Пять лет. Осталось совсем немного и свобода. Была надежда, что он вернётся домой. К жене и дочери. Только этими мыслями Баркер и держался. За столь долгое время ему стало ясно, что бессмысленно пытаться прыгнуть выше головы, ведь всё равно, если кто-то отлынивает, получают в два раза больше все.

Сон был лучшим временем в этом аду. Правда, первое время виделись одни кошмары, но сейчас даже они не появлялись. Только тьма и ничего большего. В одно утро отдых Баркера прервал крик. Его куда-то насильно потащили, при этом подталкивая раскалённым железом. Мостик. Некий эшафот на каторге.

Баркер смерти давно перестал бояться. Он просто ничего не чувствовал. С одной стороны его муки закончатся, с другой он так и не увидит своей семьи, если с ней всё в порядке, что маловероятно, но была надежда, которая разобьётся с ним о волны океана. Подойдя к краю, Бенджамин шагнул, даже больше по своей воле.

Неожиданно для себя, каторжник открыл глаза. Осмотревшись, на вид, да и на ощущение, это была корабельная каюта. Мягкая кровать в небольшой комнатке. Пара деревянных комодов. Это видение. Глупое редкое виденье. Он уснёт и проснётся вновь на каторге. Зарывшись глубже в одеяло и подушки, Бенджамин упал в сети чудесного, как изначально казалось, сна.

Он в своей цирюльне, рядом Люси и его, уже взрослая дочь. Вот он стоит рядом, но с каждым мгновением семья всё дальше и дальше. Кандалы сами появляются и опутывают его. Опрятный и такой привычный костюм разрывается, становясь тюремной одеждой. Вокруг была тьма. Один, скованный, без шанса пошевелиться, он сидел и вслушивался во мрак. Вдали послышались голоса.

— Сэр Энтони, — раздался один из-них. — Мне кажется это бесполезная трата времени. Этот человек, возможно, в предсмертном состоянии. Этот чудак ни разу за три дня глазу не открыл.

— Мы редко к нему заходим, — ответил другой голос, скорее принадлежавший именно Энтони. — Может он просыпался, пока нас не было?

— Бог с тобой, — проворчали ему в ответ. — Делай с ним что хочешь.

— Это сон, — начал бурчать каторжник в подушку, не желая верить что ему, наконец, помогли.

— Сэр? — это обращение явно было к Баркеру. — Как Вы себя чувствуете? — перед каторжником стоял юный человек с слегка волнистыми волосами цвета каштана и лёгким золотым отливом. Так же внимание привлекал тёмно-синее пальто, подстать голубым глазам моряка.

— Не уставшим, — стало ясно, что юноша, стоявший перед Бенджамином, не отстанет.

— Я думаю, Вам следует привести себя в порядок, — произнёс повеса, указав на вещи, которые положили на один из комодов. — А потом уж расскажите кто вы, откуда и как оказались посреди океана.

Баркер ещё минут пять просто сидел на койке, сжав одеяло в кулаках, пытаясь осознать что произошло. Вставать совсем не хотелось. Было желание сидеть и сидеть на этой мягкой кровати, которая кажется облаком по сравнению с мебелью каторги. Но нужно было. Узнать куда направляется столь добрый юноша, которого не смутил дикарь в тюремной одежде. Именно так можно было описать того, кого Баркер увидел в зеркале.

Поседевшие волосы из-за перенапряжение, которые и были в несколько раз длиннее, чем у Энтони, мертвенно-бледная кожа и лицо выбритое кое-как. К сожалению, даже цирюльник с многолетним опытом не способен хорошо ухаживать за лицом, когда под рукой только нож и лужи.

Отрезав лишние волосы и приведя лицо в порядок, Бенджамину всё ещё чего-то не хватало. Цвет. Седой, конечно, выглядел хорошо, но стоило всё же покрасить. Надев то, что ему дали: чёрные штаны в тонкую серую полоску, белая рубашка и жилет, он вышел из каюты на палубу, где к его удаче Энтони и стоял.

— Слушай, — произнёс он, слегка коснувшись плеча юноши, чем немного напугал его.

— Сэр, Вы выглядите намного лучше!

— Энтони, да? — на заданный вопрос мужчина получил положительный кивок. — У тебя случаем не найдётся хны и индиго?

Это заставило Энтони задуматься, но уже через несколько минут он стоял перед Баркером с тем, что нужно. Поблагодарив юнца, Бенджамин, перед этим набрав воды, вернулся в свою каюту. Пока волосы впитывали краску, на что было полчаса, каторжник начал думать над новым именем. Он не мог вернуться в Лондон под своим настоящим. Вспомнив, одну старую историю в голову пришло «Суини». Насчёт фамилии вспомнилось то единственное, чему его научил отец, который ненавидел своего сына: немецкий. А точнее слово «смерть». Der Tod. Суини Тодд. Звучало довольно хорошо.

Смыв краску с волос, на лице мужчины появилось раздражение. Одна прядь осталась седой. Закрашивать было не охота, поэтому в трюм он пошёл как есть. Сев за стол, на котором стояла еда. Тодд нервно сглотнул. Он привык к ужасной еде, что ему давали на каторге, из-за этого даже не верилось в то, что всё стоящее на столе, можно брать.

— Сэр? — спросил Энтони, дожевав кусок мяса. — Всё хорошо?

— Д-да, — пробормотал Суини. Проигнорировав мясо, он наложил немного салата. Листья выглядели пожухлыми, но всяко лучше каторжной дряни. Спокойно съев его, ведь если опустошить тарелку быстро может и стошнить, так как, по словам моряка, он не знает, сколько каторжник болтался по волнам, а потом ещё и проспал около трёх дней. Попросту могло стошнить.

— Сэр, вы можете взять не только салат, — обеспокоено произнёс моряк, буквально пихая тарелку с мясом под нос мужчины.

— Тодд, — непринуждённо произнёс он. — Суини Тодд. Достаточно «сэров». И мясо я не буду. Желудок не в том состоянии чтобы тяжёлую пищу есть.

— Я думаю, вы уже поняли, что меня зовут Энтони, — поддержал разговор юноша. — А полное имя — Энтони Хоуп. И так, имя Ваше мне известно, но кто вы и откуда?

— Я из Лондона, — начал отвечать на вопросы Суини. — Попал на каторгу ни за что. Да и говорить об этом особо не хочется.

— Хорошо, — спокойно сказал Хоуп. — Если захотите, расскажете как-нибудь потом. А так, Вам очень повезло. Я как раз направляюсь в Лондон. Правда, идти нам ещё около сорока дней.

— Всего лишь? — усмехнулся кареглазый. — После пятнадцатилетней каторги это просто ничто.

После этих слов Суини встал и пошёл осматривать корабль. Немного кают, свою он хорошо запомнил, просто из-за того что она была с краю. В трюме было много книг, за ними своё время Тодд и коротал. Иногда помогал на корабле что-то делать, но обычно это были простые поручение.

Как Тодд и ожидал сорок дней прошли очень быстро. Ранним утром Энтони разбудил его, со словами, что они вот-вот будут в порту Лондона. Мужчина кивнул в знак того, что уже встаёт. Сменив ночную рубашку на привычную одежду, к которой добавился ещё и чёрный плащ. Накинув на плечо сумку, он вышел на палубу.

Над Лондоном лежал туман, но уже виделся порт. Суини помнил его. Помнил тот ужас, когда его только усадили на корабль пятнадцать лет назад. Из раздумий и воспоминаний выбил голос Энтони.

— Смотря на все те места, где я был, Лондон довольно необычен, сэр, — произнёс Энтони, смотря на столицу Англии.

— Необычно гнилое место, — отрезал Тодд. — Ты пока молод, и судьба добра к тебе, но ты узнаешь все пороки этого мира в своё время. Люди здесь — полны дерьма, они грешны и ужасны.

Корабль уже подошёл к пристани и Суини сошёл с него, не слишком быстро, словно не веря, что через столько лет, он вновь будет стоять на этой земле.

— Всё хорошо, мистер Тодд? — задал вопрос Хоуп, беспокоясь о состоянии нового знакомого.

— Не суди строго, Энтони, — проговорил Суини, — На душе не спокойно. На улицах, до боли мне знакомых, куда не взглянешь — тени.

— Тени?

— Призраки. В Лондоне давно жил цирюльник и его красавица жена. Брадобрей был глуп и наивен, смыслом жизни которого была семья. Но был другой, кому понравилась жена цирюльника. Лицо закона, способное показать свои когти. Судья заточил цирюльника на двадцать лет вдали от семьи. Оставалось только ждать.

— И что же случилось с его женой?

— Давно это было,— ответил на вопрос моряка Тодд. — Возможно, никто правды и не знает. Хочу сказать спасибо. Если бы не твой зоркий взор, меня бы до сих пор носило по волнам.

— Мы ещё встретимся?

— Если хочешь, приходи. В цирюльню на Флит-Стрит.

— Тогда до встречи, друг мой, — Хоуп протянул руку на прощание, но цирюльник проигнорировал это действие.

Ему не терпелось увидеть Люси, Джоанну. Резко надежда на то, что всё обошлось, на то, что всё хорошо вернулась. С каждым шагом походка становилась быстрее. Не видя, что впереди он просто шёл.

Вдруг кто-то в него врезался. Девчонка. Ей не больше двадцать, а может и намного меньше. Круглолицая с карими глазами. Светлые волосы не аккуратно обрезаные по плечи. Платье на ней было старое и знакомое. Словно давно он видел в нём кого-то.

— Сэр! — воскликнула она. — Простите, пожалуйста! — таким же звонким голосом извинилась незнакомка и убежала. Но в душе каторжника что-то переменилось. Словно эта девочка была кем-то очень близким для него.

— Не обращайте внимания, — раздался голос. — Она редко видит что-либо дальше своего носа. То ли родная дочь, то ли просто падчерица Нелли Ловетт с Флит-Стрит.

Нахмурившись и вновь погрузившись в размышления, Тодд пошёл дальше. Нелли он помнил, но жила она явно не на его улице. И эти слова. Чем ближе он подходил к дому, тем мрачнее были мысли.

— Дрянная девчонка! — раздался хриплый голос. — Так же как и твоя мамаша, ни на что не годишься. Если ты живёшь в бедности, это не означает, что ты имеешь право воровать еду!

— Сэр, я купила это на другом прилавке, — это была та же девочка. Тодд обернулся на голоса. Да, так и оказалось.

— Прощу прощение, — произнёс Суини, встряв в конфликт. Он увидел, что незнакомка узнала его. — Что произошло?

— Она украла у меня специи!

— Я купила их на другом прилавке!

— Может сходить к тому прилавку, где по её словам были куплены специи, — начал разговор Тодд, — и узнать у продавца там?

Стоило сказать эти слова, как человек успокоился и буркнул что-то похожее на: «подавитесь этими специями». Чувствуя победу, Суини вновь собирался пойти к сто восемьдесят шестой Флит-Стрит, но девочка схватила его за руку и начала говорить:

— Сэр, спасибо Вам большое! — тараторила она. — Вы обязаны зайти в булочную моей матери! Идёмте! — она потащила его в совершенно другую сторону.

— Отравить своего спасителя решила. Хорошая благодарность, слов нет, — съязвил продавец, которого блондинка смирила суровым взглядом.

— Мне жаль, — произнёс Тодд, когда они прилично отошли от того места. — Но мне нужно домой. Я очень долго не видел свою семью.

— Сейчас довольно раннее утро, — отмазалась девчонка. — Они, наверное, ещё спят. Отзавтракаете у нас и пойдёте. — Суини не смог найти аргумента на то чтобы уйти и смиренно пошёл дальше.

— Как тебя зовут хоть? — томно произнёс каторжник.

— Анни. Это не полное имя, но мама просит не говорить его незнакомцам.

— Мать, о которой ты вечно говоришь... Она тебе родная? Не бойся, я в Лондоне пятнадцать лет не был. Сдавать тебя никуда не пойду.

— Ну, если так... Не родная. С моими родителями плохое приключилось. Настоящая мама... — тут она запнулась, — ... Мертва, а отец только через пять лет вернётся, да и то не факт. А Вас как звать? И что с вами приключилось, что вы так долго тут не были? Раз у нас такой диалог завязался.

— Суини Тодд. На каторге я был...

— А в каком Вас отправили?

— В тысяче восемьсот тридцать первом. По счастливой случайности удалось выйти на пять лет раньше. Ты не бойся. Обвинение ложное было.

— Возможно, Вы были на одном корабле с моим отцом. Его тоже в тридцатом первом сослали. И так же по ложному обвинению. — Вдруг Анни резко остановилась. — Я могу взять с Вас слово, что о том, что я сейчас скажу, не узнает никто? Даже, Нелли. Хотя имя Вам о малом скажет. — На это Суини кивнул головой в знак согласия. — Моего  отца звали Бенджамин Баркер.

Тодд резко остановился. Она это произнесла так быстро и тихо, что складывалось впечатление, что это вовсе не то имя. Ему послышалось, показалось.

— Мистер Тодд, — спросила она, — все хорошо? — На что она так же получила положительный кивок.

В голове всё сложилось. Анни падчерица Нелли Ловетт, его старой знакомой. Её отца звали Бенджамин Баркер, а родная мать мертва. Рука на ремне невольно сжалась. Люси. Его Люси. Её больше нет. Это явно проделки того чёртового судьи.

— Как зовут судью сейчас? — спросил Суини, разрушив тишину.

— Имени не помню, но фамилия Терпин, — с раздражением произнесла Анни. — Мне кажется он давно понял что Ловетт, я не дочь. Ещё он достаёт, как я ему на глаза попадаюсь без Нелли, так сразу только на меня и смотрит. Это нервирует. Мы пришли! — воскликнула она, резко переменившись в настроении. — Мам, я привела клиента, — произнесла она, затолкнув Тодда в булочную. — Он мне помог, ну это я так. А так я пойду, я ещё не все купила что надо, но вот специи.

— Сильно разговорами доставала? — с доброй усмешкой спросила булочница. — Вы уж извините её за такой характер, Клиентов веками нет, да видите, что условия просто ужасны, — продолжала говорить она, при этом сбрасывая тараканов со стола. — Выживаем, как можем.

Взяв в руку тарелку, Ловетт положила на неё пирожок и поставила на стол перед Тоддом. Было не ясно, то ли он покрыт плесенью, то ли тесто такое ужасное. Из уважение к булочнице, да и в сравнение опять шла каторжная еда, Суини всё же откусил немного. Вкус был настолько ужасен что, проглотить было не возможно, поэтому только и осталось что выплюнуть.

— Просто отвратительно, да ведь? — спросила женщина, будто обсуждая себя. — Вот выпей, — перед носом каторжника поставили стакан эля. — Пирожков хуже этих в Лондоне не найти. У миссис Муни дела идут хорошо, но что удивительно хозяева своих кошек не могут найти.

Хотелось задать вопрос о комнате наверху, да перебивать Нелли не было желания. Эль, был не приятнее стряпни, что делала женщина.

— Тяжело сейчас, сэр, — печально вздохнув, произнесла Ловетт. — Дорогой, этот привкус элем не смоешь. Идём, плесну тебе доброго джина.

Не этого ожидал Суини вернувшись, домой. Но идти не куда, может Нелли и позволит ему пожить здесь, а может и вовсе признает в нём Баркера, да он сможет остаться тут на совсем. Ничего не оставалось, кроме как пойти следом за старой знакомой, да посмотреть, что стало с его домом.

— Правда уютно? — вновь начала разговор Нелли. — И обои достались за дёшево. Часовня сгорела, а их по краям только и опалило, — попутно со словами она вручила Тодду рюмку обещанного джина. — Садись, погрейся немного.

— Там вроде комната наверху. Почему не сдаёшь, коли так тяжко? — поинтересовался парикмахер.

— Сдала бы, — с разочарованием в голосе ответила Ловетт. — Да кто возьмёт? Все думают там не чисто.

— Не чисто?

— Да. Оно и понятно. Давно случилась история. Принеприятная. Один цирюльник со своей женой жил здесь. Баркером его звали. Бенджамином Баркером.

— В чём его грех был?

— В глупости. Жена его судье приглянулась. Бедняжка. Каждый день он, как Баркера сослали, цветы приносил, да не выходила она. Но один раз всё же вышла. Бидл сказал, что судья может рассмотреть возможность возвращения Баркера, но в доме был маскарад... — чем больше Ловетт рассказывала, тем больнее становилось. Внутри Суини всё будто сжималось от того ужаса, который пережила его Люси.

— Она... — тихо пробормотал каторжник. — Она действительно мертва? — тихо спросил цирюльник.

Этот вопрос поставил Нелли в ступор, и она начала всматриваться в лицо Тодда.

— Бенджамин? — тихо спросила она. — Это ты?

— Как она умерла? Что или кто её убил?

— Отравилась мышьяком с аптеки, что на углу. Ну а насчёт Анни. Я думаю, ты понял, Баркер. Ты уж прости, что за свою выдаю, иначе судья прибрал к своим рукам.

— Забудь это имя, — приговорил мужчина. — Отныне я Тодд. Суини Тодд. И я отомщу судье за все страдания, что он сотворил.