Он просыпается с резким вздохом и не может отличить кошмар от реальности. Не знает, вспоминает ли он, произойдет ли это, или уже происходит. Он карабкается из постели, запутанный в простынях, и падает на колени, вырываясь из них как можно скорее. Он толкает дверь нараспашку, и это просто удача, что она не стучит о стену, потому что он не может думать; Нил все равно не такая уж угроза, когда есть Он. Он ковыляет на кухню на ногах, которые еле его выдержат, хватает нож с разделочной доски, разворачивается назад откуда пришел так быстро, что его стопы скользят по полу.

Бытрее- Ему нужно- Раньше-

Он толкает следующую дверь нараспашку. Он снова бездумно удачлив, потому что на другой ее стороне ряд крючков с кучей толстовок на каждом, и стук двери заглушен.

Это все равно будит жильца комнаты.

Оранжевый свет уличного фонаря крадется сквозь створки штор и отбрасывает полоски вдоль кровати. Этого достаточно для него, чтобы увидеть ее, и достаточно для нее, чтобы увидеть его.

— Билли… — говорит она с опаской, присаживаясь, затуманенность сна быстро рассеивается и затем исчезает, когда он ковыляет в ее сторону. — Билли!

Она кричит шепотом его имя, потому что никто по-настоящему не кричит в этом доме, когда в нем Нил, кроме самого Нила — даже Максин — и это хорошо, потому что ему нужно, чтобы она не- не… Кровать едва в трех шагах, и он спотыкается к ней, и он отчаянно пытается притянуть тело, которое едва может контролировать, к ней, пытается оказаться на расстоянии прикосновения.

— Макс, Макс, Макс, — он ползет к ней по матрасу. — Макс.

Он осознает, отдаленно, что она в ужасе. Что ее глаза расширены, что она трясется, что она карабкается прочь от него, вскидывая ноги и сминая простыни.

И это… хорошо. Она должна быть в ужасе.

— Макс, — говорит он снова, и она вдавливается в угол, крошечная. Он теснится над ней, хватает за запястье — слишком сильно, всегда слишком сильно — и заставляет ее сжать хватку вокруг ручки ножа. — Ты убьешь меня, ведь так? — Она застывает.

— Ты убьешь меня, — продолжает он в отчаянии, сглатывая, умоляя. — Так ведь, Макс, если- если я сделаю что-нибудь, ты меня убьешь?

Она смотрит на него все еще широко распахнутыми глазами, держа нож, который он протиснул ей в руку.

— Макс, — говорит он снова, сжимая в кулаки по бокам ее пижамной футболки и склоняя голову. — Пожалуйста, пожалуйста, ты должна, я- я не могу-

Его голос сдает и он давится воздухом, переполненный воспоминаниями, и затем это превращается в сиплые рыдания. Он толкается ближе, просто чтобы убедиться, что она не растает, его лоб упирается в ее живот. Слезы продолжают течь по его лицу, смачивая ткань.

Маленькие ручки Макс медленно поднимаются к его затылку. Одной она трясущимися пальцами перебирает его волосы, а другой — хватается за нож, который он заставил ее держать — она облокачивается на него.

— Да, — говорит она мягко, голос дрожит. — Да, я- я убью тебя, Билли.

Обещание словно расслабляет петлю вокруг его шеи, воздух внезапно поступает в полной мере. Он захлебывается им, глаза жжет от облегчения, от благодарности. В ней есть сталь, которой нет в нем; это помогает легко довериться, что она сдержит свое слово. Он падает на бок в ее постели, но не отпускает ее футболки, держит лицо напротив ее живота.

Как ебаное ссыкло.

Высокомерный голос Нила в его голове неизбежен, с присутствием или без Тьмы внутри него, но слова не трогают его, как прежде. Какая-то часть этого в простоте происходящего: ему нужна Макс, чтобы остановить его, и он знает, что она это сделает. Что она может. Что она уже это делала.

Другая часть в том, что он научился знать как правду:

Он сломан, он слаб, и он ебаное ссыкло.

Все это время Нил был прав.