У Юкичи бронхи оплетают стебли белоснежных вьюнков. Если подумать, то это довольно неплохой вариант: растение тонкое, лёгкое, растёт негусто, и, если бы не периодически застревающие в горле лепестки, Фукудзава мог даже забыть, что болен ханахаки.
Огай точно знает, под каким углом и как глубоко нужно распороть лёгочные мешки, чтобы вытащить из них проклятущие ядовито-жёлтые тюльпаны. Конечно, во время операции он надеется лишь на себя и свою способность; накачивается обезболивающим, аккуратно режет — так, чтобы шрама потом не было видно, — и лишь достаёт излишек цветов, не излечивая себя полностью: решиться на потерю эмоций он так и не может.
Фукудзава Юкичи не переносит Мори Огая. Мори Огай терпеть не может Фукудзаву Юкичи. Оба так и не понимают, почему больны ханахаки.
После того, как Мори окончательно становится на мафиозную дорожку, а Фукудзава открывает своё детективное агентство, становится немного проще. Отнюдь не от того, что ханахаки исчезает — болезнь по-прежнему скребёт в грудной клетке назойливыми цветами, — но у Юкичи теперь есть Ёсано; фактически умирать раз в месяц, чтобы очнуться с целыми лёгкими — вещь не из приятных, но после Фукудзава ещё пару недель дышит полной грудью.
Огай же не бросает попыток излечить себя, не потеряв при этом эмоций. Он удивляется, когда к нему приходит Чуя, по идее исцелившийся от ханахаки, но понимает, что это великолепный повод протестировать свои заметки. Ведь, с одной стороны, он не пострадает, но с другой — превращать яркого своевольно мальчишку, давно ставшего частью большой семьи, в безэмоциональное оружие для убийств не хочется. Правда, последнее приходит в голову Огаю лишь после операции, когда он, анализируя свою работу, понимает, что был в крошечном шаге от провала. Использовать эти способы на себе, не имея под рукой профессионального доверенного хирурга — самоубийство, и потому идеи об лекарстве от ханахаки пока откладываются в долгий ящик.
За четыре года что Огай, что Юкичи, даже относясь друг к другу со взаимным уважением, успевают чуть не убить друг друга раз пять. Впрочем, ни один из них не хочет считать, сколько раз они уже спасали организации друг друга: мафии плевать, покушаются их конкуренты на них или на агентство, просто убивают всех, до кого дотягиваются; агентству всё равно, убивает человек будучи неуравновешенным или мстя кому-либо — той же мафии — они просто передают их правосудию.
Как главы организаций они встречаются несколько раз, все встречи сугубо деловые, на всех царит максимально напряжённая атмосфера, и последняя такая вынужденная встреча состоялась во время Трёхсторонней войны. Чувства спрятаны так глубоко, что прятаться за масками нет никакого смысла, но Мори куда привычнее надевать хладнокровную улыбку, а Фукудзаве — холодное спокойствие.
По мнению Мори, ситуация с вирусом выглядит очень и очень иронично; подумать только, теперь две болезни зависят от жизни Фукудзавы, и в обоих случаях было бы неплохо, если бы Юкичи умер. Мори не уверен, что это избавило бы его от ханахаки, но вот от испепеляющего жара это, скорее всего, помогло бы.
Огай, как и Фукудзава, знает, что его подчинённые, как и детективы, сделают всё, чтобы спасти жизнь своего босса, но это навряд ли даст результат. Достоевский, скорее всего, рассчитывал на такой ход событий: пока организации готовы потрошить друг друга, их главы потихоньку издыхают. Или пытаются убить друг друга, и это злит Мори сильнее всего, ведь он терпеть не может быть марионеткой, которую дёргают за ниточки.
Старое, полуразрушенное здание навевает воспоминания. Стёкла в нём побиты настолько же, насколько побиты души, чувства и лёгкие Огая и Юкичи. «Orandum est, ut sit mens sana in corpore sano», * — не без насмешки думает Мори, когда обнаруживает, что Фукудзава держится на ногах крепко, несмотря на болезнь.
Разговор, ни к чему не ведущий и вызывающий лишь ностальгию начат лишь для того, чтобы потянуть время: никто из бывших напарников не хочет начинать этот бой, и потому после на несколько секунд повисает неловкое молчание. Мори вздыхает — только неделю назад он выковырял очередную порцию тюльпанов из своих лёгких, и те не успели ещё зарасти вновь, и произносит, глядя прямо в глаза своему оппоненту:
— А ведь я в Вас влюблён, Фукудзава-доно.
На лице Юкичи не дёргается ни один мускул, он с привычным спокойствием прикрывает глаза и кладёт ладонь на рукоять своей катаны.
— Что ж, к моему большому сожалению, — он говорит это медленно, устало, — Ваши чувства взаимны.
И Мори, и Фукудзава — оба одновременно бросаются в незнающий пощады бой.