Сторониться Чонгука Тэхён стал скорее по привычке, умноженной на желание уединиться, подумать и перестрадать. Просто начать с кем-то жить сложно, с незнакомцем – ещё сложнее. Тэхён много дремал, иногда плакал, прятался в комнате, когда Чонгук был дома, осматривался, когда не было, исследовал, принюхивался, запоминая запах и оставляя свой, – небольшой ритуал собственничества помогал почувствовать себя лучше, комфортнее. Волчья натура утешала человека и… тянулась за теплом к уже родному ей существу.

Период застоя размыло не сразу. Тэхёну не хотелось ничего, кроме тёплого одеяла и книг. Он сбегал в цепочку из букв как в поезд с билетом в один конец, но, чтобы выбраться из оцепенения души, старался хоть на цыпочках, но двигаться вперёд. С болью страдальца он начал подниматься пораньше (до того, как просыпался Чонгук), готовил то глазунью, то омлет. Кашеварил и по вечерам от скуки. Не всегда, конечно, потому что кухаркой не нанимался, да и яйца заканчивались вместе с терпением и смирением домоседа. Чонгук, если и был удивлён, не говорил, но иногда долго-долго наблюдал за омегой у плиты, скрываясь за дверным проходом. Тэхён замечал его сразу, но, опять же, делал вид, что на кухне один.

Выбравшись на улицу впервые после ста лет затворничества, Тэхён первым делом навестил Юнги, а по пути назад завернул на ферму. В планах был пирог, так что пришлось заглянуть к старейшей семье в посёлке: яблоки у них были самые сладкие, медовые. Деньги на всё про всё Тэхён взял у Чонгука, но не спрашивал, конечно, потому что в первый день намёк уловил: моё – твоё. Тэхён, может, и приукрасил, но не зря же Чонгук на видное место кошелёк положил – чем не намёк. Да и какая разница, если пирог получился вкусный и день приобрёл смысл? Смысл пустячный совсем, а задышалось легче. Даже в роли хозяюшки, от которой прежде бежать хотелось, нашёлся привал для уставшего сердца.

Чонгук уставился на стол с двумя тарелками, медленно переводя взгляд на Тэхёна. А тот же, да, не сбежал в комнату вместе с подносом, а остался и даже отрезал кусочек не только для себя.

– У нас не было яблок, – присаживаясь, заметил Чонгук.

То, что он так непринуждённо заговорил, и то, как прозвучало это «у нас», заставило Тэхёна смутиться.

– Молока тоже. И яиц, – подтвердил он, зачем-то кивнув.

Чонгук вдруг посмотрел прямо, не украдкой, как когда они изредка сталкивались в зале или коридоре.

– Ты всё на себе тащил? – голос прозвучал звонко с претензией, и Тэхёна передёрнуло.

Он вскинул подбородок, ловя в плен тёмные зрачки, и приподнял бровь.

– Да, и что?

Пусть Тэхён и был омегой, и пусть он был чуть ниже, уже в плечах, меньше и тоньше Чонгука, он оставался оборотнем, мужчиной и хрупким не был. Скажи он это кому вслух, ему бы возразили, конечно, и посмеялись, мол, гордый какой, совсем мальчишка, всего-то волчонок. Но Тэхён почему-то надеялся, что Чонгук так не считал. Как альфа, воспитанный с установками защищать и оберегать, тот хмурился и был не доволен, но скорее тем, что всё же почувствовал, какую глупость сморозил.

– В следующий раз вместе пойдём. Это приятно, ну, вместе ходить, – дополнил он и закрылся в себе.

А ловко выкрутился, уж смутить у него точно получилось. Тэхён моргнул только и тоже замолк. Сегодня ведь и так они много сказали друг другу, больше нечего. Ну, право, не о погодке же за окном говорить. Как-то это не к месту.

Солнце зашло, а из-за стола никто не уходил. Тэхён позволил себе побыть с Чонгуком. Вместе было не плохо, не напряжённо, было странно спокойно. У них всё теперь так будет – молчаливо на ощупь.

Чонгук включил радио, молча подлил чай и растворился в музыке. Тэхён видел это: чуть затуманенную тёплую радужку, покачивающуюся в такт ногу и шевелящиеся губы. Видимо, песня знакомая и любимая. Она запомнилась Тэхёну надолго, позже он выучил слова. Совсем не специально вообще-то: просто её часто ставили в вечернее время, как раз когда Чонгук возвращался и ужинал. Теперь всегда с Тэхёном. В доме формировалось нечто, что семьёй было рано назвать, но уютной атмосферой, пожалуй.

Кроме визитов к Юнги, Тэхён пару раз поджидал сестёр у школы, помогал с уроками, даже привёл однажды домой, познакомив с Чонгуком. Тот быстро нашёл язык с младшенькой. Она рассказывала ему обо всякой чепухе, просила встать в позу ласточки, сесть на шпагат, сделать мостик, а потом и вовсе упросила пойти за шишками. Чонгук ради такого дела даже корзинку отыскал. И только дверь за ними закрылась, старшая из сестёр, Боми, села ближе к Тэхёну и обняла за плечо, уложив голову.

– У тебя всё хорошо, Тэ? – спросила она.

– Думаю, да, – он и правда чувствовал так. – А у тебя? Ты немного задумчивая.

– Просто мне уже пятнадцать, и один альфа проявляет внимание. Он попросит меня у матери, – голос Боми звучал уверенно, будто она знала точно.

Тэхён закусил губу. Она ведь такая маленькая. Чёрт бы побрал эти волчьи законы. Век ведь не девятнадцатый, чтобы взрослыми омегами пятнадцатилеток считать да замуж отдавать.

– Настаивай на том, что хочешь доучиться.

Фора всего в один год, но время бесценно.

– Без разницы. Я не вижу всё в таком плохом свете. И вообще, ты всё равно здесь оказался, – выпрямившись, Боми окинула рукой пространство, – ну, в восемнадцать, и что? Только нервы зря потрепал.

По больному. Пфыкнув, Тэхён закатил глаза. Раньше бы он, конечно, закатил скандал. Боми хмыкнула, но чмокнула его в щёку и снова прижалась покрепче, потёрлась щекой, извиняясь не словами. Она так была похожа на мать, которая не видела ничего дальше быта, которая не хотела и думать об ином и которой всегда было достаточно только семьи. Юнги был прав: запертая в коконе устаревших взглядов, она не была свободна.

– Мелкие по тебе скучают. Хоть бы пришёл.

Тэхён хотел бы увидеть братьев, но теперь, вместо Чонгука, избегал мать. Это было что-то бессознательное, что-то, что помогало освоиться и привыкнуть, отрывая с кровью последнюю боль прошлого, укрепившуюся в мозгу лишь с образом матери-волчицы.

Настоящее же воплощалось в заботливом и аккуратном волке. Давал ли он время, либо и сам не знал, что делать, и потому не отвечал на главный вопрос, Тэхён понять не мог. Чонгук, представлявшийся силой, подавляюще-эгоистичной скалой, на деле в своём отдалённом мирке дома на окраине оказался одиноким, робким и неуверенным ребёнком, когда дело касалось Тэхёна. И Чонгук вовсе не держал в руке нож, он тоже висел над тем котлом рядом. И, может быть, они всё-таки упали, потому что…

– Не хочешь поваляться? В лесу, – предложил Чонгук как-то вечером, протирая с книжных полок пыль.

А Тэхён чуть челюсть не обронил прямо на одеяло. «Валяться в лесу» ведь только парочки ходили… Вот прямо вдвоём. Давали волчьей сущности свободу. Дурачились, в реке купались, вылизывали друг друга, и всякое такое.

– Ам, – только и выдавил Тэхён, а Чонгук вдруг резко обернулся. С красной тряпкой в руке в цвет поалевшим от стыда ушам он выглядел нелепым воробушком.

– Просто поваляться, а не «поваляться в лесу». То есть тоже в лесу, но просто, – голос дал петуха. – Я… давно не обращался, и ты тоже. В общем побегать. Побегать.

– А, это глупое выражение, – подтянув колени, выдавил Тэхён. Судя по всему, он тоже стал краснее рака, потому что чувствовал, как горит под кожей. Да и что он мог ещё сделать, если Чонгук в его комнате убирает его же хлам, да ещё про поваляться вот так сразу без прелюдий предлагает.

– Очень. Ну… пойдёшь?

Раньше Тэхён любил погонять зайцев, на опушке полежать, но делал это всегда один. Единственным другом был Юнги. Тот достаточно быстро уставал и на своих двоих не поспевал, да и вообще фанатом волчьих прогулок не был: ему хватало уроков в школе настолько, что ничего, кроме дивана, по вечерам и в выходные не было нужно.

Теперь Чонгук мог составить компанию. Вот Тэхён и пошёл, точнее побежал наперегонки. В какой-то момент бег превратился в салочки, а потом… словом, повалялись, бока поотбивали. Чонгук и мордочку Тэхёну всю облизал, потом извинялся, оправдывался с неохотой, признаваясь, что плохо себя контролировал, чуя рядом пару и желая больше всего укрыть и затискать. А волчицей Тэхён и не был против, но видимость сопротивления упрямо создавал, кусаясь и отворачиваясь. К реке тоже сходили зачем-то. Чонгук очень просил, всё тянул в воду, головой подталкивал и кружился вокруг.

Всё легче становилось дышать.

– Что мы делаем? – осторожно спросил Тэхён, когда они, промокшие из-за настигшего у дома ливня, вернулись.

– Чего хочешь ты, Тэ? – так же тихо произнёс Чонгук, обтирая его волосы полотенцем.

Но Тэхён ответить не смог. Раскат грома за окном ударил одновременно с сердцем, кадрами листавшим изображение чёрного волка, льнущего ближе.

***

О слухах Тэхён узнал не сразу.

Он был у Юнги, валялся на диване и ждал, когда будут готовы какие-то там сэндвичи. Чонгук вместе с группой альф уехал в город на подработку пару дней назад. Тэхён не решился напроситься вместе, так что, сбежав от жалости к себе и мысленного воя от собственной тупости, он оккупировал дом хёна. Юнги ведь всегда готов поддержать, плечо подставить и… у него появился телевизор! Взвизгнувшего и застывшего Тэхёна пришлось долго в себя приводить, но шок всё равно не вывелся, так что телевизор выключался разве что на ночь, или когда Юнги не выдерживал. В такие минуты на него даже полный печали вздох не действовал. Но хёна простить можно, понять только нельзя. Целый мир в коробочке, другая планета, цивилизация, другое солнце и звёзды! Тэхён всегда беспокоился, что в городе выставит себя дураком, теперь же он впитывал столько ценной информации, что через месяцок с пояснениями Юнги точно станет экспертом.

– Тэхён, наш поздний цветочек, – сметающим ураганом в комнату с ухмылкой, не скрывающей клыков, и гнездом на голове ворвался Чимин.

И только Тэхён хотел спросить, чего он тут забыл, как из кухни со сгоревшим хлебом в руке выбежал Юнги. Обычно умиротворённое, если не уставшее, выражение на лице сменилось раздражённым.

– Какого чёрта?! – В такие минуты (вообще-то всегда, когда рядом Чимин) Юнги превращался в мелкого, но злого дракона, что, только подойди, сожрёт.

– Радость моя, – ещё шире улыбнулся Чимин. – У тебя дверь не заперта, совсем к нам привык.

То, что оборотни двери не запирали, факт. То, что это стал делать и Юнги, отличная возможность пользоваться телевизором.

– Я тебе голову пробью.

– Хлебушком, солнце?

Тэхён подумал, что ему не хватало попкорна. Он знать не знал, каков он на вкус и почему именно так говорили в дораме, но нутром чуял, что момент тот самый.

А хлебушек-то полетел. Метко так, с силой. Чимин поймал и, довольный и скалящийся, захрустел.

– У тебя там опять подгорает, солнышко.

– Чтоб ты зубы все переломал, – процедил Юнги и скрылся, тоже почуяв запах горелого.

Юнги рассказывал, что Чимина терпеть не мог за доставучесть. Он его таким трёхэтажным слал, что впору было обратиться в веру и перекреститься: того и гляди изо рта демоны полезут. А посылать было за что: альфа упёрся в желании заполучить. У него любовь, видите ли, и готов он хоть вечность к своей принцессе дракону в башню ходить. Ему даже поцелуи не нужны, лишь бы свет очей рядом был. В посёлке Чимина давно уже пропащим окрестили, жалели очень, жених ведь завидный, но не вмешивались, советы не раздавали: взахлёб волки любили лишь раз в жизни. А Юнги слышать ничего не хотел, да и рожу эту видеть тоже. Всё не заладилось у них с тех пор, как Чимин клумбу вытоптал, а в извинение розы подарил. Думал-то, что те соседские: участки близко друг к другу, забора нет… срезал, ну, и ошибся. Розы тоже Юнги принадлежали. Он их никак поближе пересадить не мог.

Чимин плюхнулся на диван рядом, раскидывая ноги пошире и опрокидывая голову на спинку. На уголках губ застыли крошки. Тэхён потянулся и отряхнул.

– Спасибо, малой.

– Дурак.

Из кухни послышалось грубое ругательство. Момент настал – понял Тэхён, нажимая на красную кнопку и быстренько включая единственный музыкальный канал. Идеальное преступление. Вернувшийся спустя пару минут Юнги даже не вспомнил, что телевизор выключили пару минут назад, поставил тарелку с тремя сэндвичами, вперился в экран и слова больше Чимину не сказал.

Хрустели втроём. Чимин, волчара без стыда и совести, громко чавкал и показательно мычал, оповещая о том, как же ему вкусно. Тэхён совсем расслабился под романтический клип о запретной любви и не сразу заметил, как к нему вдруг начали принюхиваться.

– Э, тебя ещё не пометили, что ли?

– Ты чё нюхаешь? Это неприлично, – с силой отпихнул Чимина Тэхён.

– Неприлично полумеченным быть. Про вас только и говорят все… Я думал так, языками чешут просто, а тут вот.

– И чего болтают, заняться нечем? – возмутился Тэхён, совсем не желая слышать ответ.

– Ну, то, что ты с Чонгуком обряд прошёл, – совсем не уловил интонации Чимин, – а метки второй, самой важной нет, и пахнешь ты собой. И на праздник вы не пришли, все новобрачные были. А ещё, кроме вас, все в город ездили, ну, брак заключить.

– Метка важнее бумажки, разве не так у вас? – вступился Юнги, покашливая. Совсем не подозрительно.

– Так современно же. Метка, конечно, вернее – связь навсегда. Но… А!

– Чимин, – предупреждающим хрипом.

– Говорят ещё, Чонгук тебя пожалел просто из-за матери. Муж погиб. Одна с пятью детьми… Вот Чонгук тебя и прибрал.

Тэхён сглотнул камень и замер, не отрывая взгляд от экрана. Возразить было нечего, он до сих пор не знал, что в голове Чонгука творилось. Может, Тэхён сам придумал и тепло редких касаний, и нежный взгляд, и заботу. Ведь и правда, на кой чёрт Чонгуку проблемный омега с комплексом жертвы, с которым только на цыпочках ходить. Верить в жалость не хотелось, но как назло вспоминался первый разговор и то, как благодарно смотрела мать на Чонгука.

Сердце предательски заныло. Ему-то какая разница? Ну, жалость, и что?.. Но не в силах сосредоточиться на словах Юнги, что-то толкующего Чимину, Тэхён корил себя за симпатию и огонёк надежды, которому сопротивлялся и всё-таки верил, потому что думал, что он зачем-то Чонгуку нужен, что он, быть может, дорог ему просто так. Обида выжигала, а сопротивляющийся разум только подначивал. А чего ты хотел, Тэхён? Не в любовь ведь играть. Почему так задело, если чувств нет?

Чего хочешь ты, Тэ?

– Тэхён? – ворвался голос.

– Я… задумался, – моргнул, сосредотачиваясь на Юнги. Чимина рядом не было, но его терпкий запах забился в ноздри.

– Не верь. Всякое болтают.

– Да мне, в общем-то, всё равно.

Юнги скривился.

– Какая разница из-за чего Чонгук меня взял? Жалость или… что-то ещё. Всё одинаково ужасно, – бодро рассуждал Тэхён, закрывая сознание тяжёлыми шторами. – Чонгук добрый, я и этому рад. Мы с ним… неплохие соседи, знаешь, – он снова подхватил пульт, переключая канал.

– Тебя это устраивает?

– Пока он не требует большего, да.

– А его?

Тэхён пожал плечами. Если бы он знал.

– Хён? – жалобно-надломленно.

– М?

– Погуляем?

Лес встретил первой осенней тоской. Он был всё ещё зелен и светел, просто Тэхён видел иначе. Теперь даже в теле волчицы он не мог избавиться от тяжести головы, и шея странно зудела. И чего ради Юнги уговорил? Тот долго ворчал, но согласился: наверняка подействовали глаза, полные слёз. Тэхён умел просто так заплакать, о чём Юнги знал и всё равно вёлся. На Чонгуке бы тоже сработало, без сомнений. Наверное, сначала он бы впал в молчаливую панику, а потом… дальше Тэхён представить не мог, но застывшее в воображении растерянное выражение лица и приоткрытые тонкие губы веселили.

Тэхён вздохнул, вдруг чувствуя, руку, путавшуюся в шерсти. Он поднял морду. Опустившись на корточки, Юнги улыбался по-отечески расслабленно.

– Привёл в салочки играть, а сам спрятался.

Было тепло, а стало теплее. Тэхён уткнулся хёну в живот, но не дождавшись, что тот прижмётся в ответ, вскочил, закрывая его. К ним шла белая волчица. Мама.

– Ты был бы хорошим учителем, – сказала она, водружая на стол наполненные до краёв бокалы, когда они вдвоём, потеряв по пути Юнги, оказались на кухне.

– Как вы?

– Немного тяжело, – призналась со вздохом. – Но тяжелее было тебя не видеть, – потянулась к щеке сына, поджав губы. – Меня ты избегал.

– Да.

Скрывать это не было смысла. Тэхён прикрыл глаза, наслаждаясь поглаживаниями. Когда они исчезли, он выдохнул почти разочарованно. Мама рассмеялась. В то время, когда слова о Чонгуке ещё не были произнесены, с ней было так легко. И теперь, когда её желание исполнилось, тоже. То есть это была почти правда. Мать выглядела счастливой и довольной. Как и Боми, она была уверена, что с дуростью сына покончено. Тэхён же ощущал себя единственным, кто старался, кто прикрывал телом пробоину размером с их непонимание. Отношения с матерью были слишком дороги, чтобы позволить наводнению случиться. Последние годы были истрёпаны драмой, и в конце концов всё, что им было нужно – это спокойствие и расстояние.

Тэхён взял мать за руку, переплетая пальцы, и улыбнулся.