Внезапно, в его машине ребенок.

Билли поворачивает голову лишь на звук закрывающейся наглухо двери, и парнишка выглядит почти испуганным своими собственными действиями, пока Билли смотрит на него. Раньше он бы счел это поразительным. Он бы широко улыбнулся, слишком оскалисто, лишь бы запугать его еще больше, сказал бы что-то насмешливое и издевательское.

Теперь же он напрягается и оглядывается вокруг, чтобы убедиться, что Макс не спускает с него глаз.

Так и есть — и вместе с ней остальные ее маленькие друзья. Полная кучка детей выстроились перед дверью в дом Баерсов, наблюдая за ними сквозь лобовое стекло с измученными выражениями на лицах. Кроме самой Макс. Она разрумянилась, руки скрещены, а ее глаза опухшие и красные. Но она не выглядит взволнованно.

Вместе с ними Девочка.

Плечи Билли расслабляются. Он отклоняется на сиденье и разворачивается обратно к ребенку. Он оставил свое удивленное выражение лица и теперь выглядит решительно.

— Никто тебе не сказал, что он меня тоже схватил, ведь так? — Спрашивает он.

Билли хмурится.

— Проницатель, — поясняет ребенок. — В прошлом году он в меня вселился.

Руки Билли поспешно хватаются за руль так сильно, что кожа скрипит под пальцами.

Ребенок даже не дергается.

— Хотя, я думаю, он мог быть… внутри меня с тех пор, как я попал в Изнанку за год до этого. Когда я вернулся, меня рвало этими… этими похожими на слизняков штуками, и иногда я чувствовал себя так странно, но это… этого не произошло до Хэллоуина прошлого года, когда…

Билли чувствует, будто не может дышать. Будто он отчаянно всасывает воздух, но ничего не происходит. Его сердце грохочет, а его несущаяся кровь звучит как гребаная лавина в его ушах, огромная и рычащая, и он не уверен, что может видеть.

Но ребенок все еще говорит.

— Поначалу я чувствовал себя вполне нормально. И- и я думаю, что это мог быть частично Он тоже, потому что я… наверное, мне кажется, будто я недостаточно волновался поначалу? Типа, это было странно, как некоторые вещи меня просто не касались. Я должен был забить панику или- или, типа, сказать кому-то, но так и не сделал этого. А затем, другие вещи, я просто… я так бесился, и я…

Он затихает, его несвязная небольшая речь перетекает в тишину. Билли хватается за руль как за спасательный трос. Даже не уверен, что он чувствует. Отчаянно хочет, чтобы ребенок просто заткнулся к чертям и чтобы продолжил говорить прямо, блядь, сейчас.

— Я думаю, он учился на мне, — парнишка продолжает тихо. — Я… Моя мама, она догадалась. Он, как бы… держался слишком сильно со мной, или что-то такое. Я был весь Он. Я даже не- даже не узнал свою маму в какой-то момент. Или Майка. И- и это заставило их — мою маму и Хопа и людей в лаборатории — понять, что что-то было не так. Что я не был собой. Он отстранился после этого немного. Сделал меня… мной. Поэтому, я думаю, он убедился в том, чтобы сделать это лучше в этот раз. С самого начала, я имею ввиду, чтобы Его не так легко поймали. Поэтому, типа, он заставил тебя говорить и делать вещи, но ты делал их так, как ты бы их делал, если так понятно?

Билли помнит гребаное планирование, обдумывание и как мусолил каждую мысль. Ликование ожидания. У него всегда были проблемы с гневом, с перегибанием палки и глупыми поступками, с обычными реакциями… Но это было преднамеренно. Соркестрированно. Аккуратно вести мысли как нужно, заставлять кусочки складываться на место один за другим. Каждая его частичка задействована в идеале: его шарм, его внешность, его сила, его репутация.

 Будто он был, блядь, сделан для этого.

— Он… Он не очень был в этом хорош со мной, но он пытался. Я- я мог чувствовать Его, типа… отступающего назад, или что-то такое. Позволял мне больше контроля, даже если это все равно Он заставлял меня говорить вещи. Заставлял меня желать вещи.

Желать.

Слово отзывается по всему его телу, та одна отвратительная правда, которая объединяет все остальные. Которую он пытается прятать даже от себя самого.

Но теперь он видел.

От этого он трепещет, несмотря на свои побелевшие от хватки костяшки на руле. Он покрывается холодным потом, его мутит, возможно его сейчас даже вырвет. Действие было одним, но желание… желание отравляет его. Как хотеть забить в баскетболе, как хотеть поймать волну, как хотеть трахнуть красивую девушку… он хотел пожирать тех людей, поглотить их. Разбить их гребаные бошки, проткнуть их, застрелить их, переехать их.

Он убил так много людей, что даже не уверен, что помнит их всех.

— Я обманул всех, — говорит парнишка, и что-то в его голосе заставляет Билли посмотреть на него. — Я сказал им, что они могут все исправить, если просто пойдут в это одно место. Но я лгал. Это была ловушка, и они все умерли.

Ребенок смотрит прямо ему в глаза, рассказывая ему это, твердо как камень.

Он выглядит как Девочка.

В этот момент его глаза выглядят точно как глаза Девочки.

— Я по-настоящему не говорил об этом с остальными. Я… Мне кажется, они думают, что я был, типа, зомби, или что-то подобное. Что Проницатель завладел мной и запер, как… как марионетку. — Парнишка — ребенок — смотрит на него с глазами, которые знают, как грёбаный бог, и он продолжает со слабой и грустной улыбкой на губах, — Но это не так работает, ведь так?

— Нет, — хрипит Билли. — Не так.

Ребенок кивает с пониманием, со знанием.

Это ощущается как отпущение грехов, но в искаженной противоположности, потому что этот ребенок, возможно, действительно единственный, кто может понять глубину ужаса, который он совершил.

Как исповедь, Билли говорит:

— Я это сделал.

И парнишка кивает снова, опуская взгляд на колени.

— Да, я знаю.

Билли закрывает глаза, откидывает голову назад на сиденье и плачет.

Простое согласие как холодное одеяло на огонь, который бушевал в нем с того момента, как он впервые освободился. Макс спорит с ним, каждый раз, как он берет вину на себя. Даже если не словами, то глазами.

Он видит, что она думает, ему нужно понять, что не стоит, что это все был Проницатель.

Она не понимает. Она не понимает, что это работает не так.

Но парнишка… он знает.

Он знает.

…он просто гребаный ребенок.

— Уилл… — говорит Билли, поворачивая голову в его сторону.

Он не знает, что сказать. Этот парнишка тоже тощий как палка, нескладные конечности и слишком большие глаза. Почему они все такие блядски крошечные? На нем какие-то уродские вельветовые штаны и белая кофта с зелеными рукавами, и парень скорее всего будет эмоционально страдать, если отмахнется от гребаной мухи.

Билли понимает, что очень хочет сказать все то дерьмо, что ему говорила Макс.

Ребенок улыбается, будто знает.

И… Билли улыбается в ответ. Лишь маленькое движение, лишь приподнял уголок губ. Не потому, что это смешно, а потому что… Да, это блядски смешно. Билли Харгроув поливает банальностями, в которые не верит, чтобы успокоить одного из чудаковатых друзей Макс.

— Макс за тебя волнуется, — говорит затем парнишка. — Другие… они не очень хотели, чтобы я с тобой говорил. Они… все еще боятся, мне кажется. И все еще думают, что ты урод.

Улыбка сползает с его лица, и он снова отклоняется, отводит глаза от ребенка. Его маленькие друзья правы: он опасен.

— Тогда почему ты пришел? — спрашивает он.

Зависает пауза, будто он собирает себя в руки, чтобы ответить.

— Потому что я знаю, каково это, — наконец говорит ребенок. — Потому что ты знаешь, каково это.

Это справедливый план. Он задумывается, была ли это идея Макс, или парнишка решился на это сам по себе. Сопереживающие уши, или подобное дерьмо.

Это сработало, в какой-то степени.

Такое дело с нахождением Тьмы внутри него… Билли чувствовал себя понятым. Не в каком-то дерьмовом слащавом смысле, а по-настоящему. Его прочли как ебаную книжку с картинками. Ощущалось, будто это существо один раз кинуло на него взгляд и знало. Знало все. Знало, насколько блядски ебнутым он был, насколько… насколько плохим. Знало так, что тоже заставило его это знать.

Поэтому теперь он видит: гнилой до сердцевины, обнажен от всех притворств.

И этот парнишка, очевидно, не такой же. Не похож на это. Но его тоже узнали. Он прошел через то же дерьмо.

Поэтому план Макс немного сработал.

— И я просто подумал… — говорит ребенок, — то есть, это скорее всего не было абсолютно так же для тебя, но я… Ты не всегда мог понять, так?

Билли хмурится, пытается отбросить кружащие воспоминания и растущую головную боль и реально обратить внимание на этого маленького парнишку, прийти ему на помощь.

— Что?

— Когда- когда он в твоей голове, — отвечает парнишка. — Это не всегда ощущается одинаково, так ведь? Как я говорил раньше. Типа, иногда он прямо тут, а в другое время ты-... ты почти чувствуешь… себя нормально?

Билли медленно кивает, неуверенный, куда клонит ребенок. Он начал говорить быстрее, будто набирает обороты, приближаясь к своей мысли. Той, которую он, скорее всего, хотел сказать все это время.

— Так, поэтому я думал. Он никогда не уходил, правильно? Он был внутри нас все это время и мы это знали, и- типа, я бы абсолютно точно, сто процентов сказал бы моей маме, или Джонатану, или Майку об этом, но я этого не сделал. И это значит, Проницатель, должно быть, типа, что-то делал, даже когда мы не могли сказать точно, чтобы заставить нас не реагировать на все те вещи, что он заставлял нас делать. И ты тоже никому не сказал! Поэтому, я думаю, что- я имею ввиду, это должно значить, что он может делать вещи с нашими головами так, что мы не замечаем вообще, ведь так?

Билли снова кивает, даже если он немного потерял нить мысли, потому что на него пялятся широкими умоляющими глазами, и это кажется правильным действием.

Затем парнишка делает глубокий вдох, почти захлебываясь, и говорит:

— Поэтому, может быть- может ты никогда и не хотел делать ничего из этого.

Слова висят в воздухе как официальное заявление. Будто они должны нести вес.

Они не несут.

Билли уже готов открыть рот, чтобы отбросить сентиментальность, когда он замечает глаза ребенка. Они больше не глаза бога. Это глаза испуганного четырнадцатилетнего мальчика.

И Билли понимает, что Уилл не говорит; он спрашивает.

Потому что ты знаешь, каково это.

Небо идеального голубого снаружи машины; яркое лето, все еще, пока Билли застрял в мире крутящейся тьмы и красного с хлопьями пепла в воздухе. И впервые он понимает, что этот ребенок, должно быть, тоже. Внезапно, в его правде скважина, и он отчаянно хочет верить. Не ради себя, а ради этого ребенка.

— Ага, — отвечает Билли охрипшим голосом, не уверенный, врет он или нет. — Да, полагаю, звучит логично.