На следующий день пленник уже ничего не говорил вошедшим; он, казалось, провалился в какой-то лихорадочный сон, свернувшись в своем углу под одеялом лицом в холодный бетон. Мальчишка сидел, скорбно сгорбившись над своим взрослым, пожертвовав своей единственной теплой вещью. Он лишь едва различимо сжался от звука приближающихся шагов. Не слишком заметно, на самом деле.

Марк заметил. И он бы никогда не сказал, что испытал какое-то удовольствие от зрелища сжимающегося при его приближении ребенка.

На еду мальчишка не отреагировал, упрямо прикладывая тонкие листки ладоней куда-то к плечу закрывшегося в кокон юноши.

"Ему плохо", - так подумал Марк, прежде чем закрыть за собой дверь.

"Может, он помрет в самом деле, как и сказал", - так подумал Марк, с тоской ссыпая крупу в кастрюлю.

"Чудовищно сидеть в темной каменной клетке с мыслью о том, что твоя нога отваливается и оставляет тебя инвалидом, чтобы ты не смог убежать, даже если представится возможность", - так подумал Марк, ставя воду кипятиться.

- Если будешь так часто занимать этим свой мозг, скоро сам сляжешь, - советовал другой новый человек в доме. - Не наше дело разбираться, что там правда и где. Мы знали, за что нам дают эти деньги.

"Приносить свиную голову каждое утро свежую, не остывшую, остатки предыдущей забирать и сбрасывать в выгребную яму на заднем дворе. Ребенку три раза в день приносить порцию еды: крупа, овощи, мясо; и один раз в день - бутылку питьевой воды. От взрослого не прячьте, он сам не тронет то, что не положено. Не снимать ошейник, не "выгуливать", не слушать нытье, не вступать в душеспасительные беседы; вообще не приближаться на длину цепи и перманентно держать в уме, что это совершенно одичавшая тварь с куском говна вместо души и простым желанием бежать вместо мыслительного процесса. Не спускайте друг с друга глаз".

Как минимум, одно противоречие с реальным положением вещей Марк здесь уже улавливал: между "одичавшей тварью" и ребенком существовала эмоциональная связь. А значит, в этой голове что-то происходило.

Вечером того же дня пленник, кажется, пришел в себя. Он просил аспирин. Марк не ответил и просто молча оставил еду для мальчика. Ибо сказано в Писании: Не слушать нытье.

На утро было сложно понять что-то о состоянии юноши, кроме того, что он еще жив: грудная клетка надувалась и сдувалась в судорожном и редком ритме с видимым усилием. Глаза он не открыл.

А к вечеру, кажется, опять стало получше: они застали его уже в сидящем положении, привалившимся к стене. Свиной череп валялся, обглоданный, в стороне.

- Не будет лекарств - я просто сдохну, - пленник выложил слова ровно и спокойно, словно предлагая к обозрению. - Я думаю, в ваших указаниях нет отдельного пункта о том, что мне нельзя принести одну ебучую таблетку парацетомола.

И это было правдой, им не запрещали приносить лекарства. Но там было другое.

- Зато там было о том, что нужно игнорировать нытье, - бессердечно сбросил с себя, как пыль, слова второй незнакомый человек. Марк промолчал.

Следующей ночью Марку не спалось. Он не видел никогда, как сырость и плохое питание в действительности забирают жизнь. Вот так: низким иммунитетом и болезнью, с которой уже нет сил справиться.

Оставалось совсем немного, Марк принимался считать часы оставшихся двух дней до возвращения хозяев дома. А еще неизбежно думал о том, что, вполне вероятно, на самом-то деле он и есть единственный шанс для несчастного существа внизу получить... что-то. Какое-то лекарство, которое может облегчить состояние. Или продлить агонию. И он ненавидел эту долю ответственности. Он брал деньги не за нее.

Когда неразличимый напев коснулся края уха, мозг ухватился за него почти с благодарностью. Медленно, как будто боясь спугнуть робкие звуки, он спустился в подвал и замер у тяжелой двери.

"... Да не поймал он того оленя,

А изловил он хворого змея.

Бодрит коня, вынимает саблю,

Вынимает саблю, чтоб изничтожить,

Чтоб изничтожить хворого змея.

И говорит ему змей хворый:

"Остерегись, Мирчо-Охотник,

Коня не шпорь, не вытаскивай саблю,

Ведь я же не проклятая ламя.

Я хворый змей, воевода Мирчо,

Нас в этом месте трое братьев:

Один охраняет ваше селение,

Другой охраняет Костурское поле,

Я же хранитель Пиринской вершины.

Замешкались мы на ровном поле,

И мелкий заморосил дождик,

Темная мгла на поле упала,

И я не видал, как меня прибили.

Здесь остался лежать я хворым"""Мирчо-Воевода, два змея и ламя" Южнославянская песня

- Спи. - И сквозь дверь ощутилось, как эти три звука мягким дыханием покинули губы, устремившись куда-то в область сонной макушки провалившегося в сон мальчика.

Так нельзя.

Марк ощутил неприятный укол в сердце. Нет, нельзя. Ему никто не сказал, что он баюкает по ночам ребенка. Ему никто не говорил, что он знает песни. Никто ни разу не упомянул, что мальчик будет укрывать его своим одеялом, пытаясь позаботиться в ответ.

На утро Марк поделился всем, что слышал.

***

- И, в общем, эта их представитель вчера подняла вопрос на ассамблее Северного Союза. - Дорога назад не радовала никого, но при этом воспринималась с каким-то смутным облегчением. В последний раз на черт знает сколько времени вперед они наслаждались кофе на вынос. Дальше только примитивная полу-полевая кухня. Блядство. - Они считают, короче, что пора бы признать проблему, - продолжал Стоут подчеркнуто отвлеченно, провожая взглядом проносящиеся по обочине деревья.

- Да нихрена ж себе, спасибо.

- Да, только их беспокоит вопрос скорее активность "Горита" и всех подобных, а не то, что ты думаешь.

- Ах, ну конечо. И что они будут делать? Убедительно попросят всех отпустить гулять?

- Ну... Она говорила, мол, нужно высекать торговлю. Это все, что я понял.

- Ну, молодца, хули, - дернул плечами Кайт. - И чего они планируют этим добиться?

Если возможно неопределенно хлебнуть кофе, то это прекрасно описывает то, что совершил Стоут, перебирая в памяти весь набор размытых фраз, которые он услышал в новостях.

- Кажется, ветер дует туда, - медленно начал он, наконец, - что они там все потихоньку приходят к выводу, будто надо признать, что торговля существует и это пиздец, с этим пора что-то решать.

- Молодцы. Над верной проблемой работают. Сразу видно - профессионалы, - презрительно бросил Кайт.

- Ну, кто-то заикнулся про какие-то субсидии при условии отсутствия продажи, но я не думаю, что субсидия эта сможет покрыть расходы на мои сигареты.

- Да ебал я в рот. Пусть выделяют субсидии, пока они покрывают расход дроби в стволе, я, может, и был бы этим доволен. Но есть у меня чувство, что вместо субсидий они выберут налог на торговлю. А есть это так, то желаю им жрать говно до конца дней.

Стоут помолчал вместо ответа.

- А вот ты никогда не думал о том, что с ними происходит потом, после продажи?

- В смысле, что? По обстоятельствам, смотря, куда попали.

- А потом?

- Что потом? Потом помирают через год-месяц. Кому как повезет.

- Они дорогие, Кайт... Знаешь, пока я работал в "муравейнике", я успел многое уяснить; например то, что расходников на одного там тьма. И это все встает в добавочную стоимость.

- И что?

- Ты думаешь, за такую цену они просто умирают?

- Не понял.

- Я хочу сказать, что с трудом представляю себе, чтобы такие деньги тратились на что-то одноразовое. Я вот думаю... возможно, после продажи они вовсе и не "умирают через год-месяц"... Возможно, большая часть из того, что продали, все еще жива... Ну, насколько это слово применимо к их состоянию.

Кайт впервые отвлекся от дороги, чтобы посмотреть в лицо собеседнику; и в его взгляде был ужас от самой мысли.

***

Завтра был последний день. Последний - и все. Домой.

Спать не получалось. По правде, никто из них особо и не собирался. Не сговариваясь, никто из них так и не ушел с кухни до самой ночи.

Весь день пленник лежал, едва ли подавая признаки жизни, под одеялом. Мальчик не поднимался с колен, пугливо горбясь над объектом привязанности. Он так ни разу и не сделал попытку выйти на контакт с незнакомцами. И Марк думал о том, что, вполне вероятно, что если бы все те же просьбы были озвучены этим мальчишкой, ему пришлось бы сломаться.

Оба молча тянули чай, потом кофе, потом горячее молоко; вместе и вразнобой. Пока, наконец, с нижнего яруса не донеслось мелодичное, неразборчивое мурлыканье.

И как по команде, они двинулись по направлению к источнику.

"...Тогда спустился Мирчо-охотник,

И отвел он хворого змея,

И отвел его в чащу лесную,

В голый лес, что звался Дабича,

Там была пастушья хибара,

Стадо паслось по зеленому лесу,

Там его Мирчо-охотник оставил,

Там ему дал молока парного,

Там отпаивал три недели...""Мирчо-Воевода, два змея и ламя" Южнославянская песня

***

В целом, в возвращении были и свои плюсы. Ну, не то, чтобы плюсы, он бонусы.

Сейчас, на свежую голову, Кайту было уже странно понять, почему они видели проблему в том, чтобы оттащить из подвала ребенка. На деле, разделить их не должно быть большой прроблемой. Да, это будет неприятный момент, но сладить с ним проще, чем затягивать ситуацию и позволять сученку оставаться в таком протекционистском состоянии, что и подойти нельзя.

Подходить к нему все равно придется. А кроме того - хочется.

Кайт сейчас возвращался не просто к мрачному подвалу посреди леса, он возвращался к замечательно растягивающейся под член дырке. Узкой, но не до боли тугой. Такой, что и тянуть под себя не обязательно, она сама как будто гостеприимно обволакивала член, независимо от того, что думает себе ее хозяин. Хотя постойте. Как будто эта блядь полудохлая является хозяйкой своей задней дырки. Нет... Теперь у этой задницы хозяин тот, кто знает, где лежит ключ от стального ошейника, и подает жрачку. Так что, может, как раз дырка-то и знала теперь, кому служить.

Если опечатать зубы да вставить экспандер... Да, идея воспользоваться еще и передним входом определенно звала за собой. Было в этом что-то... что-то с нового уровня унижения. В обычной жизни Кайт предпочитал иметь дело с женщинами, но конкретно вот этого сученка он готов был драть просто из принципа. И чем грязнее и унизительнее, тем оно и лучше. Видеть, как тварь беспомощно подставляется и предпочитает расслабиться, чтобы не иметь больших проблем... бесценно.

Голодный сученыш будет заглатывать и глотать, разводить ноги и раскрывать себя руками. Ему нечего возражать на нож у спины. Он не хочет, чтобы лезвие вошло, как в масло, между его позвонков, прерывая их сообщение. Он надеется, что дальше, кто знает, может стать лучше. В планах Кайта этого "лучше" не было. Отнюдь. Не заслужил.

Как приятный бонус после хорошего секса, его, отъебанного можно поставить на колени и предложить умолять отпустить. Его можно заставить плакать и унижаться. Звериное безнадежное молчание не приносит такого удовольствия, как раздавленная и размазанная самость. Кайт хотел видеть полную диссоциацию, дезинтеграцию всей личностной структуры, если она еще там сохранялась. А если нет - то видеть доказательства ее отсутствия.

Сексуальное насилие - отличный способ осуществления такого желания.

***

- Если хочешь, ты можешь сегодня не спускаться. Я все сам отнесу, - с какой-то затаенной надеждой предложил Марк. Это было кстати - кажется, услышанное ночью возымело свой эффект и надломило какую-то чутко оберегаемую скорлупку внутри товарища.

Предложение было похоже на сделку. На предложение молчаливого содействия. Этого не нужно было произносить, это было очевидно.

- Давай, - простой и очень серьезный ответ.

- Аптечка в синей сумке?

- Кажется, да.

***

Когда Кайт вошел на кухню, он увидел там лишь одного человека, стеклянным взглядом ласкающего экран планшета.

- Ну что, как у вас тут? Не помер?

Человек на кухне как-то отстраненно пожал плечами:

- Не помер. Мы все делали по инструкции. Но все-таки стоило бы оставить какие-то варианты на случай, если что-то с ним пойдет не так.

Кайт вскинул брови, проходя вглубь помещения, чтобы залить воду в чайник.

- Ну, про ногу помню. Как я понял, ничего страшного, дотянул.

- Дотянул...

- А где этот... Господи... Товарищ твой где?

- Внизу, еду пошел относить, - безразлично и пусто, как будто бы это не имело никакого значения. Но оно имело.

- Не понял. - Плечи мужчины закостелени под легкой цивильной ветровкой. - Я же пять раз сказал: как утята, друг за другом чтоб ходили и смотрели. Чтоб второй всегда успел дать по лбу.

- Да какая разница, он умирает.

- Он сам так сказал?

- Ходить не может, ползает из угла в угол. - Было очень не похоже по тону, чтобы напряжение Кайта разделили хоть в какой-то мере. - Последние два дня даже и не ползает, только спит. Даже дышит уже хуево и насилу.

- Дышит насилу, значит? И как давно твой товарищ внизу?

- Только что спустился, - не моргнув глазом, соврал парень.

- Правда? Стоут! Стоут, блядь! - Кайт в два прыжка выскочил на улицу. - Бросай все к чертовой матери! У нас тут Добрый Самаритянин случился, бегом сюда дробовик!

***

Марк впервые спустился в это место в одиночку. Так оно казалось еще страшнее, еще тяжелее. Давило все: потолок, стены, даже пол. Сам воздух словно густел и сдавливал легкие изнутри. Он карабкался через ноздри, полз невнятной слизью через трахею.

Неверной поступью Марк сошел в заштрихованную резким электрическим светом камеру. Один. За спиной в этот раз была лишь пустота. Зато в руках кое-что, чего раньше не было: таблетки. Суммарно хватит, наверное, на смертельную дозу. Если все правда, ее будет достаточно.

Дилемма состояла лишь в том, давать ли ее такую. Можно ведь было честно просто дать пару таблеток, чтобы приглушить симптомы. Стоило ли убивать? А что ребенок? Можно отдать все таблетки, но не скармливать разом. Предупредить. Пусть сам решает, что делать: оставлять мальчишку совсем одного здесь в камере с холодным трупом, или попытаться поддерживать свое состояние еще какое-то время.

Наверное, стоило дать выбор.

- Пожалуйста, отпусти, - тихо и надрывно. Отчаянно. - Пожалуйста. Я все сделаю. Ты не пожалеешь о своем милосердии. Отпусти. Я выживу, если отпустишь. Только дай мне отсюда убраться.