Не выходит полностью избавиться от тревоги, сковывающей от одной мысли, что приближается день спуска, сколько бы Антон ни повторял мысленно, зачем он все это делает. И черные вены, просачивающиеся из всех щелей и углов, из-за всех предметов мебели, точно делу не помогают, но Антон… справляется.

Не без потерь — в основном в рядах нервных клеток, — но справляется, правда. Сдается и просит Серегу дать ему что-то, у чего есть хотя бы минимальные шансы его защитить, даже едет это что-то забрать сам, а не отправляет Диму — квартира безопасной быть все равно перестала, можно и пройтись те несколько метров от подъезда до такси. Они встречаются в этот раз не у Сереги дома, а в офисе; это темное полуподвальное помещение, где все обставлено так, чтобы с любого ракурса получился инстаграмный кадр. Антона встречает Оксана в пуховике поверх вышитого золотыми звездами черного платья — видимо, выходила покурить через заднюю дверь.

Прячущийся от лишних глаз в задымленной от вейпа комнатушке Серега вручает очередную партию бижутерии из каленого железа. Он утверждает, что запах даже для него отвратителен, особенно у свежих изделий, хоть он и почти потерял связь с той стороной; говорит, что эти предметы никак существам не навредят, но вызовут желание держаться подальше. Антон, как ему кажется, резонно спрашивает, почему же их тогда не отвращает запах человеческой крови — тоже железо, в конце концов. Серега отвечает, что, если Антону хочется, он может хоть весь кровью обмазаться, спуститься и посмотреть, что будет, а может просто сказать спасибо и заплатить.

Честно говоря, Антон ну вообще не удивлен, что этот несчастный торгаш — вполне буквальное исчадие ада. Но кольца, подвески и браслеты берет, как и еще несколько кульков с намешанными сухими цветами и травами. От них польза точно есть: различную хтонь, может, и не отпугивают, зато моль — на ура. Сереге его скептицизм побоку: ему платят, и ладно, — но он все же серьезнеет, когда Антон уже собирается уходить.

— Слушай, я уже кучу лет там не был и реально мало чем могу помочь. Я тут настолько очеловечился, что меня, кажется, и обратно не примут, — он усмехается в бороду. — Но я помню одну вещь: пока я не пришел сюда, меня, по факту, и не было. Было только оно.

Антон непонимающе хмурится.

— Ну, типа… — Серега чешет затылок, пытаясь подобрать слова. — Я был, я, вроде, осознавал, что я есть, но как часть целого. Типа как коллективный разум, не знаю. Переплетенная сеть, где каждый настолько же самостоятельное существо, насколько деталька в пазле. Как… как грибница, во.

Тревога, живущая в груди постоянно, не растет, но распространяется по телу, под кожей шагает к пальцам лапками тысяч насекомых. Что-то подобное Антон подозревал и сам, но глубоко над мироустройством изнанки думать не доводилось — было без разницы, если честно. В эту концепцию с грибницей отлично вписываются и переплетения вен, которые, получается, по функционалу, скорее, корни.

— И с этой стороной та переплетается, можно сказать, — продолжает Серега. — И просачиваясь сюда оно, типа, кормится вот этой вот неустойчивостью, когда энергия в человеке застаивается, а совсем потерянных забирает себе. Короче, имей в виду. Там все нихера не просто, все твари существуют как один организм, так что лучше не попадаться ни одной.

Антона выпроваживают, максимум беспокойства за него показав похлопыванием тяжелой руки по спине. Домой он возвращается так же, на такси, еще усиленнее пряча взгляд у себя в ногах и все больше сомневаясь в осмысленности всей этой затеи.

Ствол Диме добыть удается, с ним — небольшой запас патронов, расходовать который придется ответственно. Антон себя не обманывает: вряд ли наличие огнестрела обеспечит ему безопасность, — но хоть сколько-то заземляющее чувство уверенности оно придает.

Дима долго мнется уже на пороге, глядя Антону куда-то в кадык, прежде чем порывисто обнять его, сжимая до хруста ребер и тревожно пыхтя в плечо. Антон даже ответить на объятия не успевает — Дима отшатывается, поправляет очки, сухо желает «не сдохнуть» и вылетает из квартиры прочь. Смотрит на пустую лестничную площадку Антон еще долго, даже после того, как внизу хлопает тяжелая дверь подъезда; и за спиной, кажется, слышно, как по переплетающимся друг с другом черным проводам вязко перекатывается неизвестная жидкость.

Сжимая в руке пистолет, вслушиваясь в тревожное гудение воздуха, чувствуя еще, как ноет тело после Диминого захвата, Антон ощущает смесь из страшного отчаянья и отчаянной злобы. Сосредоточиться решает на последней, хватается за нее, стискивает, потому что другой мотивации, кроме как назло, у него нет. От него ожидают, что он испугается и отступит? Продолжит сидеть в своей норе, покорившись неотступно наступающей тьме? Откажется от остатков своей морали, той части человечности, которую ему удалось сохранить?

Не дождутся.

Вечером Антон собирает рюкзак: небольшой запас медикаментов, сигарет, воды и еды, патроны, какая-то завалявшаяся Сережина мелочевка — да и все, больше взять нечего. Думает кинуть на дно солонку — чем черт не шутит? — но догадывается проверить на черных венах, и те никак не реагируют, так что Антон решает не расточительствовать. Когда он уже собирается спать, хоть и сомневается, что от этого будет толк, Арсений пишет лаконичное:

«Когда?»

«Завтра, — отвечает Антон. — Подъезжай к трем, если не передумал».

Он на самом деле какой-то частью немного надеется, что тот передумает. Никому не нужно видеть и переживать опыт путешествия в по сути потусторонний мир; при этом Антон понимает: без отца шансы вытащить девочку действительно невелики. Но его сообщение остается без ответа, и Антон, погружаясь в привычно настороженный сон, может только гадать, увидит ли завтра Арсения.

``

Звонок в дверь раздается, стоит начать заниматься жидкому ранневесеннему рассвету. По ощущениям череп от него идет трещинами; вытаскивая себя из-под одеяла, натягивая спортивки с толстовкой и шагая к двери — все это с полузакрытыми глазами, — Антон мысленно обещает кого бы там ни принесло как следует огреть тяжелой ложкой для обуви. Репутация у него и так ни к черту, если кто-то из соседей сунулся одолжить спички в восьмом часу утра, это их проблемы. Он матерится вслух, пока отпирает замок, даже не смотрит в глазок, но, открыв, обнаруживает на площадке не как-ее-там-Олеговну или кого-то еще — а Арсения. Одетого в то же пальто, джинсы и свитер, в очках и перевозбужденно подрагивающего.

— Доброе утро, — выпаливает он.

— Ты охуел? — Антон смиряет его залипающим взглядом с ног до головы. — Время видел?

То ли издеваясь, то ли без задней мысли демонстрируя свою пренеприятную сущность, Арсений отодвигает рукав пальто и бросает взгляд на обхватывающие кожаным ремешком запястье часы.

— Семь ноль три, — отвечает, возвращая взгляд к Антону.

— Ага, — Антон кивает. — Пятнадцать минус семь сколько будет?

Арсений подозрительно прищуривается.

— Восемь, — говорит с уверенностью, давшей заметную трещину.

— Молодец, — Антон, ощутив прилив мерзотности, протягивает руку и опускает Арсению на макушку, взлохмачивая укладку. — Вот на столько часов потеряйся, пожалуйста, и возвращайся, как договорились, к трем.

Он уже почти захлопывает дверь у Арсения прямо перед носом, но тот опережает: просачивается головой в щель почти в последний момент.

— Я приехал пораньше, чтобы помочь с приготовлениями, — смотрит с нахмуренностью гиперактивного отличника, которому не дают дополнительных заданий к контрольной.

Антон запрокидывает голову, возводя усталый взгляд к потолку — из трещин в побелке там показываются тонкие черные завитки, почти как мотки паутины, — тяжело вздыхает, подавляя нецензурную тираду, рвущуюся из глубины души. Поворачиваясь обратно, оскаливается с пугающим добродушием.

— Большое спасибо, Арсений, — тянет почти елейно, — можешь приготовить мне завтрак.

У Арсения лицо уморительно вытягивается, и все это немножко стоит того.

— Часика через четыре, — продолжает Антон. — Я иду спать.

Бросив попытки Арсения выпроводить, Антон разворачивается и действительно идет в комнату. Немного помедлив, прежде чем захлопнуть дверь и стащить кроссовки, за ним следуют, раздраженно пыхтя.

— А мне что делать? — Арсений останавливается в дверном проеме, с растущим недоумением наблюдая, как Антон залезает обратно в кровать прямо в одежде — светить перед Арсением шрамами у него настроения нет.

— Я откуда знаю? — сквозь зевок говорит Антон в подушку. — Ты сам приперся, сам себя развлекай. Мультики тебе включить?

Древняя мудрость гласит: не буди Шастуна раньше одиннадцати, ибо проснется язвительная кикимора и откусит тебе лицо.

— У нас серьезное дело, — чужим возмущением накаляется воздух. — Как можно дрыхнуть?

— Именно потому нужно дрыхнуть, что у нас серьезное дело, — со вздохом поясняет Антон. — Я тебя, возможно, разочарую, но там нет хостелов, где можно нормально переночевать. А силы понадобятся. Все, сгинь.

Где-то на полминуты Арсений затихает, и Антон даже имеет смелость понадеяться, что он угомонился. Но, разумеется, нет.

— Я от нервов не мог уснуть, — он признается тихо и тревожно.

— Сука, — Антон шипит сквозь зубы скорее устало, чем по-настоящему раздраженно. Раздражаться на Арсения долго вообще выходит все хуже. — Ложись и спи тогда.

И он отодвигается от края кровати ближе к стене, потому что все существо сосредоточено на одной цели — доспать, и если ради этого придется пустить в постель малознакомого мужика с полчищем тараканов под стильной укладкой, Антон готов. Лишь бы своим топотом по чужой черепной коробке не мешали.

— Серьезно? — спустя еще более долгую паузу уточняет Арсений.

— Серьезно, — Антон отзывается, не разлепляя глаз. — Или иди отсюда, или иди сюда, только хорош стоять над душой. Нервируешь.

Арсений затихает окончательно. Чуть погодя, Антон слышит неуверенный вжик ширинки и шуршание, с которым джинсы опускаются на пол, а потом дотошно складываются по швам. Из свитера Арсений не вылезает — его дело, Антон не лучше, хотя причина у него не в стеснении. Наконец матрас прогибается под чужим весом, и скованными движениями Арсений неловко заползает под одеяло. Вот, значит, как его заткнуть, — отмечает про себя Антон, — выбить из колеи. Он решает даже приоткрыть глаза на секунду из любопытства.

Арсений выглядит так, будто у него перегрузка. Удивительно, что не лежит в кровати солдатиком, вытянув руки вдоль корпуса, но на лице, видно, застыла каждая мышца, и Антон не удержавшись фыркает.

— Выдохни, а.

Когда Арсений поворачивает голову, Антон почти слышит скрип. Взгляд у него ясный и прямой, но это только сильнее выдает, насколько он на самом деле потерян. Ответа так и не следует, Арсений только изучает несколько секунд чужое лицо, поджимает с нечитаемой эмоцией губы и наконец поворачивается спиной. Антона это устраивает и он наконец позволяет себе окончательно провалиться в темноту.

``

Подсознательно Антон ожидает худшего: что разбудит и себя, и Арсения криками от очередного кошмара, — но в итоге относительно спокойно, пусть и неглубоко, досыпает до полудня. Ощущение это живого человека рядом или банальная усталость, но притупляется даже ставшая постоянным спутником теперь и в квартире вечная настороженность. Второй раз за день открывая глаза, теперь без помощи звуковых раздражителей, Антон вдруг замирает. Во сне Арсений перевернулся и теперь не просто лежит к нему лицом, но и, так как подушка одна, лежит очень близко. Так близко, что Антон его родинки, морщины и подрагивающие ресницы видит раньше, чем всю картину целиком. Неуверенный, что в таких ситуациях обычно делают, Антон начинает его рассматривать, прежде чем успевает это осознать.

В состоянии покоя чужое лицо становится старше. Изначально предположив, что Арсению около тридцати пяти из-за его неуемного пыла, сейчас Антон с уверенностью накидывает еще как минимум пару лет. Хотя это не значит, что очевидные следы возраста, стресса и усталости его уродуют — совсем нет. В мужской красоте Антон не специалист, он вообще ни в какой красоте не специалист, всегда как-то больше обращал внимание на подачу, чем на исходный материал; но Арсений красив — очевидно. Настолько, что это глупо не замечать — и так же глупо кажется подчеркивать. Никто же не говорит, как красив какой-нибудь известный портрет, все и так в курсе; только вот именно сейчас Арсения внезапно хочется рассмотреть. Подметить в нем все мелкие неидеальности: раздражение на сухой от мороза коже, кажется, след недавно сошедшего воспаления на одном глазу, мешки, корочка на губах, судя по багровости, только недавно кровившая. И в этом есть что-то, будто на том самом известном портрете внезапно подмечаешь фактуру засохших мазков, и это вдыхает в увиденное новую жизнь.

Что-то Антона куда-то не туда понесло.

Он переворачивается на спину, вновь встречая взглядом потолок, испещренный черными нитями. Они уже почти не пугают, подначивают, скорее: у Антона отняли право на малейшее ощущение безопасности? Ну, значит, и терять ему больше нечего.

А мерное дыхание сбоку и тепло от чужого тела под одеялом что-то шевелят в груди, очень давно забытое. Антон резко садится, потому что под ребрами начинает тянуть.

Арсений от этого просыпается, поворочавшись, открывает глаза и несколько секунд смотрит на сидящего рядом Антона ничуть не осмысленно, но, сообразив, что происходит, чуть не подскакивает. Мгновенно к лицу возвращается напряжение и Арсений приподнимается на локтях, отворачиваясь.

— Доброе утро, — хрипит спросонья, прокашливается.

— Вот теперь — доброе, — соглашается Антон. — Потому что день.

Арсений встает первым, торопливо и все так же зажато; быстро натягивает джинсы, которые сложил на Антоновом стуле с колесиками, хотя, господи, делать Антону нечего, кроме как на его голые ноги смотреть. Сам Антон подходит к рабочему столу за резинкой, чтобы собрать волосы, и бросает печальный взгляд на закрытый ноутбук. От всех текущих и запланированных на ближайшее время рабочих проектов пришлось отказаться — хочется, конечно, надеяться, что эта спасательная операция будет из серии «вошли и вышли, приключение на двадцать минут», но объективно вряд ли.

Антон оставляет Арсения, зависшего на месте, идет умыться и сразу в кухню. Впервые за долгое время в нем даже просыпается какой-то аппетит, и этим стоит воспользоваться, прежде чем на неизвестный промежуток времени перейти на консервы, вареные яйца и хлеб с водой. В морозилке обнаруживаются замороженные вареники с вишней, на две порции тут хватит с лихвой, и Антон ставит кастрюлю на плиту, чайник; тут же закуривает.

Когда Арсений к нему присоединяется, Антон начинает говорить:

— Пойдем налегке на случай, если придется побегать. Рюкзак догадался взять? — Арсений неловко мотает головой. — Значит, дам. Там аптечка, немного еды, воды и бесполезный мусор от Сереги.

— А оружие?

— У меня есть пистолет, но я бы слишком на это не полагался, если придется отбиваться. Лучше бы не пришлось. А, и еще, — Антон встает, быстро уходит в комнату. Возвращается с горой побрякушек в руке. — Выбирай.

Арсений смотрит на вываленные перед ним богатства пару секунд. Переводит непонимающий взгляд на Антона.

— Серега говорит, им не нравится запах. Ты думаешь, че я как цыганка обвешан, — Антон поднимает вверх обе руки, с которых кольца не снимает даже во сне. — Не знаю, насколько это правда, но лишним не будет.

— Запах дешевой бижутерии? — Арсений брезгливо тянет на себя простую короткую цепь, подносит к лицу, похоже, принюхиваясь. Морщится. — Мне тоже.

Антон прыскает.

— Каленого железа.

Он отворачивается, чтобы заварить чай в двух кружках и забросить вареники в кипящую воду. Когда садится обратно за стол, на запястье и шее Арсения красуется по цепочке, а несколько колец — на пальцах рук, и тот рассматривает сам себя с обреченностью, но ничего не говорит. Его внезапная молчаливость и сдержанность вообще начинают напрягать.

Но погружаться в это нет ни времени, ни желания. Позавтракав в тишине, Антон переодевается, перераспределяет по двум рюкзакам запасы, которые вчера он сложил в один, и тот, что выглядит поприличнее, вручает Арсению. Страх кусает за пятки, щекочет в затылке, но Антон игнорирует — не впервой. Уже на выходе из квартиры, даже чуть раньше, чем они изначально планировали, встает, преграждая Арсению путь.

— Все еще есть время передумать, — говорит, заглядывая в глаза. — Это не турслет, и я не могу отвечать за твою безопасность. Я, если совсем честно, вообще ни за что не могу отвечать.

Вот бы ему это кто-нибудь пять лет назад сказал.

Арсений отвечает таким же прямым взглядом — впервые с их пробуждения, — расправляет, храбрясь, плечи, решительно отвечает:

— Там моя дочь, и она там из-за меня, — чуть тускнеет на последнем слове, но быстро возвращает взгляду огонь. — И ты без меня не справишься. Она без меня не справится.

Антон смотрит ему в глаза. Вдруг понимает: в Арсении что-то решительно переменилось за те несколько дней, что они не виделись, и это что-то очень знакомое. Это не воспрявшая надежда, не готовность к свершениям, не благородство, это — то, что с человеком бывает, когда его доламывают до состояния, когда ему уже плевать и на боль, и на страх, но он прет дальше, потому что — назло. Потому что не возьмешь и не испугаешь — пугать-то нечем.

Антону не дали сдаться, как бы он ни хотел, и доломало его именно это. Арсений сдаться тоже не может, он же — хоть Антон всецело и не понимает смысл этого слова — отец. У него же там дочь. У него же дочь — там. И становится ясно: бесполезно ему угрожать и его отговаривать, Арсений пойдет, если понадобится, в одиночку. Антону становится его невероятно жаль. Антон проникается к нему уважением.

— Окей, — он кивает, больше не собираясь спорить. — Держись рядом, слушай, что я говорю. И, — Антон запинается в нерешительности, но все же протягивает ладонь, чтобы коротко сжать чужое плечо, — нормально все будет. Вытащим, — обещает зачем-то, сам не знает, зачем.

В чужих глазах чудится вспыхнувшее на секунду тепло, но печальное: благодарность за очевидную ложь. Арсений кивает, нервно поправляя лямку рюкзака и очки на переносице, но, кажется, его все-таки отпускает та скованность, с которой он недавно проснулся.

Нацепив свои очки, Антон выходит на лестничную площадку первый.

— А куда мы? — уже на улице спрашивает Арсений, когда Антон проходит мимо его припаркованной у подъезда машины.

Натягивая капюшон, но не опуская головы, потому что сейчас бояться смотреть на просачивающуюся изнанку мира уже кажется глупо, когда они собираются туда нырнуть, Антон все же морщится, отвечая на вопрос:

— В метро.