Переписываться и видеться лично — разные вещи, особенно если Чимин под боком… Неловкость жжёт и сворачивает шею. Тот единственный раз, когда Чонгук был с Юнги лицом к лицу, почти забылся. И тот поцелуй остался в другой реальности, похороненной вместе с мимолетным ощущением открытости.

      И почему Чонгук такой?.. Весь какой-то дурацкий. Скрестив лодыжки и ритмично дёргая правой ногой, он отпивает горячий кофе, но не притрагивается к купленному Юнги чизкейку. Как самый старший, хён потратился на младших и отказа не принял. Чимин поблагодарил и слопал пирожное до последней крошки, выглядя при этом так просяще, что получил ещё сверху. Отстойно признавать, но Чонгук завидовал лёгкости, с которой Чимину удавалось общаться, и Юнги завидовал, тому, как просто он принял Чимина, о котором ничего не знал. Иррациональное чувство предательства всколыхнулось внутри. И что же? Встать и объявить, что Пак Чимин — дрянь? Вроде как осознавшая неправоту, но все ещё дрянь. Для Чонгука. Он не избавился от обиды, хоть и принял извинения, понимая, что люди серые и Чимин не так плох. То, что он помог сегодня, то, что не бросил и поступил смело, добавило противоречий. Но полученную травму ведь не сшить, не склеить, и это их проблема — Чонгука и Чимина. Юнги здесь не при чем.

      Чонгук моргает, делает большой глоток, обжигая горло, и концентрируется на разговоре. Немного смелости в социальных взаимодействиях и ему не помешает.

      — Хентай? Ты сказал хентай? — пучит глаза Чимин. Это явно его тема.

      — Yep, именно. Мой дядя работал в типографии и, знаешь, имел кое-какие привилегии, так что меня пару раз печатали.

      — Обалдеть!

      — Ты рисовал хентай? — выпаливает Чонгук, аж поджилки трясутся.

      — Ты где-то не здесь, Чонгук? — мягко улыбается Юнги. — Рисовал, — подтверждает. — И рисую. Юри, яой, — смешно дёргает бровями. — Кстати, никто не в курсе, так что вы первые посвящённые.

      — Вау, вот так взял и сходу вышел из шкафа? — расслабляясь, Чонгук ухмыляется. Мягкий голос Юнги и простая отзывчивость на самом деле успокаивают. Вот так совсем не страшно.

      — Да, чёрт возьми!

      — Из шкафа? — еле слышимо повторяет Чимин.

      Раздается звонкая мелодия, прерывая беседу, и Юнги выходит на улицу. Глядя ему в спину, Чонгук думает, что он был бы хорошим другом и оффлайн. В жизни с Юнги свободно так же, как в переписке. Чонгук познакомил бы его с Тэхёном, и они бы наверняка объединились. Это была бы сладкая парочка гуляк, вечно пытающихся вытащить Чонгука на свет.

      — Из шкафа? — настойчиво напоминает о своём присутствии Чимин.

      — Такое выражение, — не желая объяснять, Чонгук набирает в гугле, кликает первую ссылку и поворачивает экран, сохраняя безразличие и следя за тем, как Чимин наклоняется. Его губы чуть шевелятся, замирают и поджимаются, и он поднимает глаза. На короткий миг кажется, что он поднимется и уйдёт. — Что? Тоже хочешь выйти?

      Возвращаясь в прежнее положение, Чимин признаётся:

      — Я не готов.

      Удовлетворение, злое и чёрное, кутает в объятия. Чимин только что вслух подтвердил, что все догадки Чонгука были правдой.

      — О, я тоже вроде как не был.

      Сбоку слышится рваный вздох. Чонгук не планировал и не хотел поднимать эту тему, но, видимо, она была там, глубоко внутри, не похороненная, не забытая.

      — Ладно, забей, — выдыхает Чонгук и приканчивает кофе.

      — Прости, — повторяет Чимин на этот раз куда более надломленно.

      И пока атмосфера не удушает до хруста шеи, Юнги успевает вернуться. Он замечает осевшую на столе тяжесть и с непониманием на лице слабо вскидывает подбородок, вопрошая, что тут творится вообще. Никто не объясняет, и он машет перед собой рукой, словно рассеивая тучи:

      — Не знаю, че у вас такие рожи, будто кто говна под нос принёс, но у меня есть кое-что для вас, — и кладёт между Чонгуком и Чимином два тома манги. — В машине завалялись. Разбирай, малышня.

      Увидев обложку, Чонгук нервно усмехается: ветви опутывают обнаженного парня с настолько пошлым выражением лица, что не остается никаких сомнений в том, что происходит. Покосившись, Чонгук с удовлетворением замечает пунцового Чимина, вцепившегося в мангу обеими руками, и пихает плечом — жест явно приятельский, ну и пусть, любопытство дороже. Когда Чимин не реагирует, Чонгук пригибается и вытягивается так, чтобы заглянуть в пространство между мангой и грудью. Что ж… Юнги явно не заботился о цензуре и вопросах эстетики, когда рисовал бара с волосатыми мужиками и кувалдами в двенадцать дюймов. Чимина можно понять, Чимину можно посочувствовать.

      — Поменяемся? — не сдерживается Чонгук и показывает шедевр в своих руках. Чимин издает неопределённый звук и краснеет сильнее. Кто бы мог подумать, что Чимина так легко вывести из строя? Это ему не про сиськи всему классу рассказывать, это гораздо серьёзнее. С двенадцатью-то дюймами.

      — Подарок, — объявляет Юнги. — Они в трёх экземплярах по всему миру, — и начинает ржать.

      Остывая, даже Чимин хихикает и кладёт мангу на стол обложкой вниз. Убрать некуда: ни рюкзака, ни сумки нет. Чехол с гуцинем пострадали за правое дело.

      Распивая второй стаканчик кофе, они сидят еще долго, а темы для обсуждения неисчерпаемы. Их питает и поддерживает Юнги. И хоть между Чимином и Чонгуком до сих пор все сложно, когда приходят результаты экзаменов, оба так и подпрыгивают.

      — Чёрт, они сегодня?

      — Да, ты не читал чат?

      — Нет желания заходить.

      — М, ну они сегодня…

      Чонгук облизывает губы, снова дёргает ногой, открывая ссылку. Слегка потряхивает. Чем ближе фамилия — тем больше мурашек проходятся по коже от головы до лодыжек. Короткий вздох. Чонгук замирает всем телом.

      Он сдал!

      Баллы отличные, лучше, чем он представлял. Волна схлынывает, и Чонгук почти съезжает со спинки стула с тупой прилипшей улыбкой, слышит поздравления Юнги, находит глаза Чимина, полные облегчения и радости, бьёт пять и понимает, что разделил с ним момент. Мир сходит с ума, а в Чонгуке образуется пустота, от которой легко на душе, потому что груз скукоженных утрамбованных переживаний можно наконец отпустить и ощутить свободу полёта.

      Чонгук пишет Тэхёну не целое, обрывочное сообщение, ставит кучу восклицательных знаков, кидает с десяток стикеров.

      Но Тэхён не отвечает ни вечером, ни на следующий день и камнем пришибает Чонгука к земле.

      Там он и валяется, прокручивая в мыслях последний диалог.

      Беспокойство перерастает в сомнение, сомнение — в раздражение, потому что Тэхён не появляется на церемонии вручения дипломов. Чонгук не может даже порадоваться прощанию со школой, не может расслабиться и не вертеть головой, не может собраться в целое, не развалившись по пути. Этот день должен был стать особенным, но Ким грёбаный Тэхён все испортил.

      Когда отец фотографирует, когда мать смеётся, когда брат обнимает, когда каждый считает долгом спросить, где же Тэхён, Чонгук надеется, что не сыпется пеплом. «Кое-какие дела, — почти не лжет, — да, очень жаль, да, и раньше такое бывало, не впервой». Это правда: Тэхён исчезал на пару дней. Но даже тогда присылал два или три слова, давал знать, что с ним все хорошо. И в конце концов Чонгук всегда находил его, и они снова были вместе, будто и не было разлуки.

      На этот раз все иначе. С тупой надеждой Чонгук заглядывал вечерами в танцзал, в последний раз даже поймал лысого хореографа, того самого приятеля Намджуна.

      — Да, Тэхён… сдал ключ, выглядел он плохо. В маске пришёл. Заболел что ли… У нас и контактов не осталось с ним, номер он указал левый, в графе родителей прочерки. Вы же друзья? Он тебе не рассказывал, что с ним?

      Не рассказывал.

      Бросил танцы.

      Бросил Чонгука…

      А что если Тэхён уехал? Что если он просто решил не прощаться?

      Класс собирается в ресторане. Традиционное поедание чачжанмёна стоит поперёк горла, но Чонгук терпит. Костюм сковывает движения, рубашка и галстук сжимают горло, брюки тесные, ботинки грубые, лента выпускника, как ремень в авто, неудобная. Все было бы не важно, будь здесь Тэхён. Противная тошнота и обида гложут, ковыряют рану, шепчут.

      — А где Ким?

      И опять все взгляды прикованы к Чонгуку.

      — Он уже забрал диплом, — спасением звучит голос учителя.

      Тэхён был в школе. Он жив, здоров и все еще в городе. Ничего не случилось. Он просто… игнорирует Чонгука. Но почему? Чонгук больше не нужен? Или никогда и не был? Сколько не думай — не понять. Внутри сжимается пружина и со звоном толкает сердце, и оно бежит от самого себя.

      Чимин сидит на другой стороне стола и пялится. Откровенно так. Обеспокоенно! Серьёзно? Чонгук выгибает бровь. Чимин опускает взгляд. Бесит. Каждый бесит. И весёлый галдеж особенно. Счастливые лица. В последний раз видит их и все равно бесят. Нет сил терпеть.

      — Мы должны собираться раз в год точно!

      Вот ещё.

      — Будем переписываться и поддерживать друг друга.

      Смешно.

      — Нужно снова поехать к морю, классно же было? Фотками весь инст забит.

      Глаза щиплет.

      Чонгук выходит в уборную, умывается, стаскивает ленту выпускника и кидает в урну. К хренову чёрту чачжанмён и одноклассников. Наелся, насмотрелся.

      Нуна — вот, кто нужен прямо сейчас. Она знает то, чего не знает Чонгук. Хренов адрес хренова друга! За столько лет не быть у Тэхёна ни разу — надо же! Ничуть не странно. Ничуть не важно. Идиот ты, Чонгук.

      Шмыгнув носом, он открывает контакты и находит записанный давным-давно номер нуны, пишет короткое смс и, не выходя из уборной, ждет ответа. Но даже секунда тянется бесконечно. И не выдержав, Чонгук звонит.

      Нуна отвечает спустя три гудка.

ﻸ

      Дверь квартиры тяжелой чёрной обивкой давит на глаза. Снизу лощеная ткань ободрана и заклеена скотчем.

      Чонгук переминается с ноги на ногу. Решительности и смелости хватило лишь на путь до спального района. А перед вот этой жалкой дверью волна прошибает до тошноты. Он успевает даже остыть и придумать тысячу оправданий. Ботинки становятся тяжелыми. Сознание убегает, панически ворча. Цифры помогают сосредоточиться. Квартира двадцать семь. Этаж пятый. Постучать два раза. Или нажать один раз на звонок.

      Плохая затея. Лучше уйти…

      Уйти же?

      Чонгук смотрит на лестницу, а та ворочается страшным клыкастым чудовищем. Нет. Нельзя вниз. Сделаешь шаг назад — проиграешь. А вперёд? Вперёд, быть может, тоже. Но даже если там больнее, Чонгук хочет погрузиться в эту боль. Он хочет увидеть. Услышать. Почувствовать. Он хочет понять. Выплеснуть отчаяние, непонимание, обиду. Хочет на самом деле узнать Тэхёна, который с момента первой встречи казался мечтой, хрупкой и таинственной, а сейчас почти стал осязаемым. И Чонгук готов мокнуться в реальность и достать до самого дна.

      Ради дружбы, любви…

      В конце концов, что с ними стало? У них было столько времени, чтобы разобраться в отношениях, но никто этого не сделал. Чонгуку страшно отказаться от иллюзии даже теперь.

      Не ради себя, но ради них двоих, он стучит дважды и звонит единожды, наэлектризованный и взбудораженный.

      Воздух искрит. Чонгук считает про себя до четырнадцати быстро-быстро, жмурится, облизывает губы. Слышится грохот и щелчок замка. Дверь открывается, являя из черноты вывалившегося человека, что с волнением зовёт:

      — Пап, ты… — и осекается, замирая в ужасе.

      В горле пересыхает, слова застревают в гортани, потому что это Тэхён. Совершенно беззащитный, в шортах, в серой огромной футболке, из рукавов которой торчат острые локти. На левой руке ярко-красная свежая царапина. Но дыхание перекрывает другое: желто-фиолетовый синяк под правым глазом, на скуле и пятно лопнутых капилляров.

      — Что за херня? — выпаливает Чонгук и сжимает кулаки, сдерживая порыв стиснуть тело перед собой в объятия.

      — Ничего, — Тэхён выпрямляется, — тебя не касается, — добавляет поспешно в защиту.

      Но нет, в этот раз Чонгука касается всё. Он будет давить если надо, но больше не останется в неведении.

      — Да? — делая шаг вперёд и толкая плечом Тэхёна, Чонгук протискивается внутрь, сжимая челюсть. Глубокий вдох. Нужно собраться.

      Прихожая освещена тусклым дневным светом. На вешалке куча одежды, под ней — полки, заваленные обувью. Чонгук разувается и проходит дальше, а стены дома сужаются, и нос закладывает.

      — Блять… — тихо выдохнув, Тэхён следует за ним.

      Он нервничает, его выдаёт складка между бровей, покорность и глаза, что не смотрят прямо. Он ждёт от Чонгука худшего — и в этом они поменялись ролями.

      Сперва они проходят на кухню. Чонгук завернул туда совершенно случайно, не зная, что находится за белой дверью, по краям которой облупилась краска. А внутри — обшарпанные обои, пустая кастрюля на плите, багровый чайник, пустые бутылки из-под соджу на полу и газета на столе.

      Чонгук оборачивается, снова утыкается взглядом в синяк на красивом лице, опускается к ключицам, показывающимся из-под широкого растянутого ворота, и обходит застывшего в проёме Тэхёна.

      Комната напротив — крохотная спальная. Стены пустые, серые, без единого плаката. На столе в тишине потрескивает ноутбук, по бокам лежат бинты, марля, йод и перекись, пепельница и две пустые пачки сигарет. Узкий диван заправлен одеялом с оленями. У изножья валяются баллончики с краской и стопка учебников и тетрадей. На дверце шкафа висит отглаженный костюм. Что ж, по крайней мере Тэхён собирался на вручение дипломов.

      — Твоя комната, — констатирует Чонгук.

      — Зачем ты пришел? — Тэхён не проходит вглубь, застревая в проёме и обхватывая себя рукой.

      — Так тупо, что я тут впервые, — не отвечает Чонгук.

      Он пытается примерить Тэхёну эту комнату, представить, как он живёт здесь и каково быть вместе с ним, играть, смотреть фильмы. К горлу подступает ком. Чонгук сдирает зубами с губы кожицу, вдруг доведённый до опустошения мыслью:

       — Я не брал всерьёз эту твою заморочку, ну, что ты не приглашал меня к себе, а сейчас вот подумал, что… Ты не считал меня близким другом? Не настолько близким, чтобы впустить к себе.

      Глаза Тэхёна округляются, это явно не тот вывод, что, он думал, услышит. Он теряет натянутую беспристрастность, напряжение сходит с опустившихся плеч, и он становится по-настоящему уязвленным, растерянным.

      — Что? Нет, — он даже подходит ближе. — Ты… мой самый близкий друг, Чонгу. Единственный, — тихо добавляет.

      Он выглядит таким жалким, что сердце сжимается. Его нежные, полные искренности слова ранят. И тогда игра совсем багует, выплескивая все реплики персонажа и превращая в кашу.

      — А было хорошей идеей держаться за член влюблённого в тебя единственного друга, если не чувствовал того же? — выплевывает Чонгук, чувствуя потребность напасть прямо сейчас. Он злится, но его все ещё волнует чёртов синяк и порез, и он ненавидит то, что не может ненавидеть Тэхёна. — А потом ты просто пропал и начал игнорировать, не подумав обо мне, о том, каково мне после всего? — он судорожно выдыхает. — Что, проверял меня? Как скоро ёбаный Чонгук меня найдёт и изведётся? А я просто… — глаза щиплет, и слёзы явно не были в планах. Он отворачивается, делая два шага к столу, и впивается зрачками в окна, справляясь с собой. — Блять. И вот я прихожу к тебе, а ты говоришь, какого хуя я здесь и что ты — не моё дело. Ну раз не моё, так и скажи уже наконец. Не надо… просто не надо. Если отказал — не жалей, не давай надежды. Потому что из нас двоих это я гей, и я не мог не влюбиться в тебя, явно предпочитающего девушек… и ты все равно был нужен мне, как друг, но, кажется, я больше не смогу. И я готов сдаться. Просто не мучай.

      Подняв голову вверх и выдохнув, Чонгук наконец поворачивается, облегчённый признанием и готовый впиться вампиром в эмоции напротив. Но перед ним затылок. Молчание бьёт хлёстко по перепонкам. Взять бы Тэхёна и потрясти, закричать: «Ты слышал меня? Ну ответь же». Но вдруг раздается задушный всхлип, и вопреки он исходит не из груди Чонгука. Его немного мутит. Всё внутри скручивается в тугой комок и со всей силой толкается в рёбра.

      — Я п-пропал не из-за тебя, не потому что хотел помучить, — голос незнакомый, Тэхён буквально выдавливает слова, — это все мой отец… ну то есть… — сгорбившись, он шмыгает носом и сжимает рукава футболки. — И потом я не хотел, чтобы ты видел меня таким. Ты в-важен мне. Я всё исправлю, пожалуйста… — срывается. — Я знаю, что ужасен. Не бросай меня, ладно? Мне стыдно… только не бросай…

      Виски так сильно давит, что вот-вот кровь хлынет из ушей. А Тэхён все повторяет и повторяет, и плачет. Впервые такой разбитый и слабый. Это ошеломляет, сбивает с толку. Может, всё это время больно было не только Чонгуку? Глядя в пол, на голые ступни и лодыжки, он жуёт губу, собирает себя неровной мозаикой: кто-то же должен оставаться сильным. Вот почему Чонгук в порыве обнимает Тэхёна так крепко, как только может, но тот скулит и поддаётся вперёд, почти вырываясь.

      — Рёбра, — хрипит и спешно прижимается спиной обратно в страхе, что его отпустят.

      Глупость. Чонгук бы не сделал этого. И пока они стоят так в тихой влажной печали, он верит, что не всё потеряно.