— Так, ладно, вы тут дальше сами справитесь из наркоза его выводить, я пошёл, у меня ещё дела, — бросил Илья, стягивая с лица маску и отходя от операционного стола к раковинам.

Серёга повторил за ним, предварительно ткнув пальцем в телефон внутри медицинской перчатки, поставив на паузу бодрый рок, служивший аккомпанементом во время операции. Ну а под что ещё, спрашивается, лучше кости сверлятся?

— Илюх, тебе, может, просто перевестись уже, и всё?

Третьяков озадаченно уставился на друга, стягивая перчатки.

— В смысле, зачем?

— Ну ты ж всё равно теперь в ожоговом чаще, чем в операционной бываешь, переведись просто туда, чем бегать по больнице и из колясочников личных водителей-гонщиков делать.

— Так, во-первых — это было один раз, и вообще тот пацан даже рад был покататься. Во-вторых — за обожжёнными требуется длительное наблюдение, а если у пациента, как у этого вот, ещё и не удаляемое хирургическим путём шило в жопе, то контроль вообще должен идти двадцать четыре на семь. Всё, мне пора.

Последнюю фразу Третьяков проворчал через плечо, уже в спешке убегая с халатом в руке. На ходу надевать его было неудобно, так что тот комком ткани был сжат в пальцах доктора. Илья смерчем летел в сторону лестницы, чуть не снося праздно плетущихся по коридору пациентов с капельницами. Перескакивал через несколько ступенек за раз, сам себя руками тормозил за перила, чтобы не вписываться в стены лицом, и затормозил лишь перед самыми дверями в ожоговое отделение, восстанавливая сбившееся от бега дыхание. Глупый подростковый заскок, но не хотелось, чтобы было заметно, как он сюда спешил.

На подоконнике в середине коридора расслабленно восседала причина всех его метаний и тревог. Причина беззастенчиво улыбалась кокетливо хихикающей молодой медсестре, покачивалась из стороны в сторону и негромко распевала что-то про доблестных врачей райбольницы, удручающе постную еду в ней и тоску по лесу. Причём, почему-то, опять на мотив песни Аллы Пугачёвой.

— Шустов, опять из палаты удрал? В следующий раз к койке ремнями привяжу. Ириш, ну просил же следить!

Последнее обращение к медсестре, слушающей задушевное пение пациента Ильи, прозвучало с плохо скрываемым раздражением. Внутренний голос где-то на заднем плане язвительно заметил, что злится Третьяков вовсе не из-за несоблюдения инструкций, но был успешно проигнорирован, несмотря на оборвавшуюся песню и расстроенные глаза девушки.

— Здрасьте-Илья-Евгень-е-ви-ич! — нараспев протянул Максим, поднимаясь на ноги, стоило Ирине ретироваться в ближайшую палату.

Упомянутому Илье Евгеньевичу пришлось чуть поднять голову вверх, чтобы посмотреть в серо-голубые глаза Шустова, вокруг которых расходились светлые пятна зажившей кожи.

Первое время после того, как пожарный пришёл в себя, Илья малодушно хотел его избегать. Просто игнорировать существование такого пациента, как Шустов Максим Николаевич, оберегая себя и свою психику от… скажем так, казусов, завязанных на непрофессиональном отношении лечащего врача к пациенту. Выходило это ровно до тех пор, пока однажды днём, — месяц примерно спустя после принятого решения, — дверь, ведущая на балкон, не скрипнула, явив задумчиво курящему Третьякову двухметровую мумию. Бинтов на Максиме успело поубавиться за то время, что Илья его не видел, но сходства, особенно при общей медлительности движений, это не уменьшило.

— Вот вы вроде врач, а здоровье гробите. Вредно же курить, — поучительным тоном сообщил пациент, с осторожностью прислоняясь спиной к колонне, на обычное место Серёги для курения на пару с другом.

— Гореть на работе тоже вредно. — Третьяков так растерялся, что выпалил первое, что пришло в голову.

Шустов же на эти слова только сморщил лоб (это должно было выглядеть как поднятие бровей, если бы, конечно, у него всё ещё были брови) и глухо рассмеялся. Илья, совладав с собой, выбросил недокуренную сигарету и подошёл к устроившемуся напротив пациенту вплотную, собираясь увести любителя погулять обратно в палату.

— Раз курить вредно, чё ж вы сами тут делаете?

— Да по воздуху по свежему соскучился, по солнышку, — расслабленно ответил ему Шустов, улыбаясь настолько, насколько это позволяли сделать ожоги на лице. Анальгетики, которыми пичкали обожжённого, конечно, снимали боль, но не избавляли от неё совершенно. Хотя, по тому, как Максим на своих двоих от ожогового отделения доковылял сюда, нигде по дороге не отключившись, этого не скажешь.

— А солнце и свежий воздух у пожарников в дефиците, да?

И без того слабая улыбка на лице Максима пропала совсем, уступив место какому-то усталому выражению. Илье с такими же лицами родители объясняли, что Деда Мороза не бывает, так что нет смысла прятаться под столом на кухне в попытках его выследить. Шустов склонил голову к бедру Третьякова, на котором висел бейдж, прочёл имя и вернулся глазами к доктору.

— Слово «пожарник», Илья Евгеньевич, применяется только к погорельцам. А сотрудники Авиалесоохраны — это всегда пожарные.

Глядя на его серьёзное и как будто обиженное лицо, Третьяков проглотил шутку о том, что сам Максим тоже в определённом смысле погорелец, подхватил пожарника — пардон, пожарного, пожарного, — под руку и поволок обратно внутрь больницы. Вот и проблемы — ему, кажется, становится интересно.

Весь путь до палаты Шустова они болтали ни о чём и обо всём одновременно. Максим благодарил доктора за чудесное спасение, а Илья отмахивался, говоря, что Шустов в рубашке родился, и без этого везения ничего бы не вышло. Такая скромность привыкшему выделываться своим талантом и профессионализмом Третьякову была совсем несвойственна. Это был уже второй тревожный звоночек, но вот его Илья уже проигнорировал, просто продолжил неспешный путь по коридору с прижавшимся к нему пациентом. Да будь уже, что будет.

Третьяков вернулся из воспоминаний в реальность, следя за алой, с парой заживших пятен, рукой Шустова, которой пожарный провёл по ёжику светлых, совсем недавно начавших отрастать волос.

— Чего не в палате опять? — снова спросил Илья, но уже тише и гораздо мягче.

— Да устал уже лежать, сил нет, двигаться охота. Я вот, кстати, спросить хотел…

— Нет, — отрезал Илья, как только они вошли в палату. Соседи молодого пожарного сейчас были на процедурах, так что разговору никто не мешал. Но врач был раздосадован уже тем, что разговор вообще состоялся.

— В смысле «Нет», я ж даже сказать ничего не успел ещё! — Шустов обиженно развёл руками, после скрестив их на груди и усевшись на свою койку.

— В прямом, реабилитационный период ещё не закончился, не поедешь ты никуда, можешь меня своими конфетами не задабривать.

Максим в этот момент как раз потянулся к целлофановому пакетику на тумбочке, полному маленьких зелёных леденцов. Сюда не так давно наведались сослуживцы Шустова в жёлтых куртках и привезли гостинец — такого запаса должно было хватить на полгода, но, учитывая то, как пожарный любил этими леденцами делиться с вечно голодным доктором, пакет опустеет недели через две. Выудив привычным движением сразу две конфеты, Максим развернул одну и тут же отправил в рот, вторую, несмотря на предупреждение, на раскрытой ладони протянул Илье. Тот поглазел на предложенное угощение, перевёл взгляд на лицо Шустова и мгновенно отвернулся, хватая в руки медкарту. Слишком умоляющие были глаза, пожарный напоминал огромного лабрадора, только что без крутящегося пропеллером хвоста позади.

— Не-ет, — протянул Третьяков, для верности ещё помотав головой и намеренно отказываясь смотреть в жалобные глаза пациента. Иначе действительно не выдержит, сжалится и отпустит, — Вот пока весь такого же цвета не будешь, я тебя из больницы не выпущу, это ясно?

Илья ткнул пальцем в протянутую ладонь, точно в неровный белый кругляшок светлой кожи среди обожжённой красной, показывая, какого именно оттенка должен быть Шустов, чтобы покинуть больницу. Рука у молодого мужчины была тёплая, почти горячая, и очень мягкая, несмотря на плотные мозоли. Третьяков как-то особенно тяжко вздохнул от этого и, чтобы не выглядеть глупо и неловко, всё же взял предложенный леденец, пряча его в карман халата.

Пожарный, видимо, поняв, что подкуп успехом не увенчался, сунул фантик в карман своих штанов и подался вперёд, ближе к Илье.

— Ну Илюшенька Евгеньевич, ну смилуйтесь, — взмолился Шустов, театрально прикладывая ладонь к груди. Ему не в пожарные, а в артисты надо было идти, — Ну леса ведь горят, а я тут прохлаждаюсь чёрт знает сколько. Ну пожалуйста, меня ж команда ждёт. Ну… ну хотите я вам из леса что-нибудь привезу?

«Себя привези живого, — думал Илья, жуя щёки, — А лучше вообще не увози никуда».

От желания не пересекаться с Шустовым, дабы не влипать опять в дурацкую и глупую историю, не осталось ни следа. Теперь Илья не собирался отпускать пожарного от себя. Тем более в горящий лес, из которого Максим к нему и попал.