Илья покачивался в такт музыке в наушнике, выуживая из кармана зажим и засовывая тот в щель над купюроприёмником автомата с едой. Спустя несколько секунд на свет больничных ламп предстала грязная и сильно пожёванная бумажка достоинством в сто рублей. Третьяков разглядывал её несколько секунд, крайне собой довольный. Смекалка везде поможет, и сложную операцию провести с успехом, и выжить на нищенскую зарплату хирурга в России.

— Фига се, ловко, — восхищённо протянули за спиной, и Илья, склонившийся забрать бутылку с газировкой, чуть не ударился лбом о витрину автомата, — Интересный вы парень, Илья Евгенич. И хирург, и терапевт, и техник ещё, оказывается.

Илья поднялся, окидывая Максима придирчивым взглядом. Последние бинты с Шустова сняли не так давно, так что вместо больничной одежды на нём были белая футболка, синие пижамные штаны и голубые кроксы, на носках которых виднелся небольшой слой пыли. Пожарный себя, кажется, почувствовал полностью здоровым, так что помимо побегов из палаты у Третьякова под носом принялся сваливать вообще из больницы на час-другой. Вот и сейчас, видимо, только вернулся с ночной прогулки. Волосы у Шустова отросли на пару-тройку сантиметров, начав слегка завиваться на концах, но Максим продолжал без конца проводить по ним пальцами, словно тоскуя по сгоревшей шевелюре. Рука, кстати, почти вся уже была телесной, а не багровой, как несколькими месяцами ранее.

Шустову до выписки и отъезда назад в пожарную часть две недели дай бог. А Илья так до сих пор ничего и не сделал. И не сказал.

— А я, Максим, могу, — ответил доктор, откручивая крышку пластиковой бутылки, — работать во всех положениях.

Сама фраза вроде безобидная, но тон Третьякова и долгий взгляд… это было опасно. Да, Максим успокоился и перестал при каждой встрече умолять выписать его прямо сейчас и угрожать сбежать под покровом ночи в противном случае. Да, щурился и заинтересованно разглядывал, пока сам Илья старательно осматривал раздетое тело Шустова, наблюдая, как протекает восстановление тканей. Но ему же могло просто показаться. Год назад ведь показалось. Но Илья привык идти на риск во всём. В самом крайнем случае просто жалобу напишут да по морде съездят, хоть и обидно, но с этим можно жить.

Максим первым прервал неловкое молчаливое переглядывание, вертя вытянутыми руками, как бы демонстрируя их Третьякову, и заулыбался.

— Видите, вот, теперь весь такого цвета, как вы сказали, зажил вашими стараниями, — А то Илья до этого во время перевязок не видел, — Получается, скоро совсем на волю.

Илья на эту неподдельную радость пожарного только хмыкнул.

— Ну получается так, — подтвердил Третьяков, надеясь, что не звучит, как обиженный ребёнок.

Максим через чужое плечо глянул на ряды вредной пищи, чуть вытянув шею, и Илья сразу отступил в сторону, пропуская того к автомату. Остановившись у пожарного за спиной, Третьяков вытянул руку с зажимом вперёд, помахивая задрипанной соткой перед чужим лицом. Шустов обернулся, забрал купюру и поблагодарил, широко улыбнувшись. Илья начал подозревать, что улыбаться не во все тридцать два и без искрящегося света в глазах пожарный не умел в принципе.

Стоило пакетику мармеладных червей с грохотом приземлиться на дно автомата, как Максим быстро обернулся на Илью, ткнув выжидающе пальцем в купюроприёмник.

— Ну вытаскивайте.

Третьяков подавил в себе громкий довольный смех.

В итоге, в пустую ординаторскую они ввалились, на те несчастные сто рублей ограбив почти половину автомата, ради приличия после последней покупки решив оставить многострадальную купюру внутри устройства.

— Ну что, чайку? — спросил Илья, вываливая богатый улов на деревянный столик, и последовал в дальний угол, к чайнику.

— Можно, — ответил Шустов за его спиной, шурша второй половиной упаковок, которые добавил к уже лежащим, и вдруг вскрикнул, — О, гитара!

Третьяков сразу обернулся. У Максима глаза засияли таким детским восторгом, какого доктор за всё время нахождения пожарного в больнице не видел ещё ни разу. Шустов в два широких шага подскочил к прислонённой к рабочему столу гитаре, взял инструмент в руки, любовно оглаживая полированное дерево, и от счастья едва на месте не прыгал. После молчаливого «Можно?» и согласного кивка со стороны Ильи Шустов плюхнулся на диван и уложил пальцы на струны, настраивая на слух.

— Тоже играете, да? — спросил он, не отрываясь от своего занятия и по одной перебирая струны.

— Тоже? — в тон ему отозвался Третьяков, опуская в кружки чайные пакетики.

— Я на вылеты всегда с собой гитару беру, перед сном ребятам играю что-нибудь. Ну, брал, вернее, — Шустов чуть ссутулился, и голос его заметно погрустнел.

— Почему в прошедшем времени? — не удержался от вопроса Илья.

— Во время крайнего вылета сгорела, — ответил Шустов с горестным вздохом, — Ну там и ситуация такая была. Вертолёт взлететь не мог никак, пришлось вес снимать, выкидывать в огонь всё, что не приколочено. Ну не детей же, блин, высаживать.

Замолчали. Илья историю про чудесное спасение деревенских детишек и жертву Максима знал ещё с первой перевязки, на которую к нему пришёл. Наверное, она и послужила отправной точкой для того, чтобы… Третьяков не хотел давать этому определение даже у себя в голове. Боялся садануть теми же граблями по старой шишке.

— Хотя даже если гитары нет, — продолжил Шустов, отвлекая и себя, и доктора от не самых весёлых мыслей и воспоминаний, — с музыкой в любой форме легче всегда. Помогает абстрагироваться немного от того, что ты посреди горящего леса, и думать о хорошем.

Илья представил себе Максима на бревне у костра, с перемазанным сажей лицом в рыжем свете пламени, мечтательным взглядом, устремлённым куда-то в чернеющие кроны деревьев, и чуть не пролил кипяток мимо кружки.

— Ну вот и мне музыка помогает. Заглушает звук дрели, когда кости сверлю.

Тихий перебор струн оборвался хлопком ладони по дереву и звонким смехом Максима. Третьяков собой остался доволен.

— Я на базе ещё играю с девочками нашими из бухгалтерии. Концерт должен был полтора месяца назад быть, но его перенесли, наверное, раз главный аккомпаниатор в больнице валяется, — Илья силился услышать хотя бы тень осуждения или укора, но их не было. Шустов просто констатировал факт, так что врач немного расслабился. — Я песню переделал чуть-чуть, чтобы по тематике подходила лучше. Вот.

Максим устроился на диване поудобнее, приготовившись играть. Длинные пальцы легли на гриф гитары, и по ординаторской разлилась приятная мелодия, в которой Илья без труда распознал песню группы Ундервуд.

— Пожарный, я вас любила, о-ой, ла-ла-ла-ла-а-ай, — затянул этот самый пожарный, и Третьяков неосознанно слабо закивал в такт, — И жизнь я тебе посвятила, о-ой, ла-ла-ла-ла-а-ай… Ну здорово же?

Шустов уложил ладонь на струны, обрывая мелодию, и обернулся на Илью, застывшего у окна с двумя кружками чая. Тот пару раз кивнул, выпятив уважительно нижнюю губу.

— А нельзя ли весь репертуар узнать?

Шустов как-то очень задумчиво помолчал, застыв на пару мгновений, привычно для Третьякова сощурился и вернулся взглядом к гитаре. Новая мелодия звучала уже не так бодро, а как-то мягко и… заискивающе?

Илья спрятал лицо за кружкой, делая глоток и чуть не обжигаясь. Показалось или нет?

— Ты подойди поближе… Присядь со мною рядом…

Третьяков интуитивно сделал шаг вперёд, приближаясь к дивану, ставя кружки на стол и теснясь на небольшом диване вместе с Шустовым. Пожарный хоть и сдвинулся, вжимаясь в подлокотник, но особого эффекта это не дало. Илья всё так же упирался острым коленом в чужое бедро, чувствуя жар чужой кожи сквозь легкую ткань пижамных штанов, и преспокойно умостил голову на согнутой в локте руке. Максим посмотрел на их соприкасающиеся ноги, но никак не отреагировал, продолжив играть.

— Я не могу тебя так долго ждать…

  Как быстро ночь промчалась, и губ слиянье нежных

  Мне больше никогда не испытать…

Илья инстинктивно облизнул губу, и от Шустова это не укрылось. Вот только больше он глаз не отводил, смотрел в упор, и Третьяков ощутил себя так, будто опять бежит через всю больницу голышом.

Илья положил одну руку на спинку дивана и подался вперёд. Только бы не показалось, только бы, сука, не показалось.

— Ты подойди поближе, почувствуй, что я рядом,

  Пойми, что никуда я не уйду.

  Позволь мне насладиться твоим влюблённым взглядом,

  Ну где ещё… такого я найду?

Максим моргнул, от глаз Ильи увёл взгляд вниз и столь же внимательно продолжил смотреть на губы. Третьяков глубоко вдохнул — не показалось.

Или сейчас что-то будет, или Третьяков просрёт свой самый последний шанс.

Илья рывком подался вперёд, со всей силы впечатавшись в губы застывшего Максима своими. Через секунду так же резко отстранился, зависнув в той же дурацкой позе, и следил за реакцией Шустова. На лице всё ещё присутствовали участки незажившей кожи, а Третьяков в первую очередь врач, и только во вторую обнадёженный идиот.

— Больно? — быстро спросил Илья, бегая взглядом по красноватым пятнам.

— Не знаю, — пробормотал Максим заинтересованно, отставляя гитару на пол, — Надо ещё проверить.

Широкие ладони, покрытые мозолями от работы и гитарных струн, легли Третьякову на щёки, притягивая ближе, и Илья охотно поддался. Новый поцелуй вышел медленнее, но столь же голодным и намного более глубоким. Третьяков шумно втянул носом воздух, сразу открывая рот шире и пуская в ход язык. Максим последовал его примеру, напирая. И правда, а смысл вообще церемониться? Полгода почти кота за яйца тянули, хватит уже.

Когда Шустов руками заполз под больничную униформу Ильи, по-свойски хватая за талию и затаскивая на себя, Третьяков запоздало подумал, что трахаться при росте почти два метра на таком крохотном диване не слишком удобно. Но, судя по тому, с каким энтузиазмом пожарный присосался к его шее, заставляя запрокинуть голову и впиться пальцами в обивку дивана, Максим готов был потерпеть лишения.