Белый потолок — это всё, что увидел Гоголь, когда проснулся. В комнате шумела печатная машинка, а за стеной кто-то строчил на компьютере. Николай повернул голову на звук, но увидел лишь размытое монохромное пятно за столом с машинкой. А вокруг массивные тени — видно, уже опускались сумерки, но свет включать не торопились. А может, наоборот, было раннее утро? Гоголь не понимал.
Некто отвлёкся от набора текста:
— Я гляжу-с вы проснулись? Замечательно-с, — у пятна был бархатистый, низкий голос. Говорило оно полушёпотом, а после громко произнесло:
— Фёдор, очнулся ваш друг.
Сердце Гоголя ёкнуло, он слишком давно не слышал это имя. Отчего-то стало страшно. Вдруг не тот Фёдор? Возможно, он тешит себя пустой надеждой, и всё это сон? И сейчас он лежит на улице под дождём, все прохожие его обходят, и всем плевать на него. А его мозг воспроизводит что-то предательски счастливое…
По всему телу Николая разлилась слабость. Она сковывала и не давала пошевелить ни рукой, ни ногой. Колени начали ныть. Лёгкие, едва слышимые шаги раздались по квартире. Николай уже ждал, когда человек до него дойдёт, и там будет совершенно не тот, кого он ждал всё это время.
К нему приблизились. Гоголь мучительно ждал, что его надежды оборвутся.
На Николая сверху вниз посмотрело какое-то измученное лицо с огромными тенями под глазами. А может это всё освещение. Невозможно понять Фёдор это или всё-таки нет.
Лба Гоголя коснулась худая, ледяная рука в чёрной водолазке. Через мгновение человек с облегчением выдохнул: «Живой». Гоголь узнал этот голос, и теперь сомнений, что это тот Фёдор не осталось.
Достоевский сел на постель. Следом и сам Николай попытался сесть.
— Нет уж, сударь, лежите. Лежите.
Гоголь и забыл что в комнате кроме них с Фёдором есть ещё кто-то. После вопросительно посмотрел на Достоевского. Тот лишь покачал головой и сказал тихое: «Не надо, Коль».
Гоголь оставил попытки сесть.
Минута молчания, и Николай решился говорить.
— А что произошло?
— Встретил тебя на улице, ты оглянулся и упал, потерял сознание. А после я принёс тебя сюда.
Фёдор тихо это произнёс, смотря прямо в глаза Гоголю. Коле же казалось, что он смотрит прямо в душу, словно ищет ответ, что могло заставить гулять по улицам до изнеможения.
— Я бы сказал, что вы его приволокли. В три погибели согнулись, пока дотащили его досюда.
Неизвестный у окна говорил спокойно и отчасти устало.
— А вы всё злитесь, Михаил Афанасьевич.
— Фёдор, ну а что я могу ещё делать?
Достоевский не ответил. Голос продолжил:
— Но вот что мне интересно: зачем в октябре гулять по улице в одной футболке и спортивных штанах?
Гоголь смотрел на потолок, мысли всё ещё были запутанным комком. Появление Фёдора не принесло ясности, пока не принесло.
— Захотелось, вот и всё.
Пятно хмыкнуло. И вновь началось щелканье печатной машинки. Достоевский ушёл в другую комнату.
Николай хотел осмотреть помещение в котором находится, но всё представало нечеткими размытыми пятнами. Видел он лишь большой массивный силуэт у стены, он был похож на деревянный стол. Второе пятно — человек. И третье, по-видимому — люстра. Гоголь вздохнул:
— А сколько сейчас времени?
— Семь вечера. Воскресенье. Ты проспал без малого два дня.
Голос у пятна был все таким же усталым. Словно он пристально следил все эти два дня, чтобы Гоголь не откинулся.
В соседней комнате Фёдор сидел за компьютером и дописывал код программы. На секунду он отвлёкся и вспомнил глаза Гоголя. Пустые, уставшие, словно в его жизни кто-то умер, или он что-то совершил непоправимое и сейчас не может себе это простить. Но в этих глазах вновь начала просыпаться ясность… Фёдор осознал, что до серьёзного разговора, вероятно, на повышенных тонах у него осталось минут пятнадцать. За это время ему нужно успеть дописать код, сохранив его дважды на всякий случай.
За этот год он не сильно изменился внешне. Разве что под глазами легли ещё более массивные тени, и появилась пара седых волос.
Нажимая на клавиши, Достоевский вспоминал, как быстро прошёл этот год. И что он старался не вспоминать Колю. Надеялся, что тот сможет вылезти из той ямы. Однако, найдя его на улице в пятницу, Фёдор понял насколько сильно ошибался насчёт этого.
За окном начался дождь. Всё и без того было серое, стало ещё тоскливее и холоднее. В комнате потемнело, но Достоевский всё равно не включил свет. Он научился печатать вслепую за этот год. Надо было успеть, осталось всего четыре минуты, а ещё семь строчек написать. Расправился он с ними быстро, успел сохранить.
— Пять, четыре, три, два один, — он произнёс это еле слышно. — сейчас.
— Фёдор, — Гоголь позвал достаточно грозно и громко.
Достоевский спокойно поднялся из-за стола и бесшумно пришёл в другую комнату.
За окном стучал дождь. Михаил Афанасьевич курил возле форточки, сидя на старом, прогнившем подоконнике. Он перепроверял бумаги, которые только что напечатал, и периодически стряхивал пепел с сигареты в старое блюдце.
Гоголь же сидел на диване и смотрел на Фёдора. В его глазах появился гнев, и желание узнать, какого чёрта и что произошло год назад.
Лицо Фёдора было каменным, а взгляд пустым и безжизненным. Он мельком глянул на Булгакова. Шуршание бумаг прекратилось. Михаил Афанасьевич заметил этот взгляд и поежился. После демонстративно, резко затушил сигарету и выкинул её в форточку. Спрыгнул с подоконника и уверенной походкой, а-ля «ну, как хочешь», покинул комнату.
Гоголь несколько злобно прошипел:
— А не хочешь объяснить, что произошло год назад, а?
— Что именно?
— Ну, например, почему вместо простого «поговорить», наш гений опять сбегает, оставив записку. Как пять лет назад. Помнишь, да?
Достоевский стоял несколько ошарашенный. Он ожидал подобной фразы, но всё равно его это задело. В тишине можно было услышать, как там, на кухне, поставили железный чайник, включили газ, чиркнули спичкой, и как зажегся огонь.
Гоголь выжидающе смотрел.
— Не трогай эту тему. Не смей.
— То есть, ты сбегаешь, когда захочется, зачем захочется и без объяснений можешь. А я, блять, напомнить о том, что ты так уже поступал, не могу? Цирковое представление, смертельный номер: максимально быстрая смена обуви!
— Тогда была причина.
— Ну, а в этот раз что? Скажи.
— Тогда ответь на простой вопрос: сможешь ли ты убивать людей пачками, если ты об одном жалком убийстве сокрушаешься?
Вновь молчание, вновь фраза выкидывает Гоголя из разговора.
— Хренов гений… Когда понял?
— Когда увидел, чем ты стал.
— Теперь у тебя есть наглядный пример, как ты выглядел сразу после его смерти.
В этот момент Достоевский уже не хотел ничего объяснять или говорить, просто уйти на улицу и стоять под дождём.
— Ладно, проехали. Слишком сильно загнул. Почему ты ничего не сказал?
— Потому что у тебя был отличный шанс начать жизнь с чистого листа. Ты же так гордишься тем, что сам себя создал.
— Так. И как ты себе это представляешь? Человек без образования во время войны начинает новую жизнь! Какая шутка, однако. У меня нет плана на свою жизнь, в отличие от тебя. Это был ужасный год, чтоб ты знал.
— Я уже понял.
— Лучше молчи, я очень сильно хочу тебя прибить.
— От этого мало толку, ты же знаешь.
— Ну хоть чему-то меня научил твой отец.
Упоминание отца, Фёдора слегка задело.
Мишель смотрел на эту сцену несколько растерянно. Старый сюжет выяснений отношений, со старыми актёрами, его это пугало. Федя и Коля редко ругались, даже в детстве. А если и ругались, то это делали так фатально, страшно. Такие «разговоры» Мишель всегда старался пресекать ещё в зачатке.
Он стоял в коридоре и видел лишь черную спину Фёдора и немного – босую ногу Гоголя. Старший Достоевский всё повторял и повторял: «Господи, прекратите. Ради бога, хватит. Умоляю». Ему не нравилось в этой ситуации абсолютно всё, и стало как никогда обидно, что он опять только лишь наблюдатель. Он мог уйти в другую комнату, но всё равно будет слышно их разборки. Игнорировать это он был не в силах.
К счастью для всех, эти оба никогда не умели долго ругаться. Где-то на пятой минуте им это взаимно надоедало и они сбавляли обороты. В этот раз Фёдор уже признал вину, но пока ещё её не озвучил.
— Так что именно ты хочешь знать?
Достоевский говорил значительно тише, его голос почти не было слышно из-за дождя, а он сам сел на край дивана, напротив Гоголя.
— Хм-м-м, куда поехал и нахуя? Да! Именно это.
— В Москву, вот за этим человеком, — и Достоевский указал на стену, за которой находилась кухня.
— Кстати, это кто? Давай, ты уже согласился отвечать.
— Михаил Афанасьевич Булгаков.
Николай силился не рассмеяться и не спросить о пунктике насчёт людей с именем Михаил.
— Допустим. Он какой-то важный хрен?
— Хирург и отличный информатор.
Внутри у Гоголя прокатилось отвратительно мерзкое и холодное чувство. Бессмысленность и пустота вдруг снова наполнили его.
— Зачем тебе информатор, если ты и так можешь?… — спросил Николай несколько обречённо.
— Потому что не хотел тебя совать в этот котёл.
— В какой ещё котёл? Ты же сам говорил, что эсперы с обычными людьми взаимодействуют надменно, ибо не видят в них равных.
— Я перешёл к активному исполнению плана.
— Ты что?!
— Да.
— Отвратительно, меня не хотели звать на это зрелище.
Достоевский хмыкнул:
— Но мои руки уже по локоть в крови.
— Если так, зачем он?
— Ты не можешь проводить опыты на эсперах.
— Фёдор, как должна была закончиться моя жизнь, по твоему плану? — спросил Гоголь растеряно. Он предполагал, что всё плохо, но чтоб настолько…
— Ты должен был проклясть меня и забыть о моём существовании. Так было бы лучше, ей богу.
— А меня спросить? Меня почему не спросил? Забыл? Вот то-то же. Ну, теперь в наказание я буду как банный лист.
— Я хотел как лучше.
— А то... Вот только для меня лучше остаться с другом детства. И я, чёрт возьми, останусь.
— Как хочешь.
— А сейчас, давай сюда свой мизинец. И обещание, обещание!
Фёдор протянул мизинец.
— Обещание чего?
— Что ты, тварь земная, будешь предупреждать о своих планах на меня.
— Ладно.
Они вполне спокойно примирились, но у обоих остался осадок.
— Мирись, мирись, мирись и больше не дерись.
В комнату зашёл Михаил Афанасьевич. Посмотрел на то, как они пожимают друг другу мизинцы, и знатно удивился. Такой холодный и взрослый человек, как Фёдор, и мириться на мизинцах. Это кажется чем-то несовместимым.
— А вам точно двадцать лет?
— Нет.
Булгаков усмехнулся.
— Почту за честь узнать человека, которому Фёдор так доверяет. Так что прошу, чайник вскипел.
Гоголь встал с дивана и вышел из тёмной комнаты, оставляя Достоевского абсолютно одного со своими мыслями.
Булгаков ухмыльнулся, как кот, и тоже скрылся за дверью.
— Что предпочтете? Кофе или чай?
— Давайте кофе, я его давно не пил, — последнее, что отчётливо слышал Фёдор. Потом он повалился на постель, обхватив подушку.
Вглядываясь в потолок, что сейчас был тёмно-синим, он рассуждал.
За окном тихонько капал дождь, говорили какие то люди. Доносились отголоски бурной жизни улиц. На ветру трепыхались ветки деревьев. Словом, обычный поздний вечер в октябре.
Сомнения Фёдора насчет правильности решения были и раньше, но он искренне надеялся, что у его друга всё получится. Достоевский не хотел портить ему жизнь, а вышло, что он просто втоптал Колю в грязь и сейчас его же за это пристыдил.
Фёдора задевало не то, что пережил Гоголь, а то, как он об этом отзывается. Почему он не понимает, что сбежать за ним изначально было плохой идей? Тем более если у тебя плана нет. Плыл бы дальше по течению жизни.
Достоевскому сейчас не помешал бы совет старшего брата. Мишель мог бы просто поговорить с Колей, однако и этого у Фёдора не было. Стало откровенно плохо. Но времени на душевные порывы у Достоевского не было. Поэтому он собрал всю волю в кулак и убедил себя, что ему всё равно.
Безразлично, что брат мёртв по его вине, что Гоголь себе опять сломал жизнь. Это не имеет значения, сейчас он только начал идти к цели. Насилие эсперов и их стычки за власть нужно прекращать.
Сейчас, после войны, это будет особенно видно. Сколько людей пострадало после этого? Множество. И ещё больше — психологически. А ещё будет легко-доступно оружие на чёрном рынке. Послевоенные события несут чуть ли не больше жертв, чем война. С этими мыслями Фёдор вошёл на белую кухню.
Полупрозрачный тюль до пола, светло-серые стены и линолеум, а вся мебель — три стула и стол, шкафы и, даже, тумба с мойкой — белого цвета.
На мгновение Фёдора ослепила яркая лампочка. Он зажмурился, а когда открыл глаза, везде, куда бы он ни посмотрел, ещё секунд тридцать скакало жёлто-зелёное пятно.
После же он подошёл к шкафу над мойкой и вытащил первую попавшуюся кружку. Кинул в неё пакетик чая и залил всё кипятком из белого эмалированного чайника. Все действия чёткие, словно механические.
Пока эти манипуляции совершались, Достоевский успел отследить, что Булгаков уже не злился так сильно. Да и та злоба была лишь напускной. На деле Михаилу Афанасьевичу было очень интересно, кого притащил Фёдор.
Николай что-то болтал, не разбирая, что именно и кому говорит. Булгаков посмеивался с каламбуров, которые получались неосознанно. Гоголь посмотрел в холодные пурпурно-фиолетовые глаза Достоевского, отметил, что лёд за год только нарос. А после в голове мелькнула ассоциация со Снежной королевой и ещё одна... Кружка кофе с шумом грохнулась на стол.
— Бляха-муха, скрипка. Надо забрать.
— Ты брал скрипку?
— Дос, а где бы я ее оставил? Свое единственное пропитание и потерять?!
— Успокойся, завтра сходишь.
Булгаков недоуменно посмотрел на них и покачал головой, отметив у себя в голове, что юноша умеет играть на скрипке. Михаил Афанасьевич закурил. Курение здорово помогало расслабиться, что так трудно сделать, когда ты эспер. Ещё труднее, когда появляется в жизни такой человек, как Фёдор. До отвратительного невозможно.
Мишель смотрел на этих троих со стороны, и понимал, что чувствует священное ничего. Теперь он относился к этому легче. Бывали, конечно, минутные помутнения, когда эмоции просыпались, но это случалось слишком редко. Мишель всё ещё наблюдал за братом удалённо. Если для Фёдора год пошёл быстро, мелькнул и закончился, то для Михаила это был бесконечный день, который забыл закончиться пять лет назад в июле.
Он всё так же выходил в реальность, но уже раз в пять с половиной месяцев. Боль от выхода в мир притупилась. Если раньше она ощущалась, как жидкое железо, в которое его заковывали, создавая тем самым физическое тело, то сейчас это ощущение было слабее.
Он стоял в углу белой кухни и отмечал изменения в каждом. Вот Михаил Афанасьевич нахмурился, вероятно, бесы что-то опять нашептали. А может, просто вспомнил Наталью или кого другого из своих пассий. Всё возможно.
— Михаил, а как же так вышло, что вы меня лечили за бесплатно? — Николай спросил несколько насмешливо. Булгаков хмыкнул.
— А это вы лучше спросите у Фёдора.
— Дос?
— Он проиграл мне одно желание в карты.
Гоголь взвыл, как бы говоря: «Каким нужно быть идиотом, что бы играть с Фёдором на желание?»
— Неужели на меня его потратил? Щедро. Очень Щедро.
Достоевский искренне улыбнулся, пряча улыбку в руках. Никто этого и не заметил.
— Итак, что я пропустил?
Фёдор и Михаил Афанасьевич пристально посмотрели на Гоголя. Он в свою очередь непрерывно смотрел в глаза Достоевского.
Булгаков выдохнул и затушил сигарету об мойку.
Фёдор сощурил глаза, и начал тихо:
— Что именно интересует?
— Ну, не знаю. Все что происходило за этот год. В мире, у вас.
— Россия не так давно подписали мирный договор со странами. Победа осталась за ней. Что до нас, я образовал организацию.
— Неужели?
Фёдор сделал вид, что не заметил издевки и замолчал.
— Ну и чего молчишь? Фё-одор!
Михаил Афанасьевич нервно потянулся за следующей сигаретой. Он точно не мог сказать себе выдержит ли он и Гоголя. Он был полной противоположностью Достоевского, но давил своим образом ничуть не меньше.
Длинные белые волосы. Или седые? Один глаз золотой, другой темно-карий. Всё в его внешности говорило о некой невозможности происходящего, шутке. Однако, всё что сейчас происходило было реальным. «Два сапога –пара» — это всё, что мог сказать Булгаков о Николае и Фёдоре.
— Что ещё?
— Не поверю, что у тебя за год из важных событий только образование собственной подпольной организации.
— А с чего я должен рассказывать?
— Брось, ты всё равно расскажешь, ибо тебе хочется поделиться своим успехом.
Фёдор хмыкнул и продолжил более оживленным голосом рассказывать о своих достижениях. Среди всего прочего сказал, что начал работать над исследованием истоков способности. И что они уже положили на операционный стол пять эсперов, и три из них умерли. Особенно сильно эта информация ничего не дала, они даже не могли сказать, есть ли в теле эсперов какой-то белок или что-то другое, что помогает активировать способность. Булгаков нахмурился, словно что-то вспомнил.
— Фёдор, остановитесь. Пять человек — это мало.
Фёдор перевёл взгляд к Булгакову.
— Очень мало, так что подождём пока не накопится больше информации.
Гоголь пытался переварить ту информацию, что ему дали, а после спросил, чем он здесь может помочь. Достоевский впал в ступор, ибо Николай никак не участвовал в плане. Но уже через несколько секунд он ответил:
— Ты можешь спокойно воровать чужие исследования. А ещё у нас есть несколько враждебная к нам организация.
— Только вот, я в твою организацию не собираюсь вступать.
— Я помню.
Оба синхронно ухмыльнулись, и Гоголь, напевая какую-то странную мелодию, вышел с кухни с кружкой.
Булгаков пребывал в задумчивом состоянии, он все не мог понять какое впечатление оставляет после себя Николай. Это не чувство угрозы и гениального ума, холодной расчётливости, которые оставлял Фёдор. Это что-то другое. Угроза чувствовалась, но она была другого плана. Если Достоевский нёс в себе крах всего восприятия мироздания и использования человека так, как захочет его холодный разум, то Гоголь нёс угрозу непостоянства. И у Михаила Афанасьевича было смутное ощущение, что Николай жесток, как ребёнок. Он всё не понимал, как два таких разных человека могут быть близкими друзьями.
Пока Михаил Афанасьевич докуривал четвёртую сигарету за этот длинный вечер, сверля взглядом пол, Фёдор вышел из кухни, а после и из квартиры. Булгаков настолько сильно погрузился в рассуждения об этом странном ощущении, что не заметил, как на кухне оказался низкий, широкоплечий мужчина в отглаженном костюме в полоску, с торчащими из-под котелка рыжими волосами. Изо рта выглядывал клык.
— Отвратительные создания. Что длинноволосая сволочь, что этот душевный калека. Хотя, они оба душевные инвалиды, — голос этого существа был хриплым и низким, словно созданным для ворчания.
Михаил Афанасьевич заметил его, глубоко вздохнул:
— Азазелло, пойди, не надо меня выматывать. Эти двое прекрасно с этим справляются.
Азазелло посмотрел куда-то рядом с дверным проёмом, невнятно произнёс что-то похожее на «А вот и третий». А после исчез с кухни так же неожиданно и быстро, как и появился.
Гоголь не слышал, что происходило на кухне. Он обошёл квартиру, с кружкой в руках, не заходя, лишь в комнату Фёдора. И до чего же это пристанище было стерильным. Кажется, у Михаила был особый пунктик о чистоте. Гоголь почему-то решил, что это непременно квартира Булгакова.
Николай вошёл в комнату, в которой он очнулся, нащупал выключатель, и коснулся его. Комната залилась оранжевым светом. Она была не сильно большая, синеватые стены, бурый пол. Большое окно с дряхлым подоконником, а под ним батарея центрального отопления. Зеленый диван со смятой постелью, это здесь он спал.
Гоголь подошёл к окну и поставил стеклянную кружку на подоконник. В лицо ему дул прохладный и сырой ветер. Коля в какой-то мере им наслаждался. И продолжал размышлять про этого хирурга.
Гоголю молодой человек в классических брюках и в выглаженной белой рубашке показался несколько странным. Что могло удерживать Михаила Афанасьевича около Фёдора? Он не был похож на человека, который работает только за идею. Уж кто-кто, а этот человек последний в этом списке, иначе Достоевский не связался бы с ним, ему они не нужны. Такие люди мало предсказуемы, они ради одной мысли, убеждения, готовы работать. А если сменит курс Фёдор? Поменяет решение, идеологию? Звучит как шутка, но всё же. Тогда такой человек озвереет и попытается его убить. Ещё бы, идея, на которую человек поставил на свою жизнь — и тут падает кирпич на голову, в виде изменения политики организации.Достоевскому выгоднее продажные люди, они не зададут вопросов зачем и почему он это делает. Им нужны деньги. А идейным людям нужен чёткий прогресс в сторону их цели.
Потому что Достоевский сам идейный человек.
Гоголь остановился и посмотрел в окно, после чего рассмеялся, увидев себя в отражении. А он ведь тоже… Тогда понятно, почему.
Так же в отражении Николай заметил небольшой радиоприемник, прикрытый шторкой. Он взял его в руки, без чёткого осознания, просто чтобы чем-нибудь себя занять. Обычная чёрная коробочка, со складной антенной, динамиком на половину корпуса и жёлтыми мелкими буквами около панели настройки. Ничего необычного.
Николай отошёл от окна, задернув бежевые шторы. От скуки он воткнул доселе свисающий провод, в старую покоцанную розетку. Сначала раздался характерный шум, Коля немного повозился и вскоре нашёл на какой-то частоте передачу.
Динамик жутко шуршал, трудно было понять кто диктор, голос сильно искажался и его было еле слышно. Гоголь ещё чуть-чуть покрутил колёсико и звук стал чётким:
— А на этом я с вами, дорогие слушатели, прощаюсь. С вами была Анастасия Раттер, до новых встреч через неделю.
И пошла реклама. Обычно туда вставляют различного рода сомнительные продукты, программы, объявления, услуги, и все это под странную музыку. Вам будут впаривать замечательный, чудодейственный, лечащий всё и вся массажёр или настойку, говоря, что за эту прелесть вы отдадите всего ничего, две тысячи девятьсот девяносто рублей. А если вы сейчас позвоните по указанному номеру, то вам сделают небывалую скидку. Порой трудно поверить, что есть люди, которые действительно покупают это. После подобного шли рекламы такси с ужасными каламбурами, словно их сочиняли те самые таксисты. Далее довольно грамотный и приятный анонс программ, которые будут в ближайшее время. Ну и снова реклама чуда и икон, а после зазывалово на ярмарку женских шуб.
Гоголь, право, хотел переключить это безобразие, но где-то посередине этого карнавала начались новости.
— Московское время: двадцать ноль-ноль. В эфире программа «Новости за неделю», с вами Андрей Чертковский. Сегодня в программе: Отменят ли комендантский час в крупных городах? «Мы думаем, что у нас есть возможность так поступить, но пока что-то говорить точно мы не можем». Президент поделился планами по восстановлению и развитию страны. Что нас ждёт? Интервью с профессором экономики. Парламент объявил, на каких условиях Англия подпишет мирный договор с Японией и Германией. В Индии прошёл сильный шторм. Более восьмидесяти пострадавших. Спасатели продолжают разбирать завалы.
***
В комнату вошёл уставший Михаил Афанасьевич и помотал головой. Он опустился на расправленный диван. А диктор продолжал что-то говорить. Николай не слышал этого. Он повернулся к Булгакову и спросил в каком-то смятении: «В смысле комендантский час?»
Михаил Афанасьевич не ответил. Он смотрел на радио и чувствовал, как его раздражает речь, манера, подача информации. Когда под боком такой человек, как Фёдор, у тебя нет уверенности в том, что тебе говорят только правду. Он и раньше не особо верил тому, что говорят по телевизору и радио, пишут в газетах, но это выражалось не столь ярко. А сейчас… Ну вот что этот депутат говорит? Что у них в планах отменить комендантский час? Смешно. Сейчас у эсперов есть ещё и оружие в быстром доступе, они после заката будут только ещё сильнее раскачивать лодку за кусок земли, на котором они правят или хотят править. Это ж сколько работы добавится… Невыносимо. Он всё ещё удивлялся, как раньше не замечал. Почему именно Фёдор, этот Дьявол из человека?
Краем уха он всё слушал эти бредни пропаганды, когда же стало невмочь, он тихо попросил выключить. Гоголь легко выдернул провод из розетки. Звук оборвался на середине слова, после лёгкий скрежет и тишина.
Николай выжидающе смотрел на Булгакова. И Михаил Афанасьевич ощущал этот огненный взгляд. Все-таки этот человек сильно отличался от Фёдора.
— Чего вы от меня хотите? — вымучено спросил Булгаков.
— Что, вообще, происходит? Комендантский час? Подписание мира? Почему он об этом не сказал?
— Вероятно, потому что вы не оформили свои мысли правильно. Но комендантский час после девяти вечера мера сомнительного рода-с. Они ведь его ввели из-за буйства эсперов на улицах городов. В особенности, в крупных. Но решать проблему на более глубоком уровне не стали, пустили на самотёк. Люди не любят-с эсперов.
— Нас не любят, и я знаю это, и почему, догадываюсь. Но комендантский? Это что-то…
— Вы же человек неглупый, иначе Фёдор с вами бы не возился. Вот закончилась война, эсперы возвращаются домой, изрядно покалеченные, а к психическим расстройствам добавились последствия войны. Не то чтоб они смертей не видели, они увидели на что способны эсперы и люди. Какой это размах! Северные острова Японии в труху, огромные территории на Дальнем востоке выжжены. В Европе и США небывалые убытки. И после этого всего представьте, как один эспер поехал с катушек, и решил, что его враг — весь мир. А у него, как на великое счастье, винтовка осталась, и способность при нём. А теперь увеличьте этого одного до сотен, тысяч. Это ж мама не горюй. Меня больше поражает то, что вы об этом ничего не знаете. Эту меру ввели у нас спустя месяц после вступления в войну.
Гоголь повёл плечами. Он не особо хотел вспоминать тот год. В голове вспыхнула фраза из уличного разговора двух мужчин: «В такое время хорошо жить только гробовщикам и могильщикам, да и то не у нас». И поморщился от этой фразы.
— Что-то вы совсем как дитя.
— Дети любознательны и задают много вопросов. Я всего лишь выпал из жизни, как из десятого этажа. И сейчас очнулся на земле с жуткой головной болью.
— А подписание мира это весьма хорошо. У Англии завышенные требования, потому что лишние контрибуции никогда не лишние. Орден можно понять. И всё ради чего? Ради книжки и отвлечения, сплочения народа. Отвода глаз общества. А ещё завтра на смену… Господи, как я устал от этого. Когда уже я смогу уйти с работы?
— А ты не можешь?
— У меня обязательство, либо выплатить вузу за обучение, либо отработать годы обучения на хирурга.
Гоголь хмыкнул.
В прихожей защёлкал замок, по звуку можно было определить, что открыли железную дверь, а после вторую, деревянную. Достоевский вернулся.
— Ну, что скажете? — крикнул Булгаков в прихожую, и тут же получил ответ:
— Скажу, что завтра у тебя будет больше работы, чем предполагалось. Там устроили потасовку. Крупную, но вместе с тем быструю. Завтра поплетутся люди, эсперы.
Фёдор зашёл в комнату, с ушанкой под мышкой, и стягивая перчатки с рук.
— Почему здесь ничего не было слышно, Дос?
— Потому что в этом городе есть эспер из правительства, он создал завесу над тем местом. Кстати, о завесах… Тацухико Шибусава.
— О, так вы всё-таки нашли на него информацию!
— В планах через месяц с ним встретиться.
Гоголь вопросительно посмотрел на Фёдора. Он лишь выдохнул тихое «потом».
Николай хмыкнул и отвернулся к окну.
Все в комнате замолчало. Фёдор рассматривал бумаги, а Гоголь пялился на шторку. Каждый думал о чем-то своём.
Мишель посмотрел на них троих и блаженно улыбнулся. До выхода в реальность оставалось каких-то пять дней, томительных пять дней. И это его немного радовало, как и увеличение продолжительности нахождения во внешнем мире. Всё лучше, чем бесцельное, бессмысленное существование тенью. Это наказание ни за что было невыносимым. Теперь количество актёров увеличивалось, а действие приобретало кровавые пятна.
— Кто станет следующим актёром в твоём театре, Федь? Тацухико? Или кто другой? — он беззвучно выдохнул.
В этой гробовой тишине Михаил Афанасьевич встал с дивана, посмотрел на наручные часы, что-то тихо пробормотал, после посмотрел на Фёдора.
— Что же, я пожалуй пойду. Переночую в той квартире, там ближе к работе.
— И спокойнее.
Булгаков поморщился:
— И спокойнее. Так что, до свидания.
Через пару минут входная дверь хлопнула.