Холодные сумерки тихо опустились на город. Город начинал сбавлять обороты своей великой машины, люди спешили по домам, чтобы завтра утром снова запустить ход машины и повторить круг дом-работа-магазин-дом.

      Небо — лиловая помада Лилички, и неимоверный холод — как последний месяц этих странных отношений с актрисой. Он всем сердцем старался ей помочь, чтоб избавиться от кредиторов, но она всё чаще была резка в выражениях и каждую их встречу начинала с ругани. Маяковский не понимал, что заставляло ее это делать. Неужто надоел совсем, если так, почему не скажет сама, он бы с горечью, но ушел бы от нее. Не хотелось быть для нее обузой.

      Маяковский направлялся в театр, на встречу с… А впрочем у Владимира язык не повернётся произнести его фамилию без гримасы отвращения. Таким образом заманил его в бараки подпольных организаций. Причем какой-то мелкой, раз никто в департаменте ничего о них не слышал. Либо круг лиц, с которыми общался Маяковский, был слишком мал.

      Незаметно он шел меж людьми и как глыба смотрел на всех с высоты своего роста. Его немного огорчила последняя встреча с Лилей два дня назад. Она передумала идти с ним, сослалась на какие-то горящие дела с кредиторами. «Кому приспичило назначить такие встречи позже шести вечера? Бедная Лиля…» -, думалось Маяковскому, когда тот переходил проспект.

      В городе было туманно, все люди издали казались лишь кучкой плотных пятен. Маяковский искал в них что-то знакомое, но все были лишь отдаленными призраками города. Такими же горожанами, с которыми Владимир не был знаком. Выглядело это красиво, он следил как туман поглощает с каждым метром все больше и больше домов и стелется по земле. Город словно окунули в облако.

      На пальто оседали капли, да и в принципе был влажный воздух. Лиля любила такие вечера. Говорила, что только так она остается наедине с городом.

      Приближаясь к театру, Маяковский заметил столб с Афишами. Новая, словно только что приклеенная афиша гласила «Премьера! Только 11 июля! Постановка Горе от Ума!» это несколько удивило Маяковского. Афиши давались за несколько месяцев о премьеры, а эту он видел в первые по всему городу. Впрочем в этом районе он был редко, только по работе, возможно афиши и висели раньше.

      Приближаясь к театру все приобретало яркие краски, казалось, фонари начинали светить ярче.

      — Приветствую вас-с! — сказал человек в дорогом костюме, с хитрой улыбкой и глазами-искристыми шелками. Он стоял на входе в театр и держал дверь. Маяковский что-то буркнул в ответ. Дорогой костюм хмыкнул, кивнул и прищелкнул пальцами.

      Радостная атмосфера театра слишком ярко выделялась на фоне грозового настроения Владимира Владимировича.

      — Скоро-с первый звонок, милейший! Припозднились вы…

      — Дела.

      Голос звучал, как гудок поезда в ясную зимнюю ночь. Михаил Афанасьевич поморщился от его громкости.

      — Дела… Что ж не будем же стоять-с в холле. Жду вас на втором этаже.

      И странный человек исчез в мгновение, словно призрак надежды, на нормальную встречу.

      Ещё с минуту Маяковский стоял перед гардеробом, как бы не понимая, что же от него хотят.

Звонок

      Владимир заставил собраться себя с мыслями, снять тяжелое пальто и сдать его вредным и сморщенными, как старое яблоко, гардеробщицам.

Когда же он наконец смог это сделать, толпа вытиснула его к лестнице.

На лестнице к третьему этажу мелькнула фигура смутно похожая на Лилю.

      — Лилек? Вроде нет.

      Поднявшись на второй этаж, Маяковский заметил, что здесь было значительно холоднее, чем на первом, словно все окна открыты настежь.

      — Сегодня так мало людей в театре… — прохрипела женщина лет сорока.

      — О, вы не волнуйтесь, мадам. Владимир, где же вы ходите-с? Скоро уж второй звонок-с! Второй, а за ним и до третьего недалеко! Быстрее.

      — Сейчас, Михаил Афанасьевич, — голос был тяжёлым как шкаф, и двигался с той же скоростью, как этот предмет мебели, когда его решил передвинуть ребенок лет шести.

Михаил Афанасьевич нервно стучал своей тростью по полу. А когда Владимир наконец-то дошёл до Булгакова, тот сунул два билета контролерше и поспешил в зал.

      На секунду Маяковскому показалось, что у контролерши нет уха, глаза мертвые, а изо рта течёт кровь. Когда же он вновь посмотрел на эту женщину почтенных лет, она была абсолютно живой.

      — Молодой человек, поторапливайтесь, за вами очередь! — прокуренным голосом сказала женщина.

      — Простите, мне показалось…

      Ему не дали договорить, оборвали на пол слова грозным взглядом, мол, «Мне не интересно, что там тебе кажется, вали уже».

      Зал был небольшим, человек на пятьдесят-шестьдесят, почти в полумраке, словно освещенный маленькими сальными свечами. Здесь было чуть теплее.

      Сев рядом с Булгаковым, Владимир неожиданно и быстро как пулемётная очередь спросил:

      — Ну, так и зачем позвали? Неужели какое-то представление смотреть?

      — Сегодня очень интересная история ставится на сцене-с. Горе от Ума. А после какой-то сюрприз от режиссёра и поставщика-с. Эта труппа даёт только одно представление, а после, очень вероятно-с, что не будет показывать ничего-с. А потом, мы с вами поговорим. Кстати, как вам это произведение?

      — Чатский раздражает. Его никто не спрашивал, чего он там хочет.

      — Странно мне казалось, что вам Александр понравится, ибо вы чем-то похожи. Ну вот мнение свое высказываете, когда захотите и не важно, что вам скажут.

      Маяковский не ответил, лишь уставился на занавес. Что-то было не так.

      В это время на балконе представления ожидала Лиля Брик, её пригласил Булгаков взамен на отдачу части денег. В этом Лиля видела подвох. Работать с Анной ей нравилось гораздо больше. Она постукивала пальцами по перилам и ждала третьего звонка.

Среди красных диванов она смотрелась эффектно в своем чёрном платье. Её глаза были направлены в зал, она знала, что где-то там внизу сидит Маяковский. Что ее ждало она не знала, и это пугало. Где-то внутри пел мерзкий голосок, что нечто идет не так. Словно что-то подменили, еще загадочный мальчик на входе, у него, вроде, не было руки, а может ей так показалось из-за страха неожиданности. Что должно было произойти, что должно было её убедить в том, чтобы она заплатила остальной долг. Что такое? Эта неизвестность пугала ее. Она все думала о билете.

 Раньше она была в этом театре, и бумага, которая была в этот раз на билеты потрачена, отличалась от предыдущей. Что-то шло не так и она все пыталась разобраться, как на нее хочет воздействовать Фёдор. Пригрозит убийством после? На него не похоже. Да и как можно пригрозить убийством в городе, где они случаются каждый день в больших количествах.

      У нее был маленький страх: каждый раз после выступления она боялась, что Маяковский, приходящий на всё премьеры в театре, не сдержится и поймает ее. У него и сила для этого есть, как извернет пространство, чтоб она не могла сбежать.

      И казалось Владимир надежный человек, уже как друг, но что-то настораживало Лилю. Она и обратилась к Булгакову только, потому что знала, что он сотрудничает с Фёдором по поимке редких эсперов и избавлении от них. Уж лучше так, чем оказаться выброшенной всеми на помойку мира, и даже муж ее забудет.

      Она просила Осипа поговорить с Маяковским, но тот разговор не возымел нужной силы на Владимира, и он продолжал ее любить, находясь в дружбе с ней. Но разве можно это было назвать доверием. И было без разницы сейчас, когда она об этом задумалась, что будет в постановке, и как зацепит Владимира она, чтоб он передумал находиться рядом с ней.

Меж тем прозвенел последний звонок, и в зале погас свет. Медленно открылись кулисы, и начала играть музыка: тихая и мелодичная. Свет был выстроен так, что казалось они были в предрассветном часу белых ночей. На сцене было трое человек.

Первая — Лизавета — говорила очень проникновенно, но что-то в ее игре смущало. Она двигалась вполне естественно и речь была похожа на живую, пусть и с рифмами. Но что-то мелькнуло, показалось будто у нее раскроено плечо. Маяковский не мог выпустить этого из виду и спросил у Булгакова, тот лишь ответил, что Владимир слишком много работает и ему мерещится.

Сами же зрители немного пугали Маяковского, словно они были не живые. Постановка размеренно шла, вот уже монолог Чацкого и много ругни после и бал. Все было восхитительно и прекрасно отыграно.

Во время антракта Булгаков подошёл к Маяковскому и начал расспрашивать.

      — Как вам актеры? — это единственный вопрос, который запомнил Маяковский. Он был жутко рассеян и возможно это от того, что Лиличка отдаляется всё дальше и дальше, а теперь со вступлением к крысам, у него вовсе не было времени уделить ей внимание.

      — Самые обычные правда мерещится всякое, должно быть действительно слишком сильно работаю в поисковых отрядах, пора переводиться…

      Шумели люди, разговаривая о своем житейском и о том, как хорош главный герой. Вскоре закончился антракт, но Маяковский уже не следил за происходящим на сцене: был в своих мыслях.

      Казалось, Лиля, милая Лиля просто устала от него и это печалило. Всё в ней с каждой встречей говорило: «Уходи от меня, ты мне надоел». А вместе с этим накатывали мысли, что он привязался к замужней женщине. Он корил себя за это, но страсть была велика. Лиля была с какой-то искрой азарта, и это Владимир любил в ней больше всего.

      Осип как-то предлагал расстаться, видя, что отношения тяжелеют из-за дня в день. Но Маяковский не мог представить себе жизни без актрисы. Всё наваливалось и наваливалось, в департаменте над ним посмеивались, столько лет работает, а всё еще на нижних слоях. А ему и нужно было, что б видеть Лилю, подрабатывать в театре, казалось, без нее он зачахнет.

      Рано или поздно с ней придется расстаться. И приближения этого момента он боялся, как огня. Но вступление в крысы перекрывало время для рисования афиш. Скоро он уволится и будет видеть Брик ещё меньше, чем мог до. Это раздражало, и зачем он только повелся на эту уловку костюма. Как можно было пропустить такой шанс, ведь Лиля часто болела.

      Для него было трудным решением, но он всё же отважился и больше к Брик он не подойдет и за километр. Поначалу будет тяжело, да, но лучше так, чем подвергать Лилю риску. И все из-за маленькой оплошности. В этот момент он искренне не понимал, кого ненавидит сильнее: себя или Михаила Афанасьевича.

      Что-то было в его личности от беса. Говорил он спокойно и не подавал виду на малейшую эмоцию, вечно летал в облаках. Маяковский обернулся к нему и пристально посмотрел на Михаила.       Костюм был идеален, волосы аккуратно зачесаны и забраны в хвост. Пристально следил за постановкой, словно никогда не видел такую интерпретацию.

      Он повернулся и показалось, что у второго соседа нет носа и бежит кровь из глаз, а сам он давно пахнет мертвечиной. Это его ужаснуло.

      Владимир вновь потупил взор в пол. Какая разница, что происходит на сцене, если Лиля там не играет. Он и театры полюбил за Лилю и решил, что после расставания никогда больше не пойдет в это заведение.

      Его настораживало, что он почти не слышит дыхания других людей, хотя обычно он это замечал и его это раздражало. Булгаков постукивал тростью по полу, тихонько так, словно отсчитывал секунды до чего-то. Словно в конце пьесы выведут Лилю и принесут в жертву.

      Но это он уже выдумывал. Он боялся смерти Лили, ведь только она вдохновляла его на рисование плакатов, он столько раз ее рисовал в различных афишах. Но казалось, что он сможет пережить такое расставание, лишь бы в последний момент жизни она была счастлива.

      Очнулся он только когда люди на сцене стали петь. Странную песню и она точно не из репертуара постановки Горе от Ума.

      — What will we do with the drunken whaler? What will we do with the drunken whaler What will we do with the drunken whaler? Early in the Morning? — тихо пела девушка, что только что играла Софью.       Все подхватили, что-то стало скрипеть. В зале все оживились и после окончания песни аплодировали, ликовали, словно именно этот номер они ждали больше самой пьесы.

Маяковский был в замешательстве, Михаил же покачивал в такт песне и подпевал. Владимира накрыла тревога.

Вдруг аплодисменты закончились, и актеры упали на пол. Никто не отреагировал, а когда Маяковский стал кричать, чтоб вызвали скорую, стояла гробовая тишина, и Булгаков лишь посмеивался. Тогда Маяковский коснулся одного соседа по креслам и осознал, что он холоден как труп.

Но Булгаков не унимался и всё смеялся и аплодировал. Словно ждал кого-то.

      — Знаете, что особенного в этой постановке? Все, все в зале мертвы. Актеры, зрители, монтажеры и прочие.

      — Как мертвы? В смысле мертвы?

 — В самом прямом — и в какой-то эйфории он продолжал хлопать и смеяться. Маяковский оглядывал всех и каждый был действительно мертвым.       Занимаясь этим, Маяковский не заметил, как на сцену вышел мальчонка и начал вещать.

      — Добрый вечер, Господа, — это был высокий тощий человек, лицо было трудно разглядеть с такой дали, лишь то, что лицо озаряет улыбка хаоса.

      — И тебе доброе-с, Евгений, постановка шедевр, жаль, что так мало.

      — Я вижу вы в неком замешательстве. Всё это ради вас. Ещё никогда мои «друзья» не были так покорны. Но я надеюсь, что никто из вас, живых, не окажется у меня в труппе.

Лиля сидела и нервно вглядываясь в лицо мальчишки.

      Что-то веселое играло в его лице, он посмотрел в её сторону и подмигнул.

      — Кто вы, — прогудел голос Маяковского на весь зал.

      — Помощник крыс. Знаете, они не любят, когда идет утечка в корабле, и бегут оттуда. Король крыс самый первый причем… А я всего лишь поднимаю тела мертвых и заставляю плясать.

      — Ужасно! — выкрикнула Лиля и попыталась выбежать с балкона, но трупы ей преградили дорогу.       Маяковский узнал голос и рванул к дверям, но его тоже не пропустили. Хотелось сберечь Лилю. Стало быть, вот что за кредиторы были у нее. Тесен мир, тесен.

      — Вовсе нет. Смерть обычный физиологический процесс. И я знаю как умер каждый из присутствующих здесь. Не доводите Дьявола, и я никогда не узнаю, как умрете вы.

      — Ты о Федоре, верно?

      — Да, но что-то я заболтался, меня ещё ждет превесёлая ночь, надо вернуть всех по местам. Прощайте, может свидимся еще…

      И он скрылся в кулисах. Актеры встали и скрылись там же. Булгаков продолжал смеяться.

      — Может выпьете-с чаю для успокоения? — на лице была добрая улыбка, и остатки смешка слетели с его губ.

      — Я не медленно доложу в министерство об этом!

      — И тогда будете повязаны кровью Лили в крысах. А и к тому же кто вам поверит в рассказанное? Снять театр на вечер отменив все премьеры и постановки стоит дорого, и никто не будет раскошеливаться на одного низкого по рангу эспера. Уж лучше убьют кого-то из семьи или исполнят желание. Так поступают-с, так, а не как я. Впрочем даже если поверят, вы ничего не знаете обо мне, а второго даже не разглядели толком. Да и может это был вовсе не он, а труп под контролем.

      — Вы… Вы…- Маяковский свирепел все сильнее.

      — А попросила об этом ваша дорогая. Наскучили-с вы Лиличке Брик.

Маяковский не сдержался и попытался ударить Булгакова, но тот ловко подставил по удар трость.

      После чего двери отворились, и народ повалил из зала, в этой пучине мертвых голов Маяковский потерял Булгакова.

      Этот день он запомнил навсегда. И как Лиля Могла с ним так поступить? Он не знал и был в глубоком отчаяние, когда вернулся домой.