Время 12:21. 12 мая 2049 год. Вероятность осадков 76 %.

— Виктор, проснись, живо! — голос матери был очень громкий, — Ты опоздаешь в школу, — я открыл глаза, когда услышал это, — Давай, побыстрее, пожалуйста, ты же знаешь, как твой брат долго собирается, давай-давай. Вперёд и с песней.

— Хорошо, мама, — я скинул с себя тяжёлое одеяло, — А что у нас на завтрак?

— Быстрее оденешься – быстрее увидишь. Не заставляй никого ждать.

Господи, Боже мой, а можно ещё грубее со мной разговаривать? Я и так понимаю, что надо собираться, а от твоего тона мне не стать быстрее. Чёрт меня дери, куда же я дел носки. Так, спокойно, надо всё оглядеть: пыльный стол, набитый кучей мусора; открытый шкаф, из которого начинала вываливаться одежда; на полу, кроме накиданной бумаги, ничего не было. А, вот же они. Блин, я вечно забываю, что мой синтезатор служит заместителем шкафа. На улице, вроде как, жарко. Наверное, лучше надеть школьную форму, но без пиджака и жилетки. Кто придумал заставлять десятый класс ходить в школьной форме? Мне кажется, что в 17 лет уже поздно учить дисциплине. Как будто мы станем лучше, если будет одинаковыми.

— Чёрт тебя дери, Виктор, — крикнул дед с соседней комнаты, — Тебе мать сказала, чтобы ты как можно быстрее поднял свою задницу и перестал витать в облаках.

— Хорошо, дедушка, — старый козёл.

Сидит на шее у матери и кряхтит ещё что-то. Классно – я забыл вечером собрать вещи в ранец, ладно, сейчас возьму пару тетрадей, а дальше буду попрошайкой. Конечно, стоило мне выйти за дверь, как выбежал младший брат, отчего я упал. Нарочно? Треснуть бы его по макушке. Хорошее начало дня. Чего? Он даже извиниться не подумает? Конечно, маленький и набалованный засранец, зачем тебе извиняться перед старшим братом, ведь я же не смогу обидеться и перестать с тобой общаться. Правильно, так и поступай дальше, ведь семья никогда не отвернётся от тебя. Я встал и отряхнулся, зашагав дальше на кухню. Хоть по лестнице спустился без приключений. Ненавижу яичницу с утра, от неё неприятное послевкусие во рту.

Чёрт, опять ухо левое заложило, и затылок загудел. Чего ж он такой громкий?

— Витя-я, — крикнул Варфоломей, — Ты чего такой хмурый опять?

— А почему я должен радоваться? — я спросил это, погладив двумя пальцами левый висок, — Ешь давай, а не беседу веди. Нам ещё в школу надо успеть.

— Тем более транспорт общественный – вас двоих ждать не будет, — это было еле-еле слышно, так как голос матери приглушал включенный кран, где она мыла посуду. —Вить, доешь, пожалуйста, на этот раз, для тебя же готовили.

— Хорошо, мам.

Я не стал даже доедать, а просто выбежал из-за стола, слегка хлопнув младшего брата по спине, чтобы он быстрее заканчивал.

Неужели мне придётся надевать эти старые кроссовки, на них уже даже подошва начинает отрываться. Пока я их искал, в коридор зашёл отец, который начал разговор:

— Надень туфли, — произнёс он это очень холодно, — Я выкинул твоё старьё. На выходных съезжу в магазин и куплю тебе новые, — отец резко пригляделся ко мне, — Опять у тебя давление скачет, останови кровь, — он протянул свой платок, — а то рубашку испачкаешь.

— Хорошо, папа, — я сделал паузу, чтобы вытереть нос, — Можешь попросить Варфоломея, чтобы он уже закончил с едой, я не собираюсь ждать его так долго.

— Мама что тебе сказала? — интонация стала суровее, а левая бровь его начала дёргаться, — Что твой брат утром на тебе, у меня и свои дела есть. Кстати, вечером ты нужен дома, к нам придут гости. Ты же помнишь тётушку Божену? Она придёт со своей дочерью. Может ты нам что-то сыграешь?

— Хорошо, папа. Только я давно уже бросил игру на синтезаторе, если ты забыл.

— Хватит тебе, — поднял глаза, сидя на стуле, и осмотрел меня с головы до ног, — Неужели ты ничего не помнишь? — его голос был удивлённо взвинченный.

— Отец, я только собачий вальс могу сыграть, ты уверен, что это хорошая идея?

— Когда ты вычеркнешь это слово? Какой отец? Я твой папа.

— Извини, — я сделал паузу, — папа.

Он быстро собрал свои вещи и покинул дом, даже не попрощавшись со мной. Я уже сам был готов уйти, если б мой брат не был таким тормознутым. Это не годится, его волосы скоро напомнят силуэт бесовских рожек, надо это поправить, а то такое даже не исправит потом сам Константин, который нечисть эту всю изгоняет. Я взял расчёску и начал проводить по непослушным волосам Варфоломея, приводя их таким образом в человеческий вид. Я, наверное, никогда не пойму, для чего надо звать тётю Божену и её дочь, если мы ненавидим их и вечно пытаемся…ровняться? Никогда не пойму своих родителей. Мама вышла из кухни, чтобы попрощаться с нами:

— Витя, я сегодня до прихода гостей должна вычистить дом. Ты же понимаешь, что твою комнату надо будет убрать?

— Виктор, — я опять завёл эту шарманку, — Если вы дали мне имя Виктор, то не сокращайте его, пожалуйста. И да, я понимаю, что мою комнату придётся вычистить до блеска.

— Да, поэтому, — она прищурила взгляд, — постарайся прийти, как можно быстрее, а то потом будешь визжать, как девка, что я тебя не предупреждала. Ты же понимаешь, что вещи надо хранить на своих местах. Взял что-то и потом положил на место, а если мусор, то спустился вниз и выкинул. Сколько раз я буду тебе говорить, что комната говорит о человеке? Твой беспорядок полностью характеризует тебя. Ты думаешь, что какая-то девочка будет за тобой всё так подтирать, как мама? Вот умру я, а что ты делать будешь?

— Мама, не начинай, пожалуйста, мы опаздываем, — я уже говорил так сухо, насколько это возможно, но её это никак не смущало.

— Кстати, ты уже заканчиваешь десятый класс, — ну всё, завелась шарманка в путь, — Что ты думаешь? Выбрал кем хочешь стать? — она продолжала, даже не давая мне ответить, — Я думаю, что с твоей хорошей памятью будет удобно запоминать законы. Может всё-таки пойдёшь на юриста? Всегда будут деньги, да и связи. А в нашем мире иначе никак, лапушка.

— Но…

— Слушай, может тебе лучше стать врачом? Такой почёт будет. А как родственники будут завидовать, если ты поступишь на бюджет в столичный университет. Ну, а мы всей семьёй будем очень гордиться тобой, солнышко.

— Мам, я опаздываю с Варфоломеем. Мы пойдём.

— Хорошо, удачи вам, мои мальчики.

Варфоломей просто залипал в телефоне во время этого разговора. Ну, ничего, он потом будет на моём месте, когда подрастёт и поймёт, как работают шестерёнки в этом доме. В это же время выходила из дома наша бабушка, на голове которой был платок. В её руках была сумка и она пересчитывала деньги на ходу, пока находилась на территории двора. Видимо, опять собирается идти в церковь и отдавать последние гроши. О, она смотрит на меня. Мы точно с Варфоломеем сегодня опоздаем в школу.

— В школу собираетесь? — обратилась старушка, — Внучок, а у тебя есть чем разменять пять тысяч?

— Нет, у мамы спроси. Я опазды…

— Ты читаешь молитвослов, который я тебе купила? — она просто перебила меня.

— Как ты говоришь? В Бога надейся, а сам не плошай. Бабушка, мы опаздываем с Варфоломеем, поэтому, извини, мы побежали.

Пока я быстро взял Варфоломея за плечо и повёл подальше от этого дома, то услышал слова бабушки. Скорее всего, это были мысли вслух, а не в наш адрес, но звучали они так: «Какой неблагодарный, даже с бабушкой и двух минут не поговорит». Господь Всемогущий, женщина, бабушка, уймитесь. Я понимаю, что у тебя очень много свободного времени, но радуйся, что я забил на своё плохое настроение, опоздание и даже не проигнорировал тебя. Конечно, зачем ставить себя на чужое место, когда я могу поставить себя на ваше. ЧЁРТ! Последний автобус уехал, проклятье, другой прибудет через полчаса. Придётся бежать самим до школы.

Мы опаздывали на 20 минут уже от урока, поэтому мне пришлось принять «трудное» решение: прогулять первый урок с Варфоломеем, сказав потом, что мы были в больнице. А вот и детская площадка, которая была недалеко от школы, подарок губернатора. На небе собирались серые тяжёлые тучи, а также дул холодный и сильный ветер. Я сидел на скамейке и читал Достоевского, пока Варфоломей играл на площадке. В какой-то момент я потерял его из виду. Блин, куда этот засранец делся.

— Эй, Варфоломей, ты где? Хватит! Это несмешная шутка, — меня тогда точно отправят на виселицу.

Обыскал всю площадку, но так и не мог найти брата. Мурашки пробегали по телу, то ли от страха, то ли от холодного ветра, то ли от всего сразу. Как резко из кустов выбежал этот чёртяга.

— Ага! Пиу, — он сложил пальцы в форме пистолета в мою сторону, — убил. Думал, что я потерялся? Я просто ловил тебя, ты теперь умер.

— Ща ты умрёшь, идиот! Не шути так никогда! — честно говоря, я правда испугался.

— Извини, — его извинения не остановило меня от лёгкого подзатыльника в его адрес, — Ну, ой, я не думал, что ты так перепугаешься. Извини-извини, только не трогай меня.

— Засранец, ты убил меня в этой игре от инфаркта, а не «пистолета».

— Ты правда испугался? — его глаза блестели.

— Конечно, ты же мой брат, — я вздохнул, — И моя ноша.

— Ну-у, я не такой уж и плохой брат.

— Но и не самый лучший, — смешок сам выскочил из моего рта, — Да ладно тебе. Я тоже не самый лучший брат. Никто не идеален.

— Нет, ты очень хороший брат, чтобы не случилось, и всегда им будешь.

Я подошёл к нему, чтобы потрепать его ласково по волосам. Как вдруг раздался раскат грома, и я услышал незнакомый голос.

— Ле-енский, да ладно?! Наш пай-мальчик из литературного кружка прогуливает уроки. Какой пример ты подаёшь брату? — сколько издёвки в голосе.

— Ты кто вообще такой? — сыграем на его самодовольстве, хотя я и правда не знал, кто он.

— Серьёзно, Ленский, ты что за вопрос задаёшь? Я вообще-то на всех спортивных мероприятиях от школы выступаю.

— Мне тебе посочувствовать или порадоваться? — и зачем мне надо это знать? Как это вообще выглядит в его голове?

— О, почему ты не Онегин, — он что, знаком и с литературой, — Какой самовлюблённый Ленский, — ну и вялый каламбур.

— Ты откуда меня знаешь?

— Ага, как тебя не узнать, — начал он, — Постоянно читаешь стихи на всех праздниках школьных и вечно на олимпиадах городских по истории и литературе. Я слышал твои стишки: «Пока улыбка на твоём лице, пока роса не высохла на траве. Я буду писать тебе в письмеце, что хочу гулять по оранжевой с тобой листве». И так далее. Твои же строчки?

— Во-первых, не стишки, а стихотворения. Во-вторых, да ты мой фанат, похоже, — я решил самодовольно улыбнуться, тем самым его взбесив.

Он сделал шаг, а потом удивлённо на меня посмотрел. Брат начал меня трясти за рукав и что-то спрашивать, но у меня звенело в ушах. Потом я заметил, как мою рубашку испачкало. Кровь. Следующая капля. Кровавое пятно. Руки дожали. Звон. Боль в затылке. Мошки перед глазами. Затошнило. Головокружение. Слабость. Я упал на траву? Глаза закрываются.

Открыл глаза я уже в школьном кабинете медсестры, а рядом со мной сидел этот спортсмен-фанатик.

— О, проснулся, придурок? Ты чего в обморок упал.

— Ты чего не на уроке? — я очень хотел перевести тему.

— Надо заботиться о братьях наших меньших. Хотел проследить, чтобы ты не болтал, а то фиг вас знает, стихоплётов. Вдруг ты расскажешь стишок о том, что я тебя побил в мщении.

— Погиб поэт, невольник чести, — я засмеялся, хоть голова заболела от этого сильнее, — Нет, с тобой только басня подойдёт.

— Сам ты стрекозёл, — топорно произнёс он.

— Мартышка и очки.

— Как ты меня назвал? — произнёс мой оппонент, снимая солнечные очки, — Ты вообще с ума сошёл, дохлик?

— Боже…

— Тебе даже Господь не поможет, ты тяжёлый случай, — это он так решил подколоть меня.

— Тебя хоть как зовут-то? — почему бы мне не узнать его имя.

— Захаром меня звать, Ленский.

— У меня есть имя. Называй меня по имени.

— Я тебя понял, Ленский.

— Но, — конечно, я не договорил, потому что меня перебили.

— Без «но». Я тебя понял, а учитывать не буду.

Я просто встал, поправляя рубашку. А мой взгляд направился в его сторону, на лице Захара расплывалась хитрая улыбка. А затем я осознал её причину:

— Давай скажем, что тебе не очень, тебя отпустят домой. Я, как сопровождающий, тебя «провожу» до дома, а сами мы пойдём веселиться. Давай, зубрилка книжный, соглашайся.

— Ты дурной? — спросил я у него, — Ты хоть понимаешь, что ты предлагаешь? Я же не смогу отказаться…

— Ахаха, я уже подумал, что ты отказываешься, тогда жди. Сейчас всё будет.

Захар выбежал из кабинета медсестры. На что я соглашаюсь? Зачем? Всё равно убираться дома не хочу. Кстати, ждать пришлось недолго, он действительно быстро всё решил. И я узнал, что мой знакомый очень хорош во лжи. Мы вышли за пределы школы. И вот Захар стоял уже передо мной: дорогие кеды, жутко кудрявые русые волосы, тёмно-зелёные глаза, широкая белоснежная улыбка с брекетами; разбитая бровь, чёрная рубашка, школьный расстёгнутый пиджак и такого же цвета, серые, штаны. Солнце светило ярко в лицо, вокруг расцветала уже сирень. На асфальте, пока мы были на территории школы, я заметил нарисованные мелом классики. Внутри школы была перемена, потому что доносился громкий детский смех. Да, жизнь в школе всегда кипит жизнью. Ты не бываешь в тишине там. Мои рассуждения прервал Захар.

— Эй, конопатый, куда попрёмся, а?

— Виктор. Тебе так сложно запомнить моё имя, переросток? — я был ростом ему по нос.

— Кто говорит? Я не слышу. Приём, конопатый, ты меня слышишь? Пш-пш.

— Тебе сколько лет?

— О, конопатый, — он наклонил голову и посмотрел мне в глаза, – Я всегда буду молод душой. Конец связи, пш.

— Знаешь, я подумал, что пойти домой, — я сделал паузу, — это хорошая идея.

— Стой! Да мне скучно, пойдём погуляем. А то ты небось целыми днями дома сидишь, задротишь в учёбе этой и стишках своих. Давай, Пьеро, чего тебе это стоит?

— Пьеро? — своеобразный юмор.

— Улыбнись, ноги в руки и пошёл за мной, — его голос был очень вдохновляющим.

— Чёрт с тобой, веди, — я всплеснул руками, а он заулыбался ещё сильнее.

Мы успели побывать в магазине, накупив кучу-кучу вредной еды. Захар подумал, что будет отличной идеей заедать чипсы горчицей. Мне пришлось отдать ему свою бутылку воды. Он рассказывал мне такие байки. Одна из них была посвящена тому, как он на спор пошёл в другую школу, притворяясь там учеником… и с каким шумом его оттуда выгнали, а потом пожаловались и в нашей школе. Захар очень много рассказывал о себе, своих увлечения и интересах. Конечно, потом он вспомнил, что тут есть я, и начал засыпать вопросами.

— Так, подстреленный Ленский, расскажи мне, какие у тебя хобби? Кроме убивания дедушек лопатой.

— Ты такой «остроумный», — я закавычил это пальцами, — Люблю литературу и историю.

— Скука, — Захар перебил меня, — Я хочу знать, кто ты такой, а не, — он сделал паузу, — кем хочешь показаться.

— Хорошо. Я люблю писать стихи, проводить время на природе. Мне нравится рисовать ещё, но я так, на любительском уровне. Обожаю играть в постановках.

— Любишь натягивать маску? — его вопрос застал меня в тупик, но я сделал вид, что не слышал этого.

— Люблю кататься на велосипеде. Мне нравится культура 00-ых, 10-ых, 15-ых годов. Обожаю полароидные снимки, старые мультфильмы, аниме, сериалы и прочее. Не люблю зависать в интернете. Ещё вопросы?

— Кем ты хочешь стать?

— Я не знаю. Пойду куда-нибудь для корочки, а дальше, — была пауза, — Хотел бы писать сказки для детей.

— Воу, чел, — Захар почесал кудрявую голову, — Ты странный и старомодный. Не, не думай, что это плохо. Мы могли бы быть приятелями хотя бы.

— Я не против, Захар. Я просто плыву по течению.

— В этом твоя проблема, чел, — он ударил пальцем по моему лбу, — В этом и проблема. Если ты у нас такой ведомый, то пошли возле частных домов пошляемся, а?

Я согласился…

Нам пришлось отбиваться от своры собак…

Ненавижу Захара.

Начался дождь. Снова поднялся сильный ветер.

— Хороший день был, да? — спросил кудрявый «чел», — Я даже узнал, что ты не зануда.

— Я весь промок.

— Не ной. Посмотри вокруг, — он показал на набережную, — Скоро закат будет.

— Что?! — я закричал, — Чёрт! У меня телефон сел, оказывается. Блин, блин. Захар, сколько сейчас времени?

— Выдохни, ещё не ночь.

— Нет, ты, ааа! Ты не понимаешь! — я полез в его карман, чтобы вытащить телефон, — Чёрт бы меня драл. Я уже должен был быть дома.

— Так ещё не поздний час, чо ты распаниковался-то?

— Замолчи, замолчи! — я крикнул, — Дай мне секунду подумать.

— Да, угомонись ты, — Захар взял меня за плечи и начал трясти, — Узбагойся, чел.

— Ты меня называл старомодным? Узбагойся, чел? Серьёзно? — я посмотрел ему в глаза, — Убери от меня руки, я начинаю паниковать, когда меня трогают зожники.

— Ты всё-таки старомодный и странный.

— У тебя есть функция «выкл звук»?

Наконец-то он замолчал. Звук дождя, ударяющегося по листья. Ветер, колыхающий траву. На душе становилось спокойней, но мыслей по-прежнему не было. Я уже боялся представить, что с моими вещами, что мне скажут. Захар нацепил свой рюкзак и взял мой в руки, подошёл и похлопал меня по плечу, сказав, что надо идти, а не стоять «камнем». Я шёл следом за ним, немного прихрамывая, но как только мой шаг нормализовался, он кинул мой ранец мне же в руки, дополнив, что теперь я и сам могу его тащить. Невыносимо сильно болели щёки, потому что очень много улыбался сегодня. Наверное, мне надо готовить уши и глаза. Дождь начал проходить, но я уже был абсолютно мокрый. Мы наконец-то дошли до развилки улиц. Он ушёл в свою сторону, пожав мне руку, а я – в свою.

Скрип двери. Мать открыла дверь и тихо сказала: «Немедленно поднимись в свою комнату, пока гости тебя не увидели, переоденься. Потом спустишься, извинишься за опоздание и скажешь, что помогал однокласснику по учёбе, понял?». Я просто кивнул и направился в комнату, как она и сказала. Всё сверкало. Мои тетради и листы со стихотворениями, которые представляли из себя вырванные листы тетради… они были выброшены. Синтезатор блестел, будто отполированный. Ну ничего, сам виноват. Надо было всё писать в компьютере или на нормальных тетрадях, а не «обглодышах». Я переоделся в джинсы и чёрный свитер.

За столом шумели разговоры на всякие бытовые темы, которые абсолютно меня не интересовали. Она. Дочь тёти Божены. Она смотрела на меня. Голубые глаза, тёмные волосы. Её звали Ева. Красивое красное платье, но оно было ничто в сравнении с её лицом: милый курносый носик, длинные вьющиеся в локоны каштановые волосы, пухлые губы, маленькая родинка под левым глазом, густые ресницы, огромные глаза. О, эти глаза, в них можно было утонуть. Они так ярко блестели. Ева слегка улыбалась мне, а я как дурак лыбился нервной улыбкой, потому что у меня и так уже сводило челюсть из-за этой физиономии, с которой я сегодня бегал. Быстро уселся за стол, глядел с грустью на тарелку еды, но больше глаза цепляли Еву. Неожиданно тётушка Божена задала вопрос:

— А кем ты хочешь стать, Витя?

— Он будет у нас доктором, — произнесла мать.

— Или юристом, — добавил отец.

— Витя, а почему такой выбор?

— У него очень хорошая память, — мать снова делает из меня немого, — которая ему поможет и там, и там. Это почётные профессии и довольно прибыльные в наше время. Мы думаем, что он сможет поступить в столицу на бюджет. Он у нас очень хороший и способный ученик, об этом говорят все учителя.

— На самом деле, — я дождался паузы, чтобы сказать, — Я не хочу быть юристом или врачом.

— Что ты говоришь? — произнёс сурово отец.

— Я хочу, я хочу быть, — мой взгляд прошёлся по всей комнате и остановился на бабушке, которая спокойно ела картофельное пюре, не влезая в разговор, — Я хочу быть теологом! — только такой ответ пришёл в голову, глядя на неё; бабушка даже голову подняла, ей, видимо, понравился такой ответ.

Чтобы избежать дополнительных вопросов, я быстро отошёл от стола, так и не прикоснувшись к пище. Стоявший сзади меня стул упал, как и моё настроение. Я прямиком направился в свою комнату, не улавливая даже слов своей семьи. Только звон в ушах. Опять кровь из носа. Я захлопнул дверь. Так хочется, чтобы тебя кто-то услышал, понял, обнял и сказал: «Я пониманию тебя, поступай, как хочешь ты. Не плыви по течению, будь этим течением.» Завтра придётся объясняться. Это был тяжёлый день, я так и уснул на полу с закрытой на замок дверью, держа в руках оставшиеся тетради.

I just want to live. I want to be alive.