Вэй Усяню становилось легче. Правда. Намного легче. Но временами его накрывало безумием. Никакие медитации или другие практики не помогали полностью избавиться от этого. Тело Мо Сюаньюя было слабо, и Вэй Усянь развивал его, как мог. Он сумел, несмотря на возраст, сформировать Золотое Ядро, и пусть оно едва теплилось в даньтяне, этого было достаточно для розжига радости. Самое сложное позади, дальше только тренироваться, тренироваться и ещё раз тренироваться.
Когда приходило безумие, Вэй Усянь терял не только самого себя, но и всё, чего добился, всё, что связывало его с чужим непослушным телом. Он будто смотрел на себя, нет, на Мо Сюаньюя, со стороны и не понимал, кто он, где он, почему он находится здесь и что ему делать. Заблудшая душа, ищущая пристанища в земном мире.
Каждый раз безумие приходило неожиданно. Иногда лишь чудо помогало Вэй Усяню справиться. Иногда — Лань Сичэнь.
Лань Сичэнь, Лань Сичэнь Лань-Сичэнь-Лань-Сичэнь-Лань-Сичэнь ЛаньСичэньЛанСичэньЛанСичэньЛаньСичэнь…
Когда его имя и образ вспыхивали в мыслях, Вэй Усяню становилось легче. Словно глоток свежей воды после долгой засухи, Лань Сичэнь, его образ, его голос вытаскивали почти мертвеца обратно в жизнь.
Но в тот раз… в тот раз Вэй Усяню было особенно плохо. Собрание орденов, ссора с Цзян Чэном по глупой причине, жестокие слова, словно мечом пронзающие всё ещё слабое тело. Перед глазами темнело, и Вэй Усянь чудом сумел уйти, затеряться среди путанных дорожек великого ордена, где жил вот уже несколько долгих лун.
Было бы правильно, возникла мысль, вместе с Золотым Ядром раствориться в теле Цзян Чэна. Чтобы о Вэй Усяне осталось одно воспоминание и сила, которая послужит во благо его бывшей семьи, которая продолжала жить в его мыслях. Всё лучше, чем существовать вот так.
Вэй Усянь вытянул свои чужие руки, разглядывая их пустым взглядом. Будто специально повторял про себя: «Не я. Не моё. Чужое. Я не он».
Минуты не прошло, как он уже шептал уничтожающие слова вслух. Упал на колени, закрывая лицо, расцарапывая лицо ногтями, словно желая его содрать.
Что же он творит?
Самое настоящее безумие, зашедшее слишком далеко. Время превратилось в пыль, остались только Вэй Усянь, чужое тело и кажущиеся бесконечными страдания.
Ах, нет. Ещё сильные руки. Чьи-то сильные руки, перехватившие непокорные чужие, аромат сандала и обеспокоенный голос.
— Вэй Усянь!
Он поднял полные безумия глаза на… на кого? Он не видел? Или не знал? Или знал, но не узнавал? Он открыл рот, но не смог выдавить ни звука. Он не может, это ведь не его тело, он им не повелевает.
— Вэй Усянь, очнись, ну же. — Лань Сичэнь осторожно обхватил его израненное лицо ладонями. — Это я, Лань Сичэнь, сосредоточься на моём голосе. Вернись домой, вернись ко мне, почувствуй вновь своё тело, я касаюсь тебя, чувствуешь?
Лань Сичэнь?
Лань Сичэнь, Лань Сичэнь Лань-Сичэнь-Лань-Сичэнь-Лань-Сичэнь ЛаньСичэньЛанСичэньЛанСичэньЛаньСичэнь…
Дорогой сердцу образ, дорогой сердцу голос, дорогой сердцу человек. Зовёт его домой. Но хочет ли он домой? И где его дом? Он ведь даже не знает, кто он. Знает только, что ради Лань Сичэня готов на всё. Или лишь был готов?
Чужое тело не слушалось, но он сумел едва слышно прохрипеть:
— Зачем...
— Я тебя жду. Ты нужен мне. Так же как я нужен тебе. Возможно даже больше… У тебя получается, ты молодец. — Лань Сичэнь отпустил его лицо, порывисто обнял и стал поглаживать по спине. — Я обнимаю тебя, чувствуешь? Тебя, Вэй Усянь, и только тебя.
Тепло. Он чувствовал тепло, вместе с объятиями и словами проникавшее под кожу. Дышать становилось легче, а мир возвращался и уже виделся нормально, а не как через длинную чёрную трубу.
— Лань… Сичэнь...
— Вернулся? Какое облегчение. — Лань Сичэнь на миг сжал его в объятьях крепче и ослабил хватку, вздыхая.
Вэй Усянь обмяк в его руках и тоненько взвыл, заливая слезами белые одежды.
— Я не могу, я больше не могу, Лань Сичэнь…
— Ты всё можешь, не падай духом, прошу тебя. Тебе ведь стало лучше, так ведь? Будет ещё лучше, я тебе обещаю, только не сдавайся, — шептал ему Лань Сичэнь и успокаивающе гладил где только мог.
Лицо горело от ран, залитых солёными слезами, это помогало оставаться здесь и сейчас, но не помогало взять себя в руки.
— Зачем, зачем Мо Сюаньюй призвал мою душу? Зачем воскресил? Зачем Не Хуайсан решил воспользоваться мной? Всем было бы лучше, не случись этого… — словно в бреду бормотал Вэй Усянь.
Кровавые пятна растекались по белым одеждам Лань Сичэня.
— Ты нужен здесь, понимаешь? Без тебя мир совсем не тот. Без твоего пытливого ума и чувства справедливости могло стать ещё хуже. Мы все так тосковали по тебе… Я так рад, что ты вернулся. Если бы не ты, меня бы уже не было. — У Лань Сичэня дрожал голос, он и сам был готов прослезиться, но держался.
— Если бы не я, ты был бы счастлив в неведении, Лань Сичэнь.
Жестоко, но правдиво. Вэй Усянь совсем не следил за словами. Не до того ему было.
— Всему тайному суждено всплыть на поверхность, стать видимым. А так я смог отомстить за всех ушедших невольно. Если бы я узнал об этом в других обстоятельствах, то сошёл бы с ума и не расквитался.
Внутри потеплело. Вэй Усянь улыбнулся с нежностью.
— Лань Сичэнь… я так горжусь тобой.
— Я благодарен тебе так сильно, что готов на всё. — Лань Сичэнь всё же проронил пару слезинок — одну от радости, вторую — от былых переживаний.
— Лань Сичэнь… мне… недостаточно...
— О чём ты?
— А гуй его знает… — Вэй Усянь глупо хихикнул, невидяще глядя на Лань Сичэня. Поднял тяжёлую, но всё же свою руку и погладил его по щеке.
— Ни про каких гуев я не спрашивал, только про тебя. — Лань Сичэнь усмехнулся, мило краснея щеками. — Расскажешь, что думаешь?
— Что я точно сошёл с ума. Впрочем, это всем известно ещё из моей прошлой жизни. — Рука была слишком тяжёлой, и Вэй Усянь опустил её на плечо Лань Сичэня. Тот задумчиво взглянул на Вэй Усяня, на небо, определяя время, и махнул на всё рукой. Поднялся с места, помог Вэй Усяню встать и повёл в свой дом. В молчании и без малейшего предупреждения.
С трудом переставляя тяжёлые свои ноги, Вэй Усянь плёлся за ним. Воздух щипал раны на лице, напоминая, что Вэй Усянь здесь и вполне себе живой. Живой. Именно он живой. Именно Вэй Усянь — владелец этого, живого тела. Никто другой.