Девушка в голубом льняном платье стояла у городского колодца и играла на флейте, притягивая всех чарующей музыкой. Рядом неловко плясали две малышки, едва попадавшие в такт. Джером засмотрелся: на солнце длинные волосы флейтистки пыхали пшеничными колосьями и выглядели как ореол святого. Она, точно ангел, несла миру свет, исходивший от неё вместе с музыкой.

Она закончила играть и запела трогательную песню, нашедшую в замёрзшем сердце Джерома отклик. Ему казалось, что поётся про него – одинокого монстра, которого никто не сможет полюбить, и лишь она его не боится. Он не заметил как вышел вперёд, любуясь её красотой: голубоглазая, покрытая милыми веснушками на маленьком, почти детском личике, и зардевшаяся от пристальных взглядов. Она закрыла глаза, её длинные ресницы слегка подрагивали от волнения. Только сейчас Джером заметил, что в пряди волос у неё вплетены ромашки и чертополох. Скромный цветочный браслет украшал и левое запястье.

Она поклонилась после выступления и присела на скамью рядом, уступив место другому артисту, играя на флейте уже для него.

Заговорить Джером боялся. Он украдкой следил за ней весь день, потеряв счёт времени и забыв, для чего приехал во Вроцлав. Ни о какой торговле он не думал. К полудню, когда солнце разгулялось, Джером нашёл постоялый двор и заплатил за тесную, мрачную комнатушку парой монет, чтобы укрыться от света. Лёжа на кровати, он чувствовал, как внутри всё клокочет от переизбытка чувств и закрыл глаза, проваливаясь в короткий сон.

С закатом на центральной площади начинались танцы. В надежде увидеть ту девушку вновь, Джером решительно отправился туда.

Находясь в пёстрой толпе счастливых людей, он вновь почувствовал себя живым. Праздник и его наполнил счастьем, пожалуй, впервые в жизни. Тёмная печаль уже не скреблась внутри, словно крыса, а одиночество растворялось в гомоне и музыке. Джером вдохнул тёплый воздух, насыщенный медовым ароматом липы, и наконец увидел Её. Опьянев от сладких запахов, он набрался смелости и всё-таки подошёл, предложив руку для танца. Танцевать Джером не научился, в его прежней жизни не было места веселью, но девушка, смеясь, помогала ему и направляла в такт музыке.

– Милая панна¹, скажи своё имя, прошу, – вдоволь наплясавшись, взволнованный Джером увлёк её в сторону от шумной толпы. Они оказались на небольшом мостике над узкой рекой, тёмной веной города, где могли разглядеть своё отражение.

– Зофия, – помедлила та, – Зофия Чацки, дочь гончара Яна и Лены Чацки. А пан назовёт своё? – она внимательно смотрела в глаза Джерому, пока тот боялся, что она разглядит монстра внутри.

– Джером Рикса. Охотник и кожевник из Лешно.

– Из Лешно? – удивилась она. – Это же так далеко, оттуда редко приезжают.

– Я никогда не уезжал далеко от родных мест. Вот, решил попытать удачу здесь.

Они говорили долго, в основном о жизни, хотя Джером больше молчал и слушал. О себе он рассказывал мало, что-то близкое к правде, поскольку врать ей совсем не хотелось. Зофия поведала о своей семье из отца и матери, двух младших сёстрах и малютке братике; рассказала, как быстро разлетелась на ярмарке посуда после её выступления, несколько забавных историй и сама же над ними посмеялась.

Чем дольше он глядел на неё, тем меньше хотел расставаться. В прежней жизни с Джеромом так не обращались, за двадцать четыре года привык, что он – никто, жалкий крестьянин, "ни на что негодное отребье". И до сих пор не верил, что отношение людей к нему изменилось, что с ним могут говорить открыто. Чувствовать себя равным, свободным и окутанным девичьим вниманием ему было в новинку. Внутри теснили друг друга два противоречивых чувства: одно давало надежду, что жизнь может стать лучше, а другое разбрасывало семена паники, что ничего не изменится. Джером не помнил таких чудесных дней, уж не сон ли это?

О времени они вспомнили затемно. Зофия собиралась уйти, объясняя это строгостью отца, и что ей грозит нагоняй, если она вернётся слишком поздно.

– Я покидаю город завтра, но буду здесь в конце лета. Увижу ли я тебя?

Видя смятение в его взгляде, она широко улыбнулась, сбежала с моста и уже под конец оглянулась.

– Через одну луну у колодца, Джером.

Зофия была такой искренней и так легко говорила, что он поверил ей на слово, хотя после всех злоключений побаивался верить людям. Он провожал её взглядом, так и стоя на мосту, пока хрупкий силуэт не растворился в тёмной дали. Лишь немного погодя, Джером опомнился, огляделся по сторонам и окрылённый направился к постоялому двору, где люд тоже шумел, восхваляя Святую Марию Магдалину².

Он засыпал с нежными мыслями о Зофии, впервые за долгое время забыв обо всех своих несчастиях; думал о её тонких веснушчатых руках, тёплой улыбке и мягком мелодичном голосе. Со дна его души проклёвывалась надежда. Мысли эти постепенно превратились в сон, где Джером лежал у неё на коленях среди полынного поля; она гладила его по волосам и пела песню, слова которой врезались в память, как и звуки флейты.

С тех пор Джером жил от ярмарки к ярмарке и раз в месяц ездил во Вроцлав торговать кожей. Дома в Лешно, кроме прочего, подготавливал на продажу кроличьи шубы и шапки, чему учился постепенно и долго, поэтому все заготовки с лета и осени рассчитывал продать только зимой. С Зофией они всякий раз встречались у того самого колодца, где впервые договорились увидеться. Поначалу они гуляли по городским улочкам, но со временем стали выбираться подальше от людей, в лес, где могли побыть в тишине, наедине с природой и друг другом. С Джеромом она не боялась ступать в густую чащу леса.

Она всё больше рассказывала о себе, спрашивала о нём и стремилась постичь его душу. Опасавшийся раскрытия чудовищной тайны, правды о кровавых поступках, Джером лишь отмахивался, что жизнь у него скучна и непримечательна. Скрытный, несмелый, он волновал Зофию всё сильнее, пробуждая в девичьей груди одновременно тревогу и нежность. Зная, что люди осудили бы незамужнюю девушку за непристойное поведение, в лесу, укрытая от чужих глаз и сплетен, Зофия не боялась ласково касаться Джерома сама, одаривая теплом. Она верила, что её искренние чувства помогут ему довериться и забыть о страхах; что одиночество – это не его путь. А сам Джером в такие моменты, держа её за руку и обнимая, не верил собственному счастью, своим глазам, но чувствовал, как сердце поёт. Будь он ей безразличен, стала бы она напрягать строгого отца отвозить её во Вроцлав каждую луну?

Джером не понимал, чем нравится Зофии и чем вообще привлекает людей на каждой ярмарке. Он помнил, что внутри него сидит монстр, что его руки в крови, а просыпающийся время от времени голод побуждает творить кошмарные вещи. Однако и люди, и Зофия будто видели совсем другого человека. Он надеялся стать её родственной душой и вместе с тем пуще огня боялся, что этот прелестный ангел раскроет его ужасный секрет. И всё же рядом с Зофией кровожадный монстр безмятежно спал.

Когда уже наступила зима, Джером понял, что влюбился до беспамятства и жизнь порознь ему невыносима. В одну из встреч он попросил Зофию о встрече с её отцом.

– Три версты к северо-западу от Вроцлава по большому тракту. Следуй за Одрой³, – девушка теснее прижалась к нему в объятиях, прекрасно понимая, к чему он спрашивает.

Спустя две недели Джером просил разрешения на женитьбу. Пан Ян Чацки согласился при виде счастливой улыбки его старшей дочери. Обвенчались они в Лешно.

Молодожены стояли в кольце огней. Венчание, как некое таинство, окутывали многочисленные суеверия, но знакомого с ужасами как жизни, так и посмертия, Джерома они не пугали. Всё, что его волновало, – это прекрасная невеста в белом подвенечном платье, украшенном вышивкой и голубыми бусинами, что стояла сейчас перед алтарём. Её убранные волосы, заплетённые в косы, бликовали в пламени свечей. По плечам струились синие ленты, а голову украшали белые цветы зимовника. Зофия светилась от тихого счастья, а Джерома окутывало приятное волнение. Он и подумать не мог, что после той кошмарной ночи в лесу сможет связать свою проклятую жизнь с таким светлым человеком.

На выходе из капеллы их встретил снегопад. На голых веточках берёз чирикали снегири, словно благословляли новый союз. Джером накинул на плечи жены шубу из лисьего меха, которую старательно готовил к свадьбе, и они поспешили в дом, где ждали растопленная печь и праздничный стол. Из гостей была только семья Зофии: дальней родни Чацки не знали.

Когда стали рассаживаться, матушка подошла с ножницами. По свадебному обычаю Зофия должна была расплести и срезать свои косы, как знак начала супружеской жизни. При виде ножниц Джером поспешил остановить руку матери, а Зофию уверил, что в этом нет нужды, и не стоит верить предрассудкам. Женщины неуверенно переглянулись, но смирились.

В разгар вечера пан Ян вывел Джерома на улицу для разговора. Он велел привозить дочь в отчий дом почаще, чтобы матушка Лена не сильно тосковала по любимой дочери.

– Береги её, Джером, прошу, – Ян похлопал его по плечу.

– Я умру за неё, клянусь кровью.

Семья покинула теперь уже их с Зофией дом утром следующего дня, чтобы добраться до Вроцлава к вечеру. Весь день они привыкали к новой роли супругов, что больше не нужно встречаться тайком, а когда вновь стемнело, Джером зажег свечи в опочивальне.

– Стоит ли тратить столько свечей за раз? – выглянула слегка замёрзшая Зофия из-под покрывала.

– Хочу видеть тебя, – не сводя взгляда с жены, он сунул под постель грелку с углями. – Не бойся, – и сел на край кровати.

Зофия с улыбкой кивнула и подвинулась ближе, глядя горящими от предвкушения глазами. Джером мягко развернул её спиной к себе и принялся расплетать косу, наслаждаясь долгожданной близостью. Затем склонился к тонкой шее, трогая губами тёплую кожу сперва робко, но решительнее с каждым новым поцелуем...

Глубокой ночью она, укутанная в свадебную шубу, нашла Джерома одиноко сидящим у костра, где он точил инструменты. Скрипя свежевыпавшим снегом под ногами, Зофия приблизилась и обвила напряжённые плечи худенькими руками. Джером откинул голову ей на грудь.

– Зофа, – мягко отозвался он, – ступай в дом, не хочу, чтобы ты замёрзла. Я провожусь тут до зарева.

– Мне не холодно, пока я с тобой, – чуть погодя, она отпустила его и села рядом на бревно, вытянув ноги к костру.

С неба падали крупные хлопья снега, безветренные дни были почти тёплыми. Зофия ловила снежинки, которые тут же таяли на её ладонях. Джером отложил корзину с инструментами в сторону и достал из небольшого сундука рядом грубо сшитые обрезки кожи, что отдалённо напоминали сапоги. При виде этой нелепицы Зофия озорно хохотнула, вырвала заготовку из рук Джерома и тут же примерила, пробив на смех и его самого.

– Спой мне, – он с улыбкой уложил голову ей на плечо.

Шестнадцатилетняя жена коснулась горячими пальцами щетинистой щеки и нежно погладила.

– С радостью, мой милый, – и запела.

Рождённого тьмой избивали ураганы.

К моему порогу он прибился словно зверь.

Но мне не страшно, я залечу все раны,

Ты просто подойди и постучи мне в дверь.

Что же мне шипы твои в сравненье с болью?

Что у тебя в груди сжимается и дрожит?

Я шрамы твои прижгу холодной солью.

И больше скверна никогда не навредит.

С лучом рассвета ты обратишься тенью,

И пальцы тонкие замёрзнут на ветру.

Коснись ладони и ощути влеченье,

И снова в сны мои приди, тебя прошу.

Мне судьба тебя послала, слепо верю.

В моём сердце место есть лишь для тебя.

Любовь мою словами невозможно смерить,

Даже если в ней я погублю себя⁴.