— Но, профессор…

С этого «но, профессор» каждый раз все и начинается.

«Но, профессор, роль женщин была очень ограничена».

«Но, профессор, существует важное различие между боевым и ритуальным оружием».

«Но, профессор, символика этого цвета не несла столь широких функций».

— Зачем мы вообще ходим на пары, если большую часть времени просто слушаем, как эти двое пререкаются? — фыркает Дехья на перерыве. Она обращается как будто бы ко всем, но останавливается специально у места аль-Хайтама, а потом и вовсе поворачивается к нему и подмигивает. — Может, будешь отдуваться за всех? Прикроешь нас, если мы не придем, красавчик?

Аль-Хайтам вздыхает.

— Мне кажется, вы не понимаете самой концепции обучения.

Дехья от души бьет его по спине — предполагалось, что жест дружеский, но рука у нее тяжелая, и аль-Хайтам едва не выплевывает легкие. Сайно наблюдает за ними без усмешки, но в глазах у него читается: «Так тебе и надо».

В очередной раз он становится объектом повышенного внимания — и это ему не нравится. Не все относятся к нему с таким снисходительным юмором, как Дехья. Многие студенты Кавехом раболепно восхищаются, неудивительно, что аль-Хайтам им, мягко говоря, не нравится.

— Как жаль, что ты не умеешь молчать, когда нужно, — даже вздыхает как-то Сайно, и это неправда: дело не в неумении, просто он не может оставить столько заблуждений перед собой.

Перерыв почти заканчивается, когда в аудиторию снова заглядывает профессор Кавех.

— Студент аль-Хайтам, пройдемте со мной, — зовет он, и по аудитории несутся смешки.

Дехья хлопает ладонью по столу, стоит профессору скрыться обратно за дверью.

— О, вы наконец-то решили уединиться, похвально!

Сайно шепчет одними губами: «Я все еще буду свидетельствовать против тебя», и становится понятно, что здесь у него соратников не найдется. Аль-Хайтам захлопывает книгу — сосредоточиться на чтении ему все равно не дали — и покорно следует к выходу.

Профессор едва бросает в его сторону взгляд, только чтобы удостовериться, что он последует за ним, и идет в сторону крошечного кабинета в конце коридора — раньше его занимал профессор Сухраб.

Шаги у него быстрые и размашистые, длинные волосы скручены сзади в какую-то замысловатую конструкцию, аль-Хайтам засматривается и едва успевает остановиться, чтобы не врезаться в спину впереди него.

Профессор Кавех продолжает молчать, пока открывает дверь и впускает его в кабинет, и в этом непривычном уже молчании становится неуютно.

Аль-Хайтам не верит сам себе — он бы многое отдал за то, чтобы на парах он перестал болтать попусту.

— Так вот, — наконец подает голос профессор. Он уже усаживается в кресло и берет в руки стопку бумаги, пролистывая сразу до середины. — Я посмотрел черновой вариант твоей выпускной работы.

Вот оно что. Горло скручивает тревогой — рано или поздно это должно было произойти.

— Профессор Сухраб его уже утвердил, — напоминает аль-Хайтам, не особенно надеясь на удачу. Профессор Кавех поднимает голову, будто только вспомнив о том, что он может говорить, взгляд у него рассеянно скользит мимо.

— Не могу сделать то же самое.

А ведь Сайно предупреждал.

— Я обратил внимание, что ты рассматриваешь вопрос только с одной стороны. Но как будущий ученый, ты должен принимать во внимание все точки зрения.

— Даже если они неправильные? — хмурится аль-Хайтам.

— Даже если они кажутся тебе неправильными, — с нажимом поправляет профессор Кавех, и аль-Хайтам чувствует, что сейчас они снова начнут спорить и упрямиться. — Ты можешь обосновать в работе, что именно тебе кажется недостоверным, но рассмотреть их так или иначе придется. Взять хотя бы господина Насира Судра…

— Не существует ни единого подтверждения, что это реально существующий ученый.

Удивленный взгляд профессора наконец останавливается прямо на нем.

— И я так полагаю, ты даже можешь это аргументировать?

Аль-Хайтам чувствует подвох нутром — эта его теория не вызвала у профессора Сухраба ничего кроме снисходительной насмешки, но он по крайней мере отстоял право не использовать эти ссылки в работе. И сейчас он отступать тоже не планирует.

— Разумеется, — со вздохом признает он. Профессор Кавех откладывает его работу и улыбается как-то слишком уж радостно.

— Отлично! Тогда принеси мне хотя бы основные тезисы, и мы обсудим, можешь ли ты обойтись без этого источника. А пока — держи.

Профессор возвращает ему работу с кучей правок и комментариев, втиснутых размашистым округлым почерком между строк и на полях.

Он оказывается все же до неприличия мстительной натурой.

Аль-Хайтам тратит на эти правки два дня, выверяя их с дотошностью, не характерной даже для него. Вопреки ожиданиям большинство оказываются вполне состоятельными — профессор аргументирует исправления и кое-где прикладывает источники для дополнительного изучения.

Но среди них находятся и другие.

«Сухо».

«Ты слишком много времени уделяешь анализу этого высказывания, Хайтам, автор сам признавался, что был просто пьян, когда это писал!»

«Почему ты пытаешься высчитать процент вероятности предательства в этом произведении? Нет, главный герой не глупый, потому что этого не сделал!»

«Это так скучно, я сейчас усну».

«Звучишь как человек, который ничего не смыслит в романтике. Как может осуждать любовь тот, кто никогда не влюблялся?»

К этому аль-Хайтам даже не знает, как относиться, поэтому решает просто игнорировать.

На третий день, когда он неделя подходит к концу и он наконец решает выбраться в кафе рядом с университетом, оказывается, что Сайно еще позавчера уехал зачем-то в пустыню, и у него категорически нет компании, чтобы выпить.

«Не понимаю, почему я все еще с тобой общаюсь, если ты даже предупредить не подумал о своем отъезде», — оставляет он сообщение в акаше, не особенно на что-то рассчитывая.

«Не понимаю, почему я все еще с тобой общаюсь, если ты заметил мое отсутствие только через двое суток», — прилетает в ответ меньше чем через час.

«Ты настолько маленький, что я и в обычное-то время тебя иногда не замечаю», — мстительно отправляет аль-Хайтам и на всякий случай выключает акашу.

Сайно его убьет. А перед тем как убить, привяжет к стулу и будет три часа проверять на нем свои особенно плохие шутки.

Архонты, помилуй.

Так он и оказывается один на один с кружкой вина за самым дальним столиком. В целом, оказывается не так уж плохо — можно просто расслабиться, уткнувшись в книгу, и неторопливо наслаждаться выпивкой.

Тишины и спокойствия хватает от силы на двадцать минут.

— Ты в курсе, что пить в одиночестве — дурной тон? — профессор Кавех будто вырастает из ниоткуда и усаживается напротив, забиваясь почти в самый угол. Аль-Хайтам чуть не давится вином. — Составлю тебе компанию, а то про тебя поползут дурные слухи.

— Если я буду пить с преподавателем, про меня поползут слухи еще дурнее, — на автомате возражает аль-Хайтам и только потом начинает понимать, что что-то тут не так. Профессор пригибается к самому столу и с прищуром смотрит куда-то ему за спину.

— Тогда убедись, что меня не увидят, подвинься еще влево немного, ага, так-то лучше.

— ...что вы делаете?

Профессор наконец смотрит на него и расплывается в обезоруживающей улыбке.

— Прячусь от поклонниц, конечно. О, нет-нет, стой, не оборачивайся!

Аль-Хайтам осматривает зал через плечо, но никаких подозрительных девиц, жаждущих внимания, он не видит. Зато у дверей мнется какой-то пацан в форме академии.

— Ну или поклонников, я человек широких взглядов, — быстро поправляется профессор Кавех, но стоит аль-Хайтаму снова посмотреть на него, он кисло признает: — Ладно-ладно, просто студент Навруз хочет, чтобы я рецензировал его научную работу, но если я соглашусь, здесь выстроится очередь. Он преследует меня уже несколько дней и надеется, что я передумаю.

— Я думал, вы ведете только у нашей группы.

— Так и есть, — он не теряет время на то, чтобы посмотреть, как там обстоят дела, и в его руках уже каким-то магическим образом материализуется вторая кружка. Вино из его бутыли профессор себе подливает без всякого зазрения совести. Он вдруг останавливается и смотрит на аль-Хайтама пристальнее, чем раньше. — Подожди-ка, он же из твоей группы. Ты что, не знаешь своих сокурсников?

— Значит, они не представляют никакого интереса, — бормочет аль-Хайтам недовольно, и Кавех заливается смехом, все также низко пригибаясь к столу.

— Если ты устроил на меня охоту с первого дня, могу я предположить, что уже представляю интерес? — он прячет абсолютно бесстыдную усмешку за кружкой, аль-Хайтам отворачивается и подзывает официантку, чтобы та принесла еще бутылку вина. Отвечать на этот вопрос он не собирается. Это наглая, гнусная провокация. — Ну эй, не игнорируй меня!

Он устало вздыхает.

— Профессор…

— Можешь звать меня по имени. Я еще не так стар, да и ты скоро выпускаешься, нет нужды в формальностях.

«Не так стар» — это мягко сказано, столь юный для профессорства возраст до сих пор вызывает вопросы, так что аль-Хайтам решает на этот раз не спорить. Особенно после того, как подоспевшая к их столику официантка одаривает профессора — Кавеха — заигрывающей улыбкой, и тот успевает отвесить ей какой-то незамысловатый комплимент. Настроение поддерживать разговор в тот же миг окончательно улетучивается, и аль-Хайтам опрокидывает в себя кружку с вином, надеясь, что запьянеет и уйдет раньше, чем все это окончательно его достанет.

Он и сам толком не знает, что его раздражает, просто Кавех одним своим появлением будто становится центром притяжения других людей. Аль-Хайтаму это не нравится. Он планировал просто выпить и, возможно, немного почитать, а не…

— Вот уж не думал, что тебе нравятся стихи, — Кавех хватает книжку почти у него из-под руки и пролистывает, почти не глядя. — Ты вообще не похож на лирика и романтика.

— Это не одно и то же, — отзывается аль-Хайтам и только потом вспоминает, что не собирался больше с ним разговаривать.

— Дай угадаю, ты любишь сетехскую поэзию за строгие формы и музыкальность? — Кавех смотрит на него поверх книги, и в легкомысленном на первый взгляд вопросе скрывается абсолютное понимание вопроса. Он закрывает глаза и вдруг декламирует по памяти: — Искусство не знает предела. Разве может художник достигнуть вершин мастерства?

— Как изумруд, скрыто под спудом разумное слово. Находишь его между тем у рабыни, что мелет зерно*, — монотонно заканчивает аль-Хайтам. Он почти отказывается от этой идеи, но что-то подталкивает продолжить, и Кавех улыбается так широко и радостно, что становится не по себе. Он вдруг произносит что-то еще — на древне-сетехском — и голос его, глубокий и медитативный, ударяет в голову сильнее вина.

Аль-Хайтам вдруг понимает, что этого стихотворения он не знает. Но Кавех смотрит ему прямо в глаза и кажется, будто эти строки повисают между ними чем-то невысказанным.

— И что это… — он не успевает договорить — Кавех вытягивает голову и смотрит куда-то поверх его плеча, и вся серьезность из его образа испаряется, сменяется снова легкомысленностью, будто солнечными брызгами.

— О, он наконец-то ушел! Спасибо, что прикрыл! — он поднимается на ноги, чуть покачнувшись, и рукой опирается аль-Хайтаму о плечо. Ладони у него горячие, а взгляд едва заметно охмелевший, и это позор для преподавателя представать перед студентом в таком виде, но еще больший позор, что аль-Хайтам почти вскакивает на ноги, чтобы его удержать. Кавех выпрямляется с неожиданной прытью и машет ему рукой: — Все нормально! Ты ведь не будешь против угостить своего старшего, а?

И только когда он скрывается в разномастной толпе по дороге к выходу, аль-Хайтам понимает, что его просто обвели вокруг пальца.

*Древне-египетская поэзия, «Из поучений Пхахотепа», перевод Веры Потаповой и Анны Ахматовой