Разожги костер до самого неба

Дилюк машет рукой вместе со всеми и слабо улыбается. Когда автобус исчезает за одним из поворотов, на площадке возле главного здания остаётся только тишина – у каждого мелькает одна и та же мысль, которая так легко вырывалась вместе с детскими обещаниями обязательно позвонить и отравить письмо.

Лето кончается.

Вожатые отправятся по домам на следующий день после детей, это решение Варки – что-то случилось с аккумулятором тачки, на которой они должны были уехать к вокзалу. Он обещает вернуться к следующему утру с новым и грозит, чтобы подростки не творили глупостей в его отсутствие. Подростки послушно кивают, и Варка не верит ни единому такому кивку, но, конечно же, молчит. Им всем по восемнадцать, и осознавать, что вокруг лес, а в лесу водятся звери, они, кажется, должны. И только его болотного цвета джип исчезает в том же направлении, что и автобус с детьми, слышится одиночный хлопок в ладоши.

– Ну что? – Кэйа словно бы не хочет нарушать тишину и звучит немного неуверенно. Они все чувствовали себя немного неловко: вроде бы подготовились к отъезду, собрали сумки, вроде бы даже все попрощались, а потому говорить сейчас друг другу было нечего. Если бы не проклятый аккумулятор, а точнее – если бы они не просадили его в один из отъездов Варки, освещая лес фарами…

– Что «что»? – ворчит Роза и щелкает зажигалкой. Ей вернули сигареты только после отъезда детей. – Продолжай мысль.

Кэйа выходит в центр неровного круга. Он осматривает вожатых этой смены, белозубо улыбается и прочищает горло.

– Кхм, Варка свалил. На ночь. Оставил нам лагерь. Без сопляков, – он слегка нагибает голову, улыбка его становится заговорщически хитрой. – Вот я и подумал: у них был прощальный вечер, с костром, песнями, вот этим всем, а мы чем хуже? Ну? Что думаете?

Роза выгибает бровь, но ничего не говорит, Аякс, вскинув руку, крайне яро выражает согласие, хотя он даже не знает, что они будут делать. Лиза кивает – мягко улыбнувшись, она поправляет лямку светлого топа и спрыгивает с горы чемоданов.

– Я вроде помню, где Варка хранит ящик с пивом, – говорит она. Кэйа радостно хлопает в ладоши и спешит подначивать Тому, который нехотя бормочет что-то про слова Варки.

Его бормотание громче, наглее и увереннее повторяет Джинн.

– Прощальный вечер был для всех, – компания замирает от её голоса, ледяного и резкого. Джинн хмуро продолжает. – Варка сказал: «без фокусов».

– А мы и обойдемся, ну, «без фокусов». Я отберу у Аякса карты. – отвечает Кэйа и пихает в плечо Аякса. – И прослежу, чтобы он их не стащил, но только потому, что за бухлом будет следить Роза, – они смеются, а Джинн качает головой.

– Это плохая идея. Ты не помнишь, что было в последний раз, когда вы раздобыли алкоголь?

– Ай, то была водка! – Кэйа машет рукой.

– И текила, – добавляет Роза.

– Ну типа того, да. А здесь будет всего лишь пиво.

– И текила.

– И немного текилы. Да и тебя никто пить не заставляет, – улыбается Кэйа и издевательски подмигивает ей. Джинн поджимает губы. Вечер с водкой (и текилой) она помнит отлично, и слов, чтобы ответить, совсем не находит.

– Пусть идут, – она поворачивает голову, когда рядом останавливается Дилюк. Они делятся на две противоборствующие стороны, где перевес сил очевиден. Но, в отличие от нее, Дилюк язвить привык. В начале смены его поставили в пару к Кэйе, следить за детьми на озере, а тут по-другому попросту не выживешь.

Дилюк складывает руки на груди и выгибает бровь. Кэйа моментально замирает, когда видит, как он, доселе молчавший, выходит в общий спор.

– Пускай нажрутся, пойдут пугать медведей, заблудятся. Они же не дети. Мы с тобой за них не отвечаем.

– Ну да, а ты опять не смог сдержаться, – фыркает Кэйа. Джинн замечает, что он щетинится больше обычного, словно действительно хочет задеть – не словами, так взглядом. Ее это удивляет, как и половину собравшихся на поляне.

Дилюк раздраженно качает головой.

– Да, потому что…

– Тебя тоже не приглашаем, понял? Если так не хочется. Да ладно, ребят! – он разворачивается к нему спиной и разводит руками. – Чего такого в том, чтобы напоследок развлечься? Мы, быть может, в последний раз с вами видимся! В жизни! Ну, народ?

– Я «за», – с чемодана поднимается Люмин. Кэйа торжественно озирается в сторону Дилюка. Тот терпит поражение тогда, когда Тома нерешительно подходит к ним, тоже под аплодисменты и радостные восклицания. Он качает головой и случайно задевает взгляд Кэйи – жгучий, колкий, резкий. Кэйа не радуется, что его идею приняли, он скорее хочет приложить Дилюка головой о ближайший камень и скормить оставшуюся кашу тем же медведям заместо себя, и в общем шуме занят только этой идеей. Джинн это тоже замечает. Она, когда основная компания подростков отходит и теряется в обсуждении, тянет Дилюка за рукав. Тот неохотно, словно увязший в болоте, подчиняется и идет в противоположную сторону.

– Что у вас случилось? – Джинн попадает туда, куда совсем не хочется, чтобы попадали. Дилюк спокойно выдыхает, когда они заходят в один из домиков вместе со своими сумками.

– Ничего такого, – отвечает он и закатывает глаза. – Сказал же, ничего такого. Конец лета. Конец смены. Конец… ну, нас.

– Расстались?

– Угу.

Какое-то время они молчат. Джинн не видит на лице Дилюка сожаления или печали, но подозревает, что он всё это просто хорошо скрыл. Сев на кровать рядом, она легонько пихает его в плечо, отвлекая от размышлений, о порядке которых может только догадываться.

– Почему?

– Джинн, – устало выдыхает он и хмурится. – Мы уедем и больше не встретимся. Как еще это могло закончиться?

- Обменом телефонов? Перепиской? Голыми фотками раз в неделю, сопливыми шекспировскими письмами? – Дилюк фыркает со слабой улыбкой.

– Это… не знаю. Как-то не… то, наверное.

– «Наверное»? То есть, ты не уверен?

– Да блять, – шипит он и прикрывает глаза пальцами, потирая нервно виски. – Джинн. Мы живем в разных концах страны. Я иду в Йель. Он куда-то тоже, эм, кажется в… не помню, короче. У нас есть планы. Свои планы, понимаешь? И лучше расстаться сейчас. Чтобы он не отвлекался от них на меня, а я – на него. Они слишком… мы по разным путям идем, понимаешь?

Подобных слов Джинн не ожидает ни от Дилюка, ни от кого-либо еще. Она ошарашенно пялится на него несколько минут, вертит головой, думая, ища по деревянным стенам, что сказать, и мысленно соглашается с Кэйей в его идее приложить Дилюка о камень.

– Ну ты, конечно, выдал, – тихо произносит она. Дилюк равнодушно пожимает плечами. – Даже я бы до такого не додумалась. Господи, это… и ты действительно так уверен, что отношения на расстоянии так сильно вам помешают?

Она ошарашенно выдыхает, когда Дилюк кивает и напряженно утыкается взглядом в стену, сложив на коленях локти и скрестив руки в замок. Джинн считает до пяти и пытается принять хотя бы тот факт, что Дилюк вполне имеет право на свое мнение.

Даже если это – самое тупое мнение в мире. Так думает Джинн, но в конечном счете приходит к мысли, что тупое оно исключительно потому, что не кажется ей чем-то живым. Скорее… скорее камень, который тоже вполне себе имеет место быть в их маленькой биосфере человеческих отношений. Камень и камень. Что с него взять. Постучать разве что кулаком по макушке, и ничего не говорить.

***

Ночь опускается на полянку с костром, играющим до самого звездного неба. Детей рядом нет, нет главного, нет Эмбер, которая отвечала за пожарную безопасность. Можно не контролировать ни огонь, ни задорно гремящие бутылки с пивом (и текилой), Аякса с Люмин, ушедших соревноваться в стрельбе из найденного в кабинете Варки дробыша. Роза и Лиза ходили вокруг костра и, срывая глотки, горланили что-то из детских частушек Старого Севера, Тома сидел на бревне и улыбался, иногда вздрагивая на выстрелы где-то за домиками. Кэйа улыбался и что-то напевал на испанском; голос его становится громче, когда мелодию подхватывает Роза и продолжает с этим глупым американским акцентом. Кэйа уже не обращает на него внимание – ему, кажется, правда весело. Он вместе с остальными громко кричит, хлопает и смеется, когда Роза, которой больше всех понравилась текила, сдергивает с себя топ и остается в одном бюстгалтере. Вскоре возвращаются Аякс, Люмин и Джинн, судившая их соревнование. Компания замирает на миг, ожидая, и вновь разражается пьяными криками, когда Джинн поднимает вверх руку Люмин. Выиграла. Она победно трясет дробовиком и бежит пить на брудершафт с кем попало. Эти дети веселятся, отнимая у Кэйи гитару и запевая бесшабашные песни, сдирая о них глотки и остатки приличия, разбавленные алкоголем и одним лишь желанием. Кэйа, мягко улыбнувшись, аккуратно поднимается и незамеченным идет к озерному причалу, с которого им строго-настрого было запрещено прыгать без надзора. Точнее – прыгать было запрещено детям, и без их надзора. Сами они отделались одним предупреждением после того, как Аякс ночью сплавал на остров, расположенный в середине озера.

Улыбаясь луне, он с тихим кряхтением садится на самый край, стягивает сандалии, опускает в воду ноги, лениво покачивая ими и смотря на небольшие волны, и с улыбкой встречает шорох ближайших кустов, думая, что Роза или Аякс пошли его искать. Кэйа поворачивается и каменеет, видя далеко не их.

Дилюк, не спрашивая, садится рядом. Он не опускает в озеро ноги – для этого придется снимать кроссовки и белые носки. Он чувствует, как воздух рядом холодеет и на ходу замерзает, превращаясь в острые, режущие ледяные зубы. Кэйа всё так же покачивает ногой и бутылкой пива в левой руке.

Дилюк кашляет в кулак. Кэйа не обращает внимание и не поворачивается.

– Поговорим?

– Мне кажется, мы уже все сказали, – пожимает плечом он. – Если говорить точнее, ты все уже сказал. Очень емко. Добавить мне нечего.

– На самом деле, я много чего хотел бы сказать, — все это Кэйа считает провокацией и ложью, а потому продолжает холодно смотреть в сторону озера. Раздражающе нежный голос, приятный тембр, о приятности которого он вспоминает сейчас, а за этим тянется и все остальное – запах, улыбка, руки – и Кэйа падает, как неловко сдернутая скатерть с тарелками и полупустыми стаканами. Он делает глубокий вздох, стряхивает что-то с плеч и поворачивает голову.

– Джинн подбила «поговорить»? – Дилюк тоже вспоминает его голос с акцентом и постоянными вставками испанского. И честно пытается сказать себе, что резкость в нем – то, что он, в принципе, заслужил. – Вы так спелись с самого начала… знаешь ее? – неожиданно спрашивает он.

– Нет, но у нас много общего, – честно отвечает Дилюк. Он поднимает глаза в тот самый момент, когда Кэйа усмехается.

– А, ну да, как же я мог забыть. Масонские детки, – щурится он, и Дилюк вздыхает.

– «Лига Плюща» вообще с ними не связана. Просто сеть университетов. Так получилось, что Джинн тоже идет в один из них.

– Ой, ну конечно, – он машет рукой, однако слабая улыбка дает Дилюку надежду. – Да половина поступающих в Гарвард – это масоны. Или богатенькие белые мальчики с сексуальным голосом и плоскими сиськами, – с нажимом договаривает он, и Дилюку сильно хочется ответить, но он сдерживается и вновь меняет русло их крайне паршиво клеящегося разговора.

– У тебя тоже есть шансы, Кэйа. Ты ведь показывал табель.

– Да-да-да, – он поднимает руку и отмахивается от его слов. – Во-первых, все хорошие места были разобраны еще до рождения, а во-вторых, mi estimado, – он поворачивается к нему лицом. – Каковы твои ставки, что меня не выпрут в первую же неделю? Я терпеть ненавижу всю эту академическую дрянь, – он морщится, словно прямо сейчас вынужден надевать квадратную шапочку и читать на латыни девиз того же Йеля. Свет и правда. Lux et veritas. А потом Кэйа улыбается – мягко и грустно, и у Дилюка что-то воет, ведь раньше такой улыбки он еще не видел. – Это для тебя больше. Для такого, как ты. Который всю свою жизнь уже просчитал. И место в ней отношениям тоже знает.

– Кэйа, я…

– Да не, ты прав… наверное. Для себя, по крайней мере, прав. Ты пойдешь в…

– Йель…

– Йель, да. На какую-нибудь юриспруденцию или гражданское право. Или бизнес. Потом откроешь конторку по оказанию юридической помощи. Потом вступишь в партию. Республиканцы?

– Ни за что.

– Отцу своему скажи. Потом пойдешь в Конгресс. Потом… как вы прокомментируете слухи о вашей связи с актриской семнадцатого сезона «Эйфории», которой едва исполнилось восемнадцать лет, Господин Президент? – в темноте сверкает лукавый взгляд и улыбка. Дилюк закатывает глаза, ведь ему совершенно не смешно, а Кэйа смеется. Он поднимает ноги из воды и обхватывает колени. – И вот тогда мы и встретимся. Потому что я буду тем, кто кинет наполненный краской презерватив в президентский кортеж в качестве протеста против очередного расширения бюджета Пентагона. Или сразу в твою дряблую рыжую башку.

Он шепчет нагло и дерзко, странный, глупый, смешной, и Дилюк не видит смысла сдерживаться дальше. Кэйа провоцировал с первых дней и всех – Аякса, Розу, Люмин, детей из разных домиков, Дилюка. Дилюка больше всех.

Он торжествует, когда Дилюк целует его, притянув к себе за хлипкую серую футболку, и жадно отвечает. Они целуются жарко, наивно, неуклюже, но для них самих эти поцелуи кажутся самым тонким, страстным и мастерским, что только можно было вытворить языком – конечно же, ведь в фильмах именно так целуются, и от этих поцелуев им обоим всегда потом горячо-горячо. Они закрывают глаза и уносятся куда-то за рамки разговора и озера, домиков, шумно выдыхая друг другу в губы. Кэйа лазает по рукам и по дилюковой клетчатой рубашке, переходит на плечи – на них пальцы неожиданно крепко впиваются в него, и он, хищно улыбнувшись, с силой дергает Дилюка прямо в озеро. Кэйа хохочет, смотря, как тот с крайне глупым выражением лица выныривает и отплевывается от воды и не успевает сказать, как глупо он выглядит, как Дилюк, резко и мощно отпружинив от мелкого дна, подпрыгивает и, схватив его за ногу, тянет за собой. Матерясь, Кэйа с оглушительным плеском оказывается в воде и теряет бутылку; от злости он погружает Дилюка под воду, хватая за волосы, но тот отмахивается от него и смеется, и злиться на него нельзя. В конце концов, он первый начал, и жаловаться ему не на что.

Странный Кэйа со своим испанским, страшилками, странными коктейлями, ради которых Люмин непонятным образом добывала шоколадный пудинг, со своими фантазиями и историями о том, как он потерял глаз – каждый раз разными, –  поцелуями и пьяными речами – не шекспировскими, но такими же смазливыми, на которые Дилюк безбожно клюнул в самом начале. Он сейчас дрейфует в воде, волосы мокрые, падают на щеки и глаза – Дилюк тревожится, не повредила ли вода протез, однако единственное, что волнует Кэйю, это:

– Я бутылку потерял, – озирается он. – Она ко дну пошла! Если Варка найдет…

– Как она могла ко дну пойти? Пустая же.

– Вода в нее набралась!

– Думаю, когда он увидит кострище, тебе точно будет не до бутылки.

– Ты опять?!

Дилюк смеется и, обняв Кэйю, снова целует его. Тот отвечает. Оба умалчивают, что привкус озерной воды на редкость паршивый.

– Мне страшно.

– А?

– То, что ты говорил. Это меня дико страшит.

– Что ты не сможешь ответить на публичные обвинения в измене?

– Погоди, в измене?

– Ну должна же у Президента быть жена.

Дилюк смотрит на него с крайней степенью возмущения. Кэйа хохочет. Он мотает головой, и его тяжелые, вытянувшиеся от воды волосы липнут ко лбу.  

– Вся эта… рутина. Меня от нее тошнит. До этого лета я как-то не задумывался о том, насколько все… кисло, что ли.

– То есть, мы тебя испортили. Боги, кошмар. Хотя, мы и Джинн испортили… Ты слышал историю, как кто-то всю ночь блевал в шестом домике?

– Естественно слышал. Я увел от него Варку, хотя тот хотел уже вызывать из города неотложку и обзванивать родителей.

– Это… был ты? – Кэйа хлопает глазами и не знает, что сказать, когда Дилюк с улыбкой ему кивает. – Ох, мама.

– Дети не вынесли бы, если бы тебя отправили обратно. Ты им слишком нравился.

– Пф, – фыркает Кэйа и задирает нос. – Джинн же блевала, не я.

– Ага, а догадаться, кто намешал эту дрянь с солью Варка, конечно же, не мог.

– Ладно, ладно, – он вздыхает, потягивается и нагло, совсем того не скрывая, тянет Дилюка за плечо к себе. Тот двигается ближе. – Но да, дети меня обожали.

Дилюк усмехается. Он обнимает Кэйю, а тот кладет голову ему на плечо.

– Удивительно, если учесть, что от твоих страшилок малышня мочилась в постель. Да и тот случай, когда ты рассказал, будто в глубине леса живут какие-то существа с лицами стариков…

– Варка попросил сделать так, чтобы они в глубь не совались.

– Он попросил рассказать про медведей с кабанами!

Кэйа закатывает глаза, но не отвечает. Они оба помнят, что истории о чанеке привели к совершенно противоположному результату, и некоторые дети пошли искать жуликоватых созданий. Он улыбается, вспоминая его лицо во время головомойки – грустное, жалостливое, и после – хитрое, по которому все сразу поняли, что Кэйа был ужасно горд за то, что оставил детям незабываемые впечатления.

Дилюк смотрит на озерную гладь, на большую-большую луну и еловые палки, которые щекотали звезды и ночь над летним лагерем, озером и островом, который оно огибает, и старается не замечать пристальный, жгучий, оценивающий взгляд. Кэйа щурится, кусает губу – это обычно означало, что он думает о чем-то не совсем законном. Дилюк вздыхает, но не успевает ничего сказать.

– Стой здесь.

– А? – он поворачивается, когда Кэйа ухабисто идет к берегу.

– Стой. Здесь. Или нет. Иди и возьми лодку.

Дилюк недоуменно хмурится.

– Зачем?

– Ну, не тупи, – тяжело шикает Кэйа. – На острове есть хижина. Пошли туда.

– Она же заброшена, – Дилюк выходит следом. Кэйа мокрый, в мокрой футболке, и под эту футболку хочется залезть, но взгляд, слегка косящий, как и всегда, наполнен жгучей уверенностью. Если Дилюк захочет его прервать, тот его съест и не подавится.

– Не совсем. Иди к лодке, а я возьму резинку, – он ухмыляется, улавливая в ночном Дилюке глупое наивное смущение, прикусывает кончик языка и смотрит, как Дилюк выжимает волосы, перекинув их через плечо.