— Гей-парад в Сан-Франциско прошёл успешно, — проинформировала Екатерина Леонидовна.

— И тебе доброго утра, мам, — сквозь зевок проговорил Андрей, переступая порог кухни. Он прошлёпал босыми ногами по холодному полу и привстал на цыпочки, доставая чашку из полки.

По кухне витал аромат свежесваренного кофе и жареного бекона. Вытяжка не спасала. Андрей подумал, что чай в таком обилии густых запахов покажется помоями, и решил на сегодня присоединиться к группировке кофеманов в лице матери и дядюшки.

На кухне фоном бормотал телевизор, динамики магнитофона слегка дребезжали от радиопомех, продолжая настойчиво выдавать незабвенный саундтрек из «Титаника», перед Екатериной Леонидовной стоял ноутбук, при этом с телефона она читала последние новости, и на него же ей сыпались сообщения в мессенджер.

— У тебя голова не лопнет? — флегматично поинтересовался Андрей, он даже после душа не мог проснуться. За окном только-только начались сумерки, спать из-за темноты хотелось невыносимо.

Екатерина Леонидовна подняла на него глаза.

— Выбери что-то одно.

— По телевизору я жду интересный сюжет, тут я смотрю объявления, а музыка мне просто нравится, я слишком долго её не слушала, — пожала она плечами и снова уткнулась в телефон.

Андрей понимающе улыбнулся. Она действительно слишком долго была лишена всего, что так сильно любила. В том числе и свободы. Целых шесть лет. Андрей почти вырос, пока её не было. Спасибо, хоть дядя не бросил — Андрей жил с ним всё это время, — как мог заменял обоих родителей, научил всем полезным бытовым делам, всегда помогал советом. Но всё равно не проходило ни дня, чтобы Андрей не скучал по матери. И ни единой минуты он не верил в её виновность. Поэтому подошёл и поцеловал её в голову, легко обнимая одной рукой за плечи. Она обняла в ответ, не отрываясь от новостей, и потёрлась головой о его грудь.

— Я тоже тебя люблю.

Завтракать не хотелось. В последнее время Андрей почти ничего не ел по утрам. Ограничивался чашкой чая или кофе по настроению, иногда мог добавить печенье, но не более того.

— Как у вас дела с Павлом?

От напоминания об этом идиоте Андрей умудрился подавиться каплей слюны.

— Нет у нас с ним никаких дел, — сипло ответил он как только прочистил горло.

— Так и не разговариваете? Уже почти месяц прошёл.

— Сдался он мне сто лет. — Андрей уставился в телевизор, силясь понять, о чём говорят.

— Я часто встречаю его в подъезде, когда курю. Он вылетает, но только здоровается и уходит обратно. Видимо, ждёт не меня. Очень приятный мальчик. По-моему, такие не могут не нравиться. Ты бы с ним подружился.

— Мне пять лет что ли, чтобы «дружиться»? — вспыхнул Андрей. — И потом, я считаю Егорова каким угодно: тупым, шумным, наглым, но только не «миленьким».

А ещё Андрей считал его очень смазливым, но об этом он благоразумно умолчал.

— Ну так и скажи ему сегодня об этом, — коварно улыбнулась Екатерина Леонидовна и на вопросительный взгляд сына добавила: — В честь дня святого Валентина.

Андрей покачал головой и цокнул, закатывая глаза.

С тех пор, как его мать узнала, что сыну нравятся мальчики, её навязчивой идеей стало найти ему «друга», как будто он сам с этим сдюжить не мог. Она постоянно интересовалась, в каких он компаниях ходит и с кем общается, а он от неё особо и не утаивал, хоть так можно было почувствовать близость на расстоянии. Но сейчас, когда они снова стали жить вместе, Андрея такое внимание стесняло.

В силу характера и сложившихся жизненных обстоятельств, он не особенно доверял окружающим и не спешил заводить серьёзные романтические отношения. Несерьёзные же, наоборот, словно липли к нему: случалось трахнуть и новичка в раздевалке клуба любителей парашютного спорта, пока никто не видит, и официанта в туалете кафе. С матерью Андрей такими историями не делился. Незачем было. Он не гордился этим, а воспринимал, как простое удовлетворение потребностей.

Но не только в делах интимных он привык жить своей головой. После девятого класса, бросив учёбу, он начал работать и даже добился приличной оплаты для своего возраста. Но замаячивший впереди призыв и дядя, который сказал, что не будет отмазывать, заставили его подать документы для приёма в десятый класс, чтобы потом, отучившись, он мог поступить в институт с военной кафедрой. Правда, сделал это Андрей не потому, что боялся армии. Ему не хотелось влипнуть в какую-нибудь историю с дракой, какие в его бурной жизни носили фатальный характер.

А в школе было спокойно и хорошо. Учителя, особенно женщины, от него млели, потому как восемнадцатилетний Крюков чувствовал, а, главное, вёл себя значительно увереннее и спокойнее незрелых, мучимых спермотоксикозом одноклассников и производил куда лучшее впечатление. К тому же всегда помогал по хозяйственной части быстро, без лишних вопросов.

Единственное — пообщаться ему стало не с кем. Новый район, новые люди. Прежние друзья-приятели писали и звонили, но уже реже. Он понимал волнение матери — ей хотелось, чтобы единственный сын прибился к нормальной компании, держался её и не лез в сомнительные предприятия, как это однажды случилось с ней. Но пересиливать себя, начав общаться лишь бы с кем, ему не хотелось. Тот же Егоров, которого мать ему сватала, был симпатичный, но стоило ему рот открыть, как Андрей вспоминал их первую встречу и его с души воротило.

— Как успехи с поиском? — поинтересовался он, кивая матери на открытую страницу «Хэдхантера» на экране ноутбука.

— Никак, — не отрываясь от телефона, ответила та. — Боятся связываться.

Несмотря на полученную свободу, она совсем не была уверена в том, что в её жизни теперь всё будет гладко и хорошо. Она пыталась найти работу, но пока что безрезультатно. Никто не хотел работника с судимостью.

Он протянул руку и погладил её по плечу, а потом встал и обнял её.

— Всё будет хорошо. Я с тобой.

Деньги у них пока были. Он уже нашёл подработку. Как-нибудь вытянут. Главное, что теперь они были вместе.

♥ ♥ ♥

Егоров спал до последнего, пока без четверти восемь мать не швырнула в него непросушенной с вечера противной сырой перчаткой. Завтракать времени уже не было, в школу надо было прийти пораньше — он обещал помочь Тохе с записками.

Так получилось, что их класс дежурил на этой неделе, и Тохе, как самому безобидному и безотказному, доверили почтовые ящики с валентинками. Ящиков было четыре, а Тоха — один. Егоров не мог бросить друга в беде, это было не по-мужски. Ясное дело, за Пашкой приклеилась Лерка, а следом за ней Вишневский. И, хотя с последним Пашка всегда враждовал, на этот единственный день они заключили зыбкое перемирие, чтобы не опозорить весь класс.

Натянув приготовленный мамой заранее белый свитер, Егоров уставился на себя в зеркало: на щеке розовело бесформенное пятно от подушки, под глазами залегли тени от недосыпания, волосы после сна превратились в гнездо и никак не хотели ложиться нормально, сколько бы Пашка их не причёсывал, к тому же ещё и прыщик на кончике носа вскочил!

— Абзац, — выдохнул он обессиленно и, посмотрев на часы, пошёл собираться.

Закинув поверх учебников и тетрадок пару пакетиков молока, банан и ватрушку, Егоров оделся, в последний момент схватил шапку и выскочил за порог.

На площадке его встретил Крюков, который в ожидании лифта спал стоя. Пашка чуть сердце не выплюнул от волнения.

После той памятной встречи он видел его только в школе, где они оба вели себя так, будто друг друга не знают. Пашка действительно несколько раз выходил на площадку на запах табака, но находил только маму Андрея. Он хотел просто поговорить о чём-нибудь, донести до Андрея, что он (то есть Пашка) — не грубиян и не козёл, и с ним очень даже можно общаться. Просто такой вот день тогда выдался нехороший, да ещё он (то есть Андрей) со своим рюкзаком. Но тот, как назло, словно съехал отсюда. И вот — такая удача. Да ещё и в такой день.

Вообще-то Егоров ко дню Валентина был равнодушен. Но в этом году случилось что-то особенное. Было приятно готовить почтовые ящики для валентинок с друзьями, было волнительно гадать, кто ему напишет. Иногда Пашка украдкой вздыхал, задумавшись о неуловимом соседушке, и подумывал что-то ему написать. Конечно же в шутку. И обязательно анонимно. Пусть ходит — оглядывается. И бросить в ящик так, чтобы никто не увидел. Что, Пашка, просто так что ли, к Тохе помощником напросился?

Встретившись с Крюковым взглядом, он покраснел моментально, почувствовал это и от стыда покраснел ещё гуще. Ему показалось, что он теперь дышит, как паровоз.

Закрыв дверь на ключ, он хотел пройти мимо, чтобы спуститься по лестнице и не отсвечивать лишний раз, но в этот момент двери лифта открылись, и Крюков втолкнул его в кабину, входя за ним следом.

Последний раз они стояли так близко в трамвае. От волнения у Пашки сдавило горло. Он даже подумал, что Крюков как-то пронюхал, кто сегодня дежурный купидон, и нарочно его подстерёг, чтобы разукрасить морду, пока никого нет рядом, и выставить Пашку в дурном свете. Но Андрей почему-то ему улыбнулся и, широко зевая, спросил:

— Тебе на какой?

— Шестой, — сипло ответил Пашка, не думая. В холодных серо-голубых глазах заплясали издевательские огоньки.

— Идиот, — усмехнулся Крюков и нажал кнопку первого этажа.

Двери сомкнулись, лифт поехал, а Пашка подумал, что лучше бы он провалился прямо сейчас сквозь пол, в шахту. Мельком увидев своё лицо в отражении зеркала, он испугался: щёки пылали так — хоть пожарных зови. Да ещё Крюков смотрел на него в упор и не спешил отворачиваться. А Пашка боялся глаза поднять.

— Влюбился.

— Чего?! — вмиг растеряв всё своё смущение, Егоров вскинулся и подался плечами вперёд, взглядом мечтая стереть противника в порошок.

Но противник стираться совсем не спешил, да ещё, ухмыльнувшись, уставился прямо на кончик Пашкиного носа.

— Влюбился в тебя кто-то — прыщ на носу вскочил.

Пашку едва не заклинило от невыносимой гремучей смеси злости, обиды, стыда и отчаяния. Прикрыв нос ладонью в варежке, он зарычал, надвигаясь:

— Пошёл ты в жопу!

— Приглашаешь?

Тут за спиной у Крюкова распахнулись двери. Егоров выскочил пробкой из лифта, — Андрей едва не упал — вылетел из подъезда и помчался до самой школы так быстро, как будто за ним сто чертей бежали.

«Сука картавая!» — выл разъярённый голос в его голове.

♥ ♥ ♥

Первым уроком была история. Крюков скучал и, глядя в окно, смаковал в подробностях воспоминания об утреннем инциденте. Ему казалась забавной реакция этого идиота на детсадовские подколы и на него самого тоже. То, как Егоров краснел, совершенно точно выдавало его симпатию к Андрею, а если прибавить к этому утренний рассказ матери, получалось, что Пашка втрескался по самые помидоры.

Подобных влюблённостей Крюков старался не допускать. Его напрягало, когда по нему кто-то убивался. Единственный раз пережив это в полной мере, он повторения не жаждал, поэтому, чуть завидев слегка затуманенный взгляд в свою сторону, отшивал не колеблясь, чтоб не повадно было. Но вот что странно — других ему не было жалко, а о том, чтобы так же отшить Егорова, даже мысли не возникало. Наоборот, Андрей находил в этой симпатии нечто приятное для себя, хотя, по его собственному глубокому убеждению, туп был Егоров, как пробка. А тупость Крюкова ну совершенно не возбуждала.

Вырвав листок из тетради, он аккуратным почерком, изменив наклон, вывел:

roses are red and violets are blue

everybody’s fucking, why don’t we too?

Крюков решил, почему бы и нет. В конце концов никто не узнает о том, что это его рук дело, а идиоту будет приятно. Представив, как у Егорова вспыхнут и пойдут пятнами щёки от этой записки, он улыбнулся.

♥ ♥ ♥

Записку Пашке доставил Тоха. Ну как доставил, они разбирали почту после очередной перемены, сортируя по классам, и Тоха сказал вдруг:

— Гляди-ка, кажется, это тебе.

Егоров и так получил валентинок целую кучу, в основном дружеских с пожеланиями любви, но были и с признаниями. В яркую внешность — высокий рост, спортивное телосложение, пухлые губы и большие жёлто-зелёные глаза — девчонки легко влюблялись, а в такой день спешили признаться, питая надежду на отношения. Но Пашка не был заинтересован в свиданиях с девушками. Это была какая-то загадочная область для него, в которую он пока не решался соваться. Да и валентинки у этих девчонок были похожими друг на друга: открытки в виде сердечек и ангелочков, с кучей наклеек, блёсток, даже с отпечатками напомаженных губ. А здесь — простой тетрадный листок, сложенный в несколько раз и загнутый конвертиком. Казалось, что кто-то был совсем не готов и тут, наконец, решился, а ничего под рукою не оказалось, поэтому пришлось довольствоваться тем, что есть. Пашка разволновался. В этом простом листке чудилась искренность отправителя. Он развернул его и прочитал послание. Не понял, перечитал ещё раз. И только на третьем круге, когда до него дошёл смысл, он покраснел так, что красные лаковые открытки, лежащие на столе, показались какими-то блеклыми и невзрачными.

— Ты в порядке? — поинтересовался Антон.

Несколько раз кивнув, Егоров встал, подошёл к окну и распахнул его настежь.

— Эй, ты чего? Стой! — Антон кинулся следом.

За Пашкой суицидальных наклонностей не наблюдалось, но кто ж его знает, какой-то он странный в последнее время ходил.

А Егоров стоял у окна и не мог надышаться. Сердце бухало в груди, как поварёшка в столовой о кастрюлю с компотом. Лицо горело.

Кто это был? Кто написал это? Кто мог так нагло и с остроумием поиздеваться над ним? Нет, ну не Крюков же это был, в самом деле! Просто смешно. Но лицо продолжало гореть. Внезапный порыв ветра кинул в окно снежинки, и те, прикоснувшись к щекам, моментально растаяли.

Тёплый воздух, струясь сквозь одежду, лился на улицу. Пашка с трудом остывал.

Он протянул записку Антохе, тот аккуратно поправил очки на носу, прочитал и задумчиво хмыкнул, немного смутившись.

— Этого почерка я не знаю.

— Я выясню, кто это, — решил для себя вслух Егоров. — Переберу каждую тетрадку в этой школе, даже у младших классов, никого не пропущу, проверю все почерки до единого! Клянусь, я сделаю это!

♥ ♥ ♥

Четвёртую перемену Егоров носился по коридорам, приставая ко всем подряд, прося показать тетрадку — сличал почерки. В своём классе он уже всех перебрал и добрался до параллельных. Крюков застал сцену, как идиот в обмен на ватрушку брал полистать анкету у Иры — его одноклассницы. Сам Крюков эту анкету не заполнял, он и в первом-то классе подобные вещи не жаловал, но Егоров ведь мог обнаружить его методом исключения, и тогда получилось бы очень конфузно. Оправдываться за дурацкую шутку Крюкову не улыбалось, поэтому он решил действовать на опережение.

Андрей знал, что Пашка всегда дружен с парой ребят: Антоном — худющим светловолосым очкариком и красоткой Лерой, которая в Пашку была влюблена. Вот к ней Крюков и подошёл с конфиденциальным делом.

Девушка стояла около своего ящика для валентинок. Прислонившись спиной к стене и скрестив на груди руки, она наблюдала за проходящими мимо учениками почти немигающим взглядом загадочных серых глаз.

Лера и правда была красоткой — с точёной фигуркой и чёрными, как январская ночь, волосами, — Андрей оценил. Будь он по девочкам, эта принцесса точно бы стала его.

— Есть разговор, — произнёс деловито он, вздёргивая подбородок.

— О чём? — перевела она на него холодноватый взгляд умных глаз.

Вокруг туда и обратно двигались потоки школьников, но им посторонние не мешали.

— О Егорове, — коротко и ясно резюмировал Крюков. Холодные глаза с интересом блеснули. — Ту записку, с которой он носится, как курица с яйцом, я знаю, кто написал.

Лера удивлённо приподняла брови, но ничего не сказала, слушая дальше.

— Эта девушка хотела подшутить над ним. Не думала, что он начнёт выяснять, кто автор. Не могла бы ты как-нибудь забрать у него записку?

— Зачем?

— Если он выяснит, что это шутка, наверняка расстроится.

— С чего вдруг такая забота?

— Можешь считать, что я альтруист, — обезоруживающе улыбнулся Андрей, замечая, что фирменная улыбка не больно-то действует на эту девицу, и тогда он решил добавить ещё обстоятельство. — Но, по правде сказать, я сам на эту деваху глаз положил, не хочу, чтобы этот Егоров обращал на неё внимание.

— Конкуренции боишься? — Лера как будто ему улыбнулась, но улыбались только глаза.

— Руки свои об него марать не хочу, — ответил Андрей и пожалел о своих словах моментально — после такого Лера уж точно ему не помощник.

— Каждый сам кузнец своего счастья, — с философским спокойствием произнесла она, глядя ему за спину, и почти сразу Андрей понял почему.

Егоров поднялся по лестнице, прошёл мимо него и встал рядом с Лерой. Вот кому девушка отвечала настоящей улыбкой, могла запросто взять его за руку чуть выше локтя, прижаться плечом, склонить голову близко к его голове. Крюков даже слегка возревновал, только не понял, кого и к кому.

Они о чём-то шептались и не замечали Андрея от слова совсем, а когда разлепились, когда Пашка выпрямился и повернулся к Андрею лицом, его щёки опять были красными, словно маки.

— Чего уставился? — грубо спросил он.

Егоров как будто до сих пор злился за лифт, а, может быть, Крюкову это только казалось. На белом свитере, на груди, висело красное сердце, а за спиной — перьевые крылышки ангела, как у всех купидонов в этот дурацкий день. Но, если на Лере такие же крылья смотрелись как на корове седло, Пашка выглядел милым, как плюшевая игрушка.

— Что, валентинку получил? Всё-таки влюбился кто-то, — осклабился Андрей, азартно глядя ему в глаза и ловя внутри новые, странные ощущения.

— Не твоё собачье дело! — огрызнулся Пашка. — Отвали!

— Отвалю — не донесёшь, — усмехнулся Крюков через силу, но при этом почувствовал себя ещё сильнее задетым, чем месяц назад, в трамвае. Его начало всерьёз раздражать такое вот Пашкино поведение. И с чего он решил вдруг, что этот придурок в него влюбился? Ничего он не стесняется, просто тупит постоянно. А щёки красные, может, из-за проблем с обменом веществ.

В их диалог вмешалась Лера.

— Паш, дай её мне, я спрошу у Людмилы Васильевны.

Егоров задумался на мгновение.

Лера была на хорошем счету у учителей, она запросто заходила в их общую комнату, когда было нужно о чём-то спросить. Крюков не сомневался, что преподаватель английского сможет узнать его завитушки, хоть и с другим наклоном. Это была катастрофа.

— Подожди, я её сфоткаю, — вдруг заявил Егоров и полез за телефоном.

Он положил записку на стул рядом с ящиком, сел перед ним на корточки и завозился, включая камеру. В этот момент из двери коридора вырвалась кучка шумных детей и оттолкнула Егорова так, что тот повалился на пол и едва не скатился по лестнице.

— Эй вы! Прекратите бегать! — крикнула Лера им вслед, кидаясь к упавшему.

Крюков сделал два шага, ловко схватил записку и был таков.

♥ ♥ ♥

После уроков Андрей задержался, разговорившись с преподавателем по экономике — тот решил подарить молодящейся тёще прыжок с парашютом и консультировался по разным серьёзным и не очень вопросам. Разговор получился долгим, поэтому, выйдя из кабинета, Андрей удивился, увидев Егорова в упоре лёжа на полу в общем зале третьего этажа, заглядывающим под батарею.

Андрей наблюдал за ним из-за угла, не особенно прячась, но и не торопясь себя обнаруживать. Пашка прошёлся придирчивым взглядом под одним радиатором и перебрался к следующему, как будто он что-то искал. Знамо дело что! Наверное, думал, что кто-то записку задел, а она улетела потом и застряла где-нибудь. Оставалось только догадываться, куда ещё лазил этот взъерошенный ангел. Только не там он искал, надо было у Крюкова в заднем кармане смотреть, но Егоров-то был не в курсе, а оттого собой пол вытирал.

Не в силах больше смотреть на его бестолковые поиски, Андрей вышел из-за угла.

Егоров его заметил, но даже и не подумал вставать, вместо этого переползая к третьей батарее.

— И не надоело тебе в белом свитере по полу валяться?

Пашка проигнорировал замечание, перебираясь дальше. А Андрей терпеть не мог, когда его справедливые замечания игнорировались.

— Жалкое зрелище, — сказал он с насмешкой и явным желанием задеть. — Ползаешь в пыли из-за какой-то бумажки с дурацким стишком. — Он думал, Егоров сейчас заорёт, начнёт на него кидаться, но тот повернулся, смерил его жгучим, как кислота, взглядом и уверенно произнёс:

— Это ты его отнял.

Крюкову стало жарко так, что записка в заднем кармане джинсов едва не воспламенилась. Подумав, насколько синонимами являются слова «отнял» и «написал», он, усмехнувшись, ответил:

— Ну я.

Уж лучше он будет последним гадом, чем признается в такой глупости, как валентинка с шуточным предложением этому идиоту перепихнуться. И пусть тот врежет ему по зубам, он даже не увернётся.

Но Пашка не стал скандалить, пытаться ударить его, он даже не стал выяснять, почему Крюков стырил записку, а просто поднялся на ноги и произнёс:

— Не приближайся ко мне.

В последний момент перед тем, как ему уйти, Крюков заметил, что сердце на свитере у Егорова немного надорвалось. Он провожал Пашку взглядом со странным, почти незнакомым ему чувством глубокого сожаления.