❅I❅

Чем дальше дорога уносилась от заслона вьюг, барьером выступающим от мира и Заполярного дворца, тем мягче были ветра, солнце светило теплее, а белоснежные просторы сменялись бурыми лесами и степями. Однако для гостей все равно разница температур ощущалась острее, а для Чайльда, выросшего в нестабильном климате северо-западной деревни Морепесок, где с одной стороны бескрайний дикий пляж, а с другой вечно ледяные озера, юг никогда любимым не был, ведь с его пусть и мягкими, но все такими же ледяными ветрами сложно будет в одной рубахе. Пусть солнце и припечет, но достаточно одного лишь дуновения - и вся теплота вмиг покинет тело. 

С частыми эмиссарскими поручениями на юг Тейвата Чайльд практически отвык от пробирающего до костей мороза Северного королевства, что совсем немного удручало. Словно от него отделилось что-то родное, пусть это и касается такой простецкой вещи. 

Почти миновал день, вот-вот приблизится темный вечер; под выцветшей вывеской небольшой чайной он сидел и грел руки о чашку с чаем. На вкус тот был аляповат, хотя торговка со всей уверенностью втирала ему, что листья привезены прямиком с юга Сумеру, где росли деревья втрое выше здешних сосен. Глупо, глупо, ведь даже в столице такой не сыскать, но Чайльд лишь слабо улыбнулся, прикрывая темные глаза. Из сладостей тут был лишь хлеб с мазуней, что была сочной и своей сладостью перебивала травяную горечь. Колотый край чашки неощутимо царапал кончик языка.

Каждый раз, возвращаясь в Снежную, Чайльд посещал такие заведения, убогие для подобных ему господ. Трапезничал серым хлебом и вяленым мясом, запивал пресным чаем или кисло-сладким квасом наравне с грязными мещанами, из темного угла глядел на их хмельные и радостные или горестные лица и слушал истории. Одетый в гражданские одежды, он превращался в молодого господина, уставшего от гнета светского мира. 

Ощущая кончиком языка колотый край чашки и послевкусие сладостной мазуни, он возвращался духовно домой, где пахнет сырым деревом, где теплые материнские руки, где под боком сопят младшие, где на руках скользят сестринские волосы, которые он заплетает в самые красивые прически, где каждую ночь и утро на него глядят из угла образа, где ветер трещит в оконных щелях, где, где…

Усмехнувшись, Чайльд отставил от себя чашку с так и недопитым чаем. Скачущим под столом воробьям он отдал недоеденный хлеб. 

Со дня аудиенции он не прекращал размышлять о новом задании Ее Величества, думал о госте, который должен вот-вот прибыть на транспортном судне. Чайльд размышлял о его важности и можно ли таковым его считать, раз к нему подставили не Панталоне или Пульчинеллу, а цепного пса. Очевидно, что Чайльд в дипломатии был плох (о чем громко намекают жители Ли Юэ), не терпел хитростей и обмана - и его такая участь раздражала, но остается только смиренно исполнять.

Когда к докам, мерно покачиваясь на буйных волнах, причалило судно, Чайльд со своего места пытался разглядеть в немноголюдной толпе того, кто сможет сойти за того-самого-гостя. И из купцов да обыкновенных гражданских лишь один был похож на оного.

Кинув торговке на ларь несколько монет, Чайльд спешно спустился к докам, только на подходе к цели замедлился, принимая важный вид. Однако весь образ “страшного Предвестника Фатуи” ломается на расстоянии в двадцать метров от предполагаемой цели и сменился на удивленного, а после на крайне ошарашенного Предвестника. Какое-то внутреннее достоинство не дало Чайльду остановиться и просто вытаращиться на гостя с открытым ртом. 

Архонты, это ведь Чжунли, правда? Это же не “сумерский чай”?

Чайльд продолжал глядеть на Чжунли(?!), который встал менгиром посреди дороги, чтобы рассмотреть местную архитектуру, и совершенно не обращал внимания на других людей. Морской бриз растрепал сияющие золотом под рыжим солнцем волосы.

Серьезно? Чжунли в Снежной?

Как же несуразно он выглядел. Чжунли то есть. Очень выделяющийся дизайном дорогой костюм - в нем он выглядел как диковинная птица для местных; щеки розоваты от холодного ветра - он выглядел настолько хорошо, насколько возможно выглядеть после двухдневного плавания, - а глаза, эти самые-красивые-во-всей-поднебесной глаза блестели поющим янтарем и бегали от одного места к другому, пока взгляд их не зацепился за него. Чайльд вздрогнул, будто его окатили холодной водой, а Чжунли улыбнулся так тепло, что колени почти подогнулись. Как же нелепо…

Чжунли помахал приветливо рукой, чуть не задев одного из прохожих (он все еще стоял посреди дороги, ужасно…). Чайльд в ответ дерганно улыбнулся, ощущая весь спектр эмоций от какогочертатуттворитсяяктоягдеэточточжунли до оархонтыэточжунли за четверть секунды. 

- Тс, молодой человек, может, подвинтеся все-таки?! 

Оба вздрогнули и взглянули на старуху, сложенную в две погибели, с донельзя набитой котомкой. Чжунли спешно пропустил ее, а старуха, переваливаясь, как медведь, еще что-то продолжала ворчать. Чайльд тем временем успел более-менее прийти в себя, поэтому быстро подошел и взял Чжунли за руку, чтобы того ненароком не сшибли. Тот покорно следовал за ним, успевая уворачиваться от всех встречных людей. 

Они преодолели доки, пробрались через рынок, и гомон голосов, запах рыбы и прохожих и жар чужой ладони, что ощущался даже сквозь дорогую кожу, выдергивали Чайльда из мешанины мыслей и чувств, что ворочалась в груди и туманила голову. Словно рыба, пробирающаяся сквозь коралловые рифы, он обходил встречных мещан и старался высмотреть хоть какую-то харчевню или закуток, где можно будет перевести дыхание и окончательно осознать реальность. Чжунли за спиной молча следовал за ним и крепко держался за руку - могло показаться, что и вовсе его здесь нет, а чужая ладонь Чайльду лишь мерещилась. Хотелось тут же остановиться и взять чужое лицо в ладони, чтобы увидеть и убедиться, что ему не кажется, что, вот, Чжунли здесь, покинул свой Ли Юэ ради встречи с Чайльдом, вглядеться в эти глаза, чтобы увидеть блеск любви, которая принадлежит только Чайльду - ни на какой камень Бог так не посмотрит, а только на Аякса.

Пришлось прикусить кончик языка, чтобы отрезвить себя от мыслей. 

Отдышаться и прийти в себя он смог в небольшом трактире, в котором обычно располагались моряки и рыбаки. Место это было убого для гостей, из-за чего тут бывало мало народу, чего Чайльду было как-никак важно, поэтому стерпеть такие неудобства не составит труда в первое время. Чжунли сам повел его к ближайшему столику и, отойдя, вернулся с чашкой воды. Очевидно, что он не ожидал такой реакции на свой приезд, потому сидел тихо и беспокойно следил за чужими движениями.

Трактир был практически пуст; старый трактирщик внимательно вел счет, и то и дело доносился легкий стук деревянных костяшек. На другом конце что-то бурно обсуждали четыре мужика, окруженные рыболовной снастью. Из самых глубин заведения доносились легкие напевы незатейливой песенки, и изредка по залу проходил молодой половой. Никому не было дела до двух притаившихся гостей.

- Так, ну… - неловко начал Чайльд, взмахивая рукой. Больше было похоже на судорогу. 

Он перевел взволнованный взгляд на розовую полоску солнечного света на полу, наблюдал, как медленно оседала на грубый дубовый пол пыль.

- Чжунли, я, правда, очень рад тебя видеть, а также очень удивлен, потому что, честно, не ожидал тебя… э, увидеть, - криво улыбнувшись, Чайльд мельком взглянул на Чжунли, переставая контролировать свой язык, - ха-ха, хотя меня изначально беспокоила просьба Ее Величества встретить какого-то “важного гостя”, но я совсем не думал, что это будешь ты, поэтому я так удивлен-

- Аякс, - мягко прервал Чжунли. 

Незаметно полоска света перемещалась от пола к столу; кончики волос мягко переливались, хотя это можно было оправдать отражающимися солнечными лучами - Чайльд поднял глаза, чтобы тут же поймать медовый взгляд напротив. 

- Я тоже очень рад тебя видеть, - продолжил Чжунли. - Я не мог предупредить тебя: письмо бы к тебе шло долго, поэтому я написал Царице, однако не думал, что она решит прикрыть меня. 

- Ага, ха-ха… - не зная, куда деть руки, Чайльд положил их на стол и сжал в замок. Тут же Чжунли аккуратно накрыл их своей.

- Все хорошо, Аякс. Только дыши.

Успокаивающий голос обволакивал тягучей патокой, притупляя неясное волнение. Чайльд рвано вдохнул и опустил голову на свои сложенные руки и теплую ладонь Чжунли, выдыхая. Все звуки смолкли, утонули в бездне - и лишь один голос оставался ясно слышимым.

- Я… я очень скучал, Чжунли, - послышался тихий шепот. 

Чжунли свободной рукой коснулся рыжих волос, зарывшись в них пятерней и пропуская их через пальцы. Ледяные ветра и холодное солнце истязали их, они шелестели и шуршали опавшей листвой под ладонью, завивались очаровательными завитками на концах отросших прядей.

- Я тоже скучал, - также тихо проговорил он, после ощущая мягкое касание чужих губ через кожу перчатки.

❅II❅

Они посидели в трактире еще около получаса: каждый пытался свыкнуться и преодолеть странную неловкость после долгих месяцев редких переписок по письмам. Когда компания рыбаков ушла на второй этаж, половой, нервно вертя тряпицу в руках, подошел к ним, чтобы справиться о желании двух мужчин, но Чайльд махнул рукой и просил лишь разрешения закурить, уже держа наготове портсигар. Слуга неуверенно обернулся и взглянул на занятого бухгалтерией трактирщика, но ушел, стоило блеснуть на грубой столешнице граням монет.

Чжунли все не решался завести разговор, молча и потерянно глядел на горящий кончик пахитосы, на отражающийся огонек в темным-темных глазах Чайльда, на изредка вздрагивающие руки и мозолистые пальцы, между которых медленно перекатывалась пахитоса. Внутри что-то корежилось, нечто разливалось по телу и отяжеляло руки и ноги, и хотелось встать, ухватить, удержать, сжать и сжать, и сжать, чтобы было, чтобы не пропало, чтобы не…

- Аякс, - прозвучало почти как мольба. Только посмотри, лишь разок взгляни. - Поговори со мной. 

Чайльд резко поднял взгляд и уловил то невыговоренное пожалуйста в золоте глаз. И в голове снова: глупо, глупо, как же ты облажался. И он улыбнулся, однако с каждой секундой улыбка меркла под полным сожаления взглядом. Не смотри так.

- О чем ты хочешь поговорить, Чжунли? - он отводит взгляд и топит недокуренную пахитосу в остатках воды в чашке за неимением пепельницы. - Пожалуйста, не смотри так на меня.

- Что случилось? - Чжунли согласно прикрыл глаза и постарался придать своему виду меньше смущающей потерянности. Чайльд смотрит и - глупо, как же глупо - хочет уцепиться за чужую руку, сказать сотню раз “прости” за все уже давно прощенное и еще не выполненное. Но лишь второй раз открывает портсигар. 

Богу ужасно не идет грусть. Особенно по кому-то. Особенно по смертному. Особенно потерявшему почти всех Чжунли.

Он неопределенно пожал плечами:

- Не то, с чем бы невозможно было справиться. В последнее время произошло слишком много всего, к тому же на меня навесили новобранцев с роту, да и много беготни не только по Снежной, но и в другие регионы, где нужно наводить порядки. Скоро, скоро все должно устаканиться, тогда-то я и отосплюсь, ха-ха…

- Это из-за смерти Восьмой Предвестницы? - внезапно спросил Чжунли, внимательно рассматривающий тусклый гжельский узор на чашке - возможно, половой разгадал мирской статус Чжунли, если предложил воду не в какой-то куксе*, - в которой уже разбухла от воды пахитоса.  

Чайльд замолчал. После резко вскинул руку, хватаясь за чужую и сжимая, и бегло огляделся. Трактирщик уже закончил с счетом и теперь хмуро из-за полутьмы читал какую-то книжонку при свете огарка, а половой мелькал лишь изредка. За все время только несколько мещан зашли в трактир, некоторые уже ушли наверх, а остальные сидели на другом конце зала. 

- Ничего не скрыть под небесами, да? - обманчиво весело прошептал Чайльд. - Кто же тебе сказал? Электро Архонт? Или сорока на хвосте принесла?

- Нет, - Чжунли спокойно смотрел на их руки. Рука Чайльда было дернулась, но теперь уже его очередь усилить захват. Он взглянул прямо в темные глаза напротив, и у Чайльда, будь он на ногах, точно подкосились бы ноги. - Меня просто волнует твое состояние. Аякс, я очень надеюсь, что ты и сам это понимаешь, но все же: в случае чего ты всегда можешь рассказать все мне, не держи в себе.

Конечно, он знал, ему и говорить не нужно это: лишь взглянешь раз в янтарно-медовые глаза Чжунли, побудешь с ним и надышишься его спокойной уверенностью - ты уже будешь готов довериться. И если обычных гражданских это не пугало, то такого как Чайльд это должно было побудить бежать, никогда и ни за что больше не пересекаться с ним. Это опасно. Но вместо бега он выбрал капитуляцию, позволил себе не просто остаться, а влюбиться. Да что уж там, Чайльд смог влюбить в себя Бога - хотя сколько в этом правды, он, честно, не хочет знать. Конечно, сомневаться в Чжунли он больше не мог, и пусть тот в самом деле ощутил привязанность к такому временному явлению, как человек - но правильно ли он интерпретировал свои чувства? Только время покажет, а Чайльд так устал бегать, что хочется поверить даже в нечто такое сказочное, как влюбленное божество в убийцу. 

Чайльд тоскливо улыбнулся своим мыслям и взглянул в чужие глаза с благодарностью. Его плечи расслабились, словно с них пропал тот груз, что приходилось тащить все эти дни. Да, пусть время за них все решит, а пока есть возможность, он готов любить и быть любимым. 

- Спасибо. Но и ты пойми, что о таком так опрометчиво говорить нельзя, - прошептал он, оглаживая чужую руку большим пальцем. - Все-таки это вопрос общей безопасности, и только представь, какой переполох эта новость может вызвать в народе, стоит ей просочиться.

Чжунли понимающе кивнул. Он не знал о чужих размышлениях, но заметил перемену в глубине темно-синих глаз и ощутил, что будто невидимая стена между ними наконец обрушилась. 

❅❅❅

Тратить время в захудалом трактире надоело, ведь Чайльд отказывался даже от подачи “лучшего из имеющихся” чая, к тому же не собирался задерживаться в порту еще больше положенного: до столицы по тракту добираться на двойке по меньшей мере полные сутки - это если не гнать лошадей, но даже так потратится время на остановки в заезжие двора. 

Пока Чайльд оглядывал повозку и лошадей и договаривался с возничим, Чжунли безучастно глядел на темное-темное море с пенными волнами, качающими пришвартованные корабли, на отражающееся в воде солнце и на сотни золотых сполох, которые раз за разом топили волны. Постоянно в лицо с примесью морской соли и запаха мокрого дерева дул сильный ветер, обдувая каждый волос, складку на одежде и клеточку тела и наполняя собой. 

Он мог много рассуждать о том, как ему это напоминает Ли Юэ - но это было совсем не так. Соль словно превращалась в мелкие льдинки и с каждым новым потоком ветра колола кожу, а бескрайнее море будто темный омут, что вобрал в себя все краски, и солнечные сполохи на его глади - сотни и тысячи звезд. Это не мягкость и пряность Ли Юэ, это - морозная корка под пушистым слоем снега, готовая проломиться под ногой и поглотить в глубины льда.

Чжунли не покидал Ли Юэ уже более тысячи лет - может, больше. После Войн Архонтов время протекало быстро даже для бессмертного существа. И Чжунли любил Гавань, ее жителей, ее постоянный шум, пестрость и ощущение остроты на кончике носа. 

А еще он любил Аякса. Пламя, что не согреет, а сожжет, и мертвые воды, что не утоляют жажду, а топят. Солнце, чей лик скрывают тучи, янтарь под кирасой камня. Синие-синие глаза, в которых отражается весь мир - будто несуразная стекляшка, совсем не благородный драгоценный камень. А Чжунли любит. 

Как он любит.

И меланхолия Снежной, ее народа, в чьих грудях скрипят шестеренки вместо сердца, запах вечного холода и привкус соли на языка - все это отзывается где-то внутри, резонировало со струнами его души. 

Чжунли смотрел на Чайльда, его солнце, его янтарь, пламя и вода, и внутри будто что-то оживало - неужели сердце? Он разгонит тучи, огранит янтарь, удержит пламя и подчинит воды, лишь чтобы снова увидеть ясную улыбку на чужом лице и услышать чужой смеющийся голос, кликающий его имя. 

И пока его Аякс размышлял о переменчивости чувств и тугом на чувства Архонте, Чжунли осознавал ту сладость в своей груди: это как карамель, что сначала обжигает, но принимает форму, становится твердой и одновременно хрупкой. 

Сколько он слышал о любви, сколько читал, и все равно не ощущал в полной мере того, что было там. Не было той пестрой, обжигающей и чувственной влюбленности, когда глаза будто застилала пелена, и ты слепо следовал кем-то выверенной дороге, пока внезапно не оступался. Влюбленность - это как шаткий мостик, и никто не знает его длины, ведь у кого-то дощечки под ногами ломаются в начале, а у кого-то спустя тысячи таких. 

Но под ногами Чжунли не было навесного мостика, а лишь широкий путь; он ясно видит все ухабы, потому никогда не споткнется. 

Он любил и собирался раствориться в этом чувстве до того, как то растворится в нем. 

Внезапно на его плечи опускается что-то тяжелое и мягкое, и Чжунли оборачивается на Чайльда, неизвестно откуда нашедшего две лисьи накидки. 

- Пойдем, повозка готова. Путь будет очень долгим, - сказал Чайльд, глядя на отражающие солнце медовые глаза, на растрепанные бризом волосы, чьи кончики переливались золотом, на растянутые в мягкой улыбке губы.

Под ногами Чжунли был широкий путь; он держит руку своего любимого человека, потому никогда не споткнется.