❅0❅
Ветерок лениво разносил по узким улочкам запах моря с оживленных доков, аромат тушеных овощей и жареного мяса из Ванмин. Зардевшееся солнце скрывали сизые облака, сквозь которые робко пробивались малиновые лучи. В горящем горизонте виднелись абрисом обтекаемые солнцем силуэты торговых кораблей.
Жаркий июнь сменился дождливым июлем, но людей на улице отнюдь не убавилось. С фасадов крыш со звоном стекала вода, напоминая о дожде, прошедшем совсем недавно. Этот час после дождя и в преддверии нового, когда слабо пробивается свет солнца, землю трогают его лучи, и люди стремятся наружу, стряхивая капли с зонтов, был чем-то по-собственному очарователен.
- Чжунли-и-и, - недовольно протянул девичий голос, звонкий и чистый, как струящаяся с крыш вода, - я начну высчитывать по десять моры с твоей зарплаты за каждую минуту полета в астрал.
Кончики пальцев слабо обожгла дымящаяся пиала, когда Чжунли с невозмутимостью скалы, которую попирал муравей, отпил чай.
- Пощадите этого работника, хозяйка Ху. И я всегда вас слушаю, вы ведь знаете.
Ху Тао весело хмыкнула и захватила палочками чужую клецку. Чжунли думал, что она похожа на ребенка, считающего еду в чужой тарелке вкуснее собственной.
Под звон ка́пель с крыш к ним почти неслышно подошла паромщица, в темной одежде бюро почти сливающаяся с тенью.
- Чжунли-сяньшэн, это просили передать вам лично в руки.
Она двумя руками передала ему конверт с сургучной печатью Фатуи. Рассмотрев его с разных сторон и не обнаружив имя адресанта, Чжунли аккуратно разломал печать и вытащил исписанный пергамент. Вместе с ним из конверта выпал огненно-рыжий цветок, повязанный красной нитью. Его цвет уже поблек, некоторые лепестки завяли и опали, однако пергамент еще хранил слабый аромат и охровые пыльцевые пятна.
Чжунли прочел первую строку: “Самому красивому консультанту от его самого любимого воина”, - и словно по сердцу пробежали мурашки. Словно блеск от солнца на глади вод слабо мелькнула улыбка.
- Ба, как засиял, - прощебетала Ху Тао, спрятавшая половину лица за пиалой. На Чжунли взирала пара смеющихся и проницательных алых глаз. - Какой ужас, я даже побеседовать с тобой тет-а-тет не могу - все равно один рыжий парень забирает все твое внимание. Так еще и когда он находится в тысячах километров! И как, Чжунли, думаешь, имею ли я право на гнев?
- Хозяйка Ху, - со вздохом протянул Чжунли, смущенно потеребив край листа. На кончиках пальцев осела рыжая пыль.
- Вот так глянешь на вас, и будто разом сто порций юаньсяо в сиропе съел, - говоря, Ху Тао вымещала свое раздражение на отварную редьку, кромсая ее палочками - самая детская забава, но чего уж ждать. - А мне, может, тоже хочется! Для вас и январь станет маем, а вот другим людям похандрить вдруг хочется, и вы тут ходите, или ты один ходишь, и распыляете свою эту… Ужас!
Девушка еще что-то показательно недовольно пропыхтела, и еще одна клецка исчезла из тарелки Чжунли.
- Ай, ладно! - она со стуком отложила палочки после того, как покромсала свой ганьбей лобо*. - В качестве извинения ты заплатишь за еду и чай за сегодня и следующий раз. Ох, надеюсь, что этот твой рыжий не успел достаточно разбаловать тебя, чтобы ты вовсе забыл вспоминать про бумажник…
Чжунли вновь прикинулся невозмутимой скалой, что научилась читать. Ху Тао еще что-то проворчала про “мерзких женатиков”, но тот уже не слышал.
На письме Чайльд всегда ощущался сентиментальным юнцом, который в разговоре вдруг куда-то пропадает внутрь бездонной души. Он словно призма, через которую на чужой мир глядел Чжунли; Чайльду будто было жизненно необходимо, чтобы тот мог видеть то, что видят его глаза. Пышная бахрома на дереве, выхаживающая птенцов ласточка, одинокие оленьи следы на заледенелой глади озера, рисунки “младшеньких” в письмах из дома, трудящиеся с первой зарей мужики-ледорубы, первые нежные цветы в снегу и многое-многое другое - Чайльд писал обо всем.
“...Только вернулся с повторной поездки на Наруками и сразу с письмом к тебе. Я однажды уже говорил, что обитель гроз мне никогда не нравилась. Не люблю ощущение опасности буквально везде: в еде, в людях, в воде, даже в воздухе, - это очень нервирует, особенно когда приходится подтирать, прости, за коллегой, так как сама по себе работа не из приятных. Так Инадзума почти не изменилась после отмены указа Сакоку, разве что путников стало во много раз больше.
Когда мне уже нужно было уплывать, был самый разгар подготовки к какому-то фестивалю. Даже жаль, что мне пришлось уехать, и я не посетил его. Возможно, я упустил возможность ревизировать свои взгляды, ха-ха. Но в этом мне все же помогла новая знакомица: нам, к несчастью, не удалось провести больше времени друг с другом, но всегда от нее веяло искренней добротой и теплом, хотя, я уверен, она знала, что я из Фатуи. Она как светлая сторона Ху Тао, если тебе так легче - только ни слова ей, ха-ха!..”
Никогда Чжунли не рассказывал о содержании писем Чайльда кому-то, хотя сколько раз от него выпытывала подробности Ху Тао, чтобы “знать, на что ее ценный консультант тратит смертное время”. И он помнит, как писал об этом к нему в одном из писем, но Чайльд, возможно, решил не замечать или счел за упрямство ради упрямства. Чжунли помнил, что у того была большая семья, и, может быть, для него привычно то, что его письма зачитывались всем, хотя и были посвящены кому-то конкретному.
“..Никогда меня не одолевала тоска - и вот опасная Инадзума вдруг сделалась такой унылой даже с огнями своими и пышными алыми кленами с отоги. Насколько неуместно выглядел дворец Тэнсюкаку среди этой мишурности… Чжунли, я очень хотел домой. Я…
Чжунли, представь, Путешественник тоже в Инадзуме! Мне не удалось с ним поспаринговать, но я сильно не скучал, так как, к счастью, всяких монстров на Наруками тьма тьмущая. Я слышал, что остров Ясиори кишит хтонями, оскверненными злобой мертвого бога, - как жаль, что из-за работы я не мог досрочно покинуть Наруками.
Единственным развлечением на службе было любование священной сакурой в сумерках: почему-то именно вечером это далекое дерево казалось по-настоящему священным. Солнце так красиво обтекало розовую листву, и создавалось ощущение, будто сотни душ стекались к храму. Невероятное зрелище. Даже опавшие цветки сохраняли ее силу, из-за которой просто так собрать их не получится.
Под луною и в тени деревьев я собирал особо свежие цветки, чтобы отправить к тебе. Для случайного взгляда картина рыскающего Предвестника в ночи точно покажется жуткой, ха-ха… Но это того стоило, поэтому спустя время должен прибыть пакет с сакурой и другими безделушками. Можешь раздать их или спрятать в тени шкафа, если не понравятся, все равно их у тебя столько, что хоть музей открывай.
Чжунли, ты ведь точно бывал в Инадзуме? Не знаю, как давно это произошло, но весь остров Рико был одним сплошным рынком. Такого выбора не мог предоставить даже твой любимый Ли Юэ. Торговцы почти со всего Тейвата прибыли на маленьких остров, и он пух и расцветал разноцветными огнями и звуками голосов.
Конечно, я не мог не купить чего-то для своих братьев и сестры. Перед отъездом на Наруками меня Тоня по секрету попросила купить ей косметический набор. Даже не верится, что моя младшенькая уже такая взрослая!
В Инадзуме большой ассортимент чая, потому я решил прикупить несколько своей матушке. Надеюсь, что отсутствие такого чичероне*, как ты, не сильно повлияло на мой выбор, однако про некоторые чаи я уже слышал от тебя же, потому это мне немного помогло.
Я вот только вернулся в Снежную, сразу отправил сувениры в отчий дом, а теперь пишу письмо к тебе. Не помню, писал ли о цветке, который мне подарили мои подчиненные солдаты на Рождество, но, когда я приехал, он уже зацвел! Это оказались огоньки - маленькие оранжевые цветочки, в столице их называют “снежнянскими розами”, хотя один солдат назвал их еще как-то по-другому, но вот вспомнить не могу совсем.
Решил положить в конверт к тебе цветочек. Жаль, что из-за долгого пути он успеет завять, но ты знай, что он был невероятно красивым. Эти цветы очень мне напоминают твои глаза, особенно когда, политые, отражают солнечный свет. Если подвернется возможность, я подарю тебе хоть букет: уверен, ты с ними будешь выглядеть еще очаровательней.
Надеюсь, что у тебя все хорошо. К сожалению, приехать к тебе не смогу, но, Чжунли, знай, что я очень по тебе скучаю, желаю взяться за руку и крепко-крепко сжать… Передай от меня привет Ху Тао и козявке-Сяо! Очень целую тебя! (кривое сердечко)
Навек любимый, навек твой,
Аякс”.
…
Нет слов, чтобы описать всех чувств, что наполнили грудь, что и мерно растекались вдоль тела, наполняя каждую клеточку, и били ключом где-то в основании шеи, кружа голову и щекоча горло. Чжунли аккуратно сложил пергамент вместе с повязанным красным стебельком в конверт, сложил разломанный надвое сургуч и, не сдержавшись, мягко коснулся грубой бумаги губами, вдыхая запах соли и кислой туши.
Нет слов, чтобы описать того желания оказаться рядом. Будто сами артерии с ним говорили, море звало и ветер выл. И в себя Чжунли пришел, уже отдавая спешно написанное письмо с киноварной печатью Ваншен паромщице. Та и виду не подала, что заметила чужое, совсем не свойственное тому смущение.
❅❅❅
Было слышно, как метель на улице завывала свою унылую песнь - так тихо в этом месте. Заполярный дворец был нем, олицетворяя весь холод Снежной, сердец ее народа, сердца Ее Величества. Это было где-то далеко-далеко, где солнце не трогало землю, скрытую за льдами и снегами, где даже седьмой месяц казался третьим, а третий - первым.
Не было прекраснее места в Снежном королевстве, чем зимний сад в Заполярном дворце. Это вечно зеленое, живое место не трогали морозные вьюги, не царапал льдистый снег нежных лепестков, где круглый год цвели белые лилии, пионы, розы, даже яблоня, что даровала ярко-алые плоды, и где пела вечную песнь хрустальная птичка.
И сейчас Чайльд был здесь, вдыхал морозный аромат и преклонял колени перед Ее Величеством. Он будто искра - так чужеродно выделялся среди нежных белоснежных цветов и на фоне Царицы; будто луч солнца, пробивший заслон сизых туч или золотой карп, потерявшийся в косяке.
Не разглядеть лица Ее Величества за пушистым песцовым воротником, но в свете блеска стекол оранжереи искрились льдинки на ее ресницах. Она поднесла исписанный пергамент, что вот уже половину часа не выпускала из рук, к лицу и медленно вдохнула едва уловимый аромат. Шелковицы. Время способно разрушать скалы и осушать реки, даже Моракс попал под его влияние, и лишь подобные мелочи могли побороть его силу. Слишком горестно.
- Тарталья, слушай мой приказ.
Примечание
*ганьбэй лобо (кит. 干貝蘿蔔) - белая редька, приготовленная на пару с отварным гребешком и ветчиной
*чичероне - проводник, гид