В тот год Рождество выпало на пятницу, но все разъехались по домам ещё два дня назад, а потому Гарри, не испытывая особых мук совести, провёл ночь у Северуса. В школе осталось не так много людей (вчера на ужине за общим столом сидело всего четырнадцать человек). Что удивительно, из Гриффиндора не остался никто, по одному человеку из Когтеврана и Пуффендуя, все остальные (не считая педагогического состава) — из Слизерина. Гарри связывал это с тем, что многие из старшеклассников, оставшихся в школе, были детьми Пожирателей. Осиротевшие и клеймённые за грехи своих родителей не только другими факультетами (как раньше), но и некоторыми педагогами. На совместных занятиях Гарри видел, что некоторым профессорам до сих пор трудно вернуться к прежней объективности. И слизеринцы это знали. Заметно поубавившие пыл, они довольствовались благосклонностью директора и своего декана.

       Северус жалел слизеринцев. Пусть люди говорят о нём что угодно: что он бесчувственный и бесчеловечный мерзавец, что он бывший Пожиратель, неспособный на светлые эмоции, но Гарри-то знал, что это не так, видел это он каждый день, смотрел, как Северус ратует за Слизерин и продолжает особенно строго относиться к Гриффиндору.

       Школа будто раскололась на две части, немного сместились полярности, но студентов холодные распри профессоров не волновали. Гарри лично знал три парочки Гриффиндор плюс Слизерин, и видел, как преподаватели закрывают на это глаза: уставом не запрещено. Дружба факультетов, как того и хотел Дамблдор, цвела вовсю, а дружба в педагогическом составе цвела как-то избирательно.

       Северуса уважали как директора, но с ним никто не спешил делиться какими-то смешными историями и не рассказывали ему своих наблюдений, касающихся студентов, не обсуждали с ним новости. Но тому виной был и Северус: он сам не желал идти с кем-то на контакт, разговоры не по делу считал пустой тратой времени, и уже если у него выдавалась свободная минутка, он предпочитал проводить её с Гарри (об этом Северус Гарри, конечно, не говорил, чтобы тот не зазнался). Своей угрюмостью Северус отталкивал от себя почти всех людей, но Гарри… Гарри — это вечное исключение из всех жизненных правил. Что с ним могло пойти не так? Буквально всё.

       Утром Гарри проснулся первым (что удивительно, потому что обычно в выходные он вставал часов в десять, и к этому моменту Северус находился на ногах уже несколько часов). То ли на это повлияла тяжёлая учебная неделя, предшествующая Рождеству, то ли болезнь Северуса. В любом случае часы показали начало десятого, но Северус ещё спал. Шторы плотно занавешивали высокие окна, и свет в спальню совсем не пробирался.

       Осторожно Гарри выбрался из кровати и принял душ. Заглянув к Северусу (тот всё ещё спал) и поняв, что они пропустили завтрак, отправился на кухню, чтобы выпросить у школьных эльфов что-нибудь вкусное. На кухне его встретили с огромной радостью: тут же и без того кипящая работа превратилась в лаву. Гарри обступили со всех сторон, стараясь угодить, и в итоге из кухни он вышел с огромной корзиной, доверху набитой всякими вкусностями. Гарри даже толком не успевал следить, что именно ему кладут, а потому содержимое наполовину оставалось секретом.

       Когда Гарри вернулся в директорские комнаты, часы показали ровно десять утра. Северус всё ещё спал, и Гарри не стал его тревожить. В гостиной он придвинул к дивану журнальный столик и начал выкладывать из корзины еду: фрукты, сладкие яблочные штрудели, пахнущие корицей; тарелки, обвёрнутые промасленной вощёной бумагой, в которых он нашёл гору хрустящего ароматного бекона, жареные овощи, яйца и тосты; несколько небольших баночек с джемом и маслом, а также засахаренные дольки апельсина и несколько шоколадных кексов. Этой горой еды могли прокормиться сразу несколько человек.

       Спустя минуту на мгновение появился эльф (так быстро, что Гарри даже подумал, будто ему показалось), который поставил на стол несколько чистых тарелок, салфетки, столовые приборы, графин тыквенного сока, небольшой чайник и пару чашечек с блюдцем. Гарри так тронула эта забота, что он снова вспомнил о Добби, и сердце внутри заскрипело от скорби.

       Окончательно впасть в тоску ему не дал Северус, вышедший из спальни. Он, укутанный в чёрный длинный халат, лохматый и угрюмый, вселил в Гарри такую нежность, что она вымела своим светом все печальные мысли.

      — Доброе утро, — Гарри улыбнулся. Вопреки своему желанию подойти и стиснуть Северуса в объятиях, он остался сидеть на месте: для начала Северус сходит в душ и переоденется. Затем сделает первый глоток чая, и только после этого с ним можно начать контактировать.

       Ещё в ноябре месяце у Гарри с Северусом состоялся серьёзный разговор, итог которого привёл к тому, что никакого обмена подарками не будет. Гарри это немного огорчило, но тогда он решил, что сможет подарить Северусу что-то более дорогое, не потратив на это ни кната. Например, тёплые воспоминания о лучшем Рождестве. Об их первом спокойном и совместном Рождестве.

       Как и ожидалось, Северус даже ничего не ответил — он молча прошёл мимо Гарри в душевую, а спустя минуту о кафель ударили первые струи воды, и этот звук рассыпался брызгами по всей комнате.

       Оставались всё же такие моменты, когда разница в возрасте особенно давала о себе знать, и вечное желание Гарри любого физического контакта с Северусом — одно из них. Но, возможно, это зависело не от возраста, а от их характеров? Гарри понятия не имел, он прежде ни с кем не встречался, и для него практически любой жест в отношениях служил новым опытом. А состоял ли когда-нибудь Северус в отношениях? Они об этом никогда не говорили, и всё, что он знал о любви Северуса — это то, что он когда-то давно любил его мать. Если об этом не думать — всё идёт хорошо, но время от времени эти мысли всплывают и становится немного не по себе. Гарри не хотел давить на Северуса и расспрашивать его чём-то настолько личном, а Северус не проявлял никакого желания раскрывать все тайны своего прошлого.

       Когда в душевой стало тихо, Гарри разлил по чашкам чай (кофе они с Северусом как-то не сговариваясь предпочитали игнорировать) и начал раскладывать по тарелкам бекон, яйца и овощи. К тому моменту, когда он выложил на тарелку Северуса последний поджаренный ломтик помидора, тот уже вышел из душа и присел рядом. Увидел чашку с чаем, потянулся к ней. Сделал щедрый глоток и всё: преображение Северуса в человека прошло успешно. Он сделал ещё несколько глотков, чтобы закрепить результат, и наконец-то заговорил, осматривая полностью сервированный столик:

      — И откуда это всё?

      — Ну, я проснулся и понял, что мы пропустили завтрак. Решил сходить на кухню, а потом вот… я не контролировал это, они всё сами, — ответил Гарри, улыбаясь и двигая к Северусу его тарелку. — Ешь. Ещё тёплое. Они как налетели на меня все, что я подумал: не уйду оттуда ненакормленным.

      — Который час?

      — Начало одиннадцатого.

      — И ты не разбудил меня? — Северус нервно бросил взгляд на часы позади себя (он сидел на диване, Гарри — на кресле): действительно, начало одиннадцатого.

      — А зачем? У нас выходные, а ты всю неделю работал за троих. Имеешь право расслабиться хотя бы на несколько дней.

      — Гарри, — Северус взял в руки вилку и начал изящно наматывать на зубцы полоску сочного блестящего от жира бекона. — Если из школы уехали студенты, это не значит, что у директора выходные.

       — Северус, — Гарри подхватил вилкой ломтик помидора и осторожно снял с него тонкую кожицу, откладывая её на край тарелки. Красная мякоть блестела ничуть не хуже бекона, и мелкие кремовые косточки смешивались с ароматными хлопьями чёрного перца и орегано. — Пообещай мне, что хотя бы три дня мы не будем думать о работе, занятиях и обо всём, что с этим связано.

       Северус поднял недовольный взгляд, но Гарри упрямо поджал губы и дал ясно понять, что пойдёт до конца и проще смириться, чем спорить. Оставалось сдаться на милость этого гриффиндорца — один Мерлин знает, что у него на уме — и принять правила этой игры.

      — Ладно.

      — Чудесно! Как ты себя чувствуешь?

       Гарри отправил в рот помидорину и тут же следом целую вилку яичницы-болтуньи с кусочком бекона. На языке приятно кислило, бекон хрустел нежной корочкой между зубами, и Гарри пожалел, что эльфы не подают бекон каждое утро. С другой стороны, если бы они это делали, то рано или поздно все начали бы жаловаться на своё здоровье (учитывая немыслимое количество жира в этих тонких и безобидных на первый взгляд розовых слайсах).

       Северус некоторое время не отвечал. Они успели прикончить первую часть завтрака (грязные тарелки тут же исчезли) и приступили к штруделям, когда Северус, внимательно прислушавшись к своему телу, вынес вердикт:

      — ПэПэ.

      — «ПэПэ»? — переспросил Гарри.

      — Угу, — кивнул Северус. — Расшифровывается как «подозрительно прекрасно». Это значит, что совсем скоро случится какая-нибудь неприятность.

      — Ну брось, — Гарри улыбнулся и откусил от сладкого штруделя огромный кусок (кончик носа мгновенно испачкался в сахарной пудре, а рецепторы защебетали от восторга, почувствовав смесь корично-яблочного запаха с тонкой ноткой ванили). — Господи, это прекрасно, — прохныкал он.

      — Могу оставить вас наедине, — Северус указал взглядом на оставшийся штрудель и выгнул бровь, выбирая между бананом и хрустящим зелёным яблоком (в неравной схватке победило яблоко, потому что бананы Северус не признавал).

      — Ну что ты, — Гарри облизал стекающий между пальцами сладкий сок и, не задумываясь, ляпнул: — Можешь присоединиться…

       Северус хрустнул яблоком. Сочная мякоть залила рот кисло-сладким соком, вдарила по вкусовым рецепторам со всей невозможной соблазнительностью. Если штрудели сделаны из этих яблок, то неудивительно, что Гарри так восхищается ими. Потребовалось ещё два хрустящих укуса и сложная мыслительная работа, чтобы мозг нашёл достойный ответ, пока Гарри изо всех сил старался перегнать всю кровь из организма к своему лицу — такой он стал пятнисто-красный (точь-в-точь как те самые жареные помидоры, которые они только что доели).

      — Фуд-фетиш — не моя компетенция. Но я тебя не осуждаю.

      — Э-э…

      — Я думал, ты вырос из того возраста, когда краснеют каждый раз при упоминании чего-то двусмысленного.

      — Я тоже так думал, — наконец нашёлся с ответом Гарри. Он добил последний кусок яблочной выпечки, вставший в горле комом.

      Северус пододвинул к нему свою порцию.

      — Ешь. Я не могу встать между вами.

      — Очень смешно. Ты уверен?

      — Ах, возраст с глупыми вопросами тоже не миновал… досадно.

      — Ты такой вредный бываешь по утрам, — Гарри придвинул к себе вторую тарелку со сладостью.

      — Или просто ты впадаешь по утрам в детство.

       Гарри вздохнул и откусил ещё кусочек, понимая, что он ужасно объелся, но всё равно не даст этому кулинарному шедевру погибнуть просто так.

       Оставшееся утро Гарри слушал недовольное ворчание Северуса (как можно так бездарно тратить время?). На обед они выбрались в Большой Зал, и уже не осталось никаких сомнений, что́ подумали все присутствующие. Гарри взяла обида: скорее всего, все они даже не подозревают, насколько практически платонические (в понимании Гарри) их с Северусом связывают отношения. Да и есть ли вообще у остальных право думать что-либо о Гарри с Северусом? А как нет, если они сами дают им пищу для этих пересудов, даже не пытаясь сделать вид, что это всё — совсем не то, что они все там себе надумали.

       Не будь Гарри совершеннолетним, а Северус — директором… Но, как совсем недавно верно подметил Рон, теперь об этом уже нет смысла рассуждать. Гарри пережил достаточно и, по его мнению, имел право пожить для себя, а не для всех. А Северус готовился умирать, и потому его мало заботила людская молва (да и в прошлом она его почти не задевала).

       После ужина Гарри и Северус вернулись в директорские покои, оставляя студентов и педагогов наедине со своими догадками. Гарри даже уговорил Северуса не ютиться на узком для них двоих диване, а устроиться сразу на кровати, и весь оставшийся день они пытались читать. (Пытались, потому что Гарри то и дело отвлекался на собственные мысли и не ленился делиться ими с Северусом). В итоге они отложили книги и просто разговаривали.

      — Когда ты был в коме, ты что-нибудь слышал? — Гарри решился на этот вопрос как-то неожиданно, потому что вынашивал его в себе с тех самых пор, как Северус тогда пришёл в себя.

       Они лежали совсем рядом. Гарри — на спине, взяв в ладони руку Северуса и положив к себе на грудь. Северус — на боку, лицом к Гарри.

      — Иногда что-то слышал. В последний раз перед тем, как очнуться.

      — И что это было? — Гарри тоже повернулся набок, продолжая прижимать к себе ладонь Северуса.

      — Обрывки разговоров и фраз, фрагменты какой-то книги. Так я и понял, что это всё — не плод моего разума: то, что ты произносил тогда, не было воспоминаниями. Что за книгу ты мне читал?

      — Маггловскую литературу. Красивую и поучительную историю с грустным концом. Я на неё случайно наткнулся, когда вышел погулять в первый раз в сад, дошёл до той лавочки, а там лежала она. Я походил и поспрашивал, может, кто забыл, но никто ничего не знал. А у меня как раз закончились книги, я, кажется, перечитал тебе всё, что только было у персонала Мунго. Миссис Джи, кстати, потом сказала, что это была книга какого-то мужчины из психиатрического отделения. Он умер. И я оставил книгу себе.

       Северус подался чуть ближе. Его рука выскользнула из нежной хватки и мягко нырнула за ворот чёрного трикотажного джемпера Гарри. Тот, ещё не до конца понимая, что происходит, с успехом похоронил ужасную шутку. («Северус, тебя возбуждают рассказы о покойниках?») Гарри замер, и Северус неуверенно сократил оставшееся между ними расстояние, огладил прохладными пальцами тёплую кожу и закрепил этот короткий путь чередой лёгких — немного неловких — поцелуев.

       Гарри откинул шею назад и обнял Северуса за плечи, прижимая ближе к себе. Это что-то совершенно новое. Северус никогда — никогда — прежде не позволял себе такого, никогда не проявлял инициативы, изредка разрешая Гарри целовать себя в шею, но сам…

       (Северус, ты делаешь это… почему?)

       (Ты хочешь зайти дальше?)

       (Ты делаешь это, потому что считаешь себя обязанным, или ты сам хочешь?..)

       Язык будто отрезали. Гарри удивлялся: как люди произносят слова? Как он сам, всего мгновение назад, мог так спокойно ворочать в голове эти валуны мыслей, как находил в себе мастерство делать их живыми и громкими, почти материальными объектами?

       Когда Северус провёл кончиком языка от ключицы до уха, Гарри не выдержал: поднял голову Северуса и поцеловал его. Так, как давно хотел: глубоко, немного резко, с напором. Не скрывая своего желания, но давая возможность отмотать назад, пойти на попятную.

       Вместо условного шага назад Северус сделал десять вперёд. Он потянулся руками вниз, нашёл край джемпера и потянул его в обратном направлении. Дойдя до шеи, он ещё раз поцеловал Гарри, и тот, подняв руки, выскользнул из кофты, мгновенно чувствуя, как его пробирает холодное стеснение. А ему можно так сделать? Можно протянуть руку и лишить Северуса его чёрной брони?

       Северус провёл раскрытой ладонью по рёбрам Гарри, вызывая лёгкую волну щекотки, граничащую с возбуждением.

       Гарри вдруг почувствовал себя бесполезным камнем, но лежать, замерев, и получать от Северуса ласку — так внове, так прекрасно и захватывающе, что нет никаких сил пошевелиться. И даже когда он решается поднять руки и ответить Северусу тем же, его мягко останавливают. Укладывают обратно на кровать, нависают сверху и долго-долго целуют в яремную впадину, будто желая выпить из него всю жизненную силу через эту небольшую ямку, обтянутую светлой кожей.

       Спустя ещё минуту Гарри остаётся полностью нагой, но даже не может вспомнить, в какой момент лишился штанов и нижнего белья. И вот он снова весь открыт перед Северусом — до последней родинки и нежной морщинки — такой, какой есть, а Северус, спускающийся поцелуями всё ниже и ниже, по-прежнему в своих тканевых доспехах, скрытый от всех, не желающий обнажаться даже перед самым близким человеком.

       Гарри побеждает в короткой борьбе рук, и ему с большим трудом удаётся стащить с Северуса его джемпер. На предплечье видно немного побледневшую Тёмную Метку, и Гарри тянет эту руку к себе, ведёт по коже кончиком носа, оставляет мокрый поцелуй на запястье и резко выдыхает, когда вторая рука Северуса спускается ему между ног.

       Это — разрушение последних платонических стен, и Гарри счастлив, что этот хаос наконец-то настал.

       В первые секунды Северус упрашивает свои ноги не болеть, и когда организм отзывается на эту просьбу, Дамоклов меч, треща, встаёт в ножны, а после отправляется в оружейную — его больше ничего не беспокоит, кроме худого тела под собственными руками. Кроме нагого тела под собственными подушечками пальцев. Кроме Гарри, который принимает каждое его касание с долгожданным наслаждением и благодарностью. И тогда стыд, захватив с собой неловкость и неуверенность, отходит на второй план.

       Гарри хочется ускорить весь процесс, и Северус это чувствует. Возможно даже, Гарри мечтает поменять позиции, сделать всё скорее, приблизить заветный миг как можно быстрее, но Северус ему этого не позволяет. Когда Гарри пытается встать, он осторожно давит ладонью ему на грудь, целует туда же и продолжает свой неспешный путь, своё откровение.

       Это похоже на сгусток всего самого прекрасного, что способна дать жизнь. И Северус, продвигаясь всё дальше, всё больше распаляясь и теряя стыд, жалеет, что не позволил произойти этому раньше.