коля красивый.

мысль залетная, бессмысленная, да это и сбивает с толку. бинх не может вспомнить, чтобы задумывался об этом когда-то, тем более бинх не понимает, когда николай васильич, господин писарчук, господин дознаватель стал колей.

мысль – аксиома. не прикопаешься.

бинх ее пытается согнать с веток сознания, но выходит ровно наоборот. мысль начинает полниться, обрастать подробностями, как почки назревает на мертвом стволе плакучей ивы.

чернильная клякса застывает на бумаге.

и бинх скрипит зубами там, что тесак, сидящий недалеко, кажется, пугается, смотря на полицмейстера удивленно, а тот дерганно комкает порченный отчет, пачкая пальцы чернилами и отстраненно думая – у коли волосы точно такие же, точно по-вороньи темные. кажется, кто-то сказывал, что гоголь пишет, ей-богу, знаково выходит.

– все в норме, сан христофорович? – тесак смотрит внимательно, будто разглядеть что-то в облике начальство хочет, да только само начальство смятенно.

– да, тесак, не отвлекайся, – саша трет лицо ладонью и поднимается из-за стола за тем, чтобы из шкафа стакан вытащить, да горилку. мысли в кучу собрать, только и всего. внимательный взгляд тесака становится еще и взволнованным.

мысль цепляется, а бинх снисходительно позволяет ей пустить корни.

николай васильич… коля. коля красивый.

нет, бинх множество очаровательных людей видел, и в петербурге на балах, и в захолустных местах на встречах помещиков, куда его жизнь заносила, да только ситуации будто проще и логичнее были. блистательные и нежные дамы, круговертью увлекающие в танцы на сверкающих баллах, по-щегольски величественные и изящные офицеры, держащие их под руку. один взгляд – мозг цокает и языком скользит по небу, складывая по слогам кра-си-во, но мысль дальше не идет, только любоваться, но не касаться.

увы и ах, николая васильича не выходит вписать в эту глупую классификацию, гоголь будто ступает на запретную территорию, встает за спину прошлого любимого образа, неловко топчется, с уверенное мыслью занять это место.

бинх редко вспоминает светлый образ своей невесты, да и само прошлое предпочитает оставлять в прошлом, но ни детали не забывает.

бинх помнит, как чувствовалась то молчаливое восхищение, помнит прекрасно, как юношеский поэтический мозг, глядя на возлюбленную все пытался найти нужное словцо, чтобы выразить величину чувства.

у его юношеской любви тончайшие запястья и кожа, подобная шелку, у нее прозрачные и честные глаза, которым хотелось вверить весь мир и не засомневаться, перед ней хотелось пасть на колени и декларировать стихи, хотелось запечатлеть на мольберте, и все никак вновь не сыскать нужное слово, желая рассказать чувство.

у его нынешней головной боли тончайшие запястья и бледная, словно у покойника, кожа, у нее прозрачные глаза с одной лишь просьбой поверить наконец, перед ней приходится ронять взгляд в диканьскую грязь, лишь бы сбежать и не позволить себе в душу залезть, и все не уметь сыскать нужное слово, желая то ли оградиться, то ли желая наконец признать, что чувства в груди живы.

его юношеская любовь отворачивает взор и не движется с места, ожидая, что перед ней опустятся на колени, его нынешняя головная боль все требует, лезет на рожон, не думая.

бинх кривится.

коля красивый. саше не требуется искать слов для того, что высказать не сможет.