какая-то бабайка? Кругом обман.
Аякс смеётся и, как истинно-подлая бабайка, шкодливо целует её в щёку, а после и в другую — чтоб неповадно было. Станислава цыкает, всё же отстраняется — Аякс дуется, наигранно-обиженно хмурится, а сам легко хватает за плечи, постепенно соскальзывая вниз с каждым её шагом назад, чтобы обхватить ладони и не дать уйти слишком далеко. Серые глаза напротив в насмешке щурятся.
— Делом займись.
— Я и занимаюсь, — Аякс улыбается, смеётся, и, стоит ему расплыться в самодольной улыбке, как его конопатое лицо кажется ещё светлее, чем обычно, и он кажется самым настоящим сыном солнца, — стараюсь, вот, уговорить вас сбежать со мной. Это очень важное дело, вообще-то! Возможно, даже самое важное!
Станислава едва не смеётся, но сохраняет напускно-серьёзный вид, закатывая глаза и отворачиваясь, когда Аякс тянет её обратно к себе и вновь обнимает, только уже лицом к лицу. Руки мягко поглаживают спину, а сам Аякс взгляда не отводит от Станиславы — лишь щурится довольно, как кот её, стоит ему стащить с хозяйского стола что-то да повкуснее, и больше ему ничего для счастья не требуется.
А Аяксу, у которого этот наглый кот обычно и крадёт еду, для счастья нужно и того меньше — лишь улыбка родных, да видеть, как Станислава заражается его ребячеством и игривостью. Иначе обычно холодный блеск серых глаз не сменился бы на нечто совершенно тёплое, нехарактерное для её обычного насмешливого спокойствия, а сама она не обхватила бы его тёплые щеки своими ладонями. И хочется замереть, и не двигаться, и не дышать, когда она заставляет наклониться ближе, и тянется сама к нему, да так близко, что её горячее дыхание чувствуется улыбкой, а после, расплываясь в ухмылке, выдаёт короткое:
— Прилипала.
И щёлкает по носу ошарашенного Аякса — хоть раз в году могла бы побыть чуть более ласковой! А в груди — всё равно что-то тёплое, словно топлёное молоко, разливается. Потому что такой — такой она ему нравится больше, чем все другие. Иначе не поджидал бы так упорно, иначе не было бы такого желания поймать в крепкие объятья, а причины, чтобы добиться её улыбки и смеха, и вовсе не нашлись бы.
Да и трудно обижаться, когда прекрасно понимается — она ничего не делает со зла. По крайней мере… не в его сторону.
Потому уже он обхватывает её лицо, а после мимолётно целует — словно сцеловывает улыбку, украдкой так, а не пытается урвать для себя немного внимания и ласки. Это ему дают и так — Станислава, окончательно сдавшись тому, что ей покоя не даёт одна чрезмерно наглая бабайка, в этот раз обнимая — честно отвечает прикосновением на прикосновение, мазнув поцелуем по уголкам его губ.
— Не надоело дурачиться?
— Когда это я дурачился?
Вообще-то, действительно дурачится — любит ведь круглый год, в любой сезон, независимо от праздников. Но вот так, когда принято, что за ними приглядывают те, кто даруют благословение на счастливую любовь, кажется по-особенному прекрасно и сладко красть поцелуи за сеновалом. Словно это их маленький секрет, хотя вся деревня уже с прошлой зимы знает, к кому он пойдёт свататься, как только наступит следующий День Петра и Февронии, и дело не только в том, что Антон всем разболтал о влюблённости своего дорого старшего братца быстрее, чем он сам это осознал.