«Пережил ты всех знакомых,

В мире ты теперь один.

От прошедших потрясений —

Только множество седин»

Начало! — «Час волка»

В тесной камере сидел седой и лохматый старик, одежду которого едва ли можно было назвать даже тряпьём: старые обноски, которые, кажется, ещё десятилетие назад стоило отправить в утиль. Тело его казалось немощным и тощим — то ли от недоедания, то ли от малой подвижности атрофировались мышцы, то ли многочисленные спутывающие чары так сказались на некогда сильнейшем маге. Скорее всего, всё вместе.

Что такое половина века? Промежуток времени, длинною в пятьдесят лет. Много это или мало? Жизнь, длинной в пятьдесят лет, можно назвать короткой. Для многих этот возраст становится лишь началом — когда жизнь становится более-менее понятной и, в какой-то мере, предсказуемой. Когда перестаёшь удивляться глупости людей и неприятным сюрпризам, что то и дело привносит жизнь. Это время, когда человек ещё имеет достаточно сил, но за спиной у него уже есть опыт, а потому он открыт новым свершениям.

В другом же масштабе пятьдесят лет — это ничтожно малый срок, за который не вырастут новые горы, не сменятся одни диковинные существа другими и вряд ли произойдёт что-то существенное в масштабах вселенной. Разве что несколько вулканов извергнутся, да несколько изменится земной облик от бурной деятельности, расплодившихся на ней существ, что гордо называют себя людьми. Да и то — не существенно.

Но что такое пятьдесят лет для заключённого? Для того, кто проживает часы, длинною в день, и дни, длинною в вечность? Для того, кто заперт наедине с собой? Это бесконечность, которая сначала сводит с ума. Однако, даже в этой, вроде бы статичной вечности, есть что-то видоизменяющееся и трансформирующееся: чувства, мысли и восприятие.

Надежда. Что это? Чувство, вселяющее в душу какое-то воодушевление. Мысли о том, что есть выход. О том, что есть те, кому ты всё ещё нужен — и уж они-то всё сделают, чтобы вызволить тебя из этого заточения! Но шли дни, складывались в недели, месяцы, а затем и года. Каждая песчинка времени разрушала эту сказку, придуманную надеждой. И тогда это, казалось бы светлое чувство, стало разрушительным. Точащим изнутри. Надежда переросла в безнадёжность. Впрочем, и это длилось не долго.

На смену пришла злость. Желание что-то изменить, находясь в этой каменной коробке. Хитрость, изворотливость и старые навыки манипуляции — стали главным оружием в попытках уговорить охрану, заболтать. В конечном счёте это привело лишь к тому, что на камеру наложили чары, не дающие кому-либо услышать витиеватые и убедительные речи. Пища появлялась и исчезала лишь тогда, когда он спал, очевидно, под действием чар или распылённых зелий.

И тогда надежда, злость и отчаяние породили нечто другое: терпение и холодный рассудок. Даже при полной обездвиженности можно работать, прорабатывая стратегии, осознавая ошибки, вспоминая, структурируя и выжидая удобного случая.

Информационный вакуум изматывал больше всего. Полное отсутствие информации и хоть каких-то собеседников сводило с ума. Пожалуй, именно на то и был расчёт. Но этот старик не так прост.

Подняв голову, он посмотрел на решётку своими разными глазами: холодным голубым, что казался слишком проницательным и смотрящим прямо в душу, и тёплым карим, что придавал харизмы и шарма, искусно выдавая в своём обладателе внимательного и чуткого человека. Холодный расчёт голубого и чуткая внимательность карего — всегда раньше, подобно талисману, позволяли ему быть крайне убедительным.

Когда именно что-то пошло не так? Что он упустил из вида? Где была совершена роковая ошибка, приведшая его каким-то жалким заключённым в собственноручно выстроенный Нурменгард? Эти вопросы из года в год возникали в голове Геллерта. Первые лет пять. В течение десяти они появлялись, но уже не так настойчиво: разум отныне был занят другим.

Память. Это было тем сокровищем, которое они не смогли отнять у него. Хоть, определённо, прикладывали в своё время немало усилий, чтобы исправить это недоразумение. Однако, к их величайшей досаде, мистер Грин-де-Вальд оказался отменным окклюментом. И легиллиментом. После нескольких попыток залезть в его голову, примерно дюжина сотрудников сошла с ума, полдюжины покончили с собой, столько же пытались его освободить, а последний устроил знатную бойню прямо в отделе. Больше никто к камере не подходил — по крайней мере, пока Геллерт бодрствовал.

Отчасти, его забавлял этот первобытный ужас в глазах тех, у кого в руках были волшебные палочки, на ком не было связывающих и обездвиживающих чар. Но отвлекался он на это редко. Когда времени предостаточно, новой информации взять негде, а тело почти сутками обездвижено, за исключением приёмов пищи, остаётся единственное развлечение: собственный мозг.

Многие забыли бы за столь длинный срок всё. Но не Геллерт Грин-де-Вальд. Все эти годы он вспоминал всё, что знал. Заклинания. Книги. Обряды. Ритуалы. Переводы манускриптов. Собственные наработки. Несколько лет Геллерт словно представлял в голове архивы этих книг и искал нужное: то, что могло бы вытащить его из столь затруднительного положения. Но потом Грин-де-Вальд пришёл к простой истине: нужных заклинаний или обрядов он не встречал.

Для другого это стало бы катастрофой, перечеркнувшей надежду на спасение. Но он особенный. Не просто оратор, собравший армию своих сторонников, но и гениальный сильнейший маг своего времени. Отчаянье для слабаков. Грин-де-Вальд даже теперь, когда ослаб, живя в заключении — не мог стать слабаком. Тело — лишь оболочка. Недоразумение, которое в его силах исправить.

Геллерт, ещё в те времена, когда к нему пускали людей, приносящих пищу, пока он бодрствовал — убедил одного из стражников принести ему баскский словарь, на котором строились некоторые сильнейшие заклинания. Разумеется, вскоре другие заметили и отобрали, но буквально за три дня, он выучил его полностью. И теперь, двадцать лет спустя, смело мог назвать это их роковой ошибкой. Последующие годы прошли… в составлении заклинаний. Тех, что позволят ему выбраться.

Осталось лишь попробовать воплотить идею в жизнь. Это не так сложно. Но очень рискованно. В случае просчёта, Геллерт потеряет последнее, что у него осталось: рассудок. В данном случае, это было самой высокой ставкой, а потому он несколько дней медлил, думая о политике и о том, что будет делать, в случае, если удастся воплотить план в жизнь.

Политика… у Геллерта было достаточно времени, чтобы понять ещё одну простую истину: он мог прийти к власти и не оказаться здесь, если бы не расслабился, не поверил в свою исключительную силу и если бы действовал тогда не столь ярко, раззадоривая старого некогда-друга Альбуса и ещё одного, гораздо более проблемного волшебника, о котором он предпочитал не вспоминать. Зачем открытая война, если можно собрать сторонников и тихо сделать переворот только правящей верхушки?

Со всем остальным же придётся разбираться потом, на месте. За половину века жизнь могла сильно измениться, а потому ему нужно узнать новые реалии. Несмотря на то, что сама власть спустя половину века ему уже не была нужна в той же мере, что и раньше, это стало делом принципа. Он — Геллерт Грин-де-Вальд, а потому сделает всё изящно, красиво и виртуозно. Добьётся своих целей и явит миру своё имя.

Он мог бы поселиться где-то в глуши и спокойно жить, но какой прок в такой жизни? Там более, если старик Альбус всё ещё жив, появляется неплохой повод навестить старого знакомого и исправить свою ошибку, совершённую половину века назад — когда он не захотел убивать Альбуса и поплатился за это свободой. О, да... Убей Грин-де-Вальд тогда Дамблдора, всё было бы совершенно иначе. Интересно, мир до сих пор считает этого манипулятора божьим агнцем? Тогда это было бы неплохим шансом открыть людям глаза, поведав им правду.

Улыбнувшись, старик приложил недюжинные силы, чтобы сделать то, чего выжидал пятьдесят с лишним лет — Геллерт скинул с себя сковывающие и связывающие чары, а затем медленно распрямился, вставая на ноги. В душе зародилось ликование: он всё ещё силён. Главный страх, что он совершенно ослаб, не оправдался.

Не найдя ничего острого, Геллерт вонзил ноготь в своё запястье, чтобы потекла алая кровь: необходимый и ведущий ингредиент для большинства ритуалов и обрядов, основанных на тёмной магии. Выдавив кровь на серый каменный пол, он стал еле заметными жестами руки, выписывать магией на полу слова, которые, в случае удачи, даруют ему долгожданную свободу.

«Nire burua gorputzetik urruntzen dut,[1] — стоило Геллерту, только начать выводить кровью слова, как он ощутил бурлящие потоки магии, охватившие всё его тело. — Borondate ahula arimaren, — воодушевлённо продолжал он, — etxe berri bihurtuko da. Har dezala Heriotzak gorputz zaharra, askatu arima bizileku berri batera. Nire indar guztiak gorputz berriari uzten dizkiot»[2]

Из горла некогда сильнейшего мага вырвался болезненный хрип, а седовласая голова запрокинулась с широко распахнутыми глазами. В агонизирующем разуме мелькнуло ужасающее предположение: он ошибся в формуле и тем самым убил себя. Неужели же ради этого он жил пятьдесят лет в собственной тюрьме?..

Последнее, что успел понять погасающий рассудок: дверь в камеру открылась, а на пороге появились несколько Авроров, что с ужасом смотрели на то, как погибает некогда сильнейший волшебник этого столетия…

***

Способность мыслить возвращалась словно нехотя. Но то было лишь началом проблем и не шло ни в какое сравнение с более прискорбным фактом: он не может контролировать тело. Снова. Однако, с некой гордостью, Геллерт отметил, что он смог сделать то, что задумывал — и больше не находится в опостылевшей камере Нурменгарда.

Первоначально его планом было разработать заклинание, что позволит его душе расстаться с тем телом и вселиться в другое: со слабой и нестабильной душой. То есть, в человека нерешительного, со слабой волей — в того, кого он запросто выкинет из тела в момент переселения, чтобы стать полноценным магом, но уже в новой оболочке.

Определённо, на каком-то из этапов Геллерт просчитался, потому что его появление не вытеснило душу прошлого хозяина оболочки — и более того, он стал лишь сторонним наблюдателем, не способным на что-либо повлиять.

Удручало и то, что на данный момент он даже не знал, какое это тело: его обладать… спал. Геллерт понял, что ритуал сработал хоть как-то только в тот момент, когда тело приоткрыло сонные глаза, чтобы взглянуть на часы, увидеть на них четыре утра и уснуть дальше. А потому Грин-де-Вальд, смотря в черноту, продолжал думать о том, что он может предпринять ещё.

Какие есть исходные данные? Спящее тело, которое не подчиняется контролю и живёт своей жизнью. Попытки подать голос и хоть как-то пошевелиться были тщетными — соответственно, любые ритуалы и обряды невозможны. Он покинул старое тело и, наверняка, тем самым убил его, а значит, вернуться обратно не может. Единственное преимущество, так это то, что для других Геллерт Грин-де-Вальд теперь официально мёртв. Только вот, какой со всего этого прок, если всё, на что он способен — это думать и смотреть чужими глазами, когда владелец наконец соизволит открыть их?..

Кажется, камера Нурменгарда была менее безвыходным положением, нежели то, в которое он теперь затолкал себя, причём совершенно добровольно. Неужели, пятидесяти лет на методичную и выверенную разработку плана и составление заклинания было недостаточно?..