Что-то внутри дергалось и сжималось. Возможно, это было сердце. Метафорическое сердце, которое и радуется вместо головы, и болит без всяких КРФ.

Позади оставалось большое и тяжелое, угрюмая неприятная шкура, из которой то ли выскользнулось, то ли вытряхнули. То, что выпало наружу, скользкое влагой новообразованной кожи из-под сорванного ожогового струпа, сжималось в форму, собиралось на стуле.

Впереди предстоял шанс. Если в этой новой стене окажется отверстие, нужно будет в него броситься, просочиться, не важно, как много шкуры придется ободрать и оставить по другую сторону.

***

Грудь урывками приподнимается и тут же тяжело вжимается, никогда не позволяя легким наполниться до конца. Зрачки - почти во всю радужку, несмотря на слепящее освещение. Глаза ошалевшего от ужаса животного. Нет, человека. Которого сжигает изнутри адреналин.

Холодного пота нет, слез - тоже; дегидратация.

Пальцы на руках и ногах ледяные, почти не гнущиеся, почти как у трупа. Пережатые сосуды, сведенные ужасом мышцы, подергивающие самыми кончиками пальцев.

Так выглядит смертельная паника человека, оказавшегося прижатым к подозрительно стоматологическому креслу в незнакомом месте, в котрое он не направлялся добровольно.

Голова зажата, спинка откинута вместе с корпусом, обзор катастрофически узок.

Он терпит, позволяет прокладывать сантиметровую ленку от уголка глаза до уголка рта, от уха до кончика подбородка. Ждет, когда можно будет начать умолять.

Пока рот зажат железкой, пока не получится.

- Да, красивое, правильное. - Безразлично роняет кто-то в стороне и шелестит бумагой. Пишет.

Замеряют длину рук, шеи, обхват груди; длину бедра и обхват таза. Запястья, пальцы, челюсть, от мочки до мочки. Руки в латексных перчатках возникают и исчезают, как мелкие птицы.

Потом лента пропадает. Вместо нее в поле зрения возникает что-то другое. Что-то необычное странное, но заставляющее изнутри сдавиться. Тонкая деревянная палочка, оканчивающая уплощенным стальным лезвием. Оно качается над самым носом, как стервятник, раздумывающий над лучшим куском неожиданно доставшейся падали. Ему некуда спешить.

Наводится на глаз.

Но уходит мимо, уводя за собой отчаянно-широкие зрачки. Покидает поле зрения, не совершив ничего, не укусив, не клюнув. Взгляд возвращается наверх, тело судорожно шлет отчеты о своем состоянии. Каждое движение воздуха, каждая крошка пыли рапартуются, переполняя головной процессор избыточной информацией. Ничего. Не режут.

И снова лезвие возникает. На этот раз слева. Потом справа. Опять справа. Сверху. Снизу. Слева. Лево. Верх. Верх. Низ. Право. Низ.

- Ну и слава богу. Не слишком широкий угол. - Бумага. Ручка. Запись. - Выдохни, не втыкаю. Пока не заслужил...

Наконец, человеческая фигура появляется в поле зрения. Он рассматривает ее против света, стремясь уловить любые признаки настроения и состояния. Ему везет, свет не делает картинку силуэтом, он может позволить себе созерцание. Полезное умение.

Но тело на фоне слепяще-белого света плотно закрыто, на лице маска, глаза с устало-пролегшими морщинками человека, которому приходится часто щуриться, выражают интерес только к шпилю выглядывающей из-за пальцев иглы.

Он что-то отмеряет, вычисляет в уме... Игла толстая, не понять, насколько длинная.

И еще у него странная плоская вилка с одним широким разрезом по центру, расходящимся латинской "v".

- Жить будешь, окей? Слышал меня? Так что спокойно. - Голос молодой, не подходик к морщинкам у глаз. Может, не курит. Может, не прикассется к алкоголю. Но явно подуставший, это голос того, кто мечтает об окончании рабочего дня. Рука крутит что-то слева от поля зрения. Железка, держащая рот, разъезжается, разжимая челюсти пошире. - Спокойно. Убери язык. Тебе понравится.

Инструкция излишня - металлическая вилка твердо входит под язык. Рука, держащая металл, похожа на тиски - инструмент не дергает, он встает, как влитой, упирается в основание, плавно и верно поднимает язык наверх, оголяя мягкую слизистую. Игла ледяным жалом пронзает мясо, входит прямо туда, в подъязычную вену, резиновым штативом обнимает нижний ряд зубов и подбородок ощущает тонкий шланг, бегущий от иглы вниз, куда-то к невидимому источнику того, что сейчас начнет поступать в тело. Сначала это больно, а потом...

- Господь, вы только гляньте на это... - Длинный, твердый, как камень, палец цепляет не противящуюся верхнюю губу, оттягивая выше, открывая стальную пластину, вбитую вплошняком на верхний ряд зубов. Болезненный кусок говна на память о прошлом месте пребывания. - Пиздец... - Кажется, рабочий день перестал быть тусклым. Палец движется вглубь, нашаривает небрежно забитые крепления, чуть покачивает, насколько позволял оставшийся от тупых ударов зазор на штанге. Это чувствительно, приходится подать болезненный звук. И человек реагирует - останавливается. Добрый знак... Очень добрый.

Склоняется, щурясь, прокладывая морщины вокруг глаз еще четче; убирает вилку, заменяя маленьким фонариком из нагрудного кармана, светит, смотрит.

Язык не шевелится, позволяя. Противоречивое чувство раздирает изнутри: если этот, в белом халате, расцепит крепления, это будет означать освободждение от бесконечной тупой боли. С другой стороны... может, лучше бы сейчас это не снимать. Не сейчас и не здесь.

- Не слабо тебе в челюсть скобу вбили... Страдаешь, должно быть, да? Ммм... Нет, сейчас я тебе это не сниму. Терпи. - Палец проходит по краю пластины, ловя перепады расстояния до челюсти: от щели в миллиметр до врезаний в костную ткань. - Н-да. Это надо сфоткать, блин. - Фонарик выключается, исчезая в кармене халата. - Ну, что скажу, переустановим. Ты, видимо, будешь первым, кто порадуется правильной установке... Наверное, даже не представляешь, насколько лучше эта штука может ощущаться в пасти.

И он снова берется за основание иглы. Та почти даже не дрогнула под прикосновением, издала короткий шипящий звук сдвигающегося клапана, пропуская что-то в вену и...

И человек не соврал. Это было хорошо.