Определённо, в его жизни всё было не очень просто. Все проблемы возникали из-за сложных перипетий в его отношениях с собственной семьёй, и это же достаточно сильно влияло на всю его остальную жизнь. Не то чтобы он нарочно упустил момент сепарации и своего становления как самостоятельной личности — его этого лишили, особо даже как-то и не спросив его мнения. Это не произошло само по себе, не было стечением обстоятельств — это было чёткое решение родителей, которые поняли, что им придётся взять на себя ответственность за жизнь одного из своих детей чуть более, чем они на то рассчитывали.

Конечно же, винить их за это не имело никакого смысла, тем более, что альтернативой им было не особо располагающее к себе здание с решётками на окнах и мягкими комнатами, где стоят кровати с ремнями в изголовьях. Возможно, учитывая его более-менее адекватное поведение, всё было бы не так сурово, но Тарталья не собирался проверять это на самом себе. Хотя, учитывая все перешёптывания на кухне ночью, у него могло не остаться выбора.

В любом случае, конкретно сейчас всё это не имело такого уж сильного значения, как это было всего где-то сутки назад. С момента попадания странного детского рисунка, от которого по спине бежали ледяные мурашки, ему в карман, всё изменилось. Тарталья успел подумать обо всём этом в несколько… иной перспективе. Если это можно так назвать.

С четырнадцати лет, когда всё и покатилось в Бездну, он научился достаточно лояльно относиться к мысли о том, что он сумасшедший. Не в полном смысле этого слова, потому что ему искренне казалось, что он способен воспринимать мир вокруг себя с достаточно реалистичной стороны — до тех пор, пока у него не случались приступы галлюцинаций. Конечно, всё ограничивалось не только этим, но на фоне постоянного стресса и чувства тревоги оно было самым ярким.

Прошло шесть лет, и размышлять о своём состоянии как о «стабильно плохом» не было чем-то трудным. Потому как всё плохо, но хотя бы не становится хуже. Так что Тарталья старался придерживаться этой тонкой грани, и это была та ещё прогулка по канату над бездонной пропастью. Его стабильность обязана была оставаться именно стабильностью, иначе бы всё рухнуло.

И у него получалось, но сейчас появилась переменная.

Никто, кроме Тартальи, не должен видеть страшных, похожих на скелеты, чёрных псов. Всё, начиная от их сломанного облика и заканчивая капающей чёрной слюной с их клыков — порождение исключительно его больного воображения. Это не что-то вроде пауков или других насекомых или зверей, которых можно увидеть в реальной жизни, из-за чего их легче воспроизвести. Это нечто совершенно выдуманное, при этом кажущееся до дикости реальным, но последнее неудивительно, потому что Тарталья — болен.

Потому что Тарталья — сумасшедший, и для него это уже часть своей «нормы». Совершенно неадекватной «нормы», но именно таковым стал его мир после всего произошедшего, и ему пришлось учиться с этим жить и стараться не помереть от сердечного приступа в процессе. И раз эти твари — часть его больного сознания, то их никто не способен видеть, кроме него.

Но менее реальным рисунок в его кармане от этих размышлений не становился. Кривой и схематичный графитовый пёс с бумаги никуда не пропадал, пытаясь отгрызть голову не менее кривому и схематичному человечку.

Тарталья мог бы во всё это поверить без холодящего живот ужаса, если бы это был рисунок Тевкра или Антона, на худой конец Тони. Потому что Тоня по размытым описаниям Тартальи знала, как выглядят псы, а Тевкр с Антоном как-то раз нашли его рисунки, часть из которых он показывал Пульчинелле. Это не объяснило бы изображённую на листе бумаги сцену, но… это звучало хотя бы чуточку логичнее.

Только вот это был рисунок совершенно незнакомой Тарталье девочки из церкви Властелина Камня, с чьим отцом он пару раз пересёкся взглядами. Их почти ничего не связывало, и девочка попросту не могла узнать об этих тварях и тем более изобразить одну из них ровно в тот же день, когда у Тартальи был приступ.

И чем больше он об этом думал, то тем сильнее переставал понимать, что именно происходит. Потому что это звучало как бессмыслица. Эта девочка не могла видеть то же, что и он.

— Ты будешь на кнопки жать?! — Скарамуш зло опустил геймпад, резко поворачивая голову, и его взгляд мог оставить на коже настоящие ожоги. Тарталья невольно сжался, двигая пальцами по кнопкам и слишком поздно понимая, что на экране телевизора уже мигает яркое «ИГРА ОКОНЧЕНА». Скарамуш недовольно вздохнул, ворча. — Мне и с собой было бы весело.

— Прости, — пробормотал Тарталья, ещё пару секунд смотря на мигающий экран, а потом на Скарамуша, выдавливая слабую улыбку. — Ещё раз?

— Нет уж, — Скарамуш отбросил от себя геймпад и сложил руки на животе, смотря на Тарталью со всё тем же острым недовольством и даже толикой разочарования. — Что случилось опять?

— Да ладно тебе, я просто не выспался, — вздохнул Тарталья, чувствуя, словно в кожу на спине втыкаются маленькие иголочки. Взгляд Скарамуша не смягчился ни на йоту, но Тарталья не позволил себе просто обессиленно вздохнуть и сдаться — не прошло даже минуты его борьбы! Так что он прибёг к простому. — Хорошо, давай тогда следующую на деньги.

— Какие деньги? — фыркнул Скарамуш, невольно ослабивший бдительность, и Тарталья не сдержал улыбки, внутренне расслабляясь и не чувствуя в груди тугой неприятный узел. — Какой мне прок с трёхсот моры?

— Я не настолько нищий, — закатил глаза Тарталья, откидываясь на подушки и вместе с тем отгоняя в дальний угол собственного сознания все тревожные вихри из не самых радостных мыслей. Они, конечно же, обязательно вернутся, но хотя бы не в тот момент, когда он будет размазывать персонажа Скарамуша в честном поединке.

Однако ему стоило признать, что его карманные сбережения были не особо-то и обширными. А получить их самостоятельно без обращения к родителям у него было шансов мало просто по факту того, что его без того ограниченный выбор требовал одобрения его опекунов — и вновь он приходил к идее просить что-то у родителей. Они, возможно, были бы рады тому, что он пытается быть независимым, да только им не хотелось как-нибудь потом узнать, что во время работы его схватил приступ, и он защищался от выдуманной им самим твари, не отличая больную фантазию от действительности.

Он вновь тряхнул головой, опять пробуя прогнать подобные размышления. На время. На совсем чуть-чуть.

— Ладно, если тебя не устраивают мои трёхсот моры, то давай… на желание, — взмахнул рукой Тарталья, всё же немного уступая. Скарамуш долго смотрел на него, не выражая взглядом ничего, кроме какого-то напряжения, а потом сощурил глаза и медленно кивнул. Явно что-то, да придумал, и теперь вдоль позвоночника Тартальи пробежался холодок.

— Ладно, давай, — Скарамуш прозвучал очень подозрительно, чем заставил сжать геймпад чуть сильнее необходимого. Тарталья перевёл взгляд на экран телевизора и тихо вздохнул про себя, встряхиваясь и пытаясь расслабиться.

Вероятно, это в самом деле глупо — пытаться сбежать от очевидного разговора. Скарамуш был свидетелем множества… подозрительных моментов и определённо не отличался глупостью, потому уже сейчас мог молчать исключительно из своих каких-то неясных соображений. Может быть, попросту ждал подходящего момента, чтобы стремительно и беспощадно пристрелить все попытки Тартальи в конспирацию.

Так что отчасти Тарталья всерьёз ощущал нависшее над своей шеей лезвие гильотины, когда Скарамуш перезапускал матч, и они разобрали персонажей. Ни единого ведь вопроса о том, куда там Тарталья бегал два дня подряд, прося прикрыть от родителей. Точнее, звучал один, в самом начале — «Зачем?» — но то скорее было реакцией, чем в самом деле требующим чёткого ответа вопросом. Тем более, что после Скарамуш его не повторял.

А сейчас возможность всё прояснить появилась. И чем больше Тарталья об этом думал, прожимая уже выученные наизусть комбинации кнопок, чтобы его персонаж крутился в каком-то диком танце, сбивая атаками раздражающего и постоянно пытающегося летать персонажа Скарамуша, тем сильнее убеждался, что во всём этом нет никакого смысла.

Потому что Скарамуш ведь не побежит рассказывать родителям Тартальи о том, какой тот плохой прихожанин и, видно, не так уж сильно верует в Царицу. Да он даже Яэ об этом не расскажет! И всё же, это не значило, что Тарталья мог просто позволить ещё раз разгромить себя в игре.

— Да иди ты в Бездну! — Скарамуш красноречиво замахнулся геймпадом, но так и не пустил его в стену, просто отбросив его на подушку. На это геймпад отскочил в сторону и опасно замер на самом краю дивана, как угрожая разбиться. Тарталья послал Скарамушу довольную, на грани издевательской, улыбку и тоже убрал геймпад в сторону. Скарамуш насупился и сказал. — Ну, чего хочешь?

— Пока не придумал, — даже не солгал Тарталья, пожимая плечами, и Скарамуш закатил глаза, всем своим видом выражая всё нелестное, что думает об этой ситуации. И, возможно, про себя он оплакивал возможность честно выведать всю интригующую его информацию.

Посмотрев на него, Тарталья открыл было рот, но так и не сказал ни слова. Отвернувшись, он закусил губу, перебирая мысленно подходящие формулировки, которые не будут звучать… странно. С другой же стороны, почему его признание в знакомстве со священником из другого учения должно быть именно странным? Скарамуш не его родители.

Его родители не послали бы его в Бездну за проигрыш в игре. К примеру. Слабо фыркнув, Тарталья всё же сказал:

— Я ходил в церковь Властелина Камня.

До этого молча топящий горечь поражения в бездумном листании соцсетей в телефоне Скарамуш поднял голову и просто посмотрел на Тарталью. Прошла пара секунд, и он опять закатил глаза.

— Я догадался, не тупой, — с ворчанием он выключил телефон и сложил руки на животе, выгибая бровь. — Тот священник тебя по имени позвал на фестивале. Это было трудно не заметить.

— Да, — просто кивнул Тарталья, даже и не зная, что добавить. Эту ошибку Чжун Ли, скорее всего, заметил не только Скарамуш. Повисло молчание — непродолжительное, у Скарамуша терпение иссякло спустя секунды три, если не меньше, и он взмахнул рукой, молча прося Тарталью продолжать. Однако продолжать было нечего.

Он совершил признание, которое, вероятно, хотели услышать — он это сделал. Хотел ли он говорить конкретно о Чжун Ли и том, как бегал к нему в церковь сначала на мессу в четверг, а потом на «занятия музыкой», которое они провели на кухне, а не за органом? Точно сказать было нельзя. Разговоры со Скарамушем определённо отличались от всех разговоров с Пульчинеллой, однако невольно сравнения закрадывались Тарталье в голову.

Зачем он в принципе поднял эту тему? Мог же промолчать, а тут будто кто-то за язык дёрнул.

— Ну так что? — Скарамуш прозвучал несколько требовательно, но всё, что из себя смог выдавить Тарталья, так это слабое пожимание плечами. На что справедливо в ответ получил очередные закатывание глаз и вздох. Помолчав, Скарамуш спросил несколько грубо. — Хочешь поделиться тем, как успел сменить веру?

— Я не менял веру, — тут же отозвался Тарталья, сам слыша в собственном голосе лёгкую дрожь. Скарамуш выгнул бровь, то ли издеваясь, то ли провоцируя, и Тарталья поджал губы, затем качая головой и нервно начиная перебирать пальцами по краям геймпада. — Это просто… дружба. Вроде того.

— Если ты хочешь об этом рассказать, то чего мнёшься?

— Мне стрёмно, ясно? — резко ответил Тарталья, хмуро посмотрев на не впечатлившегося Скарамуша. Поиграв в короткие гляделки, он побеждено отвернулся, краем уха слыша довольное фырканье. Посмотрев на геймпад, который сдавил до побелевших пальцев, он отложил его в сторону, бормоча. — Это плохо кончится.

— Определённо, — как лучший и единственный друг, Скарамуш не собирался его обнадёживать и оставался до болезненного прав. Понимание этого не особо остудило вспышку злости, с какой Тарталья на него в ответ взглянул исподлобья. Скарамуш развёл руками. — Что? Это ты сказал, а не я. Твои родители будут в диком восторге, если узнают, что ты бегаешь изменять вашей Царице.

— Это не измена Её Величеству, я не молюсь Властелину Камня, — опроверг Тарталья, мотая головой и утыкаясь взглядом в пол, невольно вспомнив, как ощущался молитвенник с письменностью Ли Юэ на страницах в его руках.

— Да мне без разницы, если честно, — ответил Скарамуш, уже с меньшей долей яда в голосе добавляя. — Я не собираюсь тут тебя ругать за то, что ты в другую церковь бегаешь, Тарталья. Или ты признался ради этого?

Последние его слова будто бы оборвали всё то напряжение, что звенящей струной натягивалось в Тарталье. Струна попросту лопнула, и Тарталья обессиленно согнулся, пряча лицо в ладонях и протяжно, тяжело выдыхая, опаляя дыханием собственную кожу. К его отчаянию, это не помогло ему почувствовать себя лучше

— Ладно, хорошо, — сквозь пальцы он уставился на Скарамуша — всё такого же ядовитого, скептичного и не кажущимся тем, кто получает от всего этого хоть какое-то удовольствие. Тарталья убрал пальцы от глаз и просто обхватил руками свою шею, упираясь локтями в колени. Облизав губы, он сказал. — Допустим, мне нужен… совет?

— Из меня хороший советчик, по-твоему? — Скарамуш усмехнулся.

— Ты единственный советчик, — огрызнулся Тарталья, морща нос и разгибаясь, чтобы откинуться на спинку дивана и сложить руки на груди. — Я ни с кем не могу поговорить об этом нормально, кроме тебя, ясно?

— И после этого ты рассчитываешь на совет? — резонно заметил Скарамуш, но Тарталья не был в настроении для извинений за собственные слова, тем более за те, которые были чистой и неприкрытой правдой. Скарамуш был единственным, кому он мог нормально рассказать о Чжун Ли без всяких увиливаний, и единственное, что его слегка коробило, так это отсутствие хоть какого бы то ни было выбора.

С другой же стороны, ему в принципе повезло, что Скарамуш был именно подходящим для этого человеком. Другом, Бездна бы его побрала.

— Ладно, тогда мой совет такой, — заговорил Скарамуш, после потянувшись вперёд, и Тарталья не успел среагировать — его шлёпнули ладонью по лбу. Отшатнувшись, он попытался возмутиться, но Скарамуш продолжил почти сразу же. — Все мысли в твоей тупой башке возьми и выбрось к тварям из Бездны, Тарталья! Какой ещё совет я могу тебе дать? Ты вечно думаешь о какой-то чепухе!

— Это не чепуха! — обозлился Тарталья, хмурясь и тут же прикрывая лоб, видя, как Скарамуш снова к нему потянулся, чтобы ударить. — Мне нельзя в церковь Властелина Камня ходить, но…

— Но ты хочешь! — Скарамуш повысил голос, чтобы перекричать невольно ставшего громче Тарталью Сжав губы, он вернулся на свою сторону дивана и уже тише сказал. — Ты уже знаешь ответ. А ещё ты гребанный лжец!

— Что? — дрожь в одном единственном слове прозвучала слишком явно. Гораздо заметнее, чем Тарталья бы того хотел, и потому он невольно сильнее вжался в подлокотник дивана. Скарамуш скептично выгнул бровь и недовольно лягнул его ногой в голень, шипя:

— Если бы ты хотел получить осуждение за свои свиданки со священником каменного дракона, то пришёл бы к своей сестре! И не ври, что вы там не секретничаете! — для полноты картины ему не хватало разве что начать метать молнии из глаз. Он отвернулся, протяжно выдыхая, как пытаясь себя успокоить. В свою очередь Тарталья ощутил, как жар затопляет не только его лицо, но ещё шею и плечи.

— Это не свидания, — проговорил он тихо, и Скарамуш помахал рукой, отбрасывая его оправдания, потому что не в этом дело. «Свиданиями» он это обозначил просто так, и это уже тут Тарталья решил зацепиться, придав этому больше значения, чем вкладывали изначально.

Хотя, если смотреть именно под таким углом, то тот их разговор за органом, плавно перетёкший затем на тесную церковную кухню, был весьма личным. Только для них двоих. Так что… вероятно, Скарамуш и не ошибся, назвав это именно «свиданием», потому что да, вся та встреча была для того, чтобы узнать Чжун Ли лучше. Как бы сильно ни любил Тарталья сбегать в отрицание, а вот этого не замечать глупо.

Да и свидания бывают ведь дружескими. От этой мысли кожа предательски загорелась сильнее, и Тарталья в бессилии провёл по шее рукой, как пытаясь согнать чувство.

— Это плохо кончится, — повторил он уже тише, внезапно ловя себя на ощущении, будто под его ногами исчезает земля. Не то чтобы он и до этого не летел в Бездну. Просто сейчас его полёт туда опять ускорился. Всё закономерно, не так ли, — чем дольше падаешь, тем быстрее начинаешь это делать.

— Да не похуй ли? — с каким-то намёком на философствование спросил Скарамуш, пожимая плечами и оглядываясь по сторонам. Фыркнув себе под нос, он поднялся и направился к выходу из гостиной. На чистом импульсе Тарталья поднялся и пошёл за ним, шипя:

— Не должно!

— Вот именно! — мотнул головой Скарамуш, распахивая дверь на кухню и подходя к ряду светлых шкафчиков на стене, висящих над кухонным гарнитуром. Открыв один из них, он, спустя секунду, кинул в Тарталью пакет с чипсами. — «Не должно». Но ты всё равно пошёл в эту церковь, к этому священнику, и я даже понятия не имею, как долго вы знакомы, но это не важно!

— То есть мне просто забить и продолжить? — выгнул бровь Тарталья, случайно сминая пакет чуть сильнее, из-за чего тот противно хрустнул, но Скарамуш скорее поморщился от его слов, чем от звука.

— Понятия не имею, делай, что хочешь! — сказал он несколько зло, доставая себе вторую пачку и громко захлопывая шкафчик. Тарталья слегка отшатнулся, когда его ткнули пальцем в грудь. — Прекрати задавать тупые вопросы, я тебе не нянька! Но ты ведь пришёл именно за тем, чтобы я тебе это сказал! — Скарамуш вздохнул, вновь намеренно туша в себе всё раздражение и продолжая уже с меньшей экспрессией, возвращаясь в гостиную и напоследок говоря. — Чтобы я сказал, что мне похрен, что ты ходишь в другую церковь, потому что мне реально на это похрен! Мы дружим не из-за твоей веры в Царицу, Тарталья, а я вообще не верю в Архонтов!

— Поэтому мои родители тебя и не любят, — буркнул Тарталья, возвращаясь вслед за ним. На этом Скарамуш резко обернулся к нему, карикатурно приложил руку к сердцу и скорчил подобие грустной гримасы.

— Не знаю даже, как мне с этим жить, — сказать это со вселенской грустью у него не вышло, скорее получилась вселенская язвительность. Как бы сильно Тарталья ни старался, а у него не вышло сдержать улыбку. Заметив это, Скарамуш перестал кривляться и сам усмехнулся, заметно расслабляясь.

Оба упали на диван и почти синхронно открыли пачки с чипсами. На экране всё ещё горела заставка после окончания их последнего боя, а позабытые геймпады обнаружились по разные стороны дивана. Скарамуш взял свой и убрал заставку, затем нажав на «новый матч» и молча глянув на Тарталью. Тот тоже взял в руки геймпад, и они начали заново.

— Я сегодня хотел ещё раз сходить к Чжун Ли, — признался он где-то в середине матча. Скарамуш даже не дрогнул от этого, не отводя взгляда от экрана и вытанцовывая ногами своего персонажа комбо по лицу персонажа Тартальи. Только слегка нахмурился, как вспоминая, кто такой Чжун Ли, и Тарталья объяснил. — Тот священник.

— А, — выдал Скарамуш, кивая и всё ещё не отрывая взгляда от экрана. Из-за его сосредоточенности Тарталья чуть и не проиграл, кое-как вырвавшись из угла, в который его успели зажать. Скарамуш зашипел, но сказал в итоге другое. — А чего не пошёл?

— Нужен был твой совет, — ответил Тарталья, пытаясь переломить его персонажу позвоночник. Почти получилось, из-под удара ушли в последний момент, и Скарамуш как-то уже агрессивнее застучал по кнопкам геймпада.

— Тебе нужно прикрытие? — спросил Скарамуш, и дёрнул головой, выпуская толику злости из-за того, что перестал побеждать. Тарталья молчал до тех пор, пока не Скарамуш в итоге не разразился целой плеядой ругательств, глядя, как его персонажа кроваво раздирают на части. Вновь высветилась табличка о конце матча, и Тарталья, наконец, ответил:

— Да, на остаток дня.

Скарамуш замолчал, прикрыв рукой лицо, а затем со всё ещё не пропавшим раздражением от проигрыша глянул на Тарталью сквозь пальцы. Поджав губы, он в итоге повёл плечами, затем фыркая:

— Если таково твоё желание…

— А может, согласишься по дружбе? — попытался предложить Тарталья, уже зная, что бесполезно. Скарамуш очень хотел избавиться от долга как можно быстрее и как можно менее болезненным способом. И судя по ставшему ехидным выражению лица — отступать не собирался. Потому Тарталье пришлось отдать своё выигранное желание за бесценок. — Ладно, это моё желание.

— Всё для тебя, — уже повеселевший Скарамуш довольно хлопнул в ладоши и зарылся в свою пачку с чипсами. Наблюдая за этим, Тарталья медленно выдохнул и также медленно вдохнул, уже не чувствуя сковывающего лёгкие спазмы. И в голове даже мысли утихли, перестав быть панически-крикливыми и напрягающими.

Наконец, они сумели свернуть в сторону церкви Властелина Камня без гнетущего мрачного шёпотка, и оттого образ сидящего за электронным органом Чжун Ли мягко засиял рассветным солнцем, разгоняя темноту по углам сознания Тартальи.

Моргнув, он глянул на часы — циферблат будто бы прятался в бело-красном домике, — и поднялся с дивана. Скарамуш тут же прекратил хрустеть и поднял на него вопросительный взгляд. Тарталья неловко помялся на месте и сказал:

— Я бы ушёл сейчас.

— М, класс, — закатил глаза Скарамуш, потом подумал и сам поднялся, кивая. — Ладно, пойдём.

Тарталья замер, но даже не пытался держать лицо — он выразительно глянул на Скарамуша, надеясь, что ему не придётся озвучивать своё очевидную просьбу не идти с ним. Это и так было крайне неловко и отдавало чем-то личным и ещё не до конца понятным ему, и вмешивать в свои «загадочные» встречи с Чжун Ли Скарамуша очень не хотелось. Не за этим он просил прикрытия.

— Ой, да не с тобой я пойду! — возмутился Скарамуш, морщась. — Нет мне дела до твоего священника, но мать может скоро вернётся, и если твои мне позвонят, то она сто процентов подслушает, а никому из нас её расспросы не сдались.

— Ладно, справедливо, — пробормотал Тарталья, покрывшись неприятными мурашками от мысли, что Яэ узнает больше того, что и так уже знала. Неизвестно, как она всё ещё планировала — Тарталья не сомневался в том, что она определённо что-то задумала, — использовать информацию о его связи с Чжун Ли. Вот обязательно ей надо было появиться на фестивале рядом с ним именно в тот момент, когда они разговаривали?

Кое-как отбившись от неприятного чувства, он вместе со Скарамушем покинул дом. Скарамуш быстро запер дверь и калитку, огляделся в обе стороны и призывно помахал рукой, после чего они, чуть пригибаясь, побежали вдоль забора и шмыгнули за угол дома. На секунду выглянув обратно, Тарталья тут же спрятался и порывисто выдохнул, приметив розово-белую фигуру: она медленно приближалась с противоположного конца улицы.

— Ты что, её чувствуешь? — фыркнул он, спешно следуя за уже ушедшим вперёд Скарамушем. Тот дёрнул плечом в ответ, шипя:

— Поживи с ней с моё, и не такому научишься. Тут надо быть готовым к любой херне, которую ей захочется сделать!

Вместе они вышли на более людную улицу, где оба заметно расслабились. Покосившись на Скарамуша, Тарталья едва заметно кивнул сам себе: с умением Яэ появляться в самый неподходящий момент, он не мог винить его в том, что порой был излишне дёрганный или напряжённый. Неизвестность делает людей грубыми.

Однако у Скарамуша это получалось превращать в свою черту характера, к которой попросту надо было привыкнуть. В процессе пару раз отказав себе дать ему по лицу, но всё то мелочи. Так что, возможно, он просто таким сразу родился и это не результат воспитания его матери, у которой на этот счёт точно были не совсем стандартные взгляды.

Разве что не Тарталье судить о её методах, тем более что ей, судя по всему, пришлось как растить, так и обеспечивать сына в одиночку. Отбросив все лишние мысли, Тарталья на прощание помахал Скарамушу, который в какой-то момент свернул в дороги прочь, устремляясь в глубь городка по своим таинственным делам. Тарталья же продолжил путь к окраине. Сунув руку в карман, чуть ли не отдёрнул её, нащупав позабытый за разговором и побегом свёрнутый детский рисунок.

***

Может быть, его жизнь не состоит из одних неудач, проблем и неприятностей. Чжун Ли говорил, что судьбы не существует, и всё это — череда простых случайностей, неподвластных воле человека. И каким бы странным ни казалось его заявление — он ведь священник, как если не таким как он верить в то, что Архонты руководят жизнью людей по только им известному замыслу, — но Тарталья не мог просто от него отмахнуться.

Потому как если это не судьба привела его одной ночью на порог чужой церкви, то счастливая случайность. К тому же, Тарталья такой же случайностью, получается, мог назвать своё знакомство со Скарамушем. В итоге одна случайность повлияла на другую, и вот он снова взбирается по холму к белой церкви с трёхлистником в круге над тёмными дверьми.

Это всё точно кончится катастрофой в, возможно, даже очень скором будущем. Но то будут проблемы будущего Тартальи, когда тот достигнет дна в своём всё ускоряющемся падении. Всё может стать хуже? Конечно, станет хуже, решение родителей висело над ним заточенным лезвием гильотины, а терпеливо ждать, пока оно всё же упадёт и отсечёт ему голову, — Тарталья не находил ни единой причины так делать.

Ни причины, ни желания, ни нужды. Его жизнь — череда несчастливых случайностей, где иногда проглядывается что-то хорошее. Перед смертью не надышишься, и будет больно, но опять же — это всё проблемы Тартальи из будущего, который будет проклинать себя прошлого последними словами. А может быть, это будущее и вовсе не наступит, кто знает, возможно, сегодня — последний его день в здравом уме.

И если уж так, то он лучше проведёт его в компании священника, умеющего заваривать вкусный чай и рассказывать об учении Властелина Камня так, будто это всё несколько жестокая и героическая сказка. Потому в Бездну беспокойства, грызущие его сомнения, страхи, мысли о родителях и об их осуждении. В Бездну размышления о неправильности происходящего и надуманные «уроки музыки».

Тарталья так увлёкся моментом, что у самых дверей его неожиданно скрутило от нехватки воздуха. Это определённо была не самая умная идея бежать вверх по холму без передышки, оттого в груди болезненно зажгло, а кровь загрохотала в ушах. И, видимо, он так громко пытался отдышаться, что привлёк внимание.

— Эй, ты чего? — из-за угла высунулась голова, но Тарталья не надо было даже смотреть, чтобы понять — то была Ху Тао. Он смог нормально вдохнуть и выдохнуть к моменту, как она приблизилась к нему. Подняв голову, вытер пот со лба и криво улыбнулся, чуть хрипя:

— Привет.

— Привет, ты так спешил к отцу Чжун Ли? — Ху Тао оказалась беспощадна в подборе слов. От неожиданности Тарталья тупо уставился на неё, чуть приоткрыв рот и продолжая немного рвано дышать. На него пристально, испытывающе, как желая вскрыть все его потаённые мысли, смотрели внимательные глаза.

Обычные, не с искривлённым, будто цветочные лепестки, контуром радужки, не алые. Обычные, задорные, любопытные и искрящиеся. Тарталья сглотнул возникшую во рту сухость и кивнул. Тут же улыбаясь, видя, как её лицо от его искренности слегка вытягивается в изумлении. Спустя всего мгновение замешательства, на нём возникло хитрое выражение, и Ху Тао протянула:

— Святой отец тоже тебя ждал, — она слегка сощурила глаза, и к своей гордости Тарталья ощутил лишь тень жара в своих щеках. Ему не из-за чего смущаться. Он знал, что Чжун Ли его ждал, тот буквально говорил об этом во все их прошлые встречи, потому нет ничего в этом удивительного, внезапного или предосудительного.

Ничего из этого, но вот Тарталье всё равно ведь пришлось подавить всколыхнувшуюся в его груди слабенькую волну горячего смущения.

Ху Тао же огляделась и поманила к себе. Тарталья шагнул скорее по инерции, чем осмысленно, всё ещё немного ошеломлённый собственной реакцией. Окончательно пришёл он в себя уже сделав несколько шагов прочь от закрытых дверей и получая от Ху Тао неожиданное предложение.

— Прогуляешься со мной, а я тебе интересное про него расскажу, хочешь? — даже при секундном обдумывании её слов это звучало как ловушка. Причём на уровне сыра в мышеловке. Тарталья сложил руки на груди, всем своим существом ощущая подвох.

— А в ответ я что должен сделать? — выгнул он бровь, но его серьёзность не впечатлила Ху Тао — она хихикнула, и он слегка стушевался.

— Да будет тебе известно, что святой отец Чжун Ли никогда ранее не промышлял переманиванием на сторону Властелина Камня следующих другим учениям, — выдала Ху Тао, затем скрываясь за углом церкви. Сжав кулаки, переваривая её слова, Тарталья возмущённо последовал за ней, быстро говоря:

— Он не переманивает меня! — вышло громче, чем он ожидал. И… намного более ребячески, чем он думал. Неловко прикусив язык, запоздало осознал, что его развели таким же образом, каким он разводил Тоню в четырнадцать. Ху Тао, успевшая отойти на несколько шагов вдоль белоснежной стены, обернулась к нему через плечо и сказала:

— Конечно нет, он же, всё-таки, святой, — непонятно ответила она, и солнце игриво отразилось в её тёмных глазах, на мгновение ставших алыми. Моргнув, привычно сгоняя наваждение, Тарталья со вздохом нагнал её. Его даже милостиво подождали, и уже вместе они продолжили путь.

— Что ты хотела о нём рассказать? — Тарталья повёл плечом, силясь сбросить продолжавшую цепляться за него неловкость. Ху Тао задрала голову к небу, прищурила глаза, как выбирая, что именно она может рассказать — а рассказать, она, вероятно, могла много, — и выпалила:

— Например, он запретил мне вмешиваться в его отношения с тобой, — она выразительно уставилась на чуть оступившегося Тарталью и быстро добавила. — Условно. Он не сказал, что мне прямо-таки запрещено, но очень хорошо намекнул.

— У нас нет с ним никаких отношений… — пробормотал Тарталья, отводя взгляд и слыша смешок со стороны несогласной с ним Ху Тао.

— Вы общаетесь, проводите время вместе, он очень настойчиво тебя приглашает встретиться с ним, — перечислила Ху Тао, и, мельком взглянув на неё, Тарталья увидел, что она даже загибает пальцы, вероятно, веселясь со всей ситуации. Пожав плечами, она сказала. — Это и называют отношениями между людьми.

Про себя Тарталья отчего-то выдохнул с облегчением, убедившись, что в слове «отношения» нет никакого компрометирующего его или Чжун Ли подтекста, который Ху Тао пыталась заложить. Она просто констатировала факт, что они сближаются. Как это обычно происходит между множеством людей — путь от незнакомцев до хороших знакомых и, возможно, даже друзей.

Так что Тарталья повторил то, что сделал недавно с волной смущения — он задавил прорвавшуюся в его мозгу мысль о кое-чём совершенно неуместном. Чжун Ли — священник, и себя он обещал служению Властелину Камня и следующим его учению. Просто его альтруистичная натура не смогла сдержаться при виде Тартальи, который пришёл в церковь с разбитым об асфальт носом. Ничего внезапного.

— Ладно, и он сказал тебе не вмешиваться, — теперь настала очередь Тартальи выразительно смотреть на Ху Тао. Та не высказала ни грамма раскаяния и лишь улыбнулась, затем останавливаясь и разворачиваясь в сторону стены церкви. Однако это не была какая-то странная попытка побега.

— Я и не вмешиваюсь, — пожала плечами Ху Тао, непонятно откуда выуживая сверкнувшую на солнце монету. Зажав её меж ладонями в молитвенном жесте, она замерла. Непонимающе нахмурившись, Тарталья чуть обошёл её и увидел, что она закрыла глаза. Неуверенно помявшись, он отвёл взгляд, не мешая чужой молитве, хотя для подобного было неожиданные что место, что время.

Или это какая-то часть обучения священников в церквях Властелина Камня? Что-то вроде «молись ему в любое время, в любом месте, и тогда рад он будет твоему служению»? Сумбурные мысли из его головы прогнала слабая золотая вспышка. Удивлённо моргнув, он уставился на знакомый знак трёхлистника в круге, возникший на белой стене.

Когда он моргнул, то знака уже не было, а Ху Тао разжала ладони и прятала монету, как оказалась, в рукав. Как если бы там находился потаённый, маленький кармашек. Сглотнув, Тарталья вновь посмотрел на стену и всё же спросил:

— А что ты только что сделала?

— Это молитва о защите священного места, — ответила Ху Тао несколько небрежно, будто только что произнесённое ею не имело особой важности и даже смысла. Она зашагала дальше, и Тарталью потянуло за ней в любопытстве. Про себя он тушил раздражение, что привидевшийся ему знак снова был кратковременной галлюцинацией. — Архонтам же надо знать, где именно им поклоняются.

— То есть, молиться им можно только в церквях? — удивился Тарталья, впервые слыша о подобном, и Ху Тао фыркнула, позабавленная его вопросом.

— Нет, молиться им можно везде, однако гораздо лучше они слышат молитвы именно из «священных» мест. Это что-то вроде… маяка, — она развела руками, как сама не до конца понимая. — Святой отец Чжун Ли говорит, что людей очень много, и подобные места способны их объединять, а Архонтам не надо искать своих последователей по всему миру, если те будут знать, где их всегда услышат и где им всегда помогут.

— Ага… — протянул Тарталья, задумываясь над последними словами и качая головой. — Значит, ты установила для Властелина Камня «маяк»?

— Ну, — по какой-то причине Ху Тао вновь хихикнула, но в этот раз прикрыла рот ладонью, будто это было для неё слишком внезапно и не тем, что она хотела показать. Сделав короткий вздох, но не сумев унять весёлые искры в глазах, она продолжила. — Да, вроде того. Это обязательный ритуал, который нужно повторять каждый день, иначе связь между местом и Архонтом может ослабнуть.

— Погоди, ты вообще про всех Архонтов же? — Тарталья почувствовал себя очень глупо, не поймав этот момент раньше, и Ху Тао вправду посмотрела на него как на не совсем смышлёного, но то его не волновало. — Это единый ритуал для всех учений?

— Да, единственный в своём роде, — кивнула Ху Тао не совсем понимая его удивления. — Хотя он простенький: надо просто обойти место и помолиться.

— А монетка зачем? — Тарталья внезапно ощутил себя так, будто он сумел неожиданно прикоснуться к чему-то священному, однако Ху Тао не вела себя так, словно этот ритуал был таинством, доступным лишь священникам. Она вновь вытащила монетку и показала её с Тарталье — с обоих сторон на золоте был высечен всё тот же трёхлистник в круге.

— Самое распространённое творение Властелина Камня — деньги, — Ху Тао спрятала монетку, как только Тарталья слегка отстранился, наглядевшись. — Его знак и самый удобный атрибут для молитв, исповедей и прочего.

Тарталья медленно кивнул — звучало логично. Немного подумав, он встряхнулся и сказал:

— Мы говорили о том, что отец Чжун Ли запретил тебе лезть в… — он вдохнул и как можно ровнее продолжил, — …в наши с ним отношения.

Ещё раз — никого подтекста в этом не было. Ни капли. Он просто называл всё своими именами, и опять было вспыхнувший жар на щеках тут совершенно не к месту. К его бесконечной радости Ху Тао не заметила этого, закатив глаза.

— Какой же ты внимательный, а, — пробормотала она и повторила то, что сказала до начала своей молитвы. — Я не лезу. По завету святого отца Чжун Ли я всего лишь наблюдаю, — она помедлила, после небрежно добавляя. — Вблизи.

— И твоё наблюдение включает в себя желание рассказать мне что-то о нём? — выгнул бровь Тарталья, совершенно ей не поверив, а Ху Тао бесстыдно кивнула.

— Истина, — однако теперь в её взгляде уже не было того веселья, когда она посмотрела на Тарталью. Там было нечто такое, что скорее походило на серьёзность и некоторую опаску. Помолчав, она уже тише и спокойнее сказала. — Я не так давно знаю отца Чжун Ли, и я не могу сказать, что разбираюсь в его чувствах и взглядах до конца, и потому меня удивляет, интригует и несколько пугает его интерес к тебе.

Вдоль спины пробежался холодок, и только чудом Тарталья не поёжился. Незаметно сглотнув, он проговорил:

— Его же интерес… не какой-то там… странный?

Ху Тао несколько раз моргнула, осознавая смысл его слов, а потом серьёзность с её лица сдуло вернувшимся весельем. Издав смешок, она помотала головой.

— Нет, я вообще не про это, тебе не о чём беспокоиться, — она вздохнула и добавила. — Не могу сказать, что отец Чжун Ли добрый. Это точно не то слово, каким его можно описать. Но он и не злой, в человеческом смысле этого слова.

— Ты начинаешь нести чушь, — пробормотал Тарталья, совершенно перестав улавливать, что именно до него хотела донести Ху Тао всем этим странным разговором. Та только пожала плечами, будто её не так сильно взволновало, что Тарталья не понял.

Только вот он подозревал, что Ху Тао знает, каким именно словом можно описать Чжун Ли, но почему-то промолчала. Да и если Чжун Ли не добр, то по какой ещё причине он хотел помочь Тарталье? Разве это не означает, что у него есть какой-то другой мотив? Тарталья сморщил лоб в раздумьях, плетясь за Ху Тао и останавливаясь, когда она вновь достала монетку и начала молиться.

Молчание длилось до тех пор, пока Тарталья вновь не сунул руки в карманы и в одном из них не нащупал рисунок. Замерев, он осторожно начал:

— К вам в церковь ходит одна семья… — на его словах Ху Тао заинтересованно обернулась, и он неуверенно продолжил. — С девочкой, маленькой. Отец Чжун Ли сказал, что она очень больна.

Несколько мгновений Ху Тао молчала, а потом чуть склонила голову и уставилась прямо в глаза Тарталье. С чувством, с пробирающим до самых костей могильным холодом.

— Зачем тебе Цици? — спросила Ху Тао медленно, так, будто думала совершенно о чём-то не том. Вздрогнув, Тарталья, несколько раздражённый подобными подозрениями, вытащил из кармана рисунок и развернул его, показывая Ху Тао.

— Она забыла на концерте у церкви Её Величества, — буркнул он недовольно. Ху Тао взяла рисунок в руки, и её взгляд прояснился, потеряв толику напряжения. Расслабившись, она кивнула, понимающе.

— Да, узнаю, это её собака.

— Что? — замер Тарталья, и Ху Тао покачала рисунком, затем осторожно складывая его по сгибам.

— Она любит собак, — объяснила она, пожимая плечами. — Очень часто их рисует, у неё есть целый альбом даже, она приносит его в церковь иногда.

— А, — тихо выдал Тарталья, смущённо моргая и теперь уже слепо глядя на сложенный рисунок, который… оказался просто детской фантазией. Странной, чудесным образом совпавший с тем, что он видел во время концерта, но, может быть, он даже нарисованное там неправильно интерпретировал. Неправильно понял, что именно нарисовала Цици.

Потому сейчас он просто кивнул и попытался улыбнуться, сказав:

— Тогда передашь ей рисунок, как увидишь?

— Да, конечно, — улыбнулась Ху Тао добродушно, и они закончили обходить церковь, вновь вернувшись к тёмным дверям. Тарталья отстранённо взглянул на них, поджимая губы и чувствуя в груди что-то странно. Как будто у него существовала какая-то нечёткая надежда, от которой сейчас осталась маленькой горка пепла.

Надежда, что ему на самом деле не чудится, и что эти твари существуют на самом деле, и видеть их может не только он, но ещё и странная, больная девочка? Та ещё перспектива, возможно, миру наоборот повезло, что эти твари лишь его безумное воображение. На самом деле это он Полуночный Герой, спасающий город от страшных злодеев, разве что он не дерётся против них, а убегает. Но на других они ведь не бросаются, а значит из него очень хорошая приманка.

Однако стоило ему потянуть за ручку, открывая одну дверей, как все эти мысли дымкой рассеялись в уже дневном свету, заполнявшем всю церковь разноцветными лучами из-за витражей. И хоть он не увидел знакомой фигуры, облачённой в чёрное, ему удалось вздохнуть свободнее, легче.

Мимо него просочилась Ху Тао и поспешила меж рядами, по пути оборачиваясь и хитро улыбаясь:

— Я позову отца Чжун Ли!

Не дав ему вставить и слова, она скрылась за дверцей, ведущей прочь из общего зала. Тарталья неловко замер, оглядывая пустые скамьи, и, снова глубоко вдохнув запах воска и чего-то тёплого, мягкого, присущего только этому месту, он двинулся вперёд, к статуе Властелина Камня. Бесшумно, будто звук его шагов мог разрушить воцарившуюся таинственность этого места.

Янтарные глаза дракона слабо сверкали в упавших на них солнечных лучах. Чуть склонив голову набок, Тарталья посмотрел прямо в них, и неожиданно для самого себя смутился, отворачиваясь и силясь отвлечься на уже ставшие ему слишком знакомыми витражи. Только вот висок всё равно слегка запекло как под чужим взглядом, как если бы статуя и правда сейчас смотрела не в пустоту, а лично на него, готовая внимать его молитве.

Молча ожидая. Жаждая.

Тарталья передёрнул плечами, но внимание каменной статуи продолжало оседать на них едва заметной тяжестью. По крупице, будто пепел, и оттого чудилось, что если отвести взгляд от витража, где над ладонями облачённой в белое женщины кружила белоснежная сфера, и посмотреть ниже, на плечо, то можно будет увидеть следы.

Затяжное, тягучее мгновение треснуло, будто тончайшая скорлупа, когда раздался звук открывшейся двери. Коротко вздрогнув, приходя в себя, Тарталья обернулся и ощутил, как внутри всё на секунду свернулось в холодный узел. Но он не позволил себе отступить или спрятать взгляд, неожиданно жадно впитывая то, как на него посмотрели.

Вновь морок накрыл его так невовремя, превращая карий цвет чужой радужки в тёплый янтарь с золотым сиянием. И всё равно за миражом не скрылись та радость, то счастье от окончившегося ожидания. Миг откровенной, несколько даже пугающей честности проявился лишь во взгляде — лицо Чжун Ли сохранило привычное спокойное выражение. Разве что губы дрогнули, чуть не растянувшись в улыбку.

Мурашки пробежались вдоль позвоночника, и Тарталья всё же сдался, сглатывая и допуская успокаивающую мысль: «могло почудиться, я всегда вижу то, чего нет». Только почему-то в этот раз оно не принесло успокоения, наоборот разливаясь горечью в груди.

— Добрый день, Тарталья, — проговорил Чжун Ли, позволяя Тарталье вдохнуть и ответить.

— Добрый.

— Я… — Чжун Ли неожиданно осёкся в самом начале предложения, после чуть качая головой, как отметая так и не произнесённые слова, затем говоря совсем иное. — Мне нужно немного времени, чтобы подготовить орган, если Властелин Камня будет к нам благосклонен и позволит заняться сегодня музыкой.

Тарталья не сдержал смешка, искренне веселясь, но в противовес сжимая ладони крепче, потому как собирался сказать нечто очень личное. То, что он уже успел сказать Ху Тао, но говорить это в лицо Чжун Ли — уже иное, что-то на грани с неприличным. Предельная честность в своих желаниях может сойти за грубость, только…

Сам Чжун Ли был с самого начала таковым, заявляя о своём желании сблизиться, и, вероятно, Тарталье стоило взять с него пример. Мысли вертелись волчком в голове, и пока Тарталья собирался с духом, Чжун Ли уже сделал несколько шагов в сторону электронного органа. Сжав руки в кулаки, Тарталья выпалил:

— Нет, я к Вам.

Точно не ожидая такого, Чжун Ли замер. Пару секунд он стоял неподвижно, а затем медленно обернулся, выражая лицом искреннее изумление. Вновь ощутив предательский жар на щеках, Тарталья быстро добавил. Поправляясь:

— То есть… я хотел прийти и поговорить с Вами, а не ради выдуманных уроков музыки или типа того, — облизав резко пересохшие губы, уже тише проговорил. Чувствуя, как уверенность очень быстро покидает его. — Вот, что я хотел сказать…

— Вы хотели поговорить о чём-то конкретном? — Чжун Ли сказал это так, словно пытался за самого Тарталью подыскать причину, по которой тот только что сказал нечто настолько откровенное. Как давал шанс Тарталье отступить самому, снова спрятаться и забрать признание во взаимном интересе.

Как если бы это было чем-то пугающим и опасным. Проблеск изумления пропал из янтарного взгляда, сменившись на настороженность. Чжун Ли смотрел так, словно Тарталья мог сбежать в любую секунду и больше никогда не вернуться, если он продолжит говорить честно.

— Я просто хотел поговорить с Вами, — Тарталья только слабо улыбнулся, подавляя вновь возникший в животе холодок от собственных слов. Правда всегда вызывала такое ощущение?

Несколько долгих мгновений они просто смотрели друг на друга, а затем Чжун Ли коснулся подбородка в будто бы малозаметном для самого же себя жесте, силясь вернуть равновесие собственным мыслям. Моргнув, он сделал шаг к Тарталье, говоря:

— Вы сбиваете меня с толку каждую нашу встречу.

— Я талантлив в ненужных никому вещах, — криво усмехнулся Тарталья, удерживаясь от желания увести взгляд в сторону, вытянуть себя из вязкого янтаря чужой радужки, которая постепенно светлела. Золотые крапинки становились всё больше и больше по мере того, как Чжун Ли приближался.

— Мне так не кажется, — Чжун Ли мягко мотнул головой и едва заметно вдохнул, оказавшись близко, затем улыбаясь. Тарталью вновь пробрало мурашками, когда он уловил намёк на притворство в мягкой улыбке Чжун Ли — за безопасным дружелюбием определённо скрывалось нечто совершенно иное. Не страшное, просто то, что может заставить неправильно понять его мотивы. Или, наоборот, понять их слишком ясно и оттого вызвать желание сбежать. Чжун Ли слегка сощурился, и янтарь сгинул в теплоте золота. — Мне казалось, что с Вами надо быть куда осторожнее и терпеливее.

— Я нарушил какой-то Ваш план? — Тарталья не смог сдержать подразнивающего смешка, внутренне секундой спустя содрогнувшись и чуть не прикусив собственный язык. Это звучало… странно. Не с той интонацией, на которую он рассчитывал, и у него же перехватило дыхание, когда чужие глаза только сильнее вспыхнули от этих слов.

— Не то чтобы я из-за этого злюсь или расстраиваюсь, — повёл плечом Чжун Ли, как действительно выбрасывая все свои планы по «осторожному и терпеливому обращению с Тартальей» без капли сожаления. — В каком-то смысле мне даже импонирует Ваше умение вызывать во мне неоднозначные чувства в моменте.

Тарталья распахнул глаза, тут уже определённо проигрывая и уводя взгляд. Пожар обхватил не только его щёки, а всё лицо, и, зажмурившись на пару секунд, он как можно спокойнее проговорил под непонятный ему и совершенно неожиданный стук сердца в груди:

— Вот сейчас Вас реально можно неправильно понять.

— На празднике Пробуждения я уже говорил Вам про это, — Чжун Ли попытался произнести это ровно, но странный звук, похожий на рычание, скользнул в его голосе, руша всю гармонию и заставляя Тарталью перестать дышать на несколько долгих мгновений. — Вам будет сложно понять того, кто сам запутался в собственных чувствах. И надо сказать, что с каждой встречей мне всё сложнее разобраться в них.

— Плохой из меня помощник, да? — Тарталья снова облизал губы, пытаясь взять себя в руки и в порыве храбрости возвращая взгляд к лицу Чжун Ли. Чтобы во второй раз увязнуть в его глазах — не янтарь, а чистое, мерцающее золото. Чтобы оказаться порабощённым чужой лёгкостью, таящей непонятную и не отчего-то не пугающую опасность.

— И тем не менее, всякий наш разговор и время рядом с Вами мне приятны, — ответил Чжун Ли мягко, успокаивающе, после слегка оборачиваясь и смотря куда-то в сторону, слегка заметно хмурясь. — Ху Тао, разве ты не была занята?

Тарталье стоило невероятно остаться на месте, а не шатнуться в сторону под особо яркой волной смущения. Только его взгляд несколько панически метнулся в сторону всё той же неприметной двери, из-за которой совсем недавно вышел Чжун Ли. Она была чуть приоткрыта, и в щели отчетливо виднелось хитрое лицо.

Разоблачённая, Ху Тао приоткрыла дверь шире и без хотя бы толики раскаяния в голосе ответила Чжун Ли:

— Неужели вы тут о чём-то секретничали? — на это чуть повернувший в её сторону голову Чжун Ли по виду едва удержался от тяжелого вздоха. Это неожиданно показалось забавным, — то, как подопечная способна всего парой слов лишить его привычной непоколебимости, — и Тарталья слегка расслабился.

— А ты уже сделала своё домашнее задание? — спросил Чжун Ли спокойно, но в его словах скользнул намёк на лёгкую издёвку, заставивший Тарталью слишком уж очевидно улыбнуться этому. Благо, что его веселья пока не заметили, увлечённые игрой в гляделки друг с другом. Ху Тао сморщила нос и увела взгляд в сторону, ничего не отвечая. Чжун Ли кивнул, видимо, и так зная ответ, и проговорил. — Иди заниматься. Пожалуйста.

Закатив глаза, Ху Тао на удивление без особого сопротивления кивнула, но прежде, чем уйти, лукаво посмотрела на Тарталью. Тот же про себя зарёкся не рассказывать ей, о чём он с Чжун Ли будет говорить.

— Как Вы её заметили? — спросил Тарталья, когда Ху Тао исчезла в коридоре, оставив дверь приоткрытой. Чжун Ли повёл плечом, отвечая:

— Её трудно не заметить, — он слабо улыбнулся, вновь уделяя всё внимание Тарталье, и от его взгляда в животе знакомо забили крыльями бабочки. Тарталья незаметно закусил губу изнутри, пытаясь вернуть себе самообладание. — Я её слишком хорошо знаю.

Неожиданно Тарталья задумался о том, насколько они могут быть близки, однако внешнее сходство между ними не проглядывалось даже отдалённо. С другой стороны, у него был пример абсолютного внешнего расхождения в лицах Скарамуша и Яэ — вот кого точно сложно назвать матерью и сыном.

Помявшись, Тарталья осторожно спросил:

— А Вы… семья? — и прикусил язык от того, насколько это прозвучало неловко. Чжун Ли в удивлении вскинул брови, а затем заулыбался, открыто, весело.

— Если только названная, — ответил он, после делая жест рукой в сторону всё ещё приоткрытой двери. — Хотите чаю?

— Давайте, — сощурил глаза Тарталья, подозревая, что от его любопытства пытаются укрыться, и, заметив его краткое замешательство, Чжун Ли проговорил, теперь звуча уже несколько заискивающе.

— Предпочитаю рассказывать о себе в более приятной обстановке.

На это Тарталье хватило воли лишь кивнуть. Его так поманили за собой, будто делали это уже сотню раз, и он, будто бы эти сотни раз случались взаправду, послушался, следуя в полумрак тесного коридора. Здесь запах, отголоском витавший в главном зале, сгущался, и возникло ощущение, что он пропитывает каждую клеточку тела. Часть этого запаха Тарталье уже была знакома — на прошлой неделе именно он растекался у него во рту, когда ему заварили чай.

Однако в этой смеси помимо трав всё так же присутствовала непонятные Тарталье хитросплетения ароматов, который он всё никак не мог распознать. Только вот он подозревал их источник, следуя за движущимся вглубь коридора Чжун Ли. Что-то было в этом запахе, в его густоте, странное, не совсем человеческое, заставляющее бабочек в животе Тартальи порхать яростно, даже испуганно.

Как если бы он добровольно, осознавая риск, ступал в пасть зверю, и было то всего лишь вопросом времени, когда пасть решит сомкнуться.

Кухня совершенно не изменилась с его последнего прихода: всё такая же крошечная, породившая в движениях Чжун Ли толику неловкости, которая не была бы столь очевидной, не присматривайся Тарталья. Но он присматривался, принимая немое приглашение сесть за квадратный столик, на котором с трудом могло уместиться тарелки три. Или же один поднос с чайным сервизом, над которым уже начинал колдовать Чжун Ли, подозрительно не притрагиваясь к чайнику.

— Я отвлёк Вас от чая? — догадался Тарталья, сцепляя пальцы под столом и силясь вернуть себе баланс. Отпугнуть, наконец, тех самых бабочек, заставляющих его внутренне дрожать. Это не походило на страх — Тарталья слишком много боялся, чтобы не уметь отличать одно от другого.

— Нет, Вы пришли как нельзя вовремя, — ответил Чжун Ли, доставая из шкафчика небольшую коробочку, а оттуда ещё что-то, затем умещая это на подносе. — Этот чай заваривался с самого утра, и он стал готов как раз к Вашему приходу.

— С самого утра? — Тарталья воззрился на Чжун Ли в искреннем недоумении, на что получил просто кивок, как если бы это было нормально. Хотя, видимо, так и есть — заваривать чай на протяжении нескольких часов? Не то чтобы Тарталья разбирался в этом.

— Особый сорт с высоких гор Ли Юэ, требующий великого терпения, — Чжун Ли произнёс это так мягко, и держал чайник в руках с такой осторожностью, будто его содержимое было не иначе, чем настоящей драгоценностью. И на мгновение так почудилось на самом деле — в чашку полилось нечто, напоминающее плавленное золото, и даже когда Тарталья моргнул, оно не изменилось.

Может, то был очередной морок. А может, что правда. Это не имело особого значения сейчас. Он принял чашку в руки, ощущая тепло и вдыхая целую волну запаха. Он замер, удивленно хлопая глазами, а затем уставился на Чжун Ли, тихо спрашивая, не уверенный в том, что и это не часть игр его воображения:

— Он пахнет… шоколадом?

— Верно, — кивнул Чжун Ли с выражением крайнего довольства на лице. Он обнял свою чашку ладнями, опуская в неё взгляд и говоря. — Особенный, растёт на склонах утёсов близ Заоблачного Предела.

Даже не особо разбирающийся в культуре Ли Юэ Тарталья знал, что Заоблачный Предел — природная святыня, где по многочисленным легендам много веков жили — и продолжают жить, — адепты, и где даже из рек у подножий воду черпать нельзя было.

— Звучит очень… дорого, — пробормотал он, теперь уже с лёгким подозрением смотря на Чжун Ли. Тот в ответ на короткую секунду замер, а затем лукаво сощурил глаза и отпил из чашки, ничего не отвечая. И вряд ли собираясь это делать. Тарталья же не спешил повторять за ним, внезапно ощущая неуверенность от того, что, возможно, держит в руках нечто невероятно ценное и редкое, непонятно как попавшее в церковь Властелина Камня в маленьком городке в Мондштадте.

У этого ведь должно быть какое-то объяснение? Чжун Ли на самом деле не простой человек, а некто из, возможно, императорского рода Ли Юэ, сбежавший в священнослужители? Усмехнувшись возникшей теории, Тарталья пока решил отложить расспросы. До поры до времени, конечно же. Он надеялся, что успеет узнать о Чжун Ли как можно больше до того, как… до того, как всё закончится.

Собравшись с духом, он всё же отпил из чашки. Золото разлилось по языку чуть горьковатой сладостью, на миг заставляя перестать дышать. Тарталья сделал всего один глоток, затем замирая и ловя медленно стихающий во рту вкус тёмного шоколада, перерастающим в более лёгкий и будто бы цветочный. На мгновение он подумал о чём-то, вроде белоснежных, пробившихся из трещин на верхушках острых скал, цветов, греющих нежные лепестки под беспощадным солнцем Ли Юэ и трепещущих под прохладными горными ветрами.

— Вкусно, — сказал он, когда ощущение схлынуло с него волной, и мысленно он вернулся обратно на кухню. Чжун Ли уже без лукавства смотрел на него, так, будто бы любовался. Тарталья несколько раз моргнул, затем хмурясь, скрывая смущение. — Что?

— У Вас было чудесное выражение лица, — ответил Чжун Ли просто, как нарочно, не отводя взгляда, и точно видя, как Тарталья в бессилии проигрывает сам себе, бесполезно пытаясь скрыть за хмуростью охватывающий его стыд.

— Никогда не пробовал дорогих чаёв, — отозвался Тарталья, искоса глянув на Чжун Ли, но тот проигнорировал неумелую попытку выудить из него признание. Вместо этого он подтолкнул в сторону Тартальи покрытую в несколько слоёв салфеток тарелочку, молча приглашая.

С недоумением Тарталья убрал салфетки, в процессе порвав несколько, и уставился на три аккуратных светлых печенья, похожих на цветы. Помолчав пару секунд, он тут же посмотрел на Чжун Ли, когда в его голове щёлкнуло.

— Это которые в воскресенье раздают? — выпалил он, и Чжун Ли мягко кивнул, говоря:

— Да, Мао и его дочь, Сян Лин, каждое воскресенье приносят их на мессу, чтобы после угостить всех, — на мгновение его брови сошлись вместе, но это промедление он спрятал в небольшом глотке чая. Тарталья же коснулся пальцами краёв песочных лепестков, закусывая губу изнутри и ощущая даже не желание, а потребность объясниться.

— Я бы пришёл вчера, — сказал он тихо, после поспешно обнимая пальцами чашку, как если бы это могло вернуть ему чувство уверенности и равновесия в этом разговоре.

— Вы не обязаны, — покачал головой Чжун Ли, но в его взгляде сверкнула тёмная искра. Уловив её, Тарталья ощутил, как бабочки в животе забили крыльями с новой силой. Это было трепещущее, отдающее холодом чувство, однако… что-то в нём было не так, потому как Тарталья не хотел сбежать. Он бы предпочёл остаться тут до самой ночи, если не дольше, и продолжать вести беседу. Чжун Ли тем временем продолжил свои чрезмерно аккуратные размышления. — На землях Владыки Ветров воскресные мессы очень важное мероприятие для оказания уважение своему Архонту.

Звучало нейтрально и вежливо. Тарталья бы даже сказал «социально-приемлемо». Очевидно, Чжун Ли не мог сказать ничего иного, кроме этого, потому что он был священником. Однако Тарталья слишком хорошо помнил то, насколько Чжун Ли был рад его приходу в четверг. И то, что та его радость была не совсем… подходящей для священника.

Чжун Ли, в общем-то, был чрезвычайно странным человеком. На взгляд Тартальи.

— Думаю, мне здесь понравилось бы больше, — ответил Тарталья несколько дерзко, за это получая ещё одну крупицу доказательств — уголок губ Чжун Ли дёрнулся в призрачной, довольной улыбке. Святой отец не должен ведь радоваться тому, как последователь пренебрегает общением со своим Архонтом в угоду другому? Или же это нормально? Тарталья не знал, продолжая. — Вчера был благотворительный концерт при церкви Её Величества. Я не мог сбежать.

— Вам не нужно оправдываться передо мной, — Чжун Ли всё продолжал придерживаться «социально-приемлемых» слов, но у Тартальи и правда складывалось ощущение, что всё это было ложью. Священник, лгущий прямо в стенах церкви? Тарталья усмехнулся, чувствуя, как скованность отпускает его тело.

— Я так говорю «спасибо» за то, что Вы сохранили для меня печенье, — искренне сказал он, глядя в глаза напротив и видя в них мягкое, золотистое сияние. Лицо Чжун Ли смягчилось, лишаясь восковой вежливости, успевшей набежать из-за необходимости говорить «правильные» вещи. Помявшись, Тарталья взял одно печенье и протянул его Чжун Ли, но тот помотал головой, говоря:

— Они для Вас.

— Просто поешьте со мной, — фыркнул Тарталья, упорно продолжая протягивать ему печенье. Помолчав, Чжун Ли вздохнул и принял печенье, на краткий миг касаясь сокрытыми в перчатку пальцами ладони Тартальи. Это произошло быстро, настолько, что Тарталья запомнил лишь лёгкую шероховатость ткани.

— Вы не оставляете мне и шанса, — это могло бы прозвучать с лёгким упрёком, но Чжун Ли сказал это со знакомой тёмной искрой во взгляде, так что Тарталья лишь победно улыбнулся. Взяв второе печенье, он откусил от него, чувствуя, как оно легко крошиться и тает во рту, расцветая на языке миндальным вкусом.

— Да, поэтому теперь я собираюсь спросить про сестру Ху Тао, — отложив печенье, он несколько по-ребячески поставил локти на стол и подпёр ладонями подбородок, собираясь слушать. Чжун Ли посмотрел на него так, словно не верил в происходящее. А после усмехнулся:

— Сегодня с каждой секундой Вы всё сильнее обескураживаете меня.

— Вам это нравится, — выдал Тарталья особо не думая, и даже не успел укорить самого себя, как Чжун Ли без толики смущения ответил:

— Верно, мне нравится.

— Сестра Ху Тао, — тут же повторил Тарталья, не давая себе даже секунды на реакцию, но буквально кожей ощущая, как Чжун Ли видит его насквозь. Что тому даже напрягаться не надо, чтобы заглянуть ему прямо в душу и наблюдать то, как Тарталья мысленно вопит от чужой, уничтожающей его спокойствие и душевное равновесие честности.

С другой стороны, это он же начал первым, не так ли? Это же он захотел быть сегодня честным, и не было ничего удивительного, что в ответ с ним тоже решили быть таковым. А ведь Чжун Ли так любезно пытался предоставить ему шанс не приходить к этой точке их общения настолько быстро.

— Я её официальный опекун, — заговорил Чжун Ли, проявив чистое милосердие, не заставляя Тарталью только сильнее сойти с ума от переизбытка неловкости и стыда. Сглотнув, Тарталья слепо закивал, ища внутри себя баланс. Чжун Ли же кратко задумался, затем говоря. — В учениях Владыки Ветров, Её Величества и Верховной Хранительницы Справедливости есть более подходящее для этого обозначение, как мне кажется.

— Какое? — озадачился Тарталья, кое-как справившись с собой и утопив воспоминания о прошедшей минуте в очередном глотке чая. Благо, что тот был настолько вкусный, что стёр без следа все мешающие думать чувства.

— По учению Её Величества, меня можно назвать её наречённым отцом, — Чжун Ли прислонил палец к подбородку во всё той же задумчивости, будто никогда не размышлял о своих отношениях с Ху Тао именно в таком контексте. — Насколько мне известно, наречённые родители служат своему воспитаннику наставниками, помогают и не позволяют ему сойти с пути веры. В каком-то смысле, именно этим я и занимаюсь.

— По учению Её Величества наречённые родители прекращают свою службу после достижения совершеннолетия своего воспитанника, — Тарталья сказал это с улыбкой, скрывая момент лёгкой боли, пронзившей его висок иглой.

— Это правда, и Ху Тао уже достигла нужного возраста, — не пытался спорить Чжун Ли, пожимая плечами. — Но я использовал это как аналогию. В учении Властелина Камня нет наречённых родителей и меня никто не назначал таковым. И хоть Ху Тао уже взрослая, однако я не могу покинуть её, поскольку её обучение ещё не окончено.

— Вас просто назначили её наставником? — чуть склонил голову вбок Тарталья, не до конца представляя, как именно всё устроенно в храмах Властелина Камня. Это было нечто, похожее на училище для священнослужителей, монастырь, или как… просто школа, подобная воскресным?

— Ху Тао — близкая подруга моей племянницы, — медленно проговорил Чжун Ли, уводя взгляд в сторону, став ещё более задумчивым. — Она просила меня о помощи, и я не сумел отказать.

— Семья — это важно, да? — пробормотал Тарталья едва ли внятно, но его на удивление расслышали. Чжун Ли согласно кивнул:

— Это так, хотя я не видел свою семью очень давно, — ране направленный на Тарталью взгляд устремился в никуда, слегка остекленевший от задумчивости. Тарталья молча пригубил чашку, сжимая зубы на её краю и пытаясь подавить желание задать вопрос. Но его опередили, и Чжун Ли, вырвавшись из воспоминаний, слабо улыбнулся, говоря. — Они остались в Ли Юэ, когда я уехал.

— Кажется, Вы скучаете по ним, — Тарталья очень надеялся, что в его голосе не слышно той отвратительной нотки, которой не должно было быть там. На которую он не имел никакого права, потому что его родители делали для него всё необходимое.

— Скучаю, — легко согласился Чжун Ли, усмехаясь. — Но, если быть честным, не могу сказать, что без них мне совсем уж тоскливо. Мне хорошо здесь, сейчас…

Он замолчал так, будто оборвал себя на полуслове. Тарталья заинтересованно глянул на него, но так и не получил продолжения — Чжун Ли утопил невысказанные слова в очередном глотке золотого чая. Выдержав молчание, он проговорил:

— Если я правильно посчитал, то у Вас… четверо братьев и сестёр? — он поднял заинтересованный взгляд, и Тарталья неловко прыснул, мотая головой.

— Нет, у меня два старших и младших брата и младшая сестра, — поправил он, увлечённо наблюдая за тем, как брови Чжун Ли удивлённо ползут вверх, а затем на его лице появляется выражение искреннего удовлетворения. Тарталья повёл плечами. — Так что нас шестеро.

— Слухи о больших семьях из Снежной оказались правдой, — проговорил Чжун Ли мягко, и Тарталья насмешливо поморщился, качая головой.

— Нет, даже в Снежной не так много семей, как наша, — на мгновение он позволил себе провалиться в давние, похожие на яркий-яркий сон, воспоминания, полные пушистых сугробов, кусающих за щёки ветров и слишком тёплой, порой даже колючей одежды, сейчас бесполезной среди холмов Мондштадта.

Как-то Пульчинелла ему рассказывал о том, что люди склонны идеализировать своё прошлое, и, вероятно, Тарталья тоже попался в эту же ловушку. Разве что он был уверен, что в его детстве всё было замечательно. До того, как…

Белоснежный снег затопило вязкой, мрачной тьмой, и Тарталья сморгнул воспоминание. Его носа вновь коснулся запах шоколада, сметая прочь призрачный аромат зимы в Снежной. Вернувшись в настоящее, Тарталья сказал скорее самому себе, чем Чжун Ли:

— Просто родители очень нас любили.

— Полагаю, вчера Вы были с ними, — голос Чжун Ли помог ему вынырнуть из продолжающих вспыхивать в его голове пространных образов и ощущений: колющий голые руки холод, твёрдость дерева в пальцах и тепло чужих ладоней на его плечах. Тарталья медленно кивнул, слегка хмурясь и неожиданно для самого себя говоря:

— Мне не понравилось, — только произнеся это он тут же хлопнул себя по губам, закрывая рот и замирая на месте. Кожей чувствуя любопытный и ставший несколько настороженным янтарный взгляд.

— Не стоит об этом говорить? — медленно, даже как-то бережно спросил он, но Тарталья ощутил лишь желание сжаться и сбежать. И так проговорился, а теперь ему любезно предоставляют возможность побега уже понимая, что тема концерта в церкви Её Величества ему неприятна.

И перед кем сболтнул — перед последователем другого учения. Это можно считать за очернение репутации Её Величества и, в частности, Панталоне, который этот концерт и организовывал. Тарталья зажмурился, и в его голове внезапно всплыл голос Скарамуша. Вдохнув, Тарталья последовал услышанному утром совету — взять все свои мысли и выбросить на корм тварям из Бездны.

— Просто… — он постучал пальцами по кружке, открывая глаза и уже спокойнее глядя на Чжун Ли. А затем ещё раз послал всё в Бездну и продолжил. — Мне сказали, что я болен грехом эгоцентризма.

Ответом ему было озадаченное молчание, и Чжун Ли даже слегка улыбнулся, будто посчитал, что Тарталья шутит. Но в этот раз Тарталья смотрел прямо и чересчур серьёзно, потому тень веселья слетела с лица Чжун Ли без следа. Он чуть склонил голову набок и спросил:

— Это Вам отец Панталоне сказал?

— О, вы знакомы, — Тарталья сухо усмехнулся, сжимая ладони вокруг чашки и ощущая, что золотой чай уже слишком сильно остыл. Потому он поспешил сделать ещё несколько глотков.

— Да, на празднике Пробуждения, — несколько отстранённо проговорил Чжун Ли, вставая из-за стола и забирая чайник с подноса. Он отошёл к плите, включил её и поставил чайник греться, после разворачиваясь к Тарталье и говоря. — Воспитание не позволяет мне высказывать своё мнение о нём Вам.

Тарталья был уверен, что хорошая атмосфера умерла сразу после того, как он завёл эту тему, однако нет. Ему не удалось удержать лицо, и он спрятал его в ладонях, содрогаясь от смеха. Шумно вдохнув, он сквозь пальцы посмотрел на якобы спокойного Чжун Ли, чьи глаза так и лучились самодовольством.

— Вы уже всё мне сказали, — пробормотал Тарталья, на что Чжун Ли деланно нахмурился, пытаясь выразить лицом строгость:

— Не понимаю, о чём Вы.

Тарталья замахал рукой, как пытаясь отогнать вежливые отговорки Чжун Ли, и с облегчением улыбнулся, говоря:

— Ладно, не важно.

Вздохнув, Чжун Ли вернулся за стол и задумчиво сложил пальцы домиком. Допив чай, Тарталья схватился за последнее печенье и под слова Чжун Ли засунул в рот один из «лепестков»:

— Знаете самую большую ошибку, какую совершили последователи Владычицы Вечности при толковании её учения?

Так и замерев с печеньем во рту, Тарталья сморщил лоб, силясь вспомнить хоть что-то из программы воскресной школы про историю Владычицы Вечности. Каждый из Архонтов и их учения прошли свой собственный путь, и основы, конечно, все последователи более-менее знали, но вот углублённые истории… Про Владычицу Вечности Тарталья помнил только то, что в Инадзуме ей построили огромный храм на горе посреди острова и что очень-очень давно она разрубила пополам огромного змея, чуть не проглотившего иной остров.

Конечно, самые очевидные вещи вроде того, что Владычица Вечности умела призывать грозу и метать молнии, в счёт не шли.

Тарталья помотал головой, откусывая печенье и пытаясь поспешно его проглотить. Чжун Ли же просто кивнул, без толики осуждения, и про себя Тарталья понадеялся, что его не посчитали невеждой. Хотя вряд ли о «большой ошибке» последователей Владычицы Вечности известно каждому, кто не следует этому учению или не изучает историю Инадзумы.

— На протяжении около двухсот лет после написания учения жители Инадзумы находились в замешательстве, — начал Чжун Ли, вновь придавая своему голосу звучание рассказчика. Тарталья даже отложил печенье, чтобы не хрустеть им. — Замешательство то было не специальным и даже не чьим-то заговором, хотя… — Чжун Ли сделал паузу и несколько снисходительно добавил. — Не все с этим согласны и по некоторым сохранившимся с тех времён записям можно сделать вывод, будто то всё был план противников правления Владычицы Вечности. Будто бы то замешательство внесли последователи погибшего от её рук змия Оробаси.

Тарталья фыркнул как можно тише, без труда слыша лёгкое пренебрежение в словах Чжун Ли, будто бы тот искренне считал подобное предположение несусветной чушью. Подперев голову кулаком, Тарталья чуть прищурил глаза, внимательно слушая дальше.

— Тем не менее, — Чжун Ли слегка откашлялся, как поняв, что отклонился от темы. Сложив руки на груди, он внимательно посмотрел на Тарталью. — На протяжении долгого времени жители Инадзумы неправильно толковали один из смертных грехов.

— Это как? — Тарталья неловко соскользнул головой с собственного кулака, но тут же выпрямился.

— В этом нет ничего удивительного, на самом деле, даже сейчас некоторые путают эгоизм с эгоцентризмом, хотя это очень разные вещи, — слегка улыбнулся его реакции Чжун Ли. — Потому возьму на себя ответственность судить, что отец Панталоне свершил ту же ошибку, хоть и очень грубую, поскольку её же он вложил в Вашу голову.

На это Тарталья невольно вскинул брови, сколько не от того, что сказал Чжун Ли, а от того, как именно он это сказал. Оглядев его внимательнее, Тарталья задался вопросом о том, что действительно случилось на празднике Пробуждения, раз из-за лишь упоминания Панталоне Чжун Ли отказался от части своего ранее заявленного воспитания.

Это позабавило до улыбки, но ради самого же себя Тарталья постарался её спрятать.

— Эгоцентризм и правда заслуживает звания греха, — продолжил Чжун Ли, искоса, всё же, скользнув взглядом по лицу Тартальи, — однако, если мне не изменяет память, Вы говорили, что Ваши родители будут злы, если узнают, что Вы находитесь здесь, верно?

— Э, да, — не совсем понял мысль Тарталья, слегка хмурясь, и Чжун Ли тогда спросил:

— Тогда почему Вы всё равно снова пришли сюда?

Помолчав, Тарталья закусил губу изнутри и очень понадеялся, что румянец на его лице не будет слишком заметен, хотя кухня, как назло, была чересчур хорошо освещена. Сделав глубокий вдох, он пробормотал:

— Потому что мне здесь нравится.

— Я не знаю, что Вы чувствуете и как ощущаете себя в своей семье, — Чжун Ли не отвёл взгляда от глаз Тартальи, и только уже за это ему можно было быть благодарным. — Однако я не вижу эгоцентризма в том, что Вы просто хотите ощущать себя хорошо. В учении Её Величества говорится о любви не только к своей семье, но и к самому себе, Тарталья. Вы не делаете ничего плохого и тем более не совершили смертный грех.

Уже не было никакого смысла прятаться, и Тарталья сдался, позволяя огню заплясать под кожей, охватывая не только его лицо, но и уши с шеей. Только вот за всем полыхающим смущением в нём расцветало нечто тёплое и светлое, на несколько секунд остановившее его дыхание от неожиданности. Потому как он сказал правду — ему здесь нравится.

И сейчас он был счастлив.

— Я… спасибо, — выдавил он с трудом, чувствуя, как его сердце буквально пылает в груди. Сглотнув, попробовал потушить его не очень смешной шуткой. — Значит, я не болен эгоцентризмом, но болен эгоизмом?

— Судя по моим наблюдениям, людям свойственен эгоизм, — странно ответил Чжун Ли, тем не менее, тепло улыбаясь, вернув руки на стол и касаясь своей уже давно пустой чашки. — На мой взгляд, мало плохого в том, чтобы хотеть чувствовать себя хорошо. Я здесь не за тем, чтобы осуждать или учить Вас, Тарталья. Я не несу учение Её Величества, — он помолчал, а потом добавил. — И я не Ваш психотерапевт.

— Да, верно! — Тарталья засмеялся, склоняясь над столом и всё же поддаваясь порыву спрятать всё ещё пылающее лицо в руках. Отдышавшись, поднял голову и посмотрел на Чжун Ли снизу-вверх, вновь сталкиваясь с его взглядом. Всё таким же янтарём, в каком искрило золото. Положив подбородок на руку, Тарталья проговорил. — Если я ставлю свои желания выше желаний родителей, то не проявляю ли я к ним равнодушие?

— Вы бы проявили равнодушие к себе, всегда ставя их желания превыше своих, — ответил Чжун Ли, вставая изо стола и забирая свою чашку. Выпрямившись, Тарталья тоже взял свою и краем глаза увидел, как к нему протягивают руку. Не подумав, взялся за неё.

Сквозь плотную, слегка шероховатую ткань без труда просачивалось тепло скрытой в перчатке ладони. Тарталья застыл, не слыша ни единой мысли в своей голове, тупо пялясь на то, как его пальцы по чистому наитию обвились вокруг чужой ладони. Сердце пропустило удар, а затем Чжун ли медленно высвободил свою руку, говоря:

— Я хотел предложить Вам ещё чая.

— Да, конечно, точно! — на едином дыхании выпалил Тарталья, мигом отдавая чашку. Его аж затрясло от абсурдности произошедшего, и он сцепил руки под столом в замок, чтобы больше они не тянулись туда, куда не следует.

А сердце предательски тарабанило о рёбра так, что чудилось, будто его удары слышно по всей кухне. Под звук разливаемого по чашкам чая, Тарталья силился угомонить собственный порыв. Его же мозг, и так уже объявивший ему войну, начал новую битву: слишком уж отчётливо во вновь горячей голове вспыхнули воспоминания о том, как Чжун Ли в предыдущие встречи не позволял себе касаться его.

На удивление, это остудило его, и Тарталья уже осмысленнее, без вихрей в душе, посмотрел на Чжун Ли. Точнее, на его спину, и на то, как вдоль позвоночника, по чёрному полотну сутаны, тонким ручьём струятся собранные в хвост тёмно-каштановые волосы.

Знакомое ощущение холодка в животе заставило Тарталью медленно вдохнуть и выдохнуть, перебирая пальцами по собственным костяшкам. Опасные слова вертелись на языке, так и желая сорваться, но будут всё равно что молнией в безмятежном небе. Тарталья не мог знать, уничтожит ли это всё добродушие Чжун Ли и воцарившееся спокойствие на кухне, в котором хотелось тонуть без остатка.

Ещё раз вдохнув, он улыбнулся, когда Чжун Ли развернулся к нему с двумя полными кружками. Запах шоколада стал объёмнее, гуще, заполняя собой каждый уголок кухни, как пытаясь просочиться в стены. Тарталья сделал маленький глоток, слегка обжигая губы и чувствуя ставшую заметнее горечь на языке. Вкус стал острее, и Тарталья посмотрел в кружку.

Сбиваясь в дыхании, видя вместо золота густой янтарь.

— Он меняет цвет в зависимости от температуры, — проговорил Чжун Ли, очевидно заметив его удивление. Тарталья моргнул и коснулся чуть дрожавшими пальцами собственного лба, неожиданно ощущая себя уязвимым. Не от чужого взгляда, а от того, что увиденное им оказалось истинной.

Помолчав, он поднял голову, пересекаясь взглядами с Чжун Ли — янтарь чужих глаз, так похожий на янтарный цвет чая, — и всё же попробовал уменьшить катастрофу, которую мог бы вызвать своими словами. Есть у него странная тяга к разрушению всего хорошего в своей жизни.

— Могу я задать личный вопрос? — он обернул ладони вокруг чашки, и жар чая почти болезненно принялся греть его руки. В наказание за наглость, может быть. Чжун Ли усмехнулся, как-то неожиданно весело, и просто кивнул. Тарталья поёрзал на месте, снова вдохнул и как можно спокойнее, будто всё нормально, спросил. — Почему Вы избегаете касаться меня?

Чжун Ли моргнул, и выражение его лица изменилось, из расслабленного став сначала озадаченным, а затем будто бы застыв в этой эмоции, скрывая правду. Видя всё это, Тарталья отвёл взгляд, внутренне глуша панику и спрятав желание начать оправдываться в слишком большом глотке чая, обжигая себе язык и горло так, что аж глаза заслезились.

— Что Вы… — Чжун Ли отмер, тут же подавая Тарталье салфетку. Тот захрипел, принимая салфетку и вытирая слёзы, скорее слыша, чем видя, как Чжун Ли поднимается и отходит в сторону. Затем раздался звук журчания воды, и спустя несколько секунд перед Тарталье поставили полный стакан воды. Сверху выдохнули. — Медленно, пожалуйста.

Пристыженно кивнув, Тарталья принялся пить, не в силах поднять взгляда. Голова вновь пылала от стыда, и ему казалось, что кончики его ушей сейчас начнут гореть в прямом смысле этого слова. Остудив рот, он вытер губы тыльной стороной руки, после уводя взгляд в сторону и утыкаясь им в продолжавшего стоять рядом с ним Чжун Ли.

— Вы в самом деле сегодня проявляете беспощадность ко мне, — послышалось тихое, размеренное, но с плохо спрятанной ноткой обречённости. Собравшись с духом, Тарталья задрал голову, запрещая себе трусить. Особенно после того, что он уже успел ляпнуть и облажаться. Чжун Ли, чуть наклонив голову вбок, смотрел на него, и в его глазах мерцало нечто странное, нечто такое, что отозвалось в душе Тартальи дрожью, но что он не сумел расшифровать.

— О чём Вы? — так же тихо спросил Тарталья, прослеживая тень усмешки на чужих губах и тут же поднимая взгляд выше, смутившись. Чжун Ли отступил, возвращаясь на своё место за столом, и Тарталья изнутри закусил губу, ощутив что-то, похожее на потерю.

— Вы сегодня слишком честны, слишком откровенны, всё это… — Чжун Ли сделал порывистый вдох, вознося глаза к потолку так, словно произнося немую молитву Властелину Камня, после чего посмотрел на Тарталью. — …будоражит меня.

Кто из них тут ещё беспощаден?

— Вы первый начали всё это, — прозвучало по-детски, но Тарталья не сумел себя сдержать. На что Чжун Ли медленно кивнул, говоря:

— Верно, только я не ожидал, что встречу так скоро ответ от Вас. Встречу ответное желание и откровенность.

— Разочарованы, что всё так быстро? — Тарталья на миг испугался, что это так. Своим напором сегодня он уже разрушил все планы Чжун Ли на их плавное развитие отношений, на что-то более естественное, размеренное. Что-то, что он собирался провернуть с Тартальей после того, как упорно заманивал его сюда.

Однако Чжун Ли замотал головой, прикрывая рот ладонью и слегка щуря глаза в искреннем выражении удовольствия.

— Нет, — в его взгляде скользнуло нечто такое, от чего у Тартальи сердце пропустило удар. Тёплое и нежное, заставившее не ушедший стыд превратиться в смущение. — Нет-нет, ни в коем случае. Я… — он запнулся, вздыхая, и говоря уже иным тоном. — Если я это скажу, то наши отношения могут поменяться.

— В плохую сторону? — Тарталья провёл пальцами по холодному стеклу, ощущая трепет в сердце.

— Может быть, — ответил Чжун Ли, слабо улыбаясь, но тут же добавляя. — Однако у меня есть на этот счёт сомнения. Я мог неправильно понять, но… Вы хотите, чтобы я чаще касался Вас?

Тарталья вспыхнул, словно спичка, и выдавил:

— Эт-то не то, что я имел в виду.

— Неужели? — в притворном удивлении вскинул брови Чжун Ли, очевидно не веря. Да что уж: и Тарталья не верил в то, что сказал. Если бы ему не хотелось, то он бы и не спрашивал, верно? Теперь он уже с силой закусил щёку изнутри, пытаясь отрезвить самого себя.

Поскольку его продолжало нести на волне собственного безрассудства, из-за того, что он уже успел себе позволить. И, вероятно, Чжун Ли не собирался помогать ему останавливаться, поскольку неожиданно поставил локоть на стол и протянул раскрытую ладонь к Тарталье.

— Теперь попрошу Вас дать мне руку, а не чашку, — улыбнулся он, предсказывая готовую сорваться с языка Тартальи неловкую шутку. Тот, вдохнув, впился ногтями в свою ладонь, но это не помогло. И он, в который раз за сегодня, поддался желанию. Только теперь он коснулся чужой ладони не случайно, а вполне намеренно, и этому у него не было никаких оправданий.

В отличие от того мимолётного, необдуманного касания, сейчас пальцы Чжун Ли, всё такие же тёплые, почти горячие, оплели ладонь Тартальи. Кончики его пальцев скользнули по запястью, вдоль вен, и Тарталья, не сумев подавить короткую дрожь, сжал в ответ. Рука Чжун Ли оказалась твёрдой, крепкой, и это очень плохо скрывала ткань перчатки.

Тарталья допустил неожиданную мысль, опалившую его сознание неуместной фантазией о том, насколько сильно, на самом деле, эти ладони могли бы его сжать. Вслед за этим потянулась мысль о том, что прячется под плотной, целомудренно скрывающей тело Чжун Ли, одеждой священника.

Он выгнал эти мысли столь же стремительно, сколь они появились в его голове, всем своим нутром ощущая осуждение за подобные размышления. Размышлять о теле священника, о теле того, кто был к нему столь добр, в стенах церкви чужого Бога… Правда ли он уже так низко пал?

— Я не избегаю Вас, — заговорил Чжун Ли, продолжая держать ладонь Тартальи в своей. — Просто мне казалось, что близкий контакт может Вас напрячь.

— В первую встречу Вы вытерли мне кровь с лица, хотя я мог сделать этом сам, — указал Тарталья, на удивление даже не дрогнув голосом. Возможно потому, что вовремя избавился от постыдных, смутных картинок в голове. Чжун Ли на мгновение отвёл взгляд в сторону, откровенно неловко, и ответил:

— То был порыв, который мне было сложно контролировать. Но сегодня Вы так жестоки к моим попыткам аккуратнее подбирать слова и действия… — его глаза налились золотом, захватывая всё внимания Тартальи, заставляя дыхание того на пару секунд сбиться. Вдохнув, Тарталья сощурился, в отместку крепче сжимая тёплую ладонь.

— Зачем же осторожничать? — спросил он, наслаждаясь видом того, как Чжун Ли в поражении — перед ним или самим собой, — прикрывает глаза с тенью обречённости на лице. А затем Тарталья дёрнулся, покрываясь мурашками от того, как длинные пальцы двинулись в его хватке, прижимая их ладони теснее и вновь оглаживая тонкую, чувствительную кожу запястья, под которой прятались вены.

— Не хочу спугнуть Вас, — ответил Чжун Ли ровно, сверкая золотом радужки из-под ресниц. «А сейчас что Вы делаете?» — Тарталья с трудом удержал этот вопрос за зубами, мелко подрагивая от того, как по его запястью продолжают скользить кончиками пальцев, слегка массируя.

— А, удержать меня хотите, — с деланной уверенностью отозвался он, пытаясь держаться непринуждённо. Только вот было ощущение, что его игру уже давно разоблачили, и Чжун Ли насквозь видит его замешательство и смущение. Разве что если Тарталья прекратит попытки прятаться, то его тут же съедят. Странную мысль он попробовал заглушить следующими словами. — Я понял Ваш план…

— Нет, «удержать» — неподходящее слово, слишком грубое, — не согласился Чжун Ли, даже чуточку хмурясь. — Я бы назвал это по-другому. Мне хочется сохранить в Вас желание вернуться ко мне.

Тарталья застыл, не в силах отвернуться, скрыться от пронизывающего, вызывающего внутри него всё новые и новые волны дрожи, заставляя бабочек в его животе панически бить крыльями, а его руку — жадно цепляться в ответ. Произнесённые слова были неправильными, они не должны были прозвучать, и именно они были частью того откровения, которое продолжал скрывать внутри себя Чжун Ли.

— Но Вы прекратите подбирать слова? — спросил Тарталья, вновь слыша бешенный стук сердца в своей груди. Улыбнувшись — мягко, но с затаённой опасностью, — Чжун Ли кивнул.

— Не сразу.

— Хотите, чтобы я привык к Вам, — догадался Тарталья, уже даже не спрашивая, ощущая, как на его затылке шевелятся волосы, а вдоль спины пробегает холодок. И тем не менее — держащая его ладонь рука до сих пор оставалась тёплой и надёжной.

Возможно, она сможет вытянуть его из пропасти.

— Хочу, чтобы мысли о расставании давались Вам с трудом.

Закрыв глаза, Тарталья насильно вынырнул из бездонного золотого моря чужих глаз. Выдуманного его подсознанием, но те слова, что он слышал сейчас, были настоящими. Правдивыми до ужаса, потому что они не могли быть таковыми. Никогда не были, и сейчас не должны были звучать в стенах чужой церкви, за дорогим чаем, пока их ладони соединены.

Но он позволил этому случится, сам сюда вернулся, сам отказался от простого пути со всеми отговорками и выдумками об уроках музыки. Всё могло быть проще, и кому если ни ему взять ответственность за разрушение хоть и немного искусственной, но идиллии? Тем более, что Чжун Ли собирался присоединиться к этому.

— Это… странно, — проговорил Тарталья, чуть качая их ладонями и понимая, что не сможет высвободить руку из чужой хватки без усилия. Потому что его не хотели, не собирались отпускать. И так ошалевшее сердце билось в груди всё быстрее, и Тарталья с трудом продолжил мысль, плохо слыша её за стуком крови в ушах. — Я не могу понять, что происходит.

— Между нами? — нарочно уточнил Чжун Ли, повергая душу Тартальи в хаос. Сглотнув, тот кивнул, и Чжун Ли сощурил глаза — теперь в этом его мимолётном движении было нечто змеиное. Не ядовитое, а гипнотизирующее, заставляющее ощутить себя мышью перед анакондой. — Чего бы Вы хотели?

Тарталья повёл плечом, шевеля языком в пересохшем рту, произнося слишком наивное, очевидно-неправильное:

— Дружба?

Ответом ему была снисходительность в улыбке напротив. Чжун Ли медленно кивнул — не соглашаясь, а просто принимая к сведению, — после чего ещё раз, ощутимо, но безболезненно стиснул слегка дрожащие пальцы Тартальи и проговорил:

— Я не против, чтобы Вы называли это так.

После чего его хватка ослабла. Кончики его пальцев в последний раз скользнули по уже заметно трясущейся ладони, и Тарталье пришлось быстро спрятать её под стол. Сжав её уже до боли, силясь успокоить дрожь, он не мог понять, что произошло. Почему в его голове вихрем крутятся мысли, и почему в груди и животе вспыхивает то жар, то холод.

Но… над ним сжалились. И пока что давать не лживое название происходящему Тарталья готов не был. Может, ему нужно ещё несколько дней, чтобы всё обдумать. И вот об этом он вряд ли будет советоваться со Скарамушем, потому что весь этот разговор на кухне стоит оставить лишь между ним и Чжун Ли, но никак не давать даже краем уха услышать кому-то другому.

К счастью Тартальи, его руку, как оказалось, отпустили вовремя. Не прошло и минуты тишины, наставшей после этого, как дверь на кухню распахнулась. Звук оказался столь неожиданным и громком, что Тарталью легко вышвырнуло из его задумчивого, мечущегося состояния, и он обернулся.

На него уставили тёмные, горящие глаза Ху Тао. Как нарочно, заколки-бабочки в её переплетённых выше хвостиках, в свете ламп горели также интенсивно. Тарталья отвёл от них взгляд, замечая на лице Ху Тао ликование.

— Я сделала! — оповестила она и, минув взглядом Тарталью, уставилась на Чжун Ли. Тот, только-только пригубив чашку, просто приподнял брови. Оглядел Ху Тао и, поняв что-то, благосклонно кивнул, но не успел вставить и слова — Ху Тао аж задохнулась. — Вы тот чай пьёте?

— Тебе осталось чуть-чуть, — тут же ответил Чжун Ли, как прекрасно зная, что такое может произойти. Засиявшая Ху Тао тут же метнулась в сторону кухонной столешницы и распахнула узкий шкафчик над ней. Загремели перебираемые ею чашки, она даже на носочки привстала. Вздохнув, Чжун Ли бросил на Тарталью извиняющийся взгляд, и поднялся из-за стола.

Тарталья про себя поблагодарил Ху Тао, что она попросту не позволила той тягучей атмосфере развиться во что-то, что повергло бы Тарталью в форменное безумие, заставив его сделать что-нибудь… что-нибудь, о чём он был жалел. Или просто стыдился. Сегодня и так побил все рекорды по смущению что себя, что, вероятно, Чжун Ли.

Не то чтобы они оба не наслаждались этим, но шепоток в голове уверял — неправильно, нельзя так делать, и нельзя совершать подобное со святым отцом.

Влив в себя остатки чая, Тарталья уже спокойнее, без вихря в груди и стаи бабочек в животе, принялся наблюдать. В одно движение Чжун Ли прекратил попытки Ху Тао устроить разруху в шкафчике, просто положив ладонь на её плечо и заставив опуститься на пятки. Тарталья стоически проигнорировал мурашки, пробежавшиеся вдоль его позвоночника от воспоминания о сильных, цепких и длинных пальцах вокруг его ладони.

— Почему моя кружка всегда находится так высоко? — бурчала Ху Тао, пока Чжун Ли, не напрягаясь, доставая с верхней полки кружку — чёрную, с по-детски нарисованными призраками в виде белых, перевёрнутых крупных капель со злыми глазами и искривлёнными ртами. Ху Тао в нетерпении потянулась за ней и выхватила из рук Чжун Ли, мгновением позже убегая к чайнику.

— Потому что ты не умеешь нормально расставлять их, — покачал головой Чжун Ли, будто бы устало, но в этом его движении ощущалось некоторое притворство. Как если бы он нарочно пытался казаться утомлённым выходками Ху Тао.

Моргнув, Тарталья вдруг вновь подумал об обнимающих его за плечи небольших, но твёрдых ладоней. Перед внутренним взором мелькнуло смутное воспоминание об обычно полном мертвецкого спокойствия, но редко, очень редко, отдающего лаской голосе. О наставлении, о тетиве меж пальцев, о нарисованных на тёмных деревьях мишенях, о разрезающих ледяной, неподвижный воздух стрелах…

В удивлении встряхнувшись, сбрасывая наваждение, Тарталья вернулся взглядом к Ху Тао, закончившей наливать себе оставшийся золотой чай. Он тут же сделала глоток, после издавая тихий звук, похожий на стон. И заколки в её волосах забили крыльями.

Тарталья застыл, смотря, как горящие — действительно горящие — крылья трепещут, и пламя пляшет в их прозрачной мембране. Ху Тао обернулась, и Тарталья секундой позже посмотрел её в глаза, отводя взгляд от оживших заколок. И увидел, как её брови озадаченно сошлись вместе. Отняв от кружки руку, она коснулась одной из заколок, и Тарталья невольно проследил взглядом за этим. Трепетавшие крылья одной из бабочек застыли.

— Что-то ещё? — спросил Чжун Ли, до этого открыв другой шкафчик и положив на столешницу пачку незнакомого Тарталье печенья.

— Нет, — бодро ответила Ху Тао, без следа стирая озадаченность с собственного лица и прямо из-под носа умыкая ту самую упаковку печенья. Возможно, Чжун Ли мог бы поймать её, если бы захотел, но он взглянул на это с каким-то смирением во взгляде, и позволил Ху Тао упорхнуть прочь. Вздохнув, он посмотрел на Тарталью, говоря:

— Я удивлён, что с её пристрастиями здесь так мало сладкого.

— Возможно, Вам просто надо поискать тщательнее, — предположил Тарталья и усмехнулся, поймав заинтересованный взгляд Чжун Ли. — Мои младшие как-то на протяжении полугода прятали упаковки с печеньем под половицей в своей комнате.

— Что их выдало? — спросил Чжун Ли, возвращаясь за стол. Тарталья фыркнул в кружку, отвечая:

— Тараканы. Родители были в шоке, — он случайно прикусил язык и пожалел, что чая в кружке уже не осталось. Чуть нахмурившись, он побродил по столу взглядом, но даже сохранённое для него печенье уже закончилось. Стоило необычному чаю закончиться, как Тарталья слишком резко осознал, что здесь и правда было достаточно скромно.

— В следующий раз я постараюсь защитить печенье от Ху Тао, — клятвенно пообещал Чжун Ли, и Тарталья улыбнулся, уже не испытывая сожаления:

— Я запомню. Кстати, — он прервал себя прежде, чем вновь едва не скатился в нечто откровенное перед Чжун Ли. — Я вдруг вспомнил наш разговор о наречённых родителях. У меня есть наречённая мать.

— У меня были подозрения, что так и есть, — согласился Чжун Ли, то ли замечая попытку отступления Тартальи и игнорируя её, то ли и правда не придав значения резкой смене темы. — Она тоже в Мондштадте?

Уже собиравшийся ответить Тарталья застыл, чуть приоткрыв рот. Пару раз моргнув, осознавая, он безвольно откинулся на спинку стула, уводя взгляд в сторону, пытаясь вспомнить. Как назло, в голове заместо понятных, детских воспоминаний, появился туман.

— Нет, она… кажется, она осталась в Снежной, — пробормотал он, не совсем уверенный в правдивости этого, но смутно припоминая, что её не было во время прощания со всеми в Снежной. Когда в один день всё изменилось, и они покинули родной дом вместе с большей частью своих соседей. Он почесал щёку в замешательстве, ведя плечом. — Мы с ней давно не общались, на самом деле. Я как-то и не вспоминал о ней до этого.

— Вас это тревожит? — вряд ли его поменявшееся настроение могло ускользнуть от кого-либо, что и говорить о Чжун Ли. Помотав головой, Тарталья ответил:

— Нет, я просто… задумался об этом, — он замолчал, безуспешно пытаясь выцепить из тумана хоть что-то внятное, кроме урывков ощущений из далёкого детства. Попытавшись ещё раз, в итоге бросил это дело, пока что отмахиваясь. — Дома спрошу.

Он попытался улыбнуться, и Чжун Ли ничего на этот счёт не сказал, просто соглашаясь и позволяя Тарталье отвлечься. Тема разговора вновь сменилась, однако как бы Тарталья ни старался, а все его размышления так или иначе возвращались к смутному образу в его голове. Смутному образу, у которого было такое же смутное, и мало что говорящее ему имя.

Скирк. Её звали Скирк.

***

Иногда ему казалось, что его самым правильным решением было убраться как можно дальше от Снежной, где с каждым годом всё становилось лишь хуже. Гибель правящей династии повлекла за собой слишком много очевидных проблем и распрей, потому никто особо не был удивлён, когда соседние со Снежной королевства наполнились бежавшими от начавшегося раздела власти людьми. В один день целая страна погрузилась в беспросветный хаос.

Пульчинелла был в их числе, и, честное слово, до сих пор ни разу не пожалел. Единственное, что его время от времени смущало, так это просыпающаяся зимой ностальгия — в Мондштадте в это время дули промозглые ветра, но снег был столь редким и быстротающим, что даже отдалённо не напоминал заметённые низкие города Снежной. Но всё то были лишь мимолётные мысли, не так сильно уж и мешавшие устоявшейся, новой размеренной рутине.

В конце концов, в «королевстве свободы» законы были куда более щадящие, чем в той же Снежной, и, вероятно, то была заслуга расслабленного менталитета местных — очевидно, мондштадцы верили, что не в бюрократии истина, хоть без неё порой не обходилось. Однако благодаря этому, а также множеству встреч с обилием вина и профессиональному умению заводить знакомства, у Пульчинеллы получилось менее чем через год после своего вынужденного побега открыть свою небольшую практику.

Но то, что она была «небольшой» не означало, что ней не знали некоторые личности, встречи с которыми Пульчинелла переносил… сносно. Могло быть лучше, если бы этих встреч не было вовсе, но не ему руководить происходящими в его жизни случайностями и планами в голове других людей.

— Доктор Пульчинелла, — раздался после звонка голос Екатерины. — К Вам посетитель, доктор Дотторе.

Пульчинелла поднял от бумаг взгляд, уже чувствуя растущую внутри него усталость. Малая часть его заинтересовалась причиной, по которой Дотторе — этот отдающий безумием и очевидной психопатией мужчина, по непонятной причине получивший лицензию психиатра, — проделал долгий путь от Сумеру до небольшого городка на границе меж Мондштадтом и Фонтейном. Большая же часть желала не иметь ничего общего с Дотторе конкретно сейчас.

Однако Пульчинелла не мог позволить себе типичного ребячества и игр в прятки, тем более что если Дотторе уже прибыл, то прибыл он за чем-то конкретным и вряд ли сумеет и захочет отступить. Легче было разобраться со всем этим поскорее, чем жить следующие несколько дней — или даже недель, если особенно повезёт скрываться, — в постоянном напряжении от мысли о предстоящем разговоре.

На взгляд Пульчинеллы, для подобного он был уже слишком стар.

— Благодарю, Екатерина, пропусти его, — попросил он, затем отключая связь и убирая бумаги в папки. Бросив взгляд на позабытую им книгу, он закрыл её тоже и вернул на полку.

Произошло это аккурат в момент, когда дверь его кабинета открылась и на пороге возник человек. За прошедшие пару лет, что они не виделись, Пульчинелла и не ожидал, что что-то изменится. Дотторе всё так же выглядел чёрно-белой хищной птицей, и порой в голове возникала не имеющая смысла мысль: «Ему бы пошла маска чумного доктора». В реальности же он носил не чумную маску, а медицинскую, причём Пульчинелла даже не мог вспомнить, видел ли он его без неё.

Что-то подсказывало ему, что нет.

— Доктор Пульчинелла, — приветственно сказал Дотторе, проходя внутрь, окончательно отвергая понятие вежливости и хоть какого-то этикета. Он, определённо, знал, что это такое, однако всегда игнорировал, и Пульчинелла уже был рад тому, что это перестало его раздражать каждую их встречу.

— Не знал, что Вы уже в Мондштадте, — ответил он, поднимаясь из-за стола, но не более. Для виду предложил жестом присесть, но Дотторе проигнорировал этот момент, хищным взглядом цепляясь за всё подряд в кабинете. Только чем больше он осматривался, тем быстрее в его бездушных глазах гасла искра интереса.

— Да, я тут не так давно, — ответил он, ведя плечами и обходя кабинет. Понаблюдав за этим, Пульчинелла устало опустился обратно за стол, быстро пробегаясь по расписанию взглядом и давя вздох — до следующего пациента была ещё пара часов. За эту пару часов Дотторе выест ему мозг чайной ложкой. Дотторе покрутил бледным запястьем, уделяя фальшивое внимание стоящим на подоконнике горшкам с травой-светяшкой. — Ваше пристрастие к садоводству не угасло ни на миг.

— Вы всерьёз собираетесь вести со мной светскую беседу? — уточнил Пульчинелла, всем своим нутром чувствуя подвох. Даже не дрогнув, Дотторе выпрямился, положил руки на тяжёлую по виду сумку, качавшуюся у его бедра, и развернулся, щуря глаза в подобии улыбки. Чему нельзя было верить ни на секунду.

— Это очень жестоко — отвергать мои попытки расположить Вас к разговору со мной, — с притворным сожалением сказал Дотторе, особо даже не пытаясь играть. Пульчинелла просто уставился на него, ожидая продолжения. Покачав головой, Дотторе отвернулся, теперь прикипая взглядом к книжному шкафу. Подойдя к нему, он провёл пальцами по корешку одной из книг, а затем сказал. — Пять лет назад Вы созывали консилиум психиатров для определения диагноза одного из Ваших пациентов.

— Да, — просто кивнул Пульчинелла, сверля взглядом узкую спину Дотторе. Тот вдруг всё же взял с полки какую-то книгу и раскрыл её в середине, вряд ли желая читать.

— Шизоаффективное расстройство смешанного типа, возникшее в результате психологической травмы, перенесённой в возрасте четырнадцати лет, — он поднял взгляд от книги, смотря на Пульчинеллу внимательно, даже пристально, как пытаясь в его глазах увидеть то, что сам произносил. Он резко захлопнул книгу. — Но. Доминация визуальных, постоянных в своей форме, галлюцинаций над слуховыми, отсутствие навязчивых идей, какого-либо бреда, и, по Вашим же заметкам, подавленное состояние зависит от ситуации в семье пациента, а не от его заболевания. При этом — ни одно из прописанных лекарств не помогает.

— Я не могу обсуждать с Вами своего пациента, — вздохнул Пульчинелла, выдвигая ящик стола и вынимая из него футляр для очков. Открыв его, достал тряпочку и снял очки, только бы не видеть всего этого. Только вот кожей всё равно ощущал жадный взгляд. Протирая стёкла очков, он продолжил. — Разрешение на обсуждение его ситуации было дано только для созываемого мною консилиума. У меня нет права обсуждать его лично с Вами.

— Ваша принципиальность мешает лечению, — небрежно бросил Дотторе, и, судя по звуку шагов, подошёл ближе к столу. Раздался стук, и нечётким взглядом Пульчинелла увидел, бледную руку поверх вжатой в стол книги. Водрузив очки обратно на нос, Пульчинелла поднял голову и посмотрел на Дотторе.

— Чего Вы хотите?

— Скажем, мне нужна консультация, — очевидно солгал Дотторе, и из-за маски даже невозможно было прочитать его эмоции. Если они в принципе у него могли быть. — Касательно уже моей пациентки.

— Что ж, всегда рад помочь, — Пульчинелла подавил вздох, смотря за тем, как Дотторе быстро вытаскивает из сумки папку. На первом листе Пульчинеллу встретила девочка с осунувшимся лицом, знакомо-пустым взглядом и слегка вьющимися, окрашенными в зелёный волосами.

Скользнув взглядом по имени и возрасту — Коллеи, шестнадцать лет, — и по, слава Архонтам, вложенному туда разрешению на обсуждение, Пульчинелла перевернул страницу, принимаясь за отчёт. И спотыкнулся в самом начале, практически на первом абзаце. Ему почудилось, будто бы нависший над ним Дотторе превратился в настоящего коршуна. Продолжив чтение, Пульчинелла уже внимательнее вчитывался.

Перелистнув ещё несколько страниц вновь замер — его встретил неряшливое, будто бы нарисованное углём существо. Поразительно напоминающее поломанную собаку. Пульчинелла внутренне содрогнулся — в нижнем ящике стола, где хранились все дела его пациентов, в одной из папок лежало несколько подобных рисунков.

Которые он показывал на консилиуме.

— Они видят одно и то же, — изо рта Дотторе неожиданно прорвалось шипение, с мерзкими, ледяными нотками ликования. Пульчинелла продолжал смотреть на рисунок, чувствуя, как холодеют руки. А Дотторе продолжил, вернув своему голову привычное, но всё ещё отдающее ликованием звучание. — У неё такая же причина — пережитая психологическая травма, после которой и начали появляться визуальные, не меняющиеся галлюцинации. Отсутствие навязчивых идей и бреда, а её психологическое состояние даже лучше, чем было у Вашего пациента, угадаете, почему?

Пульчинелла молча перевернул на первую страницу, где в родственниках числился лишь один человек.

— Её старший брат заботится о ней, — проговорил он медленно, краем глаза замечая, как Дотторе несколько истерично сжимает пальцами край стола.

— Она им восхищается, — подтвердил он, кивая. — В каком-то смысле, у неё даже полноценная семья, поскольку её брат уже как несколько лет находится в браке. Её психологическое состояние проседает только из-за наличия эпизодических галлюцинаций. И, конечно же, у неё полное отсутствие восприимчивости к обычно прописываемым при шизоаффективном расстройстве лекарствам.

Медленно закрыв папку, Пульчинелла обречённо признал, чувствуя такую смесь чувств, что его начал даже слегка мутить:

— Это не шизоаффективное расстройство.

— Это что-то новое, — опять в голосе Дотторе возникло это змеиное шипение. Собравшись с духом, Пульчинелла поднял голову и увидел не менее, чем тьму самой Бездны в пылающем, диком взгляде Дотторе. Во взгляде безумного учёного, но никак не психиатра. Дотторе сказал. — Это необходимо изучить!

— Спрошу ещё раз: зачем Вы здесь? — Пульчинелла не был уверен, что это хороший вопрос. Он не был уверен даже в том, что ему в принципе стоило говорить с Дотторе, который определённо занимался всем этим не из альтруизма или даже интереса к области.

Нет ничего предосудительного в психиатрах, которые занимаются психиатрией просто потому, что любят это. Проблема возникает, когда это превращается в настоящую одержимость.

— Мне необходимо увидеть Вашего пациента и провести с ним беседу, — ответил Дотторе, перед этим сделав глубокий вдох, как пытаясь себя успокоить. Вышло успешно, и его взгляд перестал искажаться безумием. — Поэтому я прошу Вас спросить разрешения у его опекунов.

Пульчинелла слегка нахмурился, но медленно кивнул, не зная, на каком основании он может отказать. Бросив взгляд на папку в его руках, подумал, а стоит ли в принципе отказывать? Дотторе не внушал доверия, однако никогда никто не обвинял его в неэтичных методах или ужасной терапии. По воле судьбы Пульчинелла знал нескольких его пациентов — преимущественно из Сумеру, — и все они не выказывали никакой неприязни к своему врачу.

Хоть Дотторе и практиковал всего несколько лет, а из его научных статей можно было сшить несколько полноценных журналов. Молодой ум, непомерные амбиции, хоть и с каплей одержимости и безумия, и, возможно, это за Пульчинеллой водился грех зависти. Потому что время неумолимо, особенно к тем, чья пылкая, полная научных открытий и звания «гения» юность осталась далеко позади.

Так что, возможно, Дотторе, с его нестандартным мышлением, мог быть шансом Аякса на улучшение показателей. Возможно, у Аякса появится шанс на нормальную жизнь и, при особенной удаче, на выход из-под опеки своих родителей. Потому Пульчинелла закрыл глаза на ярлык «подопытного кролика», отвечая:

— Я запрошу у них разрешение.