Звонкий хруст корочек льда был лишь мгновением — после же он тут же тонул в глухой тиши леденеющего леса. Холод наступающей зимы оплетал инеем неровные полосатые тела берёз и дубов, меж которых мелькала тёмная фигура. Звон становился всё громче и громче, пробиваясь сквозь снег и застывший ледяной воздух, заставляя фигуру обернуться.

Она оказалась тёплой, но немного жёсткой и не сдвинувшейся с места ни на дюйм. Хотя, казалось бы, её тело не должно было выдержать вес растущего мальчишки. Его поймали за плечи и прижали ближе, всё же, восстанавливая равновесие. А затем над головой раздалось привычно-спокойное и размеренное:

— Снова из дома сбежал, Аякс?

С тяжелым вздохом, он крепче обнял её, упираясь лбом ей в плечо и допуская шальную мысль о том, что вскоре перегонит её по росту. На макушку ему легла узкая ладонь в перчатке, то ли ероша, то ли стряхивая с его волос снег.

— Просто ушёл гулять, — буркнул он, отстраняясь и сам отряхиваясь — успел-таки собрать снега, пока бежал по лесу. Подняв голову, встретил привычный взгляд. Скирк всегда и на всех смотрела будто бы с равнодушием, и иногда казалось, словно её глаза напоминают мутные стёкла, за которыми танцевали густые, неровные тени.

Очевидно, ему не поверили. Скирк лишь помотала головой, но не в разочаровании, а как в усталости. Поправив на плече мелкокалиберную винтовку, она протянула руку Аяксу со вздохом:

— Как скажешь, но чтоб после твои родители не обвиняли меня в том, что я не привела тебя к ним сразу же, как увидела. Солги, что бегал где-нибудь не тут.

— Я уже не ребёнок, — нахохлился Аякс, хлопая Скирк по руке. По щекам пробежал неуместный пожар румянца, но то определённо было из-за промозглой погоды — ноябрь в скором времени должен был обратиться ещё более суровой и леденящей зимой.

Скирк вновь глянула на него, после чего быстро схватила его за ухо и потянула. Аякс от неожиданности издал какой-то совсем уж унизительный звук, походящий на писк, и вывернулся из хватки. В смущённом гневе уставился на неё, потирая горящее ухо и зарываясь носом в красный шарф.

Но всё его недовольство исчезло, стоило ему увидеть тень изменения на её лице. Скирк никогда не улыбалась — по крайней мере, так, как это делало большинство нормальных людей. Оттого такие мимолётные и едва заметные мгновения становились найденной в речных водах крупицей чистого золота.

— С каких это пор ты вырос? — спросила она, теперь уже точно намеренно ероша его волосы и усмехаясь. — Ты всё ещё ниже меня.

— Посмотрим, что будет через пару месяцев, — скинул её ладонь Аякс, а жар на лице всё сложнее было списывать на кусающий пальцы холод.

— Тогда и поговорим, — пожала плечами Скирк. Под её ногами захрустела смесь льда, снега и обмёрзших жухлых листьев. Недолго думая, Аякс поспешил за ней, нагоняя в два шага и тыкая в деревянный приклад висящей на её плече винтовки.

— Дашь пострелять?

— Чтобы ты себе руку отстрелил? — меланхолично и как будто бы вполне серьёзно спросила Скирк. Вспыхнув пуще прежнего, Аякс обогнал её в два прыжка и грозно посмотрел в её лицо. Конечно, это вряд ли произвело на неё хоть какое-то впечатление, но зато он увидел призрак смеха в пустоте её глаз.

— Я не такой глупый, мне уже четырнадцать! — возмутился Аякс, хмурясь и расставляя руки в стороны, преграждая путь. Скирк даже шага не замедлила, мягко обхватив одну из его рук и резко потянув вниз. Как бы он ни старался, а вновь проиграл — сила у неё была ненормальной для такого на вид хрупкого и миниатюрного женского тела. — Ну эй! Правда!

— Я подумаю, пока мы идём до стрельбища, — её ответ тут же заставил его замолчать и поспешить за ней. Вновь нагнав её, он взглянул в её лицо со смесью надежды и подозрения — слишком уж доброй она ему сегодня казалась. Не то чтобы она обычно была строгой, нет, позволяла дурачиться, однако точно никогда не давала даже шанса подержать в руках оружие.

Провокация и вопросы так и норовили соскочить с языка и потому пришлось себя умышленно останавливать — Скирк не бросала слов на ветер. Так что Аякс послушно кивнул, решая подыграть её желанию и продолжая идти вперёд.

Самодельное и личное стрельбище не так уж глубоко пряталось в лесу. Надо было знать всего лишь скрытые тропинки. До сюда Аякс мог добраться самостоятельно, чем на деле и грешил, когда дома становилось слишком шумно и невыносимо. Младшие братья повзрослели и требовали всё больше и больше внимания, научившись бегать и хватать всё, до чего дотягивались. Хотя играть с ними было неплохо.

До тех пор, пока мать или отец не решали, что он что-то делает не так.

Среди деревьев расположилась парочка укрытых тканью и снегом стоек. На некоторых деревьях висели мишени — деревянные, разрисованные круги, местами раздробленные попавшими по ним пулями. Насколько Аякс знал, Скирк делала их не сама, а заказывала у какого-то плотника раз в сезон, когда старые уже начинали напоминать бублик. Поскольку она чаще всего попадала в цель.

Проходя мимо одной такой Аякс неловко смахнул с её верхушки снег, затем пробегаясь пальцами по следам от пуль. Раздался совершенно непривычный звук для ледяного и тихого леса, заставляя обернуться — Скирк вытащила дребезжащую коробку из-под небольшого куска брезента. Оттуда появилось несколько целых и пустых жестяных банок.

— Так, — второй рукой она смахнула ткань с одной из стоек, обнажая деревянную неширокую перекладину и расставляя банки на ней в ряд. — Будешь пробовать?

— Ты разрешаешь? — Аякс не успел опомниться, как в два прыжка оказался рядом с ней. На него взглянули с привычным спокойствием, но ему показалось, будто в её глазах промелькнул намёк на улыбку. Она лишь кивнула, после поманив за собой и отступая от стойки на десяток шагов.

— Вставай тут, — она очертила носком ботинка нечёткую из-за промёрзшей земли линию. Просто вспахала смесь грязных листьев и не менее грязного снега. С сердцем, будто птицей, Аякс послушно встал на требуемое место. Его плечи обхватили и потянули чуть в сторону, поправляя его положение, после чего Скирк сняла винтовку с плеча. — Класть тебя на землю и на грязные брезенты я не буду, слишком мне не хочется слушать о твоей грязной одежде, да и раскроет нас это.

— Я могу и стоя! — тут же сказал Аякс, с трудом борясь с желанием начать подпрыгивать от предвкушения. Так делают лишь маленькие дети, а детям в руки не дают винтовки. Даже если те спортивные, а не охотничьи.

— Как скажешь, — она лишь пожала плечами, передавая ему винтовку. И та оказалась чуть тяжелее, чем он ожидал, потому чуть не ухнула на землю, утянув его вместе с собой. Справившись, он, вновь ощущая раздражающий жар на лице, перехватил её так, как наблюдал много раз у самой Скирк.

Приклад упёрся ему в плечо, одной рукой он взялся за рукоятку и пальцем

дотянулся до спускового крючка, а второй обхватил ниже, под стволом. Замерев, моргнул под ускорившееся биение сердца в груди. Скирк помолчала пару мгновений, после чего сместила его вторую руку чуть ближе к первой, на середину деревянного основания.

— Это называется цевьё. Согни руку в локте. Молодец, — она кивнула его послушанию и внезапно взяла его за талию. — Развернись боком. Нет, не води винтовкой, она должна быть со стороны груди. Вот, хорошо.

Она поправляла его ещё долго, невольно задевая его уверенность в том, что до этого он понимал стойку правильно и вообще не был слепым. Возможно, в любой бы иной ситуации у него бы не хватило терпения на все эти маленькие — «на спусковом крючке должна быть лишь одна фаланга, а не две», — поправки, но если он сейчас начнёт бунтовать, то вряд ли он сможет сделать хотя бы один выстрел.

— Расслабься, — Скирк хлопнула его по плечам с неожиданной силой, заставляя встряхнуться. Судорожно вдохнув, Аякс закивал, делая глубокий вдох. — Теперь положи щёку на гребень приклада. Глазом через прицел на банку смотри. Видишь?

— Да, — тихо выдохнул Аякс, упирая щекой в жесткое дерево приклада и ловя банку на мушку. Вдоль спины пробежались ладонями, и он услышал не слишком довольный вздох Скирк.

— Спокойнее, не жми на крючок, пока я не скажу. Выпрями шею, — он сделал как она сказала и почти сразу же вернул щёку на гребень. — Прицелься ещё раз. Выпрями шею. Повтори. Не прицеливайся долго, внимание начнёт рассеиваться. Понял?

— Понял, — он тяжело сглотнул, испытывая предательскую дрожь, нарастающую в руках. Все его попытки спрятать это увенчались провалом — Скирк обхватила его запястья и выровняла хват и стойку ещё раз.

— От напряжения трясутся руки. Не бойся, не выстрелит оно, там нет патронов.

— Я не боюсь, — чуть сдвинул вместе брови Аякс, прищуривая один глаз и снова глядя на банку через прицел и намушник. На фоне хмурого позднеосеннего леса она, синяя, была слишком очевидной и заметной мишенью. Тем не менее, всё равно слишком маленькая, легко соскальзывающая с прицела, и оставалось лишь задаваться вопросом, как Скирк удавалось простреливать все банки и с большего расстояния.

Для неё это было всё равно что дыхание — столь естественно и твёрдо стояло на месте её тело при выстреле, и столь же плавно оно двигалось, когда она брала новую цель.

— Подними голову, — сказала она, возвращая его из неожиданно разгулявшихся размышлений и воспоминаний. Он мелко вздрогнул, когда её ладонь легла ему на грудь, ощущаясь даже сквозь куртку и свитер под ней. — При дыхании прицел будет колебаться. Потому перед выстрелом делаешь вдох, после неполный выдох и задерживаешь дыхание. Пробуй.

Он сделал, как она приказала. С таким тоном ей было самое место в армии, на месте какого-нибудь командира или даже генерала. Поспешно подавив неуместную улыбку, которая так и норовила растянуть ему губы, он задержал дыхание. После уже улыбаясь заметнее, когда Скирк удовлетворённо кивнула.

— Отлично. Стреляем?

— Да! — слишком громко воскликнул Аякс, за что справедливо получил по губам. Умолкнув ненадолго и передав винтовку, уже спокойнее спросил. — Может, возьмёшь меня в ученики?

Доставшая из сумки на поясе полупустую коробку с гильзами, Скирк резко замерла. Помедлив, тряхнула головой, начиная заправлять винтовку.

— Не беру учеников, — ограничилась она, закрывая то, что Аякс называл про себя патронником и вряд ли был прав. Она вернула ему винтовку, и в этот раз он взял её правильнее. Хоть и всё равно Скирк молча поправила ему хватку на цевьё.

— А я мог бы стать чемпионом, и все бы восхищались тобой как великим тренером, — неумело попробовал соблазнить её таким очевидным Аякс и фыркнул, когда его молча хлопнули по плечу, намекая замолчать. Но он не хотел останавливаться и посмотрел на неё, отрываясь от гребня щекой. — Нет, правда! Мы бы ездили по странам на всякие соревнования, брали бы медали! У меня было бы их даже больше, чем у тебя!

— Ты бы этого правда хотел? — спросила она, разворачивая его голову обратно к стойке с импровизированными мишенями. — Со мной на соревнования ездить круглый год?

— Почему нет? Звучит круто, — пожал плечами Аякс, из-за чего ствол винтовки слишком резко двинулся в сторону. Вернув прицел в сторону первой банки, он опять посмотрел на Скирк. — Не веришь, что мы бы стали классной командой?

— Это всё требует слишком многих времени и труда, Аякс, — она ответила задумчиво, медленно, как если бы у него-таки получилось зародить в её мыслях идею. Однако её последующие слова разбили его было выстроившуюся надежду. — У тебя будет очень мало времени на общение с семьёй. С моими запросами тебе придётся жить на стрельбище.

В горле возник склизкий ком, какой проглотить удалось с трудом. Медленно его руки ослабли, и он опустил винтовку. Дуло мгновенно оказалось обхвачено ладонью Скирк и направлено в землю. Ещё раз тяжело сглотнув, Аякс посмотрел на неё уже без той беспечности, какой лучился до этого. Потому что, конечно, всё не могло быть так просто. Он лишь не понимал, почему.

— Но если я хочу учиться у тебя? — спросил он тихо. — То есть, я понимаю, спорт — это серьёзно и всё такое, я же не глупый. Ну, буду дома реже, но я так или иначе уеду от родителей после совершеннолетия, так… почему бы и нет? Почему не могу стать стрелком, как ты?

Слова сорвались сами по себе, честные и полные слишком открытой просьбы. Даже мольбы. И усталости. Те единственные минуты, какие он сейчас держал в руках винтовку, казались чем-то столь правильным и нормальным, столь устойчивым, что лишь одна мысль о том, что это первый и последний раз заставляла печаль скапливаться горячими слезами в уголках глаз.

У него же должно быть хоть что-то… своё, не так ли? Что-то, что будет принадлежать ему полностью.

Скирк всё продолжала держать дуло винтовки по направлению к земле. Её губы сжались в линию, а взгляд смотрел в пустоту, мёртвый, со слабым отблеском размышлений. А затем она медленно разжала руку и посмотрела прямо в лицо Аякса.

— Я не могу взять тебя в ученики, — она вздохнула. Застывший Аякс закусил губу изнутри, медленно и обречённо кивая, но на середине его кивка она добавила. — До твоего совершеннолетия. Твоим родителям и так не нравится, что я показала тебе своё стрельбище.

— Значит… — он поднял на неё просящий взгляд, вцепляясь пальцами в приклад почти до боли. В этот раз видя уже не тень, а отчётливую полуулыбку, тронувшую бесцветные губы Скирк.

— Научу основам и постараюсь сделать так, чтобы ты не убился в процессе.

Слёзы, что скопились у него в глазах, были рождены не печалью. Не в силах выдавить и слова, он бросился вперёд, в порыве искренней благодарности, на что Скирк зашипела:

— Винтовка заряжена же!

— Ой, да, — Аякс неловко отступил, тупя взгляд в землю и быстро-быстро моргая, прогоняя разоблачающее мгновение слабости. Его внезапно мягко и как-то даже ласково, чего никогда ранее не случалось между ними, погладили по плечу. Затем разворачивая к мишеням.

— После выстрела замри на пару секунд, смотри на прицел. И… если попадёшь с первого раза, то научу не только основам, — сказала ему Скирк на ухо, как доверяя секрет и проявляя крупицу некой тайной непоседливости, о существовании которой, вероятно, не знала даже она сама. Аякс буквально почувствовал, как глаза начинают гореть уже не от радостных слёз, а от азарта.

Он вскинул винтовку, с третьей попытки выучивая правильное положение тела. Невольно в голову полезли мысли, что у него определённо есть к этому талант, а, значит, надо стараться так, чтобы он не пропал зазря. И раз уж его обещали учить, то можно ведь выиграть и чуточку больше, чем простые основы?

Прицелился дважды — прижался щекой к гребню, отстранился и снова прижался. На второй раз вспомнилось ощущение узкой, но сильной ладони на его груди, меряющей дыхание. Он сделал глубокий вдох. Часть воздуха мерно вышла обратно, а часть — замерла у него в лёгких.

Синяя, узкая банка, стоящая на перекладине, будто бы блестит в лучах слабого почти уже зимнего солнца. Он видит, как выстраивается четкая линия между его глазом, прицелом и мушкой, видит, как она, будто тончайшая нить, натягивается и бежит до самой банки. Как по наитию его палец перемещается на спусковой крючок.

Аякс стреляет.

Это не так громко, как ему представлялось. Он много раз слышал выстрелы Скирк, но на мгновение расшалившаяся фантазия рисует ему громогласный выстрел, от которого в небо взлетают притаившиеся на обледенелых ветках птицы. Всё совершенно не так — он более глухой и тихий. Вместо этого Аякс чувствует силу, с какой приклад вжимается в его плечо, и чуть не теряет равновесие от неожиданности.

Однако ему удаётся выстоять. Он смотрит в прицел пару секунд. Синего цвета нет.

— В самом деле… — сквозь грохот крови в ушах он слышит тихое бормотание Скирк, после опуская взгляд и видя припорошенные необычно-чистым снегом жухлые листья. А затем смотрит на неё и улыбается, открыто, чисто, чувствуя, как сердце бьётся в горле и как кровь бурлит в венах, наполняя его тело жаром.

Он ощущает себя под ярким, пылающим солнцем, находясь на стыке между промозглой осенью и кусающейся морозом зимой.

— Получилось! — даже не пытается спрятать ликование и громкое звучание собственной радости. В мгновении эйфории вскидывает руки, напрочь забывая про винтовку, и чуть не валится на грязную землю под её резко усилившимся весом. Скирк его ловит.

Скирк улыбается.

***

Сон таял, как тает лёд по весне. Пробуждение напоминало бесшумную, мелкую капель, рассеивая белизну холодного леса и заменяя её тянущимися по потолку солнечными лучами. Вместе с ними пришли и звуки: шаги за дверью, грубый и ломкий звон тарелок на кухне. Тарталья медленно моргнул, не ощущая этого движения в полной мере.

Рисковал заново провалиться в мягкую подушку сна, как в небольшой белоснежный сугроб. На вдохе в лёгкие проник не морозный воздух, а тёплый, с запахом дома. Облизав губы, чувствуя лёгкое гудение в голове, прижал ладонь к горячему со сна лбу. Мысли казались тяжёлыми, неповоротливыми камнями, мешая понять, почему за окном светло по-летнему и куда делась ослепляющее зимнее сияние.

— Пора вставать! — громкий лязг открывающегося замка двери и не менее громкий голос матери разбил его замешательство вдребезги. Нереальность только что окончившегося сна обрушилась на него, будто осколки стекла, и он, наконец, разглядел настоящее.

Не дом в Снежной, а в Мондштадте. И ему не четырнадцать, а уже двадцать. А берёзовый лес с самодельным стрельбищем очень, очень далеко. Снова моргая, уже быстрее, осознаннее, он провёл пальцами по пылающей дорожке на виске — та оказалась следом случайной слезы. Стерев, сел, протяжно выдыхая.

И совершенно не понимая.

Дело было даже не в самом сне — хотя и здесь это было нонсенсом, ведь последнее время ему чаще снилась тьма, нежели что-то осмысленное и имеющее столь чёткие образы. Просто до вчерашнего дня он будто бы… попросту забыл об этом?

Об этой сцене, о берёзах, о тяжести винтовки в руках, о маске вечного спокойствия и мёртвых глазах той, кто был его наречённой матерью. Наставницей? Он протёр ладонями лицо, надавливая кончиками пальцами на глаза и видя под веками плывущие яркие круги. Это слабо помогло проясниться мыслям, и он бесцельно посмотрел на открывшуюся в его комнату дверь.

Конечно же, мать была уже внизу. Снова шаги, но более лёгкие. В проёме появилась Тоня — не менее заспанная, чем он, в помятой пижаме.

— Доброе утро, ты чего? — спросила она, потирая глаза. Он не успел ничего ответить, как снизу раздалось громовое:

— АЯКС! Спускайся!

Оба подскочили и проснулись. С опаской Тоня взглянула на лестницу, затем переглянулась с Тартальей, и тот едва ли успел выбежать из комнаты, как она уже неслась вниз первее него. Поправляя растянутые спальные штаны и шипя себе под нос, перепрыгивая через две ступеньки, Тарталья с грохотом слетел на первый этаж.

— Полы, Аякс! — одёрнула его отчего-то злая сегодня мать, как если бы он в самом деле мог прошибить босыми пятками доски. Вжав голову в плечи, он пробормотал неловкое приветствие сидящему за столом отцу, в чьих очках отражался экран телефона.

Внезапной вспышкой пришло воспоминание, что несколько лет назад телефон в его руках заменяла газета. Но то было ещё на кухне в Снежной. Отмахнувшись, Тарталья перехватил лопатку у матери, принимая помогать с переворачиванием оладьев. Краем глаза взглянув на неё, он нахмурился — судя по всему, проспал не только он.

Оттого сумбур, только подгоняемый шипением смеси на сковороде и жужжащего миксера, каким взбивали ещё одну порцию в миске рядом, множился. Одной рукой Тарталья кое-как достал из шкафчика большую тарелку, куда принялся сгружать уже пожарившиеся оладьи.

— Доброе утро! — ко всеобщему шуму добавились ещё и младшие. С топотом, определённо не щадя тот самый пол, они ворвались на кухню. Тарталья даже глазом моргнуть не успел, а цепкая ручка Тевкра уже стянула только что прибывшую со сковородки оладью.

Естественно, ничем хорошим это не закончилось.

— Ай! — Тевкр взвизгнул от жара, тут же краснея от поступающих из-за боли слёз. Тарталья зашипел, ловя обожжённую ладонь Тевкра, но опять опоздал.

— Аякс, ну следи же за ними! — вздохнула мать, перехватывая у него Тевкра и отвлекаясь от миксера. Хнычущий Тевкр, под резко ставший успокаивающим голос матери, сунул ладонь под струю воды в раковине. Потерев переносицу, поскольку голова с момента пробуждения начала гудеть лишь сильнее, Тарталья собирался наклониться за упавшей оладьей, как та вдруг оказалась в руках непонятно когда подкравшегося Антона.

— Антон! — прикрикнул Тарталья, пытаясь его остановить.

— Не кричи на брата! — разом одёрнула его мать из-за спины, а Антон невинно бросил оладью в мусорное ведро и посмотрел на Тарталью. Тот посчитал себя слишком глупым за то, что посчитал, будто тот хотел поесть с пола. Ему же уже не три года, в самом деле.

— Подожди немного, — терпеливо попросил Тарталья, чуть подталкивая его обратно в сторону стола. На это Антон нахмурился и ткнул пальцем в буфет. Тарталья мотнул головой. — Нет, ты съешь варенье раньше, чем мы закончим с оладьями.

— Я прослежу, — сказала Тоня из-за стола. Помолчав и посмотрев во все те же крайне честные голубые глаза младшего, Тарталья сдался вместе со своим сердцем, всё же отдавая одну из банок варенья. Антон тут же послушно убежал за стол, довольно хихикая.

— Аякс, оладьи! — он повторно вздрогнул и перевёл полный ужаса взгляд на сковородку. Поспешно перевернув оладьи, тяжел вздохнул, увидев черноту на обратной стороне. Закончившая с Тевкром мать поджала губы и отобрала лопатку обратно. — Иди отсюда. Сама всё сделаю.

— Нет, я… прости, — пробормотал Тарталья, сглатывая. Его похлопали по плечу, намёком всё же отправляя ко всем остальным за стол. Неловкость навалилась на плечи грузом, и он неуверенно посмотрел перед собой.

Неугомонные младшие продолжали о чём-то щебетать, Тоня придерживала у себя банку с вареньем, а отец не проронил ни слова. Вздохнув и подавив основную волну не особо приятных и скорее даже липких чувств, Тарталья протёр лицо руками, как если бы это могло помочь ему вернуть здравомыслие.

Вместо этого в голове всплыл образ тесной и тихой церковной кухоньки, где стояла облачённая в сутану фигура и корпела у плиты над каким-нибудь незамысловатым завтраком. Хотя, учитывая точно не совсем уж скромные вкусы Чжун Ли, завтрак мог быть и не совсем обычным. Или же им вовсе занималась Ху Тао?

Тарталья взглянул на свои ладони. Готовка — не игра на органе, перчатки придётся снять. Было появившаяся усмешка пропала от стука тарелки. Теперь посреди стола высилась небольшая горка оладьев. Тевкр глядел на них так жадно, будто это не он несколько минут назад обжегся.

Произнеся утреннюю молитву, приступили.

— Аккуратнее, — прошептал Тарталья, ловя салфеткой малиновую каплю варенья с подбородка Тевкра. Дальше тот вытерся сам и в самом деле постарался быть чуть внимательнее. Вдохнув в секунду какого-никакого спокойствия, он обернулся к Тоне. Но вопрос застыл у него на языке.

Набрав себе пару оладьев, Тарталья проглотил слова вместе с ними. Вернулось то самое чувство, с каким проснулся. Это ведь не совсем нормально — забывать свою наречённую мать. Он помнил её имя, но и то оно всплыло случайно в разговоре. И, видимо, именно это и спровоцировало у него такой подробный сон, какой мог оказаться чистой выдумкой.

Тогда получается, что он вовсе ничего не помнил? Существовала ли Скирк в самом деле или же была лишь видением, наравне с пугающими тварями? Определённо, она не была страшной — не все галлюцинации Тартальи пугали. Иногда они завораживали.

Тем не менее, доверять своему подсознанию — дело совершенно глупое. От подобных размышлений даже варенье показалось пресным. Мельком он оглядел стол — все были увлечены завтраком. Взгляд невольно замер на матери, зорко следящей за энергичным и готовым испачкаться в варенье Антоном.

— Мам, — позвал Тарталья, и та кивнула в ответ, как бы слушая. — А где у нас семейные альбомы лежат?

— Тебе зачем? — она тут же перевела взгляд на него. Он пожал плечами на немного глупые вопрос.

— Хочу вспомнить детство, — ответил он, хоть на мгновение в животе и похолодело от тревоги. Как если бы его ответ был чересчур разоблачающим и лживым. Но, в сути, он даже не лгал — ему действительно надо было вспомнить.

— В гостиной, на нижней полке одного из шкафов, — ответила мать и потеряла весь мимолётный интерес, вновь возвращая внимание к Антону и Тевкру, уплетающих за обе щёки. Тарталья пробормотал тихую благодарность, сворачивая оладью в трубочку и прожёвывая.

Завтрак закончился также шумно, как и начался, но вскоре в доме наступила тишина — схватив Тоню за руки, младшие унеслись на улицу в школу. Отец заперся в кабинете, мать принялась хлопотать по домашним делам, и никто, по идее, не должен был дёргать Тарталью.

Так что он расселся на полу в гостиной около нужного шкафа. Альбомы оказались в жесткой синей обложке, тяжеловесные и широкие. Проведя пальцами по корешкам, он нашёл тот, на котором золотыми буквами было выведено его имя. Сжав губы, он положил его себе на колени и раскрыл.

Шумно выдыхая на первой же фотографии.

Спальня родителей из Снежной — бревенчатая, светлая, с кружевными, вышитыми вручную мамой, занавесками и таким же постельным бельём. На широкой кровати сидело четверо, а за кадром, очевидно, снимая, прятался отец. Старшие братья выглядели непривычно низкими и маленькими. И в их взглядах всё тоже было… неправильно.

Они восхищённо смотрели на голубой кулёк в руках чуть уставшей, но лучисто улыбающейся матери. На её лице почти не было морщин, и чудилось, будто оно никогда не знало горя. А рядом с ней сидела она. Такая же молодая, светловолосая, спокойная и улыбающаяся — легкая, будто видение. Но существующая.

Сглотнув, Тарталья чуть наклонил голову вбок, разглядывая её. Скирк казалась… счастливой. Чересчур отчётливо счастливой, ни намёка на то тяжёлое выражение пустоты в её глазах, какое ему приснилось. С подозрением и затаённой в пальцах дрожью, он перевернул несколько страниц. На всех встречая её.

Тарталья видел собственную маленькую и недавно родившуюся копию у неё в руках слишком часто. И с каждой страницей он взрослел в её и родительских объятиях. Переставал напоминать простой голубой кулёк, а лицо Скирк не менялось — она всегда смотрела на него спокойно и мягко. Будто бы любяще.

Среди фотографий нашлась одна: на снегу слишком ярко горели цветастые ленты, на каких бежало текстом «Соревнования по стрельбе, Морепесок, 1211», и рядом с ними стояла Скирк с винтовкой на плече. В одной руке она держала какую-то нелепую, абстрактную награду, а второй прижимала к себе… его. Не такого уж и взрослого, нескладного мальчика с горящим синим взглядом и улыбающегося так, будто награду получил именно он.

Только вот в глазах Скирк больше не было мягкости. Она резко сменилась беспросветной пустотой, будто никогда ранее в них не было иных эмоций и чувств. То скрытое тепло, какое он видел на всех фотографиях до этого, попросту погасло.

Это же доказывало, что тот сон не был фантазией даже в такой, казалось бы, мелочи.

— Аякс?

Крупно вздрогнув и непонятно зачем захлопнув альбом, Тарталья оглянулся. Чтобы буквально увидеть, как выражение лица матери сменяется с беспечного на хмурое и подозрительное. Вытирая руки полотенцем, она подошла ближе и кивнула ему.

— Что такое? Покажи.

— Альбом просто, с фотками, — ответил он неуверенно, мысленно пиная себя за слишком эмоциональную реакцию. Для убедительности показал фотографию с первой страницы и добавил. — Ты просто появилась неожиданно.

Взгляд матери замер на первой фотографии, слегка потемнел и… она просто отвернулась. Закрыв альбом, Тарталья спросил:

— Тебе помочь с чем-то?

— Ах, нет, — мать тряхнула головой, коснулась своего лба как в приступе мигрени и снова посмотрела на него. Так серо и тускло. — Звонил профессор Пульчинелла. Он заедет через пару часов, сказал, что ему надо поговорить с тобой о чём-то.

— О чём? — вопрос вышел напряжённее, чем ему бы того хотелось. Сеансы психотерапии определённо не вызывали в нём панического ужаса или чего-то вроде того, но это точно требовало от него некой собранности. К тому же он невольно вспомнил про спрятанный в своей комнате дневник эмоций, где он мог быть слишком откровенным в выражении своих неоднозначных чувств к кое-кому.

Так что вдоль спины у него невольно пробежал холодок.

— Не знаю, — мать мотнула головой несколько раздражённо, недовольная собственным замешательством. — Как приедет, расскажет.

С этими словами она ушла. Проводив её взглядом, Тарталья чуть сильнее сжал в пальцах крепкую обложку альбома и вздохнул. Не то чтобы у него был какой-то план, но… возможно, он хотел уйти из дома раньше, чем через неконкретные «пару часов», когда со своей загадочной миссией приедет его психотерапевт.

Раздражение кольнуло где-то в груди, и на этой лёгкой волне Тарталья вытащил из альбома фотографию с соревнований и спрятал под футболкой. Вряд ли пропажу заметят скоро. Или вообще когда-нибудь.

***

К его небольшому счастью «пара часов» в самом деле означала лишь пару часов — не успело наступить и полудня, как на пороге объявился Пульчинелла, абсолютной непривычный в своей… обычности, за пределами своего кабинета. Счастье было небольшим потому, что причина визита до сих пор оставалась загадкой.

Тарталья абсолютно не был готов к какого-либо рода откровениям в собственном доме, где стены могли начать напоминать прослушиваемый со всех сторон муляж. Оставалось лишь успокаивать себя мыслью о том, что это должен понимать и сам Пульчинелла. Но это совершенно не мешало Тарталье чувствовать себя так, будто он весь обвешан кандалами.

— Я сделаю Вам чай, — улыбаясь, сказала мать, пуская в ход весь свой арсенал гостеприимства. Пульчинелла щурил глаза за очками и, судя по приподнятым усам, улыбался, однако отказался:

— Благодарю, но я ненадолго. Мне бы хотелось поговорить с Аяксом.

Тот просто кивнул, а вот мать слегка стушевалась и будто бы растерялась. Длилось всего пару секунд, после которых она снова заулыбалась:

— Конечно, можете пройти в гостиную, я принесу Вам чего-то…

— Ох, прошу прощения, — Тарталья невольно нахмурился, не понимая, почудилось ли ему в этом восклицании Пульчинеллы некоторое трагическое притворство. Судить точно не получалось, он слишком плохо понимал такие выражения на обычно участливом или спокойном лице. Пульчинелла, казалось бы, смотрел с искренней виной. — Не так давно мои врачи советовали мне чаще ходить. Думаю, Аякс не откажет мне в небольшой прогулке около вашего дома, а то я не уверен, что смогу не пренебречь этим сегодня.

В непонимании Тарталья застыл около лестницы, и его замешательство было столь большим, что он не сразу заметил направленный на него взгляд матери. Та глядела не грозно или хмуро, но со скрытым требованием принять приглашение. Хотя бы не злилась из-за отказа.

— Да, конечно, — ответил Тарталья как можно беспечнее, словно всё это не было каким-то очень подозрительным спектаклем. С другой стороны — лучше уж на улице, чем в той же гостиной, где мать обязательно будет сновать и услышит что-то не то.

Пока он быстро обувался и выскакивал на крыльцо вслед за Пульчинеллой, его осенило — вероятно, их обоих посетила одна и та же мысль.

Снаружи дышалось легче. Тарталья приставил ладонь ко лбу козырьком, глядя в чистейшую и глубокую синеву неба. Одно из самых ярких напоминаний о наступающем летнем зное. Рядом тяжело вздохнул Пульчинелла с таким видом, будто никто ему и не говорил о важности оздоровительных прогулок на свежем воздухе. Что только укрепило подозрения Тартальи, но, вероятно, их не стоило озвучивать.

— Вы в порядке? — спросил он осторожно, когда они отошли от дома. Оглянувшись, он увидел, как закрывается дверь.

— Да, абсолютно, сегодня просто жарковато, — вздохнул Пульчинелла всё так же тяжело и откашлялся, поправляя воротник рубашки. После он посмотрел вверх, находя взгляд Тартальи. — А Вы?

— Это психотерапевтический вопрос? — уточнил Тарталья на всякий случай, неловко улыбаясь. Усы Пульчинеллы вновь дрогнули, и он покачал головой.

— Нет. Мысль о проведении сеансов на природе интересна, но… — он взглянул в сторону неба и поправил блеснувшие в лучах солнца очки. — Лучше, всё же, в кабинете, с кондиционером.

— Да, скорее всего, — Тарталья хмыкнул. Спрятав руки в карманы и чуть покачнувшись при следующем шаге, немного торопливо спросил. — Так, в чём причина? До следующей встречи ещё полторы недели.

Загадки и тайны изматывали. А после сегодняшних странных ночных откровений во сне — и подавно. Фотографию со Скирк он спрятал в наволочке, под подушкой. Незаметно, да и постельное бельё не так давно меняли. После перепрячет получше.

— Что ж, — Пульчинелла задержался взглядом на соседской зелёной изгороди, усеянной крапинками маленьких розовых бутонов, — на днях меня посетил один коллега. Он из Сумеру.

— Ладно… — медленно кивнул Тарталья, всё ещё не до конца улавливая, в чём идея. Загадочный коллега, очевидно, был или психиатром, или психотерапевтом. И от этой мысли нехорошее предчувствие холодным туманом растеклось в животе.

— Ох, пойдёмте туда, — вдруг сказал Пульчинелла и быстро засеменил меж домов. Слегка удивившись появившейся прыти, Тарталья поспешил за ним и с трудом сдержал не очень культурный смешок, когда увидел причину такой спешки.

Со всё таким же тяжёлым, но точно довольным вздохом Пульчинелла опустился на скамейку и слегка прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу. Тарталья сел рядом и коротко оглянулся — никого. Неожиданно уединённое место обнаружилось совсем неподалёку от дома. Впрочем, им могло просто повезти.

— Как я уже сказал, мой коллега посетил меня на днях и сделал интересное предложение, — закончив то ли собираться с мыслями, то ли просто расслабляться. Однако в момент, когда он взглянул на Тарталью, тот уловил не то спокойствие в его глазах, какое ожидал. Пульчинелла же продолжил, вероятно, умышленно сохраняя вид душевного равновесия. — Человек он весьма своеобразный, не всегда… следящий за словами, как может показаться, но гений в своей сфере, что точно.

— И Вы хотите передать меня ему? — невольно, даже не задумавшись, Тарталья перенял манеру речи и эту странную, внезапную игру в беспечные разговоры. Мелькнула мысль, что он был слеп, раз с самого начала не заметил этой непонятной ему тени нервозности в чужих словах и движениях. Пульчинелла был не в восторге от того, что говорил.

— Нет, ни в коем случае, — неожиданно резко отверг предположение Пульчинелла и даже достал платок из кармана. Промокнув им вспотевший лоб, с большей открытостью посмотрел на выдохнувшего Тарталью. — Не вижу в этом необходимости. Но полагаю, что не будет лишним Вам поговорить с ним.

— Сеанс? — переспросил Тарталья, незаметно стискивая пальцами ткань джинс на бедре, выпуская чересчур быстро скопившееся внутри напряжение. Пульчинелла отрицательно качнул головой, снова промокая лоб и будто бы размышляя, стоит ли продолжать. В конечном итоге его взгляд посерьёзнел.

— Нет, полагаю, он хочет от Вас услышать все подробности о галлюцинациях и о том, как Вы себя чувствуете в общем.

Тарталья нахмурился, не понимая сильнее и пожимая плечами, пытаясь сказать как можно более небрежно:

— Типа, он пишет какую-то работу?

— Не удивлюсь, если так и есть, — без веселья усмехнулся Пульчинелла и поправил чуть съехавшие очки. — Но дело в том, что его пациентка по симптомам очень схожа с Вами.

Застыв, Тарталья несколько раз глупо моргнул, пытаясь осознать. Конечно, он знал, что у него есть какой-то определённый диагноз, но с самого начала ему казалось, что это не имеет никакого смысла. Поскольку лечение не работало. И ещё он знал, что его постоянные, редко меняющиеся в своей форме галлюцинации… немного не подходили под предлагаемую ему концепцию.

По крайней мере, такой вывод он сделал из того, что успел вычитать сам.

— То есть, она… видит то же, что и я? — слова вышли медленными и будто бы тяжёлыми, никак не шедшими с языка. Пульчинелла кивнул.

— Насколько я могу судить по тому, что мне предоставили. Её рисунки… весьма похожи на Ваши.

Содрогнувшись, Тарталья тряхнул головой, выгоняя из памяти детский рисунок, лежащий на приятой траве и затем исчезающий в руках Ху Тао. Проведя рукой по лицу, он облизал губы и попытался сказать ещё что-то про это, но вместо этого вышел совсем иной вопрос:

— Почему Вы говорите об этом со мной, а не с родителями? Я… — он глубоко вдохнул, откидываясь на спинку скамейки и пялясь в стену какого-то дома, какой можно было назвать «мечтой счастливой семьи» — светлый, уютный и ухоженный снаружи, с аккуратным выстреженным двориком. Сглотнув, продолжил. — Я вряд ли могу отказаться, я имею в виду.

— Мне подумалось, что сначала стоит обсудить это с Вами, — ровно ответил Пульчинелла. С трудом верилось в идею, будто бы он мог скрыть от родителей Тартальи такую важную вещь, как встреча с психиатром, у которого пациентка была столь схожа в форме галлюцинаций.

— Ясно, — просто сказал Тарталья и моргнул, наконец говоря то, что хотел. — Значит, это не то расстройство, которое Вы мне поставили?

Повисло краткое молчание, а после тихое:

— Да.

— Вы знаете, что со мной? — переиначил вопрос Тарталья, мысленно надеясь услышать тот же ответ дважды.

— Мы полагаем, что это может быть нечто новое, — к его сожалению, суть ответа поменялась, хотя в нём определённо прибавилось слов. Тарталья медленно кивнул:

— И Ваш коллега не знает, как это лечить?

В этот раз молчание было гораздо дольше. Окончилось оно повторным и беспощадно коротким:

— Да, — Пульчинелла замялся и, как поняв, что прозвучало резковато, поправился. — Пока что нет, однако, учитывая найденную связь, это может быть вопросом времени.

— Что мне делать с теми таблетками, которые я пью сейчас? — задал последний вопрос Тарталья, разглаживая мятую ткань. Подушечки пальцев неприятно покалывало. А туман в животе потяжелел, будто бы пытаясь обратиться дождевым облаком.

— Думаю, стоит начать снижать дозировку, — Пульчинелла достал из кармана аккуратно сложенный листок. Тарталья забрал его и взглянул на написанное, после просто пряча записку к себе. — Я предупрежу Ваших родителей.

— Можете предупредить их ещё и о том, что я ушел к другу в гости? — вырвалось непроизвольно, но сама лишь мысль о том, чтобы вернуться домой и начать перераспределять таблетки, а также переживать разговор с отцом и матерью о всей этой ситуации заново, вызывала у него приступ тошноты. Сглотнув малоприятный ком со вкусом желчи и оладьев, он поднялся со скамейки.

Но его остановили.

— Аякс, Вы не ответили.

— А, точно, — он качнулся на месте, пряча руки в карманы и пожимая плечами. — Я не против встречи. Будет полезно.

— Хорошо, — Пульчинелла слабо и не очень выразительно улыбнулся сквозь усы. — А как Вы себя чувствуете?

Закусив изнутри губу, Тарталья взглянул на него. Вдохнул, пытаясь уловить в воздухе тот тяжёлый, таинственный запах церкви. И предельно честно ответил:

— Кажется, лучше. Немного.

— Знаете причину? — мягче, участливее спросил Пульчинелла. Ответная улыбка вышла тусклой.

— Да. О ней я написал в своём дневнике эмоций.

Стало легче. Неожиданно легче. Так, что сердце застучало быстрее, разгоняя будто бы застоявшуюся и ставшую густой кровь. Оттого всё его только было потухшее существо потянуло в нужную, необходимую ему сейчас сторону.

— Это хорошо, — сказал Пульчинелла, отпуская его. — Жду нашей следующей встречи.

Кивнув на прощание, Тарталья поспешил прочь. А вскоре и дом Скарамуша остался позади.

***

Нормально ли обращать навязчивый, не желающий меркнуть образ в новое увлечение? Уже не столь подсознательно, сколько умышленно раздумывая о нём, обращаясь к нему в моментах свободомыслия и всегда видя его тень за дневной рутиной? Прошло не так уж много дней, но Чжун Ли ощущал это.

Оно прорастало, пускало корни в почву его сознания и цвело. У образа был запах, было касание, была осязаемая, плотная суть, какую он смел тронуть. И оно же стало первопричиной той трещины, на дне которой его ждало мерзкое и тёмное.

Он помнил, как тьма струится не просто под кожей, а в самом существе, пороча душу и прошивая её шрамами насквозь. Все человеческие и божественные телесные оболочки — лишь мишура, первозданная ложь, а вот истина крылась под всеми множественными слоями. Впрочем, это было чем-то необходимым, будто бы вшитым в правила мироздания.

И лучше бы причиной его размышлений были именно что проблемы этого самого мироздания. Поскольку привычнее и понятнее, чем то, что он начинал испытывать сейчас.

— Вы сегодня мрачный.

В каком-то смысле Ху Тао начинала играть роль его спасательного круга — ещё никогда её желание озвучивать собственные наблюдения не было столь уместно и столь своевременно. Соскоблив со шляпки гриба полупрозрачную плёнку, он закинул его в кипящую кастрюлю, где уже плавало парочка-другая грибов.

— Это тебя удивляет? — спросил он ровно, беря другой гриб и едва заметно нахмурился. Было пульсирующие золотые линии на руках умерили яркость, а вместе с ними потухло и вспыхнувшее в сердце раздражение. Непонятно даже от чего — злился ли он на то, что его думы прервали? Но сам же посчитал, что хорошо, раз ему не дали погрузиться в них глубже.

Противоречия росли, будто… грибы под дождём. Он начал соскабливать верхний слой с грибной ножки.

— Мне казалось, что после вчерашнего Вы будете счастливым, — ответила Ху Тао. Её гриб полетел в кастрюлю и поднял слабый веер раскалённых брызг. Тряхнув рукой, на какую попало несколько, Чжун Ли коротко посмотрел на тут же отвернувшуюся и слишком поспешно начавшую мыть в раковине новую порцию грибов.

— Интересная мысль, — отозвался Чжун Ли, не уверенный, что подтверждать её догадку будет правильно. Это скорее лишь сильнее подпитает то навязчивое и оседающее в его голове. И тогда ему придётся сделать некий вывод, какой точно ему не понравится.

— Нет, правда, что случилось такого за ночь, что всё хорошее настроение испарилось? — Ху Тао быстро оправилась от того, что по беспечности позволила еде и кипятку летать по кухне. От стыдливого поведения не осталось и следа.

— Разве у тебя такого не бывает? — спросил Чжун Ли и усмехнулся уголком рта, поймав чуть возмущённый взгляд Ху Тао. Её наблюдательность не могла пропустить столь наглый уход от ответа, но оставшиеся крупицы воспитания и, может быть, уважения не позволяли ей топорно указать на это.

— Только после плохих снов, — она слегка пожала плечами. Со стуком на столешнице появилась тарелка вымытых грибов, начавших проходить через нож и лететь в кастрюлю. Ху Тао украдкой взглянула на Чжун Ли. — Архонтам что-нибудь снится?

— Как и всем, — ответил он с тихим вздохом. — Но, насколько я могу судить, сны людей более беспорядочны и хаотичны. Для меня же сновидения — это иная форма размышления.

— Вы думаете даже во сне, как удивительно, — фыркнула себе под нос Ху Тао. Грибы закончились на удивление быстро, и заместо них Чжун Ли достал упаковку с заоблачным перцем. — А сегодня Вы тоже ждёте, что придёт Тарталья?

Это было внезапно. Дрогнув и застыв на мгновение, Чжун Ли продолжил открывать коробку. Только вот заметил, как узоры вновь невовремя вспыхнули.

— Поэтому я должен был быть сегодня счастливым, как ты выразилась? — уточнил он спокойно, раскладывая красные плоды, похожие на цветочные бутоны, на доске. Вновь вооружившись ножом, Ху Тао принялась за нарезку.

— Нет, по моему мнению, Вы должны были быть счастливым, потому что вчера у Вас с ним был хороший разговор, — она улыбнулась и добавила несколько неуверенно. — Ну, и, может быть, он пообещал прийти сегодня тоже.

— Мне кажется, что тебе это нравится, — Чжун Ли убрал коробку обратно в холодильник и заглянул в кастрюлю с грибами. Если ощущение времени его не подвело, то они почти были готовы к обжарке.

— Ага, Тарталья забавный, — протянула Ху Тао и чуть сморщила нос в смехе. — Но странный.

— При иной интонации это сойдёт за оскорбление, — позволил себе чуточку веселья Чжун Ли, на что Ху Тао вспыхнула будто за секунду съела весь нарезанный ею перец.

— Я не пытаюсь его оскорбить! — она чуть было не взмахнула рукой с ножом, но вовремя остановилась и, вместо этого, ударила им по доске, выпуская своё возмущение не столько в самом ударе, сколько в созданном ею звонком стуке. — Просто подмечаю очевидное. Он отличается.

— Все люди так или иначе отличаются, — пожал плечами Чжун Ли. Его взгляд ненадолго замер на бурлящей воде с грибами, а мысли обратились чем-то совершенно бесплотным, прозрачным и бесполезным. После чего рассеялись вовсе, и он, наконец, услышал тишину в собственной голове.

Неожиданное душевное спокойствие вновь было разбито Ху Тао — по его сугубо личным ощущениям, это становилось её привычкой.

— Лгать в стенах церкви нельзя, святой отец, — с хитрым блеском в глазах она взглянула на него, закончив убирать нарезанный перец в тарелку. Освободив доску, схватила салатные листья.

— Думаешь, я солгал сейчас? — Чжун Ли с остатками некоторой меланхолии наблюдал, как наспех сполоснутый под струёй воды нож начинает резать зелень.

— Думаю, что Вы лукавите, пытаясь приравнять Тарталью ко всем остальным, говоря, будто бы всё нормально, — она замолчала, продолжая резать листья салата, а затем взглянула на Чжун Ли так, как ему бы хотелось меньше всего — проницательно, понимающе. А затем сказала. — Не знала, что Вы склонны к избеганию.

Повисла тишина. Отчасти Чжун Ли ненавидел то ощущение, кольнувшее его за ухом, оно в самом деле обеспечивало ему побег от этого разговора. Чьё развитие точно может либо ввести его в ещё большее замешательство, чем он уже испытывал, либо же… оно могло его полностью прояснить. И оставалось лишь гадать, что хуже.

Отвернувшись, забрал перчатки со стола. Он ожидал услышать хоть какой-то намёк на недовольство, но Ху Тао была подозрительно и очень непривычно тиха, как попросту наблюдая и нарочно впитывая его реакцию. Оглянувшись, он усмехнулся — она даже с места не двинулась, как застыв. И лишь глаза горели внутренним пламенем.

— В такие моменты я вспоминаю, за что тебя полюбила Ян Фей, — сказал он честно. Срабатывало всегда — Ху Тао не смогла сохранить даже видимость равнодушия. Чуть покраснев, она нахмурилась, силясь вернуть себе самообладание, но её внимание уже рассеялось.

— Кто-то пришел? — она тряхнула головой, всё же заканчивая свой тайный допрос. Чжун Ли кивнул, и ему тут же прилетело в ответ. — Тарталья.

— Может быть, — ровно сказал он, выходя из кухни быстрее, чем услышал бы ещё что-то. От чего в простых разговорах с подопечной начинало появляться это чувство уязвимости?

Он мысленно одёрнул себя: дело не в самой Ху Тао, а в причине их разговора. В том, кого он увидел, стоило открыть дверь и оказаться в главном зале церкви. Вновь быть ослеплённым рыжим золотом, а затем, согнав наваждение, оказаться в плену пустого взгляда. И неясно, должен ли он злиться на всё ту же Ху Тао за её излишнюю проницательность и наблюдательность, или же он мог злиться лишь на самого себя за то, как то тянущее чувство в груди наливается тяжестью.

И хуже всего было то, что оно было одновременно и знакомым, и чем-то абсолютно новым. Опасным.

— Доброе утро, — улыбнулся Тарталья, с неловкостью, как-то криво. А взгляд его бродил по стенам, по витражам, по статуе, по мягким разноцветным лучам. Его руки слегка подрагивали, и невольно создалось впечатление, будто он намеренно удерживает их опущенными. Будто всё в порядке.

— Доброе, — улыбнулся Чжун Ли, придерживая открытой дверь в коридор. — Вы завтракали?

— Немного, — повёл Тарталья плечом, делая несмелый шаг, и Чжун Ли едва ли не закрыл глаза в мгновении слабости. Слыша нарастающий стук собственного сердца в ушах и жар вспыхивающих золотых узоров по всем рукам. Это было так абсурдно.

Так неправильно и невозможно. Хотелось верить, что он уже забыл, каково это, но что же тогда сейчас разливается в его крови, пока он незаметно даже для самого себя пытается уловить в воздухе чужой запах?

— Не хотите с нами? — предложил он, и то вряд ли была хорошая идея. Впрочем, стоило признать, что все его решения, связанные с Тартальей, были плохими. Неудачными. Ужасающими. Он допустил ошибку, списав всё на типичное любопытство.

— Мне казалось, что завтракаете вы рано, — Тарталья оказался близко. Пропустив его в коридор, Чжун Ли сжал челюсти, стиснул ручку двери и зашёл следом. Секунда помешательства прошла, и он уже спокойнее глядел на переставшие гореть столь ярко рыжие волосы перед собой.

— Ху Тао не признаёт лишь один завтрак в день, — ответил он, а стук сердца стих. Теперь он мог думать лучше, чище. Только вот мысль, какая посетила его от повторного взгляда на Тарталью, заставила его кровь опять кратковременно вспыхнуть. Мягко коснувшись его плеча и заставив вздрогнуть, сказал. — Простите. Вы напряжены.

— Можете думать, что мой день начался ужасно, — обернулся к нему Тарталья, снова изображая на лице полуулыбку. Теперь больше уставшую и печальную. Сдержав желание, Чжун Ли убрал руку.

— Тогда постараюсь это исправить.

Выражение лица Тартальи дрогнуло, и неожиданно его улыбка стала светлее. Лишь на толику, лишь мимолётная искра благодарности, искренней и чистой, но она же опалила кожу Чжун Ли не хуже пламени, рождающегося в жерлах вулканов Натлана.

— Завидую вашим прихожанам, — усмехнулся Тарталья, полушутя. Чжун Ли не успел ответить, краем глаза замечая движение и тут же жалея, что они так задержались.

— Нечему завидовать, он не всех на завтрак приглашает, — Ху Тао высунулась из-за двери с одновременно и хитрым, и скептическим выражением лица. На секунду её взгляд пересёкся со взглядом Чжун Ли, а после вернулся к Тарталье. Тот, вздрогнув, несколько смущённо обернулся к ней, и она поманила за собой. — Давайте есть, остынет скоро.

— Верно, — Чжун Ли откашлялся в кулак и провёл рукой в сторону двери. — Если всё уже готово.

— Конечно готово! — возмутилась Ху Тао из кухни. Учитывая, что когда он уходил, грибы всё ещё были в воде, а отсутствовал он вряд ли дольше двух минут… Он тяжело вздохнул, надеясь увидеть не горстку углей на месте еды.

К его удивлению и облегчению гарью не пахло. Ху Тао бодро раскладывала хрустящие грибы по тарелкам, мешая с листьями салата и перцем. А ладони её подозрительно покраснели. Бросив на Ху Тао выразительный взгляд, он принял свою тарелку и выдвинул ящик кухонного шкафа.

— Вы не едите палочками, Тарталья? — спросил он, доставая две пары запечатанных палочек и глядя на более привычные приборы для всего прочего, кроме Ли Юэ и Инадзумы, Тейвата.

— Нет, а вы… едите ими? — Тарталья с удивлением посмотрел на него и принял протянутую ему вилку. Как если бы это могло быть каким-то оскорблением.

— Не стоит забывать свои корни даже вдали от дома, — ответил Чжун Ли. Тарталья чуть расслабился, кивая и глядя на грибы в тарелке. Уже возящаяся с распаковкой своих палочек Ху Тао вдруг хихикнула:

— Если ты попросишь, то отец Чжун Ли с радостью тебя всему научит.

И без какого-либо стыда и сомнения, громко смяв бумажную упаковку, принялась за еду. Чжун Ли молча посмотрел на хватку её пальцев на палочках, а затем коснулся плеча опять застывшего и озадачившегося Тартальи.

— Не обращайте внимания, — и сел на своё место.

— Я не призрак, чтобы меня игнорировать! — смешливо возмутилась Ху Тао, впрочем умолкая благодаря еде. Чжун Ли бросил на неё слегка предостерегающий взгляд, на который она ответила своим фальшиво-невинным. Ему нужно было догадаться, что её будут забавлять любые его послабления.

Возможно, в любое иное время он не был бы против. По крайней мере, он бы не придавал этому столь большого значения, поскольку иметь слабости нормально. Даже ему. Только вот то, что он обнаружил, было ужасной темой для шуток.

Ведь оно грозило разрушить его. Зачем он вновь позволил себе быть таким слабым, что пригласил Тарталью? С другой же стороны, не мог же он бессердечно прогнать его и обрубить ту связь, какую так старательно плёл до этого. И на следующий же день после того, как его подпустили ближе, вслух признав ответную заинтересованность, он думает о том, чтобы прекратить это всё.

Но мог ли он отвергнуть того, кто пришёл сюда за душевным убежищем? Мог ли он так поступить с Тартальей, пойдя на поводу собственного затаённого ужаса от того, что могло последовать дальше? От того, что заставляло зуд вспыхивать в его пальцах, и что порочило его сознание не столь простыми фантазиями, сколь определённого рода жаждой?

Должен ли он корить себя за то, что вчера испытывал сытость, когда ему разрешили больше касаний? Казалось, что да, ведь теперь от той сытости не осталось и следа, и нутро начинал терзать леденящий до мурашек голод.

— Всё в порядке, — ответил Тарталья, пожимая плечами и улыбнувшись Ху Тао. Чжун Ли поспешно ослабил хватку на палочках и притормозил, делая быстрый вдох. Ощущая пробежавший вдоль шеи и спины холод. — А что это?

— Блюдо родом из горной деревни в Ли Юэ, — заговорил Чжун Ли мягко, тут же ловя ответный взгляд синих глаз. — Там выращивают один из лучших чаёв, а также…

— У тебя в тарелке обжаренные грибы, перец и салат, — тихо, но всё равно заметно прошептала Ху Тао, вскидывая брови. Чжун Ли замолчал и вздохнул, качая головой в лёгком намёке на разочарование.

— Верно, во время еды не стоит вести разговоры, — он удобнее перехватил палочки в руке. Умолкшая Ху Тао, к счастью, последовала его примеру и уже сунула в рот новый кусочек.

— Немного неожиданно, — пробормотал Тарталья и, заполучив к себе всё внимание за столом, продолжил с отчётливо дрожащими от сдерживаемой улыбки уголками губ. — После вчерашнего золотого чая такая скромная еда…

И поспешно прикрыл рот рукой. С другой стороны стола раздался сдавленный хрип едва не подавившейся Ху Тао — она поспешно отвернулась в сторону и скрыла в салфетке покрасневшее лицо, а её плечи сотрясались в слишком очевидном приступе беззвучного смеха. А Тарталья же, справившись с весельем от собственной шутки, посмотрел на Чжун Ли будто бы невинно.

Хоть его взгляд всё ещё был слишком далёк от «нормальных», они не были полностью лишены хоть каких-то эмоций. То самое веселье слабо искрило на дне тёмных, глубоких зрачков, и это отозвалось в глубине души Чжун Ли облегчением. Что не позволило ему разозлиться или испытать что-то иное, кроме смирения со всей этой ситуацией.

— К сожалению, сочетать их будет не лучшей идеей, но могу предложить столь же скромный, как и эта еда, чай. Как раз тоже из той самой деревни.

Всё веселье Тартальи мягко перетекло в нечто более… трепетное, окрасившее его лицо уязвимостью. Он не испугался, а словно бы попросту отпустил нечто тяготящее его. Оттого и взгляд его поменялся, став спокойнее.

Как у того, кто чувствует себя в безопасности. Эта мысль отозвалась лёгкой вибрацией в груди Чжун Ли, и он поспешил спрятать её в кратком кашле.

— Он будет долго завариваться? — спросил Тарталья, в этот раз без скрытого вызова. Теперь это выглядело как аккуратная проверка почвы на твёрдость, а не безрассудный, но умышленный прыжок в центр недавно покрывшегося льдом озера.

— В этот раз нет, — Чжун Ли поднялся, мельком взглянув на уже успокаивающуюся Ху Тао, то ли всерьёз, то ли лишь делающую вид, что вытирает выступившие у неё от смеха слёзы.

Вскоре на столе стоял чайник в окружении чашек. Вернувшись на своё место, Чжун Ли, наконец, сумел приступить к еде. До этого будто чего-то ожидавший Тарталья взглянул на него, затем на Ху Тао, уже давно жевавшую, и взял вилку.

— Вкусно, спасибо, — сказал он, быстро проглотив кусочек гриба и чуть озадаченно провёл языком по губам. Наколов на вилку несколько полосок перца, сунул в рот и столь же быстро проглотил. Осознание до Чжун Ли дошло гораздо медленнее красноты, резко вспыхнувшей поверх бледности.

Всё произошло неожиданно быстро — ещё пару мгновений назад всё было в порядке, а сейчас Тарталью попросту скрутило от резкого кашля. На его расширившихся от шока глазах выступили слёзы, а его лицо побагровело. Ху Тао вздохнула в ужасе, бросив палочки в свою тарелку, а Чжун Ли оказался быстрее.

Ему потребовалось всего пара секунд на то, чтобы метнуться к холодильнику. Когда он вернулся со стаканом молока, то Ху Тао уже мельтешила вокруг всё ещё кашляющего и будто бы не способного дышать Тартальи.

— Я подумала, что у него аллергия! — быстро сказала она, чуть успокаиваясь. Чжун Ли покачал головой, находя руку Тартальи и смыкая его пальцы на стакане. Тот, смаргивая обильно текущие слёзы, тут же принялся пить. В итоге вновь зайдясь в кашле, таком, будто тот хотел порвать ему лёгкие.

— Медленнее, всё хорошо, — мягко сказал Чжун Ли, чуть придерживая стакан пальцами и не давая ему чересчур быстро наклоняться. Зажмурившись, всё ещё покрасневший, но начавший дышать легче, Тарталья послушался. В мимолётном порыве Чжун Ли стёр очередную крупную слезу, сорвавшуюся со слипшихся ресниц. Даже сквозь ткань перчаток ощущался жар пылающей кожи. — Это не аллергия, он просто резко проглотил слишком много перца.

— Так всего ничего съел, — пробормотала Ху Тао в замешательстве, будто именно она была во всём этом виновата. Чжун Ли слабо улыбнулся, впрочем, не отрывая взгляда от того, как веки Тартальи слегка приподнимаются, являя ему мутную синеву глаз. Стирая влагу под его ресницами, Чжун Ли ответил:

— Для тебя — ничего. А Тарталья не привык.

— Да, — прохрипел тот, убирая опустевший стакан на стол и тяжело выдыхая. Тут Чжун Ли опомнился и поспешно убрал руку, какую уж слишком незаметно для себя и откровенно для всех остальных положил ему прямо на щёку. В смущении выпрямился и отвернулся, забрав стакан и ещё раз наполняя его молоком.

— Что ж ты съел его, раз не привык к острому? — спросила Ху Тао, откидывая прочь беспокойство и теперь глядя с искренним любопытством. Что не помешало ей вежливо предложить ему салфеток. Чжун Ли со скрытым, ужасным сожалением проследил за тем, как Тарталья пытается скрыть следы своей уязвимости.

Ситуация ни в коем разе не была привлекательной или какой-то особенной, но тяжесть теперь напоминала раскалившейся под жарким солнцем металл. И волна этого жара пробежалась до самых кончиков пальцев, когда Тарталья с благодарностью посмотрел на него, принимая второй стакан молока.

— Я подумал, что это сладкий перец… — его неловкий кашель чуть не перерос в новый приступ и он поспешно запил его. После посмотрел на свою тарелку и хмыкнул. — Если я не буду есть перец, то вы же не обидитесь?

— Великие Архонты, не ешь! — взмахнула руками Ху Тао, возвращаясь на свой стул и тяжело вздыхая. Улыбнувшись, Чжун Ли было занёс руку, но остановился, так и не коснувшись рыжих прядей. Убрав её, тоже сел за стол, говоря:

— Она права. Хотя грибы могут быть острыми.

— Я буду осторожен, — пообещал Тарталья. Краснота постепенно спадала с его лица, и только ресницы всё ещё были слегка слипшимся от набежавших слёз. Чжун Ли чудилось, что их влага до сих пор не испарилась с его перчатки.

С неожиданной ясностью, в ту же секунду, он осознал, что эта картина явится ему ещё не раз в его неуместных, несвоевременных и далеко неблагочестивых фантазиях. Собственные мысли рухнули на его плечи горой, и эта гора показалась в разы тяжелее всех тех, что ему удавалось нести до этого.

Ведь он зарился на то, что даже не принадлежало ему. Только теперь вид этой полустёртой, лишенной какого-либо смысла и сил метки Царицы поднимал в нём нечто сильнее и опаснее простых сожаления и раздражения. Нечто недопустимое, опасное, всё такое же знакомое и при этом новое одновременно.

Такое, с чем он не знал, как справляться.

Второй завтрак прошёл в его тяжёлых размышлениях и без происшествий, разбавленных беспечной болтовнёй Ху Тао, которой было всё равно на приличия. Впрочем, останавливать её от рассказов о различных острых блюдах кухни Ли Юэ ему не хотелось — Тарталья выглядел заинтересованным.

— Познакомлю тебя с Сян Лин, и тогда ты точно научишься есть любую острую еду меньше, чем за неделю, — пообещала Ху Тао задорно, приканчивая последние грибы и перец в своей тарелке. Наблюдающий за этим Тарталья едва заметно сглотнул — у него перец покоился в отдельной кучке подальше от остатков грибов и салата.

— К слову, она приглашала тебя куда-то сегодня, — напомнил Чжун Ли, и Ху Тао тут же метнула взгляд в сторону часов. Отложив палочки, она вытерла рот протянутой им салфеткой, и внезапно обернулась к Тарталье.

— А не хочешь со мной?

Чжун Ли резко прекратил жевать и усилием воли принудил себя продолжить. Хотя опять пришлось ослаблять хватку на палочках, а то они и так обещали переломиться между делом. Он не должен был…

На язык ложилось лишь одно, не радующее его в своей мерзкой искренности слово.

— Куда? — спросил Тарталья, и Чжун Ли не видел выражение его лица, молча доедая. Отпустив палочки и увидев, что на них, всё же, побежала едва заметная трещина, он попробовал потушить эмоции глотком чая.

— Что-то вроде встречи в парке. Синь Янь будет играть на гитаре, ещё и с Сян Лин познакомишься как раз! Но там не только девочки будут! — поспешно добавила она последнее. Тарталья замолчал, а потом мотнул головой.

— Спасибо за приглашение, но в другой раз.

Чжун Ли не должно было нравиться то облегчение, какое он испытал. С каждой секундой в нём всё крепче росло чувство неправильности всего происходящего и его собственных намерений. Его размышления резко остановились — «намерений»?

Стоило ли всерьёз облечь в слова весь тот ворох из его желаний, дабы определить опасность и, в то же время, придать им весу, сделать чем-то более реальным, чем бесплотные отголоски в его голове? Дать чему-то имя — даже чему-то такому, казалось бы, несуществующему в реальном мире, — всё равно что признать его значимость.

Но не будет ли слишком беспечно и малодушно делать вид, будто ничего не происходит?

— Есть планы, — ограничился Тарталья, закончив с грибами и то ли случайно, то ли специально чуть стукнув вилкой по тарелке. С явным вздохом разочарования Ху Тао завозилась на своём месте, собирая грязные салфетки. Чжун Ли накрыл её тарелку рукой прежде, чем она успела её схватить.

— Я уберу, беги уже на встречу.

— Спасибо! — Ху Тао даже не пыталась спорить, вскакивая с места и уносясь в сторону двери с кухни. Только на пороге вспомнила о приличиях и быстро поклонилась. — Благодарю за завтрак, до свидания, отец Чжун Ли, Тарталья.

И была такова.

Тарталья проводил её взглядом, а когда обернулся к Чжун Ли, то в его глазах слабо светилось веселье. Вздохнув, Чжун Ли поднялся, собирая грязные тарелки и спрашивая:

— Вам понравилась еда? Если не считать перца.

— Да, спасибо, — кивнул Тарталья, поднимаясь вслед за ним. На долю мгновения сердце Чжун Ли пропустило удар от мысли, что сейчас тот и уйдёт по своим некоторым планам, однако вместо этого Тарталья последовал за ним к раковине. Где до Чжун Ли дошла некоторая щекотливость ситуации. Тарталья тихо фыркнул сбоку. — Будете мыть посуду в перчатках?

— Что ж, — протянул Чжун Ли, убирая остатки перца в небольшую плошку и ставя грязную посуду на дно мойки. — Мне стоило задержать Ху Тао. Обычно, я достаточно дальновиден.

— Со всеми случается, — пожал плечами Тарталья как-то на удивление снисходительно, а затем взглянул из-под ресниц хитро-хитро. — Мне помочь Вам?

С подозрением, слишком отчётливо слыша подвох в этом предложении, Чжун Ли взглянул на него и вряд ли ошибся. Чересчур уж заискивающим было чужое выражение лица.

— Вам не нужно заключать со мной сделок, если хотите спросить меня о чём-то, — указал он, на что Тарталья закатил глаза и чуть сморщил нос в будто бы недовольстве.

— Будьте торговцем, ну же, и просто примите моё великодушное предложение, — Тарталья потянулся к раковине, отгоняя прочь, и Чжун Ли послушно отступил в сторону, поднимая руки в капитуляции. Поменявшись местами, он спросил под звук льющейся из крана воды:

— Хорошо, буду считать это платой не за сами вопросы, а за искренние ответы на них.

— Вы бы мне солгали? — тут же уставился на него Тарталья, сжимая уже мокрую губку как-то… угрожающе. Стерев фантазию о том, как эта губка летит ему в лицо, Чжун Ли тряхнул головой.

— Нет, но искренность имеет цену в отличие от простых слов.

— И цена — три грязных тарелки и одна вилка, — рассмеялся Тарталья, отпуская губку и начиная пока что споласкивать посуду. — Продешевили.

— Сделал скидку для Вас, — поправил его Чжун Ли. Это стоило той короткой вспышки розового на веснушчатых щеках. — Спрашивайте.

— Та горная деревня, о которой вы упоминали, — вдохнул Тарталья, быстро справляясь со смущением. Он выдавил на губку чистящее средство и посмотрел на Чжун Ли с любопытством. — Вы оттуда?

— Из Цинцэ? — удивился Чжун Ли и хотел было не согласиться, как неожиданно для самого себя задумался. Прижав палец к подбородку, он отвёл взгляд в стену, продолжая уже более вдумчиво. — Не могу сказать, что считаю конкретно это место своей родиной. Я не раз бывал там, что верно, однако… скорее предпочту сказать, что мой дом — это весь Ли Юэ.

— То есть, как? — Тарталья нахмурился, даже прекратив мыть тарелки. Найдя слишком простой ответ в собственной голове, Чжун Ли ощутил умиротворение и расслабился.

— Я очень много странствовал по всей стране, оттого мне сложно признать какую-то деревню или город своим домом. Где бы я ни был в Ли Юэ, я всегда буду чувствовать себя на своём месте.

Прозвучало одновременно и странно, и чрезмерно откровенно. Подозрение он встретил во взгляде Тартальи, когда тот оглядел его с ног до головы, после возвращаясь к мытью тарелок. Кашлянув, он спросил:

— Хорошо, но есть же место, где Вас ждёт семья? Вы говорили, что она осталась в Ли Юэ.

— Разбрелись по всей стране, — просто ответил Чжун Ли без единого грамма лжи в собственных словах. — Одна племянница живёт в Гавани, вторая — служит в горном храме. Сестра моя путешествует… кажется, она всё же не в Ли Юэ, а в Фонтейне даже, её всегда тянуло к новейшим изобретениям. Остальные…

— Остальные? — переспросил Тарталья и округлил глаза. — И Вы говорили, что у меня семья большая! Сколько у Вас племянниц, ещё раз?

— Моя вина, — Чжун Ли прикрыл рот, глуша смех и сощурил глаза. — Стоило сказать, что мы не связаны кровью. Я зову их семьёй потому, что именно так их и воспринимаю. Не знаю, согласны ли они со мной все, но, в большинстве своём, мои чувства взаимны. И у меня три племянницы.

— Ох, вау, — обескураженно покачал головой Тарталья, возобновляя движения губкой, ставшие несколько механическими. Видимо, он был под слишком большим впечатлением. Однако всё оказалось немного иначе, поскольку при следующем вопросе в его голосе скользнула явная неуверенность в собственном праве на интерес. — Значит, Вы выросли без…

— Мои первые годы прошли в святилище, — закончил его утихшую на середине реплику Чжун Ли. На лице Тартальи отразилось облегчение от осознания того, что ему не нужно было продолжать это самому. Поставив сушиться первую чистую тарелку, он облизал губы перед следующим вопросом:

— Поэтому Вы решили стать священником?

Теперь же слова застряли в горле. Чжун Ли закрыл рот, обдумывая не столько сам ответ, сколько то, как именно его подать. Поскольку вопрос, несмотря на свою простоту и даже в каком-то смысле обыкновенность, для него оказался каверзным. Тем более, что он уже «продал» свою честность — посуда мылась достаточно быстро.

— Это тайна? — по-своему понял его заминку Тарталья, глядя одновременно и с интересом, и с осторожностью. В груди разлилось тепло от такого внимательного отношения. Чжун Ли улыбнулся, качая головой.

— Не совсем, — он вновь умолк, чтобы затем дать одному единственному слову сорваться с языка ответом. — Любопытство.

— Любопытство? — переспросил Тарталья, отставляя уже вторую тарелку и теперь быстро промывая вилку.

— Моя причина, — кивнул Чжун Ли, наблюдая за движениями его чуть покрасневших из-за холодной воды пальцев. — Чаяния и страхи людей, их вера, их надежды… Истина человеческой природы, как мне кажется, кроется в моментах, когда они больше всего нуждаются в помощи. Так они и приходят ко мне.

Со стуком Тарталья отложил чистую вилку. Чуть наклонив голову вбок, Чжун Ли поднял взгляд, тут же пересекаясь им с ответным синим, глубоким и задумчивым. Тарталья смотрел так, будто только что услышал очень странный и определённо наталкивающий не на те мысли ответ.

— Дело не в вере? Не в желании следовать учению Властелина Камня? — спросил он медленно. Чжун Ли едва слышно хохотнул — нет, пороком самолюбования он не был болен.

— Нет, дело в людях, — он вздохнул, видя, как синева лишь густеет от тяжести роящихся в чужой голове размышлений. — Если Вы надумываете сбежать в монастырь, то я вряд ли смогу назвать такое решение обдуманным и… разумным.

— Чем не вариант? — пробормотал Тарталья, отворачиваясь обратно к раковине и протирая губкой последнюю тарелку. — Вы стали священнослужителем, потому что Вас интересуют люди. А я могу им стать, потому что…

Он запнулся, и тарелка аж заскрипела от его усердия. Ещё немного и, почудилось, что она попросту треснет. Однако она сумела продержаться до конца, и в итоге Тарталья отставил её сушиться к остальной посуде. С тихим вздохом Чжун Ли повернул кран, и теперь кухня погрузилась в полноценную, но насквозь пронизанную замешательством и неуверенностью тишину.

Каким же выразительным порой могло быть простое молчание — становилось отражением всех сомнений и страхов лучше, чем взгляд или любые слова.

Идея, стремительно переросшая в отравляющее желание, родилась столь быстро и незаметно, что Чжун Ли не успел себя остановить. Его пальцы бережно обхватили влажные запястья и потянули к себе. Тарталья кратко вздрогнул, но не воспротивился, позволяя прикосновению продолжиться, наблюдая несколько отстранённо, всё ещё погруженный в собственный океан размышлений.

Разве что ему пришлось из него вынырнуть, когда Чжун Ли обмотал полотенцем и сжал его покрасневшие, ледяные пальцы, начиная греть в своих ладонях. Он ощущал их мелкую, едва ли заметную дрожь, испытывая странное, ненормальное удовлетворение от мысли, что из его хватки не пытаются вырваться.

Ведь не чувствовали опасности.

— Вы можете доверить мне каждый свой ужас, Тарталья, и ни разу не будете за это осуждены, — проговорил Чжун Ли, а его воля молчала, давая сладкому яду просачиваться в каждое его слово, в каждый звук и букву, что он произносил, не в силах остановиться. Поскольку то было его искреннее, но запятнанное вожделение. — И для этого Вам не нужно сбегать.

Тарталья поджал губы и тяжело сглотнул, а его пальцы слегка сжались в ответ. Как и вчера.

— Вам не обязательно доверяться мне сразу, — продолжил Чжун Ли, уже видя отчаянное сияние потребности, пробивающееся сквозь бездонный, пустой океан. — Если Вам нужно найти место, где Вам будет хорошо, то я буду рад обеспечить им

Вас.

— Вы очень щедры, — криво улыбнулся Тарталья, а Чжун Ли слышал его нужду, его тягу. И наблюдал, будто бы через едва приоткрытую дверную щель, как чужая душа мечется из стороны в сторону, будто попавшая в паутину муха.

«Нет, совсем нет», — чересчур отчётливо мелькнуло в голове, но Чжун Ли не позволил себе озвучить эту правду. Вместо этого он произнёс:

— Мне лестно, что Вы такого мнения обо мне.

Вновь сглотнув, Тарталья медленно высвободил одну руку и отложил полотенце на столешницу. Недовольство не успело проступить даже легкой хмуростью, как всё ещё красные, но уже не такие холодные пальцы вновь нырнули ему в ладонь, так что в ту секунду он крепче, чем ранее, сжал их.

— Помните, я говорил о своей наречённой матери? — неожиданно спросил Тарталья, но как-то глухо, странно. Так, что Чжун Ли не мог не ответить кивком. Будто именно к этой теме всё ранее и шло. Тарталья протяжно вдохнул, и его руки вновь пробрала дрожь, в этот раз заметная, сильная. — Я почему-то думал, что она осталась в Снежной.

— Это не так? — спросил Чжун Ли мягко, добавляя едва заметную каплю сочувствия. А воздух потяжелел от горечи, какой медленно наполнялся каждый последующий вздох Тартальи.

— Не знаю, не уверен, точнее… — он закусил губу и прошептал. — Я её точно не выдумал. Я нашёл фотографии, и она… Она была очень важна мне. Она учила меня стрелять.

— Вы были близки, — подсказал Чжун Ли, и его слова стали новым руслом для последующего признания Тартальи:

— Да, очень, мы проводил много времени вместе, я помню, я помню, и это ведь… странно? — Тарталья зажмурился, а его пальцы лишь сильнее стиснули ладони Чжун Ли, будто бы он хотел сделать ему больно. Но Чжун Ли даже не шелохнулся, дыша глубоко, медленно. Когда Тарталья открыл глаза, то они были тёмными, печальными. — Странно, что я просто забыл её, верно? Она была мне важна, но я забыл.

— Вы знаете, почему это произошло? — спросил Чжун Ли, подозревая ответ. Тарталья посмотрел на него, после мотая головой.

— Не знаю, но я же не глупый, — на его лицо вернулась кривая усмешка, слишком горькая, как если бы вся соль океана оказалась внутри одной капли. — У меня такое уже было. Это всё психика, моя голова. Запечатала воспоминания, потому что… Если…

Его плечи опустились и едва заметно затряслись. На выдохе, шепотом, закончил:

— Если я забыл её, то случилось нечто ужасающее.

Это произошло само собой. Чжун Ли лишь двинулся вперёд, и на его движение ответили. Понимание настигло его поздно, в последствии став неважным, простым миражом его рациональности. Единственное, что имело значение, так это соприкосновение его лба с прохладным лбом Тартальи.

На миг его пробрало лёгким разрядом, зацепив каждый мускул, пробежавшись по каждой клетке крови в венах и обосновавшись глубоко в сердце. Шумный вздох Тартальи опалил его губы, и Чжун Ли прикрыл глаза, только так защищая самого себя от ещё большей ошибки, что уже совершил.

— Вы бы желали вспомнить? — спросил он едва слышно, всё также ощущая почти болезненную хватку на своих ладонях.

— Страшно вспоминать, — признание прозвучало слишком чистым, уязвимым и манящим откровением. Чжун Ли прошептал, пока в жилах загоралась кровь:

— Я буду рядом. Как бы хорошо или плохо Вам ни было.

И всё же он вновь испытал это — то, повторения чего так старался избежать. То, чего на самом деле страшился в глубине собственной души. То, что бередило его душевные раны, заставляло вспоминать самое худшее, что было в нём. Самое худшее, с чем он был рождён и что так и не сумел запечатать, как бы ни старался.

Вместе с дрожащим, искренним «спасибо», срывающимся с чужих губ, смесь соли и яда жгла язык, вязко стекала по горлу и разъедала сердце. Таким в этот раз был вкус его личного греха.

Таким был вкус алчности.