У Уайлена Ван Эка был некоторый опыт в переживании попыток убийства. Он думал «попыток», во множественном числе, потому что однажды Элис захватила его в плен и не отпускала пять часов. Пять часов и тридцать четыре минуты, если быть точным. Уайлен предпочëл бы второй раз вырываться из удушающей хватки одного из охранников — или лучше сказать наëмников? — отца, чем из не менее удушающей хватки внимания Элис.
Охранник хотя бы мучил его меньше.
Элис же после случайной встречи в кофейне заспамила Уайлена миллиардом голосовых сообщений, требуя рассказать о Джеспере побольше, ведь она «не успела толком его расспросить».
Ох. Ну, конечно, ты не успела, милая. Ты же говорила о себе не замолкая.
Уайлен скорее относился к тем, кто умеет терпеть, но Элис будила худшее в нëм. И самым ужасным было то, что он даже не мог всерьёз на неë злиться, потому что она в своëм ужасающе навязчивом дружелюбии была безумно искренна. Злиться на неë всë равно, что злиться на щенка, который хочет играть. Сердце Уайлена не выдерживало.
Но и мозг Уайлена не выдерживал миллиона голосовых сообщений. Серьëзно, она десять минут спамила ему, просто повторяя «расскажи». А потом, когда Уайлен отключил интернет на смартфоне — потому что, милостивый Гдзен, ему нужно было заниматься! — расплакалась, ведь Уайлен еë игнорирует. Несложно догадаться, кому в итоге пришлось извиняться.
И рассказывать.
Гдзен, почему Элис просто не могла быть как мама? Она вызнала всë, что хотела, при первой же встрече. Да она из одного разговора узнала о Джеспере больше, чем смог сам Уайлен! Например, он не знал, что Джеспер вырос на ферме, что у него остался только отец, что его мать была зова и погибла, спасая жизнь чужому ребëнку. Не то чтобы Уайлену не было интересно прошлое Джеспера. Наоборот. Но он понятия не имел, как об этом спросить. Ведь их отношения с Джаспером были… формальными? Или уже дружескими? Уайлен не знал, как это определить. Он хотел бы получить уведомление на смартфон. Желательно такое, которое можно прочитать с помощью голосового ассистента.
Уайлен никогда не был асоциальным, но с друзьями у него не ладилось. В школе он не учился, из-за тяжëлых форм дисграфии и дислексии к нему ходили специализированные учителя. Заводить друзей на светских приëмах, куда иногда вытаскивала его мама, не выходило. Дети местного высшего общества были слишком сосредоточены либо на удовольствиях, которые от Уайлена были весьма далеки, либо на успешном успехе и том, как сколотить первый миллиард к двадцати. Уайлен даже не знал, кто пугал его больше. Нормальные же подростки на таких приëмах не встречались.
Ситуацию должен был исправить универ, но отношение многих к Уайлену подпортил скандал вокруг семьи. Так что он продолжал быть одиночкой, не особо-то от этого страдая. Пока в его поле зрения не появился Джеспер.
То есть от своего одиночества Уайлен не страдал только первые два дня в универе. Ровно до тех пор, пока с ним не случилась пара по современной истории. До тех пор, пока с преподом не случился припадок нелюбви к Новому Зему. До тех пор, пока с ними всеми не случился Джеспер Фахи.
Такой пламенной речи в защиту чего-либо Уайлен ещë не слышал. Самый нудный, душный и консервативный препод вынужден был отступить и признать, что «некорректно выразился», потому что без этого публичного признания Джеспер отказывался отступать.
Не то чтобы это была любовь с первого взгляда. Взгляд был не первый, да и Уайлен в такое не верил. Но он определëнно был впечатлëн и заинтересован. Невольно начинал вслушиваться в каждый его ответ внимательнее, ловить случайные фразы. И Уайлену определëнно нравилось то, что Джеспер говорит. То, как он говорит. А ещë то, как он смеëтся, как улыбается, как жестикулирует… И, ладно, это была любовь, которую Уайлен сначала не заметил. В смысле не заметил, как интерес перерос во влюблëнность. В ту мучительную стадию влюблëнности, когда ты ищешь способ заговорить, но никак не находишь повода, нужных слов, подходящей ситуации.
Не помогало даже то, что Уайлен уже был знаком с Казом (пожалуй, это он предпочëл бы не афишировать), а позже познакомился и с Инеж.
Не помогало отвлекаться на слова преподавателей.
Не помогало отвлекаться на музыку и аудиокниги.
Вообще ничего не помогало.
Не помогло даже то, с каким треском Джеспер провалился, приглашая его на вечеринку. Уайлен расстроился. Он буквально на части развалился, весь вечер пролежав лицом в подушку. Но вот так сразу выключить влюблëнности даже после глубокого разочарования не вышло. К несчастью, управлять этой химической реакцией Уайлен не мог. Но, пожалуй, он бы справился. Подобрал идеальную формулу для антидота. Он уже почти начал. Но тут возникла Инеж.
Инеж с объяснениями. А Инеж с объяснениями в каком-то плане даже хуже, чем Инеж с ножами — Уайлен не видел еë в деле, но был наслышан, — потому что, если тебя убеждают ножом, ты всегда можешь сказать, что тебя заставили. Но если тебя убеждают объяснениями, то вся тягость решения ложится на тебя.
Инеж объяснила, что Джеспер просто ужасно нервничал во время разговора с Уайленом, вот и нëс, что первое на язык попадало. Наверно, он правда думал, что Уайлен будет смотреть на него свысока. Идиотская разница в статусах, о которой Уайлен и так вечно забывал, а почти год в Бочке выбил из него остатки элитарности. Тем не менее объяснения Инеж звучали правдоподобно. Даже душеспасительно. Так что Уайлен поверил, и вся тягость решения пойти на вечеринку легла на его плечи.
Особенно ощутимой эта тягость оказалась, когда на вечеринке с ним заговорил парень, активно набивающийся Уайлену в друзья. Всë бы ничего, но Уайлен знал, что отец этого парня работает на его отца. Ничем хорошим такая дружба не могла обернуться.
К счастью, Уайлена спас Джеспер. К несчастью, Уайлен всë ещë не придумал, как начать разговор. Поэтому просто вылил на него коктейль. И даже несмотря на такое начало всë шло достаточно хорошо. До тех пор, пока Джеспер не начал раздеваться.
Не то чтобы Уайлен был против. Не то чтобы у Уайлена были проблемы с этим. Но, окей, у него были проблемы. Потому что краснеть, как маковое поле, в такой ситуации — верный способ спалить и ориентацию, и влюблëнгость. У Уайлена определëнно были проблемы с этим. Пожалуй, он ещë никогда так старательно не делал вид, что читает, вглядываясь в непонятные символы на, как он предполагал по форме баночки, отбеливателе. Надписи складывались в бесконечное: «Не пялиться, не пялиться, непялитьсянепялитьсянепятлитьсянепалитьсянеспалитьсяне».
Зато проклятое пятно на рубашке помогло Уайлену сделать то предложение, которое он хотел сделать уже давно, но не было случая, шанса, повода, атмосферы. Гениальная импровизация, достойная лучших стендап-шоу. Уайлен до сих пор не верил, что из неё что-то вышло. А из неё что-то вышло. Оставалось понять — что.
Сначала Уайлен думал, что Джеспер заигрывает с ним исключительно ради помощи по химии. Возможно, таков был его изначальный план. Но их отношения строились на взаимовыгодном сотрудничестве, а в поведении Джеспера не сквозила фальшь (уж её Уайлен довольно неплохо научился различать, спасибо общению с высшим обществом хотя бы за это). Проблема заключалась ещё и в том, что эмоционального и интеллектуального ресурса на то, чтобы сесть и подумать над тем, что он вообще чувствует и что собирается с этим делать — не было. Ведь если Уайлен не занимался учёбой, то уходил с головой в тонкости судебного процесса. По ощущениям он будто получал два образования разом. В остальное время Уайлен ел, спал и иногда разговаривал с людьми. В основном с Джеспером. Всё остальное плавно отходило на периферию сознания. Иногда туда оттеснялись довольно важные вещи. Например, то, что Уайлена, вообще-то, могли убить.
— Как ты мог забыть об этом?! — сказал Джеспер тоном человека, который никогда ничего не забывал, никогда не шёл на риски, был исключительно законопослушным и переходил дорогу только на зелёный свет. Уайлен на такое не вёлся, потому что, ну, как минимум необходимость убрать тела — окей, всё же живые — Джеспера нисколько не смутила. И, когда Уайлен предложил просто спустить эти тела по лестнице, Джеспер задумался. Так что нет, Джеспер Фахи, нечего тут притворяться.
— Я всё помню, — попытался съехать с вопроса Уайлен, потому что, вероятно, обсуждать готовящееся убийство посреди университетского коридора — не лучшая идея. Они же не в дарк академии в конце концов.
— Да, конечно, — Джеспер закатил глаза, — именно поэтому, когда я спросил: что ты собираешься делать с мужиком, который хочет тебя убить, ты ответил: «О чём ты?» И ещё нахмурился.
— При чём тут то, что я нахмурился?
— Ты по-разному хмуришься, когда чего-то не понимаешь, не можешь вспомнить, злишься, сердишься, что-то решаешь или не знаешь, что ответить.
Уайлен понятия об этом не имел. Когда вообще Джеспер успел настолько хорошо изучить его лицо? И главное — зачем?
— По твоим словам, я постоянно хмурюсь.
— Вообще нет. Это не самые частые твои эмоции.
Опять же, Уайлен понятия не имел, какие эмоции у него частые, а какие нет. Ему казалось, что большую часть времени его лицо вообще ничего не выражает. Это у Джеспера была по-настоящему живая мимика и не менее живые эмоции.
— И не съезжай с темы, — вот теперь хмурился уже Джеспер.
— Ладно, — Уайлен вскинул руки, — я забыл. Ты доволен?
— Нет! — Джеспер возмутился так, будто его самого в чём-то обвиняли. Что ж, Уайлен мог бы обвинить его в краже собственного сердца. И, возможно, в Керчии реально можно было подать за такое иск в суд. — Я понимаю, что у тебя куча дел, но это вопрос жизни и смерти. Твоих жизни и смерти, Уайлен. Нет ничего важнее.
Уайлен покивал, но, наверно, без должной уверенности. Потому что были вещи, которые Уайлен ставил не то чтобы превыше жизни, но наравне с ней. В смысле он не сможет жить спокойно, зная, что после всего сделанного Ян Ван Эк живёт безбедно и счастливо. Уайлен не знал, что движет им в первую очередь желание справедливости или гордость с упрямством. Зато знал другое: он делал в Бочке то, что делал, точно не для того, чтобы доползти до — довольно шаткого на самом деле — комфорта и успокоиться. Хотя это было бы разумнее всего.
— Так у тебя есть план? — Джеспер посмотрел на него с надеждой. Со светлой верой в лучшее. Уайлену даже стало стыдно.
— Ну, — сказал он с такой интонацией, чтобы сразу было понятно: он ужасно раскаивается, — я подумаю об этом чуть позже.
— А убийца очень любезно подождёт?
— Я не собираюсь давать ему возможности, пока всё детально не продумаю. Не так-то просто убить человека, если он всё время находится на виду.
— Только если у тебя нет снайперской винтовки. Или гриша. Или яда.
— Не так просто убить человека, чтобы это выглядело неподозрительно, — Уайлен хмыкнул, — если меня вдруг отравят, застрелят на улице или же, если у меня внезапно откажет сердце, это будет выглядеть подозрительно.
— У меня скоро из-за тебя сердце откажет, — недовольно пробурчал Джеспер, — и в этом не будет ничего подозрительного, лишь закономерный исход твоих действий.
Джеспер так забавно дулся, что его хотелось поцеловать. На самом деле Уайлену всегда хотелось его поцеловать.
— У меня всё под контролем, — сказал Уайлен. И он очень надеялся, что не врёт.
***
У Уайлена Ван Эка, как и у всей их группы, были проблемы. Не то чтобы катастрофические, но неприятные.
— Этот душный, консервативный, недалëкий, узколобый, нетерпимый, белый, цисгендерный, гетеросексуальный мужик поплатится за всë, что сделал! — гневно вещал Джаспер на всю улицу, навлекая на голову историка божественную кару.
— В какой момент белый, цисгендерный и гетеросексуальный стали ругательствами? — спросил Уайлен.
— В тот момент, как эти качества начали слишком часто встречаться у людей, которые меня бесят.
— Ну, Каз и Матиас тоже белые, цисгендерные и гетеросексуальные, — заметил Уайлен. Сам он, в общем-то, не подходил лишь по одному пункту.
— Они друзья, им я и не такое прощаю.
Уайлен усмехнулся. Хоть всë зло в его жизни по большей части действительно исходило от белых, цисгендерных, гетеросексуальных мужчин Уайлен не собирался сваливать всех в одну кучу. Как минимум потому что сильно сомневался, что изменение одного или нескольких из этих параметров что-то кардинально поменяло бы, например, в его отце. Сам Джаспер тоже не был настроен так уж радикально, просто был очень зол. Как и большая часть группы.
Потому что устраивать внезапную контрольную, от которой будет зависеть итоговый балл в самом конце года — это отвратительное преступление, которое должно караться по всей строгости закона.
Уайлен бы тоже возмущался с тем же пылом, что и Джаспер, уже минут пятнадцать методично покрывающий препода разного рода проклятиями, но его сил хватало лишь на то, чтобы очень согласно кивать. Да и от этого уже голова болела.
— Хочешь готовиться к контрольной с нами? — спросил Джеспер.
Уайлен, думающий крайне сонным мозгом, едва не согласился сразу же. Но всё же успел вовремя отдёрнуть себя, чтобы покачать головой.
— Да ладно тебе, с нами это будет не так мучительно. Обещаю, что мы с Ниной даже не превратим всё в балаган. Может, только часть?
Тяжёлый вздох всё же не удалось сдержать, скрыть его от Джеспера — тоже. Джеспер вообще многое замечал, цеплял вниманием, почему-то неизменно фокусирующемся на Уайлене. Сам Уайлен сначала от этого скорее нервничал, было непривычно, что кто-то кроме матери замечает в нём так много. Сейчас же… на самом деле Уайлен до сих пор не привык, но, пожалуй, это было то, к чему он хотел бы привыкнуть.
— От меня никакого толка, только мешать буду, — Уайлен отвëл взгляд. Потому что он мог выдержать разные взгляды: полный презрения от отца, полный тревоги от матери, полный угрозы от бандитов из Бочки, но полный участливого внимания от Джеспера — нет.
— Сказал один из лучших учеников потока, — саркастично хмыкнул Джеспер.
— Дело не в этом, — Уайлен нервно взъерошил волосы.
— А в чëм?
— Помнишь, я говорил, что у меня есть осложняющие жизнь особенности?
— По-моему, так главная твоя осложняющая жизнь особенность — это отец-мудак, но про это я и так в курсе.
Уайлен нервно усмехнулся. Стало чуть легче, но всë же отпустило не полностью. Он ненавидел говорить об этом. Ненавидел признаваться в этом. Ему легче было рассказать об ориентации, чем об этом. Потому что Уайлен Ван Эк внутренне ломался сотню раз, когда ему приходилось открыто признавать, что он чего-то не может. Ещё сотню раз он ломался, когда после на него смотрели, как на калеку.
Но сейчас он вроде как был готов, он собрался с духом. Всë равно однажды пришлось бы сказать. Почему не сейчас?
— У меня дисграфия и дислексия в тяжëлых формах, я не могу ни читать, ни писать.
Уайлен понял, что задержал дыхание. Он ждал типичных: что? как это? в смысле не можешь? как ты вообще живëшь?
Джеспер не замедлил своего обычного быстрого шага, за которым — проклиная и благословляя его умопомрачительно длинные ноги — Уайлен едва успевал. Но выражение лица Джеспера сделалось задумчивым.
— А, ну-у-у, — протянул он, — мы всë равно обычно читаем друг другу вопросы, а ответы проговариваем, так что с нами ты реально быстрее запомнишь.
Теперь была очередь Уайлена встать столбом посреди улицы. Потому что, серьёзно?! Он, вообще-то, несколько месяцев думал, стоит ли говорить Джесперу об этом, потом думал, как ему об этом сказать, после — как он отреагирует. А он отреагировал никак?!
— Даже не удивишься? — пробормотал Уайлен, выглядя куда более шокированным, чем Джеспер.
— Это многое объясняет на самом деле, — Джеспер пожал плечом, — полное отсутствие хоть каких-то текстовых пояснений в тетрадях. То, что даже самые короткие фразы в сообщениях ты всë равно проговариваешь, а чат группы обычно игнорируешь. Ты в принципе все надписи игнорируешь, в смысле даже взглядом на них не останавливаешься.
— Как вообще можно было всë это заметить?..
— Дурное влияние Каза.
Внимание Джеспера было хаотичным, бесконечно перескакивающим с объекта на объект. Уайлену казалось, что Джеспер подмечает примерно всë в радиусе километра, но не фиксирует в памяти. В то же время, как оказалось, за Уайлена его внимание цеплялось с очевидной дотошностью.
— Уайлен, — тихо позвал его Джеспер, — если ты думал, что моë отношение к тебе после этого как-то изменится, то зря. Ну разве что я буду только в большем восторге, потому что понятия не имею, как ты в принципе умудряешься быть таким умным, а ещë если учесть, что тебе дурацкие буквы мешают.
Кто-то впервые говорил об этом так. Не «ты не понимаешь», «ты не можешь». А «тебе мешают». Словно это буквы были виноваты в том, что постоянно путаются местами, прыгают с места на место, а иногда и вовсе утекают со страниц.
— Так что давай вместе мучаться с вопросами к контрольной, например, завтра после занятий. Там есть вопросы по равкианской истории, и поверь, никто не расскажет это лучше, чем Нина.
— Она настолько хорошо разбирается?
— И это тоже, но я больше всего ценю то, что она рассказывает всё, как сборник анекдотов.
Уайлен улыбнулся, но, видимо, всё ещё недостаточно уверенно. Поэтому Джеспер заглянул ему в глаза — милостивый Гдзен, у Уайлена каждый раз земля уходила из-под ног, — смотря на него самым тёплым на свете взглядом, и сказал:
— Всё будет хорошо. Я бы скорее стеснялся представлять тебе своих друзей, чем наоборот. В смысле если бы не знал, что ты можешь уложить пять человек.
То, что Джаспера скорее успокаивал факт того, что Уайлен может бросить в кого-то — это была самозащита, и никто не пострадал! — непроверенный химикат, многое говорило о самом Джеспере. То, что это не отталкивало Уайлена, многое говорило о самом Уайлене. И то, что они оба это считывали, говорило уже о них обоих.
В общем, у Уайлена действительно не было веских причин отказываться.
***
У Уайлена Ван Эка была феноменальная память. Об этом ему уже сказали все присутствующие по кругу. Кроме разве что Каза. Но Каз согласно молчал, когда об этом говорили другие.
— Первый правитель из династии Ланцовых и его достижения, — зачитала вопрос Инеж. Их предметом была современная история, но препод считал, что без знаний мировой истории в неё и соваться нечего.
Как показал разбор первой половины вопросов, им в новейшую историю можно, но разве что всем вместе, потому что знания их были, хоть весьма обширны, но так же и хаотичны. Сейчас же вопрос, адресованный Джесперу, прокатился по безмолвию кухни. Безмолвие — в смысле состояние, когда никто не говорит — не было абсолютной тишиной. Потому что если Инеж и Каз производили мало звуков, даже когда двигались, то Нина и Джеспер ухитрились шуметь, оставаясь на месте (вероятно, потому, что никогда по-настоящему не замирали).
— Это тот, который превращался в сокола? — беспомощно спросил Джеспер.
Когда Уайлен думал про хаотичность знаний, он в первую очередь имел в виду Джеспера. С одной стороны, он умел выуживать откуда-то малоизвестные факты, с другой — сыпался на простейших вопросах.
— Это тот, который объединил Равку, — подсказал Уайлен.
— Но там точно был сокол, — покачал головой Джеспер.
— Санкт Феликс превращался в сокола, когда сражался на стороне Яромира Ланцова, — сказала Инеж.
— Яромир Ланцов, — подхватила Нина, отпивая чай, — это такой мужик, который, как принцесса из мультика, призвал себе на помощь зверушек. Только он не пел, а построил храм в Ос-Альте и помолился. А зверушки были обращёнными воинами-монахами.
Когда Джеспер говорил, что Нина рассказывает историю Равки, как один большой анекдот, он нисколько не преувеличивал.
— Возможно, он как раз-таки пел, — вставил Джеспер, — ты же говорила, что многие равкианские молитвы — это песнопения. Так что своим пением он созвал волшебных боевых зверушек и… Инеж, это ведь не задевает твои религиозные чувства?
— Нисколько, — она с улыбкой качнула головой.
— Так вот, он созвал зверушек и пошёл объяснять всем, как здорово жить в едином государстве?
— Скорее, он объяснял, как плохо всем будет, если они не станут едиными, — добавил Каз своим особо циничным тоном, припасённым на случай, когда об исторических личностях, по его мнению, отзывались слишком хорошо.
— Из-за Шухана и Фьёрды?
— Или потому что отряд боевых монахов, которые наделены силами, сравнимыми с божественными, уже выглядит весьма внушительно? — предположил Уайлен.
— Да ну вас, — Нина отмахнулась от них рукой с зажатым печеньем. — А как же романтический флёр легенд? Почему он не мог сказать: «Братья и сёстры, объединимся же под двуглавым знаменем единой Равки»?
— Он вполне мог так сказать, — неожиданно примирительно ответил Каз, — но после этих слов явно шло какое-то «или».
Это самое «или» было сказано таким тоном, которому в красноречии уступало даже дуло пистолета приставленное к голове.
— Продолжение каждый волен придумать сам в силу своей фантазии и того, предпочитает ли он боевых монахов, шуханцев или фьерданцев.
— Жители Равки любят фантазировать о фьерданцах, — от Матиаса это прозвучало скорее недовольно и несколько оскорблённо.
— О да, жители Равки любят фантазировать о фьерданцах, — от Нины это прозвучало так мечтательно, что неловко стало всем, особенно Матиасу.
***
У Уайлена Ван Эка были сложности с ощущением времени. Если он был чем-то увлечён, время ускользало от него стремительнее, чем от Яна Ван Эка ускользала репутация порядочного человека. То есть весьма быстро.
Когда он понял, что уже достаточно поздно, было уже даже слишком поздно. То есть он, конечно, предупредил маму, что задержится у друзей, но факт того, что она не ляжет спать, пока он не вернётся и будет волноваться — не менялся. Здоровье и спокойствие матери всегда было для Уайлена приоритетом.
— Может, останешься на ночь? — спросил Джеспер.
— Джес, ну не при всех же о таком спрашивать! — раздался сзади притворно возмущённый голос Нины.
— Так уйдите? — не менее искусно изображая возмущение, ответил Джеспер.
Из-за того, что в узкой прихожей собрались буквально все, пространства ощутимо не хватало.
— Ни стыда ни совести у современной молодёжи! — Нина всплеснула руками, весьма умело изображая их — не к ночи будь помянутого — историка.
— Даже несмотря на их отсутствие, всё равно не могу остаться, — Уайлен качнул головой. — И так уже затянули дальше некуда.
— Мой отец говорит, — сказала Инеж, — что есть две вещи, которые не грех и отложить: прощания и похороны.
— Немного незаменимой, актуальной и нисколько не депрессивной сулийской мудрости, — хмыкнул Джеспер, как показалось Уайлену немного нервно.
— Меня ждут слишком сильно, чтобы я задерживался ещё, — ответил Уайлен, выходя на лестничную клетку.
***
У Уайлена Ван Эка были проблемы с геолокацией. Он знал две вещи: такси определённо ждало его и не менее определённо — не здесь. В смысле не там, куда он его заказал, и не там, где он, собственно, находился. Поэтому, разглядывая карту, приходилось сопоставлять её с окружающим пространством. Получалось это не слишком удачно, потому что сложно ориентироваться на местности, когда из названий улиц одна сплошная символьная каша, а освещённость района варьируется между полной темнотой и непроглядным мраком.
Когда-то Уайлен слышал, что освещать дорогим смартфоном тёмные подворотни — плохая примета.
У него в голове сейчас в принципе крутилось достаточно примет, народных мудростей и крылатых изречений. Типа фразы про прощания и похороны. Потому что воображение услужливо дорисовывало эхо чужих шагов на пустых улицах, а в каждом кусте по десяток неведомых опасностей, которые неминуемо приведут его к смерти.
Кстати о смерти. Мама любила цитировать одну фразу — как сейчас думал Уайлен весьма похожую на сулийскую мудрость — нельзя быть по-настоящему готовым лишь к двум вещам: к любви и к смерти.
Звучало это ровно с тем трагизмом и романтизмом, который в почёте у большинства деятелей искусства. Но был в этой фразе и здравый, даже суровый, реализм, в чём Уайлен теперь не сомневался.
Потому что, как бы он ни убеждал себя и других, он не был по-настоящему готов ни к любви, ни к смерти.
К любви, потому что довольно мелочно прятался от неё за делами и заботами, боясь изменить хоть что-то. Боясь, что у него не хватит ресурсов — эмоциональны, временных, физических — на любое изменение в лучшую или худшую сторону. Боялся поверить в то, что кто-то может его вот так просто взять и полюбить. Просто слишком много боялся.
К смерти, потому что, когда на повороте в какой-то проулок тебя вдруг хватают за горло с нечеловеческой, как кажется, силой вжимая в стену, к этому сложно быть готовым. Когда в слабом свете далёкого фонаря едва видишь безэмоциональное лицо своего убийцы. Когда цепляешься руками за чужие руки и не можешь разжать. Когда понимаешь, что всё повторяется. Когда воздуха мучительно не хватает минуту, две, три…
Когда сердце вдруг останавливается, к этому нельзя быть готовым.