— Это нечестно, — Сайно со вздохом откладывает листы бумаги и останавливает свой жуткий немигающий взгляд прямо на аль-Хайтаме, так что приходится тоже поднять голову — игнорировать его невозможно. — Почему ты начал свою работу позже всех и раньше всех закончил? Ты вообще человек?

У него под глазами следы жуткого недосыпа, губы сжимаются в тонкую недовольную линию, и даже не нужно обладать особыми эмпатическими способностями, чтобы понять, что настроение у него хуже некуда.

— Я не виноват в том, что вы такие медленные, — бормочет аль-Хайтам, пытаясь снова вернуться к книге, но Сайно нужно на ком-то сорваться, так что он вцепляется в него хваткой бешеной собаки.

— Ты виноват только в том, что ты мудак и лишен сочувствия, — щурится он. — Если бы профессор не помогал тебе, ты бы тоже так легко не отделался.

— Если бы профессор не «помогал» мне, я бы сдал работу еще два месяца назад, — выгнув бровь, напоминает аль-Хайтам.

— Ты вообще не умеешь ценить то, что получаешь, — Сайно раздраженно цокает, взгляд у него все такой же пристальный. — Значит, вы теперь не общаетесь?

А, вот к чему все шло. Стоило догадаться, что лучшее развлечение и отвлечение главных сплетниц академии в лице Сайно и Тигнари — перемыть ему кости. Он хмурится.

— Нет.

Сайно все еще смотрит на него, ожидая продолжения, и аль-Хайтам не собирается кормить его новой информацией. Хотя на деле за этим не кроется ничего особенного и драматичного: Кавех просто носится с этим своим новым проектом и большая удача поймать его хотя бы на пару минут. Они пересеклись несколько раз случайно, Кавех протараторил ему несколько новостей, с корнями выдранных из контекста, а потому не имеющих никакого смысла, и умчался дальше. Это буря, которую надо переждать, и аль-Хайтам старается не вмешиваться.

— Ладно, я и так знаю, — пожимает плечами Сайно. — Весь университет знает, что профессор занимается этим своим дворцом. Похоже, ты так и останешься второй женой.

Аль-Хайтам пинает его под столом — «случайно», Сайно также «случайно» уворачивается, его рефлексы отвратительно безупречны, и это даже расстраивает.

— Если тебе все еще интересно, как я закончил свою работу так быстро, я скажу: я не тратил время на чужую личную жизнь.

— Поэтому мы с Нари поженимся, а ты так и не узнаешь, — ворчит тот, уткнувшись в бумаги.

— Я и правда надеюсь обойтись без этой информации.

Сайно хмурится.

— Будешь и дальше меня бесить, приглашу тебя на свадьбу.

— Я думал, угрожают обычно обратным.

— Нормальным людям да, но ты же будешь счастлив остаться дома. С другой стороны ты вряд ли посмеешь проигнорировать официальное приглашение, — он все еще бормочет себе под нос, и аль-Хайтам удивленно смаргивает, не в силах поверить, что они говорят об этом всерьез.

Они же все еще студенты. Это не то, о чем им нужно думать прямо сейчас. Ладно, аль-Хайтам не собирался думать об этом вообще никогда, но прямо сейчас это кажется вдвойне абсурдно.

Однако это изменится чуть больше чем через месяц. И он вновь понимает, что время утекает сквозь пальцы.

Редкие встречи превращаются во встречи несуществующие: кабинет оказывается пустым, коридоры и аудитории преступно-тихими, кафедра — безмолвной. Кавех вроде бы еще есть в университете, но его нигде не ощущается, и аль-Хайтам все больше хмурится, борясь с желанием отправиться на его поиски.

Это кажется бессмысленным, а еще — жалким, будто он совсем отчаялся.

И есть что-то бесконечно закономерное, что пересекаются они в конце концов в Порт-Ормосе, там, где аль-Хайтам меньше всего ожидает его встретить.

Он сначала слышит его громкий голос, а когда оборачивается, обнаруживает, что Кавех с кем-то жарко спорит на открытой веранде кафе. До аль-Хайтама доносится запах специй — куркумы и жженого сахара, музыка играет, может быть, даже слишком громко, и Кавех кажется таким же ярким, перечно-жгучим.

Аль-Хайтам не сразу понимает, что тот чертовски пьян, и спор стремительно перетекает в конфликт.

Какого черта? Разве он не должен сейчас быть по уши закопан в этот свой проект?

Он пересекает улицу в несколько шагов и, когда останавливается рядом, мужчина рядом с Кавехом затихает.

— Профессор? — зовет аль-Хайтам, но тот вместо ответа яростно машет руками.

— Пойдите прочь, пойдите все прочь!

Только сейчас аль-Хайтам замечает, что на его столе ничего кроме пустых бутылок из-под вина. Возможно, он даже пьянее, чем ему показалось вначале. Кавех яростно надувает щеки, сердито хмурит брови и выглядит так смешно, что в другой ситуации аль-Хайтам, может, и правда посмеялся бы. Но сейчас его окутывает неясной тревогой.

— Вы его знаете? — спрашивает мужчина, все еще стоящий рядом. Кавех складывает руки на груди, вид принимает высокомерно-напыщенный и отворачивается. Аль-Хайтам мысленно стонет: как просто было бы откреститься и уйти.

— Да, — неохотно вздыхает он. — Я провожу его до дома.

— Только сначала заплатите по счету, — мужчина — видимо, хозяин кафе, прищуривается, одним только взглядом вцепляется в него. Вот, значит, в чем причина конфликта.

Аль-Хайтам не спорит — меньше всего ему сейчас хочется тратить на него время, одно его присутствие здесь раздражает. Увидев деньги, хозяин становится в разы благодушнее, но аль-Хайтам уже отворачивается, осторожно трогает Кавеха за плечо.

— Профессор, — снова зовет он. И когда это не срабатывает, добавляет: — Кавех.

Буквы застревают в горле. Кавех сам давно настаивал на том, чтобы его называли по имени, но аль-Хайтам впервые действительно на это решается: будто ломает еще одну выстроенную им самим преграду. Это срабатывает.

Кавех наконец оборачивается.

— А ты еще кто?

Сколько же он выпил, что не узнает его?

Аль-Хайтам трет глаза. Он на это не подписывался. Он не собирается нянчить инфантильного гения в крайней стадии алкогольного опьянения, нет, ни за что. Он сейчас просто развернется, уйдет, и его глупая влюбленность на этом и закончится — должны же в нем разрушиться какие-то идеалы, которые он настроил в своей голове.

Вместо этого он садится рядом так осторожно, будто Кавех сейчас сбежит, потому что, по правде говоря, не было никаких идеалов. Аль-Хайтам с самого начала знал, что Кавех вздорный, импульсивный, подверженный сиюминутным желаниям — негативных черт в нем столько, что не перечислить. И это все равно его не спасло.

— Давай я отвезу тебя домой, — вместо ответа предлагает аль-Хайтам, и Кавех вдруг с силой бьет раскрытой ладонью по столу.

— Нет у меня больше никакого дома! Ничего нет! — он залпом опрокидывает то, что оставалось у него в стакане, морщится, будто съел лимон. — Я неудачник, я потерял все, я разрушил дело всей своей жизни, испортил все, до чего дотрагивался, остался без гроша в кармане, да еще и запал на самого противного из своих студентов, разве не могу я просто утопить свое горе в вине и чтобы никто не трогал меня и не говорил, как жить?!

Он говорит быстро, из-за алкоголя местами неразборчиво, и смысл слов доходит до аль-Хайтама не сразу. Что-то случилось, это очевидно. Он уверяет, что дома у него нет, но оставлять его здесь нельзя — это очевидно тоже. Аль-Хайтам наскоро просчитывает варианты, но вообще-то большого выбора у него нет. Кавех утыкается лбом в стол и продолжает страдальчески жаловаться на жизнь, пока аль-Хайтам вызывает такси и пытается поднять его на ноги.

— Пойдем. Ты пожалеешь об этом всем утром.

И Кавех почему-то его слушается.

В машине он засыпает и следующие полчаса трогательно пускает слюни аль-Хайтаму в плечо — если после этого рубашку придется выбросить, это будет исключительно его вина.

Аль-Хайтам втаскивает его в квартиру, будто борется на каждом шагу: Кавех, кажется, все время пытается ему помешать, цепляется за все, до чего дотягивается, брыкается и что-то бормочет сквозь зубы. Он беспокойный даже во сне, аль-Хайтам невольно представляет, как ужасно было бы спать с ним в одной постели. Мысль обжигает, он откидывает ее в сторону как ядовитую змею, но она все равно успевает отпечататься картинами под веками.

И теперь, когда пьяный Кавех буквально висит у него на руках, это хуже всего.

Аль-Хайтам скидывает его на диване в гостиной и уходит заварить себе кофе, чтобы немного привести голову в порядок. Все это кажется каким-то ненастоящим: Кавех в его гостиной, спящий на его диване, он бы раньше даже не смог себе такое представить. Не потому что считал, что у него нет шансов на взаимность, он просто не собирался с этим что-то делать, потому что это неизменно бы все усложнило.

Только оно и без его участия все равно уже усложнилось.

Он перебирает его слова — одно за другим.

Кавех сказал — запал на одного из своих студентов. На самого противного из них, по его словам. Аль-Хайтам себе не льстит и примерно понимает, что это значит. Не нравится ему, что узнал он об этом вот так — будто подслушал тайком, украл то, что ему не предназначалось, и от этого тошно и неприятно от самого себя.

А еще — что во всем, что было сказано, есть вещи куда важнее, а он, как дурак, зацикливается на словах о влюбленности.

Он прикрывает глаза ладонью и медленно считает до десяти, и только потом заваривает кофе и возвращается в гостиную. Кавех посапывает в диванную подушку, перевернувшись на живот, он выглядит так мирно, что с него можно писать картину. Аль-Хайтам же уверен, что сегодня ему уснуть не удастся, так что устраивается в кресле с книгой и пытается отвлечься хотя бы таким образом.

Через два часа тишина прерывается негромким шорохом, и когда он поднимает глаза от книги, то обнаруживает, что Кавех смотрит прямо на него. Взгляд у него все еще мутный, потерянный, осоловевший от вина, но еще больше — настороженный.

— Хайтам? — в хриплом ото сна голосе прорезается узнавание. Кавех хмурится, осторожно садится и оглядывается несколько опасливо. — Откуда ты взялся? — морщинка между бровей становится глубже. — Я с кем-то говорил, там, в кафе… с тобой?

Аль-Хайтам задерживает дыхание, а потом поддается сиюминутному порыву:

— Нет.

Он врет, сам не до конца понимая зачем, но на лице Кавеха отчетливо проступает облегчение, плечи расслабленно опускаются.

— И как я тут оказался?

— Я просто случайно увидел, что вас собиралась забрать полиция, — а вот это уже для собственного удовольствия и ради того, чтобы увидеть, как Кавех со стоном прячет пылающее лицо в ладонях. Он как-то сам собой обратно переходит на формальный тон, и от этого тоже становится немного неуютно. — Вы в курсе, что пить столько в одиночестве — это просто наживать себе неприятности на пустом месте?

— Позволь мне самому решить, где их наживать, а где нет, — огрызается тот, впрочем, без особого энтузиазма. Кавех выглядит усталым, а еще отчего-то несчастным и спорить с ним таким не приносит никакой радости. — Спасибо за помощь, я сейчас уйду и обещаю больше не попадаться полиции.

Аль-Хайтам хмурится — на такое он, в общем-то, не рассчитывал.

— Уже поздно. Вы можете остаться.

Кавех смотрит на него и ощутимо колеблется, в выражении его лица таится какая-то неясная мука. Но алкоголь еще дает о себе знать — он трет пальцами виски, морщится и наконец кивает.

Пока Кавех занимает ванну, аль-Хайтам наливает себе еще кофе и некоторое время просто бесцельно пялится в книгу, не видя ни строчки. В голове у него куча вопросов — и ни один из них он не готов задать Кавеху, пока тот не протрезвеет. Проходит минут сорок, может, даже больше, прежде чем он возвращается: к тому времени аль-Хайтам уже подумывает, не заснул ли он и не пора ли сходить проверить.

Комплекции они почти одинаковой, так что выданная ему в домашний обиход футболка даже не слишком болтается на плечах. Выглядит Кавех бледным и измученным, чуть влажные пряди волос зачесаны назад, аль-Хайтам пробегает по нему взглядом бездумно и тут же отворачивается. Он планирует сразу же уйти к себе: сидеть рядом не то чтобы неловко, но вопросы все еще вертятся на языке.

Но прежде чем он успевает притвориться радушным хозяином, объяснить, что где находится и уйти, Кавех щурится и спрашивает:

— Я ведь точно не говорил ничего… странного?

— Вы всегда говорите странное, конкретизируйте свой вопрос.

Кавех беззлобно фыркает и отводит взгляд в сторону, не отвечая. Аль-Хайтаму остается только догадываться, что за мысли блуждают у него в голове.

— Надеюсь, что нет, — наконец произносит он. — У тебя и так достаточно поводов шантажировать меня или просто припоминать мой позор каждый день, пока не выпустишься, — и тут же, словно испугавшись, что ему ответят, переводит тему: — Богатая у тебя библиотека.

Вряд ли он хочет говорить именно об этом, но аль-Хайтам цепляется за эту тему тоже — почему-то почти с облегчением.

— Осталась от родителей.

Книги — его любовь и гордость — громоздятся на стеллажах вдоль стены гостиной до самого потолка. Кавех что-то неразборчиво мычит и проходится вдоль них, оглаживая корешки кончиками пальцев, так ласково и аккуратно, будто касается чего-то драгоценного.

В углу он почти спотыкается о маленький журнальный столик и тут же восторженно охает. Аль-Хайтаму даже не надо смотреть в ту сторону, чтобы понять: он чуть не снес раритетный патефон, а теперь ходит вокруг него, будто ребенок. Его непонятная апатия, сопровождавшая Кавеха с момента пробуждения, вдруг сменяется воодушевлением.

— Он рабочий?

Аль-Хайтам быстро просчитывает риски в голове: и подходит к столику сам. Кавеху приходится немного отодвинуться, но он все равно замирает где-то над его плечом, притирается грудью, чуть не упирается подбородком в плечо, и от его близости бросает то в жар, то в холод. Пластинку аль-Хайтам ставит молча и сам, потому что подпускать к аппарату кого-то еще рискованно, а подпускать Кавеха, только недавно еле переставлявшего ноги, однозначно грозит катастрофой.

Музыка с легким скрежетом расстилается по комнате, заполняет ее тихо и неспешно, будто туман. Мелодичные сетехские мотивы — из коллекции матери. Аль-Хайтам мешкает всего секунду, а когда разворачивается, чуть не сносит Кавеха плечом, и тот вцепляется в него с протестующим воплем.

— Полегче, громила!

Аль-Хайтам замирает, музыка звучит фоном к этой дурацкой трагикомедии, а Кавех вдруг начинает смеяться.

— Хочешь потанцевать?

Предложение настолько абсурдное, что аль-Хайтам даже не находится с ответом, и Кавех пользуется этим — тащит его на середину комнаты, кладет ему руки на плечи и расстояние между ними оказывается непростительно мало.

— Не делай такое испуганное лицо, мы просто потопчемся на месте как подростки, иначе от резких движений меня вывернет наизнанку.

Аль-Хайтам хмурится из чистейшего упрямства.

— Технически это даже не танец.

— Технически я просто захотел пообниматься под красивую музыку, заткнись и не мешай.

— Технически в таком случае вы могли бы заменить меня на любую из диванных подушек.

— Технически… нет, стоп, хватит, ты портишь всю романтику.

— Это должно было быть романтичным? — аль-Хайтам приподнимает брови, уголки губ сами собой разъезжаются в едва ощутимой улыбке. Кавех сердито хмурится.

— Все, я передумал, даже подушка будет романтичнее тебя.

— Оскорблен в лучших чувствах, — не моргнув глазом, врет аль-Хайтам. Кавех фыркает и отворачивается. Его очень сложно игнорировать, когда он так близко, хотя у аль-Хайтама вообще это никогда не получалось. В любом пространстве Кавех будто заполняет собой все, пронизывает теплыми светлыми лучами.

А еще он пьян — и несет чушь.

Аль-Хайтам трезв, но почему-то ее поддерживает.

Будто прочитав его мысли, Кавех вдруг вздыхает:

— Обычно я не пьянею так быстро.

— Быстро? — аль-Хайтам прикусывает язык: по его версии он не видел того склада бутылок на столе в кафе. Кавех закатывает глаза.

— Ну да, я просто пришел, заказал пару бокалов вина и дальше все как в тумане, не надо меня осуждать.

Осуждать аль-Хайтам не собирался. Но если предлагают…

— Прочитать вам лекцию о вреде алкоголя?

— Эй! Как будто ты сам никогда не напивался.

— Не до такой степени.

Кавех смотрит на него и вдруг снова смеется. Руки его ложатся аль-Хайтаму на грудь, так что правая оказывается ровнехонько напротив сердца. Кавех все еще не отводит от него взгляда, в котором плещется что-то лукавое, и в горле мгновенно пересыхает. Они останавливаются одновременно. Кавех что-то произносит — певуче и сладостно, его сетехский вливается в музыку стихами, будто так и было задумано. Аль-Хайтам вспоминает, что уже слышал это — когда Кавех подсел к нему в кафе у университета, но перевод он так и не смог найти.

— Что это значит? — не выдерживает он. Кавех улыбается, палец постукивает прямо напротив сердца.

— «Не желает ли Истина в сердце своем опьянения?», — цитирует он, наклоняясь к нему так, что между ними едва ли оказывается расстояние для вдоха. Он все еще пьян, напоминает себе аль-Хайтам.

А он сам, кажется, не был в ясном разуме рядом с ним никогда.

Они не могут.

Аль-Хайтам отстраняется так быстро, что Кавех едва не падает вслед за ним, и выражение лица его быстро становится обиженным и уязвимым. Мелодия заканчивается, и без нее комната кажется пустой и стылой. От внезапно нахлынувшей тоски сосет под ложечкой. Аль-Хайтам делает еще два шага назад — чтобы не передумать, бормочет что-то насчет спокойной ночи и сбегает.

И надеется, что хоть это было правильным решением.