Человек.

Он не привязан к дереву. Кажется, даже не врос в него. Этот человек — и есть дерево.

Кожа покрылась толстым слоем сухой коры и мха, очертания раскинутых в стороны, как на распятье, рук теряются и вырастают в ветви, тело ниже торса полностью переходит в ствол. Приоткрыты глаза и иссохшие губы, брови сведены болезненно и напряженно. В нем мало что осталось узнаваемо, лицо легко принять за кривой рисунок коры, но это, похоже, молодой парень. Антон даже может предположить, как его зовут.

— Он… жив? — преодолев барьер ледяного ужаса, Арсений тихо подает голос.

Будто ответом тяжело вздымается перетянутая черными сосудами грудь.

— Если это можно так назвать, — хрипит Антон.

Невольно вспоминаются слова Вероники: здесь ведь нет ничего живого.

— Это Вадим, — Арсений не спрашивает. Пошатнувшись, он цепляется за Антоново запястье. — Блять. Ты был прав. Блять.

Нет никакого настроения ехидничать — Антон сейчас вообще не рад, что чуйка его не подвела. Чужие пальцы, отчаянно сжимающие его руку, совсем чуть-чуть заземляют, но не спасают от тошноты, сковывающей горло. Версии о том, что тут случилось, в голове возникают одна хуже другой, и Антон не хочет знать, какая из них правильная. Он ничего больше не хочет знать ни о Славе, ни о Вадиме, а хочет только убраться как можно дальше. И плевать, даже если их опять будет преследовать море из омерзительных тварей. Сколько отсюда до Белорусской? Километра два? Добегут.

— Теперь ты согласен, что надо сваливать? — говорит, не в силах отвести взгляд от изуродованного лица.

Арсений удобнее перехватывает его запястье — немое согласие.

— Вот вы где!

Антон вытаскивает пистолет из-за пояса и наставляет Славе в лицо раньше, чем успевает сообразить. Слава замирает, испуганно вылупившись на чернеющее дуло.

— В чем?.. — он переводит непонимающий взгляд на Антона, потом на Арсения и наконец им за спины. Тут же поднимает руки и тараторит: — Нет-нет-нет! Вы все не так поняли!

— Я ни хуя не хочу понимать, — почти рычит Антон. — Ты сейчас же нас отсюда выводишь, или, сука, клянусь, я стреляю.

— Пожалуйста! — Слава сжимается, опять смотрит на Арсения с немой мольбой. Но на этот раз Арсений Антона не останавливает. — Просто выслушайте!

Вместо ответа Антон снимает пистолет с предохранителя, не переставая целиться.

— Пожалуйста! — Слава выкрикивает в последний раз, истерично срываясь голосом.

Палец лежит на спусковом крючке. Небольшого усилия достаточно, чтобы закончить все здесь и сейчас, но что-то в чужом взгляде — не страх, а как будто бы горе — заставляет Антона не передумать, но затормозить. Накрывает осознанием: он ведь в живого человека стрелял лишь однажды. Еще совсем зеленым, и трех месяцев не проведя на службе, напросился на задержание, которое должно было пройти без эксцессов, но вышло из-под контроля. Запаниковав, мужик, которого Антон даже не помнит, в чем обвиняли, бросился на него с перочинным ножом, видимо, приняв дрыща в дальнем углу за самое слабое звено. Антон шмальнул и попал, не убил, но серьезно ранил. Мороки с документами потом было столько, что на него весь отдел полгода смотрел волками. Разве что Добровольский насмешливо пожурил, но отметил отличную реакцию.

Сожалений не было — Антон защищался, — но было странное чувство: внезапно стало осязаемо понимание, насколько хрупка человеческая жизнь. Попади Антон, которого там и быть не должно было, всего на пару сантиметров левее, и она бы оборвалась ужасно глупо и ужасно болезненно.

Сейчас, когда Антон держит на мушке дрожащего от страха студента, в нем не к месту просыпается тот пацан, которого едва не пырнули, потому что он старался прицелиться для несмертельного выстрела. Через что бы он ни прошел, насколько бы ни был напуган, имеет ли он право убивать? Антон был уверен миллисекунду назад, но теперь — нет.

Он опускает пистолет.

— Говори.

``

У Вадима была дурацкая стрижка с челкой прямиком из нулевых и не менее дурацкая привычка завязывать ее канцелярскими резинками во время работы. То есть, почти все время.

Слава ничего на этот счет не говорил и не собирался. Портить отношения не хотелось, сосед ему достался по всем параметрам идеальный: бардак особо не разводил, потому что почти не имел личных вещей, не водил никого в комнату без разрешения — да и с разрешением тоже, — когда был дома, вечно сидел в наушниках и разве что здоровался кивком головы, если вообще замечал Славино присутствие. В общем, был незаметен, как суккулент на подоконнике, только еще и не вызывал наплыва чувства вины, когда Слава таки о нем вспоминал. Считай, слился с интерьером, особенно когда нашел работу на удаленке и почти перестал не только покидать общагу, но даже вставать из-за стола.

При всем этом, когда Слава ложился спать, Вадим без предварительной просьбы понижал яркость монитора, всегда оставлял для него одну палочку «Твикса» и разрешил занять половину своих полок в шкафу. А однажды, когда Слава на неделю свалился с ротавирусным, на своей почте он обнаружил конспекты даже тех лекций, которые сам собирался прогулять. Вадим так и не признался, откуда он их достал — он и своей причастности не признавал до последнего. Утверждал, что это какой-то другой «Дубровин В.», неясно, насколько серьезно рассчитывая, что Слава ему поверит.

Желая хоть как-то отблагодарить за все это, на новый год Слава подарил ему набор цветных крабиков. Краснея, задвинул целую лекцию, что, пользуясь канцелярскими резинками, Вадим себе обеспечит мигрени и раннее облысение, потому что нарушается кровообращение в коже головы. А потом почему-то не оттолкнул Вадима, когда тот его поцеловал.

Позже Вадим рассказал, что втюрился — да, он использовал именно это слово — чуть ли не с первого взгляда, но был убежден, что с прожженным натуралом у него нет ни единого шанса. Славе даже возразить было нечего — он и сам себя таковым считал. Но их внезапно закрутившиеся отношения последующие два с половиной года развивались так легко, что даже загнаться не получалось. Они слишком хорошо друг другу подходили и были слишком счастливы, чтобы допустить мысль, будто делают что-то неправильное.

К сожалению, кардинально противоположного мнения была семья Вадима. Как они вообще узнали, неизвестно, но одну из уютных пятниц за совместным просмотром «Нетфликса» омрачил его отец, закативший Вадиму скандал по телефону и пообещавший в самое ближайшее время, если придется, силой привезти сына обратно в Пензу и вправить ему мозги. Он был то ли бывший военный, то ли работник спецслужб, и в серьезности его намерений сомневаться не приходилось.

Два билета в плацкарт до Питера были куплены в тот же день, как только Слава откачал Вадима от панической атаки.

А дальше — сумки, наспех собранные с утра, Славино длиннющее сообщение с извинениями и обещанием разобраться с общагой и универом, как только они устроятся, отправленное маме. И поездка в пустом вагоне метро рука об руку, с которой должно было начаться страшное, но счастливое время свободы. А началось — ну. Вот это вот.

К концу Славиного рассказа выстрелить Антону хочется уже не ему в голову, а себе.

— Я не знаю, что произошло, — Слава смотрит себе под ноги красными, но сухими глазами. — В какой-то момент Вадим просто… почти перестал двигаться и разговаривать, однажды ушел и пропал. Я его нашел уже в таком состоянии.

Антон оборачивается на дерево. Глаза Вадима приоткрыты, но смотрят невидящим, мертвым взглядом.

— Он нас слышит? — спрашивает Антон.

— Не знаю, — Слава звучит совсем отчаявшимся. — Он уже давно перестал мне отвечать. А если оставить его надолго, он зарастает совсем, поэтому я стараюсь почаще сюда приходить.

— Зачем? — не понимает Антон.

Слава проходит мимо него и вместо ответа резко сдирает со вросшего в ствол человеческого торса крупный кусок коры. Она отходит с отвратительным звуком рвущихся тканей, а открывшееся место выглядит как местами почерневшее мясо, с которого живьем содрали кожу — сразу начинает сочиться кровью. Лицо Вадима едва заметно искривляется.

— За этим, — Слава отбрасывает кору в сторону. — Чтобы его удержать, пока я пытаюсь понять, как отсюда выбраться.

Антон только в этот момент наконец смотрит на притихшего Арсения. Тот стоит, уперев взгляд в землю, дышит коротко и поверхностно и, кажется, неосознанно сжимает и разжимает пальцы. Выглядит не напуганным — злым. Антон трогает его за локоть. Арсений вздрагивает, зажмуривается и трясет головой.

— Арс? — сокращение шепотом вырывается само собой, неосознанно.

Арсений поднимает лицо.

— Они знали, куда едут, — шепчет в ответ. — Не терялись. У них был четкий маршрут, и их все равно забрали.

У него во взгляде отчаянье, рождающее бессильный гнев. Видимо, на несправедливость вселенной. Антон бросает короткий взгляд на Славу, но тот увлечен обдиранием Вадимова торса от коры и мха.

— Буквально — да, был. Но подсознательно они бежали в неизвестность, — тихо предполагает Антон. — И вот она. Неизвестность.

Арсений болезненно выламывает брови и поджимает губы до побеления.

— Это же… — его сиплый голос срывается. — Так нельзя. Это не по правилам.

Он так на Антона смотрит, будто в его власти что-то в этой ситуации изменить.

— А тут нет правил, — Антон в этот момент окончательно осознает и для себя. — Нет причинно-следственной.

Арсений мотает головой, тихо матерится. Не смотрит в сторону Славы с Вадимом, пытается, но не может себя заставить. А вот Антон не может долго на них не смотреть и поворачивается опять.

Вадим выглядит теперь как сплошная открытая рана. Местами с корой из него выдрано мясо так, что видны кости и органы; он весь истекает кровью, но какой-то неправильной — слишком густой и темной; его грудь вздымается чаще, а лицо совсем исказилось. И, кажется, Антон даже видит мокрые дорожки из немигающих глаз.

— Ему больно, — Антон говорит, приближаясь.

Слава сжимает в пальцах пропитанный черным кусок мха.

— Я знаю, — отвечает, и боли в голосе у него не меньше. — Но я же не могу его просто оставить… таким.

Антон сочувствующе кладет руку на чужое вздрогнувшее плечо. Думает, что было бы, если бы в таком состоянии оказались Дима или Арсений, или… а вот, собственно, и кончились варианты. Но даже с таким ограниченным кругом он понимает, что тоже бы, наверно, не смог. Это такой же эгоизм, как упорно не отключать дорогого человека от аппарата жизнеобеспечения; эгоизм, за который сложно кого-то винить.

Это ведь вчерашние школьники. Они как-то нашли друг друга в мире, стремительно сходящем с ума, отказались отпускать и за это теперь наказаны?

— Слушай, — Антон чуть сжимает пальцы на чужом плече, привлекая к себе внимание. — У нас есть теория, как можно отсюда выйти. Я уже выходил. Но нам правда нужно как можно скорее найти его дочь, — он кивает на Арсения, — пока с ней не случилось что-то подобное, и дойти у нас получится только с твоей помощью.

Антон с Арсением коротко переглядываются, и Антон продолжает, получив кивок:

— А потом мы выберемся. Все впятером.

Честно, Антону все еще кажется омерзительным то, как Слава тут выживал, но это частично потому, что он не понимает, зачем вообще кому-то так отчаянно хвататься за жизнь. Антон бы свою отдал при первой возможности — по крайней мере, совсем недавно он считал именно так. А сейчас видит такую связь, ради которой человек готов полностью себя потерять. И пусть у Антона такой не было никогда, да и вряд ли будет, его это трогает.

— Я вас доведу, — Слава уверенно кивает и чуть сжимает его пальцы своими.

Антон заставляет себя, сцепив зубы, отпустить дурное предчувствие.

Все будет нормально. Арсений был прав: Слава странный, но кого бы не сделала странным такая жизнь. Они дойдут до квартиры Арсения, вытащат Кьяру, потом как-нибудь разберутся с Вадимом и вернутся домой. В этом сценарии Антон куда больше удивляется даже не двум новым людям, а самому себе, но ему неожиданно сильно хочется на свою поганую кухню, пить поганое пиво и курить в форточку, поглядывая на жизнь за окном. А может, и прогуляться — его же больше нечем пугать. Может, постоять и как следует посмотреть на голубое небо — да, вот по чему он соскучился, — а не как перед их с Арсением спуском в метро. Может, наконец съездить к маме или даже попытаться восстановиться в должности. А может, сходить с Арсением в этот его театр или хотя бы в кино.

— Давайте за мной, — оживившись, бодро командует Слава и уходит вперед.

Антон провожает его, а следом и Арсения, странным взглядом. Новым каким-то, будто раньше не видел или скорее — не особо смотрел. На Арсения особенно. Вроде, ничего особенного: его запачканное, местами рваное пальто, встрепанные волосы, очки, которые он чудом не разбил и не потерял, небольшая щетина, — а кажется, что толком пропустил это все через себя Антон только в эту секунду, когда позволил себе представить, что их знакомство и его жизнь здесь не закончатся. И человек этот, временами смешной до нелепости, отчаянный и отчаявшийся, умный и до безумия самоотверженный — таким родным становится прямо сейчас. Они же через ад вместе прошли. Какие отношения у них могут развиться?

Антон думает, что очень хочет узнать.

Он уже собирается уходить и сам, пока не пропали следы на проваливающейся почве, но его останавливает — скрип из-за спины. Со стороны дерева.

Резко обернувшись, Антон понимает: это не скрип. Это хрипит, едва шевеля губами, Вадим.

``

— Тут же недалеко? — Слава спрашивает, когда они втроем покидают зоопарк.

— До Белорусской и во дворы, — кивает Арсений.

Слава поправляет сумку на плече, Антон — рюкзак.

Они идут прямо по центру пустой дороги. Заросли за стенами зоопарка возвышаются плотным куполом, густым и темным, едва напоминающим листву. Под ногами твердый асфальт, а над головой — затянутое заплесневелыми облаками, но все-таки небо, и в легкие наконец-то льется воздух без привкуса тины.

Изнаночная Москва в сравнении почти не кажется такой уж неправильной. Может, они просто привыкли: к пустоте, к мрачной полуразрушенности зданий и смерти, пропитавшей собой каждый кубический сантиметр, которая концептуально не что-то, что идет после жизни, а ее полное отсутствие. Как воздух и вакуум. На пути им никого не встречается, и в какой-то момент даже Антон перестает подозрительно оглядываться по сторонам.

Слава говорит без умолку. Рассказывает, расспрашивает Арсения про семью, и тот отвечает, на этот раз — искренне. Делится, что восхищается их с Вадимом смелостью, потому что самому, мол, не хватило духу признаться во всем даже себе, пока не стало слишком поздно. Слава отвечает, что не бывает поздно, и все у Арсения еще впереди: жизнь в гармонии с собой, которую он наконец сможет построить такой, какой действительно хочет. Арсений все-таки переводит тему, но больше, кажется, от смущения, чем от дискомфорта. И бросает короткий взгляд на Антона.

И Антон бы вдумался, что это может значить. Но он слишком сосредоточен на том, чтобы продолжать переставлять ноги, несмотря на то, какой тяжестью его тянет к земле.

Чем дальше за спиной остается зоопарк, тем плотнее рваный хрип застилает ему уши. Он уже не различает ни фоновых звуков, ни о чем говорят Слава с Арсением; не видит перед собой дороги, не осознает, сколько им еще идти. Когда настает момент резко свернуть влево, Антон не уходит вперед, только потому что Арсений хватает его за локоть. Чуть встряхивает и обеспокоенно заглядывает в глаза.

— До тебя не докричаться. Ты чего? — спрашивает, соскользнув пальцами ниже и осторожно обхватив запястье.

Антон смотрит на него, не представляя, сколько от ужаса и горя изнутри отражается на его лице. Мотает головой, плотно сжав губы. Арсений воспринимает это как просьбу отложить разговор на потом и отпускает, а Антону кричать хочется, но нельзя.

Им надо дойти.

— Куда дальше? — Антон различает голос Славы.

Подняв голову, видит павильон станции метро «Белорусская» и холодеет.

— Проще показать, чем объяснить, — отзывается Арсений. — Да и из меня так себе навигатор.

Он выходит вперед и заруливает во дворы. У Антона внутри Вадимов хрип мешается с писком таймера.

«У…»

Десять.

«…стал».

Девять.

«Боль…»

Восемь.

«…но».

Семь.

«Нам…»

Шесть.

«…не…»

Пять.

«…спа…»

Четыре.

«…стись».

Три.

— Вон наш подъезд! — Арсений с заметной нервозностью чуть ускоряет шаг.

А Антон, наоборот, замирает.

Вадим звучал, как звучит тяжелая, несмазанная, покосившаяся дверь, проезжая по старому паркету. Как ноготь по школьной доске. Вадим смотрел — не на Антона, а все еще вперед, уже не способный управлять собственной шеей; и, не дрогнув ни мускулом на лице, кроме едва шевелящихся губ, смог вложить столько мольбы и скорби в последние свои слова, что внутри заскрипело. Вадим отчаянно цеплялся за то, что осталось в нем человеческого. Вадим попросил об одном.

— Я вас тут тогда подожду? — Слава равняется с Арсением первый и оборачивается на Антона.

Антону надо что-то ему сказать.

— Да, мы быстро. Надеюсь, — нервно усмехается Арсений.

Антону надо хоть что-то ему сказать.

Он, отмерев, тоже подходит к железной двери.

— Слав, — у Антона выходит выдавить из себя едва-едва, — можно тебя попросить придержать кое-что?

Антон это делает не затем, чтобы что-то доказать. Наоборот, хочет опровергнуть, найти причину не слушать ни продолжающий вопить внутренний голос, ни Вадима, хрипящего ему в унисон. Он стягивает несколько колец с пальцев, тех, которые продал ему Серега, и протягивает Славе.

Слава с готовностью берет их в ладонь, но тут же кривится и роняет.

— Господи, — сглатывает рвотный позыв, — а я-то думаю, чем так… пахнет. Ты извини, конечно, но они из чего вообще?

У Антона сердце заходится, и из груди вырывается сипло:

— Из каленого железа. Арс, — Антон оборачивается к нему, — ты зайди пока.

Понимает по взгляду, что до Арсения доходит только в самый последний момент, когда он уже собирается прикрыть за собой железную дверь, но застывает в проеме. Чужие глаза расширяются и губы что-то беззвучно шепчут — не разобрать, что. Хотя Антону и не надо, чтобы точно знать: он чувствует то же самое.

«У…»

Два.

«…бей…»

Один.

Антон зажмуривается. Он думает о том, что отключить страдающего человека от ИВЛ или усыпить больное животное — тот уровень самоотверженности, который ему все-таки недоступен. Славу, цепляющегося за Вадима изо всех сил, Антон понимает.

«…е…го».

Вадима, который просил не свои страдания закончить, а не дать любимому человеку окончательно превратиться в чудовище, Антон не может не уважать.

— Зайди, Арс, — Антон просит сломавшимся голосом.

Дверь захлопывается.

Слава виновато смотрит на кольца, рассыпавшиеся по асфальту, но явно не может себя заставить их подобрать. Что говорят в таких ситуациях? Антону надо было смотреть больше фильмов про зомби.

— Мне жаль, — в голову приходит только банальщина. — Очень жаль, правда.

— Ты-то тут при чем? — Слава хлопает глазами.

На этот раз Антон не дает себе времени усомниться, выхватывая из-за пояса пистолет.