«Здравомыслие — лишь маленькая коробка, безумие же — все».
Чарльз Мэнсон
Пред глазами искрит огненный калейдоскоп, в ушах странно звенит, и Трандуил с величайшим трудом сдерживает рвущийся наружу ликующий, и, возможно, самую каплю истеричный смех. Бороться с медленно подступающим безумием давно уж не было ни желания, ни сил, ни тем паче времени.
В крови бурлит гремучая смесь колючего страха, щекочущей опасности и неправильно яркого наслаждения. Быть может, он и уже сошел с ума слишком много лет назад, чтобы запомнить. Трандуила чуть потряхивает от предвкушенного возбуждения, а пальцы лишь привычно стискивают рукоять меча.
Ему, возможно, не стоило приходить сюда, не стоило вести за собою преданных до ненормальности эльфов, не стоило и вовсе делать это. Ему на самом-то деле не стоило делать много чего. Не стоило кричать, дерзить не стоило, не стоило в запальчивом гневе сказать, наконец, отцу то страшное, что до сих пор скрывалось в потемках его фэа, слишком непонятное для самого Трандуила.
Но он отчего-то вновь совершил ужасающую, непростительную глупость, ни на миг не задумавшись о последствиях ни тогда, ни даже сейчас. Вновь сделал то, о чем позже наверняка жестоко пожалеет.
Но так сложилось, — шепчет сладкий голосок на периферии сознания. — Ты не виноват в том, что контролировать не способен.
Трандуил криво ухмыляется от пробежавшей по телу волны ненависти и презрения к самому себе. Жалок, до чего же жалок. Он и не думал, что когда-нибудь опустится так низко… Оправдывать невзвешенные, опрометчивые и откровенно идиотские решения, которые, быть может, станут концом всему, тем, что он не в состоянии справиться с собой, словно неуравновешенное дитя? Мерзость да и только.
Трандуил знал, что на тот момент был в сознании, совершенно, до болезненного нормален и абсолютно точно воспринимал происходящее. Случившееся же — результат обыкновенной несдержанности, гордыни, эгоизма и, быть может, упрямства. Отчаяния, возможно.
Ему хотелось слишком много и сразу. Хотелось понять, наконец, что происходящее — реальность, а не проклятый затянувшийся кошмар, что рассеется с рассветом. Хотелось почувствовать, принять, испытать на себе в полной мере. Ощутить себя живым, понять, что находится на своем месте, там, где должен быть.
И именно поэтому, кристально четко осознавая, что творит, Трандуил сбежал из этого Эру забытого Леса, собрав тех немногих, кому был способен довериться, сделав самое неразумное, ветреное, беспечное, легкомысленное и поистине безумное, на что только ума хватило: бросился искать чудом уцелевших в Войне Гнева и Нирнаэт Арноэдиад змеев.
Он знал, что таковые еще были, знал по случайным слухам, будто те обитали в горах к северу от их собственного Леса и Увядшей пустоши, и знал, подслушав украдкой разговоры отца с советниками, которые велись последнее десятилетие, что не далек тот день, когда и Эрин Гален придется обороняться от тварей Мелькора, не случись чего.
Никто не был точно в том уверен; в конце концов их юное, диковатое царство не могло похвастаться ни обилием золота, столь драконами любимого, ни иных драгоценностей вообще. Но игнорировать потенциальную угрозу было бы непозволительной беспечностью, а Трандуил чересчур хорошо знал собственного отца, чтобы иметь полное основание полагать, что тот сделает все, ради устранения малейшего шанса на падение и разорение и этого королевства.
Все же никто из них не был готов вновь лишиться дома, пусть все еще не слишком любимого, но успевшего стать сердцу дорогим. Трандуил и сам не был до конца уверен, как относиться к Зеленолесью, порой в черной ярости шипя сквозь зубы слова ненависти и брезгливости и к Лесу, и к его дикому, взбалмошному народцу.
Королевство Эрин Гален не было Дориатом. Трандуил, по правде сказать, и не знал, можно ли этот лесок назвать полноценным королевством; сравнение же с Дориатом до сих пор приносило лишь тянущую боль сердцу и глухую тоску. Привязываться к месту — страшнейшая ошибка из всех возможных, в чем ему пришлось убедиться на собственном опыте.
Зеленый лес не был похож на Дориат ни в чем совершенно. И это, наверное, все же было в какой-то степени правильно. Трандуил знал, что не перенес бы, будь оно иначе. В конце концов он предпочитал создание новых воспоминаний тщетным попыткам цепляться за старые. Или желал думать так.
Но, как бы то ни было, руководствуясь весьма странными мыслями и еще более мутными мотивами, он с отрядом всего пару часов назад успешно пересек Эред Митрин, наконец добравшись до своей цели. И Трандуил пока не знал, чего будет им это стоить.
Быть может, то и к лучшему.
***
Трандуил сипло выдыхает, рукавом вытирая рот. Губа треснула и во рту горечью отдается кровь, солоноватым привкусом оставаясь на языке. Свежая полоса пореза на скуле напоминает о себе приступом тупой боли.
С отчаянной обреченностью он проводит рукой по ремню, лишь морщась: кинжал пропал, о том же, где успел потерять и ножны, Трандуил даже вспоминать не желал. Он на мгновение прикрывает глаза, силясь отдышаться, пусть и знает, что времени на подобное попросту нет.
Страха отчего-то и вовсе нет, и эта мысль ужасает куда больше внезапно оборвавшегося крика за спиной.
Трандуил не боится, хотя и должен бы; нет ни ярости, ни прежнего острого предвкушения, ничего нет. Внутри будто бы враз опустело, а сердце, до безумия громко бьющееся в груди, словно покрылось тонкой, узорчатой корочкой льда. Он пуст, выжат эмоционально до самого конца, без остатка.
В этот миг кажется, будто одно-единственное чувство причинит боль куда большую, чем он мог бы перенести. Большую, чем мир способен нанести.
Вокруг бушует огонь, ядовито-алой змеей стелясь у самых его ног, опаляя запачканную грязью и кровью кожу сапогов. Словно на мгновение забывшись, Трандуил тянет вперед пальцы, зачарованно глядя в синевато-чернильные разводы пламени, не в силах отвести взора.
Одну чудовищно долгую секунду ему кажется, что огонь и не обжигает его, ласково касаясь кожи, оглаживая, но дымка иллюзии слетает так же быстро, как и появляется, оставляя резкую волну боли, прошившую тело тысячею иглами, да тяжелый запах обожженной плоти.
Трандуил не помнит, как давно начался этот бой, не помнит, сколько раз чужие крики звенели в ушах, не помнит, когда собственная теплая кровь впервые испачкала кожу. Но бой ли то вообще? Скорее уж кровавая мясорубка, череда убийств, виною которым был он сам. Убить дракона, право слово, что за чушь…
Он лихорадочно трясет головой, откидывая с лица слипшиеся от пота волосы, и стискивая в пальцах многострадальную рукоятку одного из парных клинков, единственного оставшегося. Меч давно уж был вырван мощным ударом из рук, от щита же остался лишь жалкий осколок, да алеющий порез, пересекающий ладонь.
Вдруг приходит осознание, что он вряд ли и до рассвета доживет. Близость собственной смерти ничуть не пугает, а лишь отдается горьким разочарованием в груди. Трандуил не боялся смерти, — давно уже нет, — тем более, смерти в бою; нет, он боялся умереть вот так. Не попрощавшись с отцом и наговорив напоследок чересчур много того, о чем стоило бы молчать; потянув за собою невинных, еще толком и жизни не вкусивших, мальчишек, по глупой преданности своей за ним последовавших.
Трандуил не обманывал себя, излишне ясно понимая, что они пошли за ним, поверив громким, пылким речам и жарким призывам, и лишь немногие действительно знали, на что идут. Он умел говорить, умел обещать, вдохновлять и еще лучше умел красиво лгать. И далеко не все были способны отыскать средь паутины искусно сплетенной лжи резкий отблеск неприглядной истины.
Трандуил вдыхает полной грудью, тут же заходясь надрывным кашлем. Воздух отчетливо пропах гарью, копотью и тленом. Отрешенно он отмечает, что до сих пор так и не видел самого дракона, встреченного ими скорее волею случая, нежели благодаря поискам и кропотливому расчету.
Трандуил интуитивно прикрывает рукой глаза, на шаг отступая. Никогда прежде дракона, живого, настоящего дракона, ему увидеть не удавалось и то, быть может, было к лучшему. Он смутно знал, как те выглядят, основываясь на обрывках воровато подслушанных разговоров, да паре путаных абзацев, с трудом найденных в старинных книгах.
Этот змей был меньше, намного меньше, чем те, о которых Трандуилу довелось читать, что, впрочем, не мешало ему быть до дрожи огромным. Внутри шевельнулась темная змея страха, поднимая голову.
Дракон был красив, той самой уродливой красой искажения, что Трандуил последнее время видел, пожалуй, куда более часто, чем хотел бы. А еще он был страшен и смертельно опасен. И Трандуил внезапно осознал, что умирать он не готов.
У змея глаза золотые с багряной поволокой, чуть более живые и знающие, чем следовало бы, и эльф просто смотрит, не отрываясь, из последних сил удерживая в отчего-то слабеющих пальцах клинок. Отпускать нельзя ни в коем случае — он не помнит уж почему, но мысль все вертится на задворках разума, не желая исчезать.
Трандуил и не помнит будто, что вокруг происходит, почему он здесь, зачем; не слышит надрывного зова товарища и грохота огня за спиною, лишь только смотрит, смотрит, не в силах отвести взора. Ему страшно, до одури страшно, но так по-правильному, естественно, нормально, как никогда прежде.
Земля дрожит под ногами, а кожу опаляет жаркое, дикое пламя, кусая щеки и остро играя в кровоточащих ранах. Боль отрезвляет на миг, как случалось всегда, стряхивая тяжелую, тягучую дымку морока, и Трандуил невольно опускает голову.
Чтобы тут же столкнуться взглядом с полными боли и ужаса карими глазами друга. С потаенным страхом он отмечает и странную бледность лица, запачканного кровью, и неестественно выгнутое изломанной куклой тело… Таурендил умирал из-за него.
Тот самый, еще вчера заливисто смеющийся у костра Таурендил, задорно рассказывающий очередную свою небылицу на потеху разинувшим рты легковерным юнцам, по глупой случайности оказавшимся с ними в одном отряде.
«Лучше пусть уж смеются, чем трясутся в ожидании, — сказал он тогда на немой вопрос Трандуила, поводя плечами. — Ну, знаешь, командир, в ожидании смерти».
Тот самый невыносимо яркий и невозможно счастливый Таурендил, не унывающий даже в самые темные времена. Его проклятый, вечно неспокойный, шебутной дружок, готовый, как казалось, ни секунды не раздумывая поддержать любую предложенную им, Трандуилом, глупость, просто потому, что так уж у них было заведено.
Тот самый Таурендил сейчас лежащий в луже темной, вязкой крови, своей собственной крови, и глядящий широко распахнутыми, словно в удивлении глазами, в затянутое тучами небо.
И Трандуил, наконец, приходит в себя, быстро моргая. Его друзья умирали за него, из-за него прямо сейчас, а он стоял, не в силах сдвинуться с места из-за какого-то наваждения? Позор. Лучше уж умереть рядом с ними, в бою, чем вот так.
Дракона не убить мечом, Трандуил знает это, как знал всегда, до сих пор надеясь на неведомое чудо и питая светлые, детские надежды о легкой, бескровной победе. Но иного выбора, кроме как попытаться, у него нет, не так ли?
Ему нужно просто защитить, спасти как можно больше своих, увести их отсюда, вот и все, мелочь сущая…
Эфес клинка, скользкий от пота, привычно ложится в руку, и Трандуил отводит ногу назад, перехватывая древко поудобнее.
Змей напротив выглядит до странного понимающим. Он склоняет огромную чешуйчатую голову набок, смотря с диковинным циничным интересом, словно размышляя, как долго продлится новая причудливая игра и сколько выдержит сама игрушка. Дракон, отчего-то и вовсе не предпринимает никаких попыток к нападению, лишь безмолвно наблюдая, и Трандуил думает, что лучше бы тот все же был как один из змеев старинных баллад — плевался огнем, пытаясь убить их.
Противника всегда проще понять именно в бою, четко зная, что единственная его цель и желание — уничтожение соперника любой ценой, но не когда тот в тишине глядит, никоим образом не раскрывая собственных мыслей.
Считать противником — змея, по сути лишь бессознательную тварь; Трандуил горько усмехается. Сказал бы кто раньше, никогда бы не поверил, да и к целителю отправил. До чего же, однако, Моргот был искусен в создании своих чудовищ…
Глупая, до чего же глупая затея — вставать один на один против дракона, имея лишь один из парных клинков, да расколотый щит. Самоубийство чистой воды, право слово.
Но в памяти всплывают стеклянные, темные от боли глаза Таурендила, и все мысли разом исчезают. Они ведь не считали то самоубийством.
Он медленно нагибается, надеясь лишь на удачу, и осторожно шарит руками по земле. Не до конца в то веря, Трандуил крепко сжимает пальцы на рукояти чужого меча, чересчур тяжелого и наверняка совершенно ему не подходящего, выпрямляясь в полный рост.
Меч всегда остается мечом; а из мечника прекрасного лучника не выйдет никогда. Впрочем, ровно, как и с кинжалами — вряд ли б вышло что-то путное. В конце концов Трандуил был на мечника обучен и, не смотря ни на что, мечником оставался, пусть даже освоив в идеале и парные клинки. Старый верный меч всегда надежней; для него — уж точно.
— Уходите! — вырывается из груди не то крик, не то шипение, но этого достаточно — его услышали, поняли. — Отступаем!
И это служит сигналом к началу. Дракон напрягается, вытягиваясь, золотые глаза миг вспыхивают яростным пламенем и Трандуил лишь рефлекторно успевает закрыться обломком щита, чудом успев увернуться от основной волны огня, исторгнутого наконец взбешенным чудовищем.
Кожу на лице будто живьем срезают, и Трандуилу на мгновение кажется, что такой боли он не переживет. Слезы брызжут из глаз, смешиваясь с хлещущей кровью, но он лишь в отчаянии кусает губы, собирая все силы. Нельзя позволять себе слабину сейчас, нельзя-нельзя-нельзя…
Кровь заливает лицо, закрывая обзор и он не решается даже оттереть ее, боясь тронуть то, во что превратилась левая сторона головы. Он будет беспокоиться об этом позже; позже будут все страхи, истерики и паника, но только позже, не сейчас. Принц он в конце концов или нет?
Происходящее — его вина, его ответственность и теперь в приоритете спасение жизней и безопасность его подчиненных; остальное же может подождать. Как бы больно и страшно ни было.
За все нужно платить, у всякого своя цена. Что ж, если такова цена его глупейшего дерзкого поступка, Трандуил готов заплатить.
Он глубоко вдыхает, едва не захлебываясь в собственной отвратительно теплой крови, кашляя. Нужно лишь задержать, отвлечь внимание на себя, дать им время уйти. Вот и все. И все…
Трандуил криво ухмыляется, гоня прочь мысли о том, как же уродливо то выглядит. Змей выглядит заинтересованным и самую каплю раздраженным живучей игрушкой. И будь он проклят, если не заставит эту проклятую тварь гореть от злобы.
Меч в руках, кажется, звенит от напряжения, руки чуть трясутся от возбуждения. Страх вновь отошел на второй план, оставляя место жесткому азарту.
Быть может, он и вправду безумен; что есть происходящее сейчас, как ни полнейшее падение прямиком в пучины сумасшествия? Но так ли то важно, если безумие — единственное, что до сих пор позволяло ему жить? Нет дара жизни ценнее, и пусть сейчас он обошелся ему, Трандуилу, такой занятной забавой как безумие, оно того стоило.