В голове у Анны вертелось: «Что за идиотский порядок оформления? Справки, заключения и прочие бумажки. И все ради чего? Что б просто оправдаться, что ты не участвовала в потасовке». Конечно, она была там, и даже завершила всё действо, но властям знать это не обязательно.

Маяковский несколькими часами ранее помогал составить показания, которые она будет говорить полиции. Они сопоставляли все возможные причины, которые она могла подтвердить. Где она была и почему отсутствовала. Им играла на руку, что пострадавшие эсперы не знали, как именно она выглядит, только по выкрикнутому из толпы имени определи, как ее зовут.

Обосновать почему они ошиблись было сложно, но возможно. Оставалось только согласовать выбранный вариант с Фёдором, чтоб он подтвердил: принесёт меньше последствий и логично вписывается в канву произошедшего.

Ахматова оторвала взгляд от бумажек и уставилась в окно. Ей казалось странным, что уже ноябрь, а даже первого снега не было. Лишь голые деревья и пожухлая трава. Так почему-то хотелось вернуться в детство, до момента проявления дара. Без всего этого гнетущего и тяжелого выбора: вкусно поесть в ресторане или вылечить зубы.

А ведь раньше она придумывала себе красивую жизнь, как будет жить с любимым человеком с видом на море, с личной машиной и огромными богатствами на счету и в виде украшений. А что сейчас? Роскошь уже та синяя юката, что было куплена в Японии. Но куда её? Разве что пойти перед Мишей покрасоваться и показать на чем она на фестиваль ходила.

Погружаясь все глубже, она вспомнила несколько стыдных вещей. Как например: она считала, что умеет управлять ветром. Сейчас кажется таким глупым, хотя она слышала об одной юной леди-эсперке, что ей подвластен вихрь. Кажется, сейчас она живет в штатах.

Однако способность Ахматовой была призвана чтоб ломать людям их моральные компасы, их жизни, запирать в личном аду. Это казалось ей низким.

Насколько надо быть неуверенным в себе чтоб нагло манипулировать людьми способностью? Это черта даже в Фёдоре раздражала. Казалось бы, такой надменный человек, а опускается до нижайшего. Впрочем, они все в этой организации давно пали, не ей их осуждать.

Она убивала, ей не нравилось. Но если она уйдет всплывет слишком много неудобных фактов. И она отправиться в скором времени после обнаружения их к своему горячо любимому мужу.

Говоря о прошлом, вспоминался момент, как они с матерью идут по улице после праздника. Все залито светом и благоухает, цветет, приятный запах цветения яблони и вишни стоит в носу. Дети идут с шариками в руках. Они подходят по сырой земле после дождя. С крупных листьев падали капли, потому что мальчишки трясли деревья. И вот они уже почти около дома. Она решает пошутить и говорит: “Однажды, здесь будет табличка в честь меня”. Мать не понимает шутку и говорит, что ей стыдно за её воспитание.

Смотря на себя в прошлое, она смеется и говорит, что шутка действительно была неудачная. Но когда она встретила Мишу, на удивление он сказал тоже самое. Почему-то он был уверен: Анна этого заслуживает. Хотя к тому моменту она ещё ничего выдающегося не сделала. Да и сейчас тоже. Разве что Фёдора план сработает и её увековечат как эспера, который когда-то жил. Но, наверное, ставить в достоинство страны и мира убийцу никто не будет. Она ведь не политик или военный.

Она оторвалась от грустных дум и пошла заваривать чай. Хотелось с кем-то поговорить. Да хоть с тем же Женей, но тот сейчас был на учебе. А у Миши Еся не стабильный, другие пациенты, которые приходят к нему на частный прием, работа в лаборатории, в общем проблем хватает.

Закипел электрический чайник, а за ним немного начала трястись не закрепленная мойка. Ахматова взяла из сушилки глиняный чахай и ополоснула его кипятком. После чего заспала туда похожий на конфетти Лунцин. Закрыла его и немного потрясла его, после чего залила уже немного остывшей водой и сделала пролив на чайного бога, пузатого улыбающегося мужчину. Вновь залила чай и достала маленькую пиалу. После чего налила туда уже настоявшейся чай.

Выйти в социум и активничать с ним не было просто сил. Это надо заново рассказывать что-то про себя, как-то поддерживать разговор. Она боялась, что просто выйлет на первого встречного свои проблемы. Чревато для неё самой, ведь кто-то вне крыс будет знать про эту организацию кровавые подробности. Фёдор за такое и убить может, а если не он, то человек сольет информацию государству, и тогда уже оно придет за ней. Правда большая часть все же не была связана с крысами. Разве что, то убийство и всё вытекающее из этого. Остальное было связано с работой, коллектив был достаточно тяжелым.

Можно, конечно, записаться на сессию к психологу, но лишних денег пока нет, да и что она там расскажет. Как была свидетелем смерти одного мудака? Но она может обсудить стоит ли уходить из ВУЗа, где каждый строит подлянки другим преподам. Сомнительное дело, может она все это придумывает. Хотя терапия научила её, что если что-то тревожит и ты не можешь справиться сам пережить те эмоции с помощью техник, то все-таки нужно обратиться за помощью.

Анна взглянула на календарь, что висел на холодильнике, и вспоминая все свои свободные дни от работ. Навряд ли у нее была запись на сегодня, хотя у нее выходной сегодня от пар в универе, где она преподавала. Ближайший свободный день – пятница. Собравшись с духом, она позвонила по знакомому номеру.

— Здравствуйте, Елена Дмитриевна, хочу вот к вам записаться. Есть у вас свободное время на пятницу?

— Здравствуй, нет, свободны только в следующий вторник в два.

— Ох, пары у меня там… Отгул что-ли взять? Я подумаю, если руководство даст свободу, я позвоню, запишите пока карандашиком.

— Поняла.

— Тогда до следующего созвона, всего хорошего, Елена Дмитриевна.

И Ахматова положила трубку. Вернувшись за стол, она отпила всё еще теплый чай мелким глоточком. За окном выл ветер. Так тоскливо было на душе. Уже было не столь важно, что будет в полиции. Она помнила, как таким же холодным ноябрем они познакомились с Мишей.

Это произошло давно, им по девять, и они встретились на площадке в пасмурный день где-то днём. Миша с шапкой в руках сидел на карусели и болтал ногой. Под глазом у него был синяк. Штанина была порвана. Сам он весь в пыли. Анна же наоборот примерная девочка, волосы аккуратно уложены, одежда отглажена и чистое пальто, смешной беретик на голове. Правда это всё для виду, на деле же под длинным пальто скрывались ссадины от постоянных драк. Она следила за ним от нечего делать, но подходить не хотела, только легонько раскачивалась на высокие качели.

— Чего смотришь?

Анна не ответила.

— Я спрашиваю чё те надо девчонка?

— Как не культурно.

— Пялится больше пяти минут тоже не культурно, чтоб ты знала.

— Задира что ли? Кто синяк поставил?

— Твое ли это дело?

— Ну так ты спросил, чего я уставилась.

— Да драку устроил… Всем классом пошли на старших.

— И зачем?

— А они у нас постоянно деньги забирают! Чего это они себе позволяют? Деньги не они заработали, а наши родители, и явно не для них.

— Не сказать, что я не согласна. Я тоже драться умею, - с какой-то усмешкой сказала она и поправила берет.

— Ты ж девчонка!

— И что теперь? Я не могу избить кого-то? Знаешь, как за волосы хорошенько можно оттаскать и в стенку вмазать?

— У-у-у, больно же.

— А ногтями вцепиться представляешь, как.

— Как кошки вы, девочки. А за что дерешься?

— А зачем они шапку на люстру в классе закидывают? Зачем других за ленточки к скамейкам привязывают?

— Ну, смешно…

— Кому смешно? Тебе смешно, когда деньги отбирают?

— Это другое.

— Да ты что! Сейчас как щелбан за такие слова поставлю, будешь знать.

— Ну че сразу-то?! Ты где живешь, я тебя раньше здесь не видел. Это не твой двор.

— Вообще-то мой. Я недавно переехала, в августе, просто у бабушки жила на даче, а сейчас каникулы, - и она провела ногой по гальке и спрыгнула с качели.

— Хочешь в гости? У меня все на работе, а дома скучно, вот я и не иду после кружка.

— Ещё чего. Мать потеряет такую взбучку устроит. А мне еще за штанину и глаз отдуваться.

— Поэтому домой не идешь?

— Да какой смысл, она всё равно в семь придёт. А так последние мгновения на воле. Хочу насладиться.

— Перед смертью не надышишься.

— Ой, да ну тебя, девчонку.

Пошёл снег, и мальчик стал ловить языком снежинки, приговаривая о том, как это приятно – есть снег. Анна отвлекла его и спросила.

— Тебя хоть как звать?

— Мишка, Мишка Булгаков.

— Аня Горенко.

Их окружали низкие дома в три-четыре этажа и деревья, с которых давно опала листва. Довольно странно, что в каникулы мало детей на площадке, всего двое. Хотя времени не было ещё и двух, наверное, на осенней школьной площадке. Тут Горенко осенило, что Мишка должно быть оттуда сбежал, чтоб не попало за драку. Но этот факт выяснять как-то не хотелось. Снег падал и уже немного покрыл землю, из-за чего казалось, словно рассыпали дорогой сахар.

Недалеко бегали и лаяли бездомные собаки. На лавочке сидел рыжий кот. Он-то и привлек внимание Анны. Она подошла к нему, и погладила. Ей казалось безответственным заводить животное и выкидывать потом его на улицу. Как на зло не было ничего, чем она могла бы его покормить. И даже несколько десятков копеек в кармане не было, чтоб купить молока. Да и очередь отстоять придётся.

Анна вернулась из воспоминаний обратно в реальность.

— Какой ужас! Это было так давно… в восемьдесят первом! Почти тридцать лет назад. На дворе две тысячи седьмой заканчивается, Аня

В голове несколько тревожно пронеслось: «Тебе уже тридцать пять лет, а ты одна!» Не то чтоб она хотела снова замуж, другого достойного она ещё не нашла. Но попытаться развеять это одиночество хотелось. Поймав себя на этой мысли Ахматова поняла, что к Елене Дмитриевне всё же надо. Ведь в первую очередь, тот с кем она должна быть в согласии – она сама и чувствовать долгое время одиночество, когда есть друзья точно нездоровый звоночек.

Она налила ещё себе чаю. И набрав номер директора устало стала ждать, когда гудки закончатся и ей ответят. Ей ответили, договорившись о неоплачиваемом отгуле, по медицинским показаниям, и сбросила. Надо было возвращаться к бумажкам, хватит витать в воспоминаниях. Сил кому-то ещё звонить не было, поэтому она скинула СМС-кой сообщение психологу о том, что придет.

Придя обратно за стол, она окинула взглядом всю предстоящую работу и тяжело вздохнула. Ей хотелось плакать, и она бы заплакала, да все написанное потом будет в разводах.

Проверять ещё работы студентов, а они как всегда какую-то ересь напишут не состыковываемую с фактами в произведении или просто спишут друг у друга. Вроде взрослые люди, а вдут себя как школьники. Впрочем, будет, наверное, и что-то хорошее, с изучением стать

ей критиков, научных трудов. Пара студентов всегда стараются над своими работами.

Иногда ей казалось, что Замятина её студенты все равно не переплюнут. Тот пусть и учился на курсе кораблестроения, но всегда имел особое мнение насчет произведений. Самое запоминающееся, пожалуй, было то, как он выкрикнул: «Ой, да Стародум Фонвизина еще более мерзкий чем кто-либо. Он видели-те святой-святой, а как насмехаться над Простаковой, которая очевидно не понимает его сарказма насчет учебы ее сына». Женя, когда речь заходила о произведениях всегда вдавался в детали, изучал как строят, как он называл, «архитектуру» произведения, на музыку слова. И говорить с ним было одно удовольствие.

— Ты же знаешь, что из тебя вышел бы отличный литератор? – сказала Анна в один из вечеров.

— Может быть, может быть, но пока это не вызов мне я не буду смотреть в ту перспективу.

— Вызов?

— Ну, литература всегда давалась легче чем математика, и пока она меня будоражит больше чем вся литература. Подстегивает, чтоб я разобрался полностью в ней. Вы же не замечаете ее сходства? Многое в литературе можно объяснить через алгебру, и на оборот.

Рассматривая очередную писанину, она тяжко вздыхала, её на лекции словно совсем не слушали. Конечно, восточная литература трудна и не каждому дается, но нельзя ж писать, что Бай Ди имеет схожий архетип с Добрыней Никитичем, только на основании того, что он завалил чудовище.

— Боже, за что мне это все?

Ахматова побывала кроме Японии в Африке со своим мужем, три раза. Но там ей не понравилось, слишком жарко. Она была преподавателем китайской и японской литературы. Долго училась, закончила аспирантуру, а потом мужа поймали ФСБ—шники и увезли обратно в Россию. Произошло это в тот же вечер, когда позвонил Миша. Говорят, Фёдор отправлял что-то в тот день через посредника, но до нее эта вещь так и не дошла.

Вечер, когда огласили приговор в закрытом судебном зале Анна запомнила навсегда. Как тараторили, зачитывая все, что натворил Гумилев. Его обвиняли в государственной измене. Как он сидел за решеткой, в оцепенении понурив голову. А ведь она тоже могла оказаться на той скамье… Как судья зачитал приговор и после чего Николая увели.

Даже после расстрела Анна долго не могла прийти в себя. Продолжала готовить на двоих, разговаривала с пустой комнатой. Очень удивлялась и волновалась, когда он не приходил. Пару раз даже хотела ему звонить, но каждый раз одергивала себя словами: «Он мертв, а номер больше не обслуживается». Ей пришлось сменить фамилию на девичью бабушкину по маминой линии, чтоб обычные граждане перестали ее травить. Она давно уже ходила в кругу крыс под этой фамилией. Кодовое слово, чтоб не разглашать ее настоящей личности.

Пиком стало, когда рядом с ней на улице зажегся фиолетовый круг и попавший в его человек пропал, а в голове появилась вся информация о нем. Она долго не понимала, как выпустить его, что нужно сказать. Ахматова видела, как страдает ни в чем не повинный человек. Как умирают его близкие, идеалы ломаются… Сейчас она не вспомнила бы что именно сломило того человека, но он исчез из мира так и не вернувшись из кабалы её способности. Она проверяла информацию о нем и ничего…

Это стало её проклятьем. Много попыток спустя она поняла, что можно придумать слова, которыми будет её активировать и завершения, ведь так проще способность контролировать, ими стали «то, что случилось, пусть черные сукна покроют, и пусть унесут фонари» и «поняла я, что ему должна я уступить победу». Но последнее только для того чтоб прежде временно избавить от мучений. Так если человек не сломается под гнетом самого страшного кошмара, созданного способностью, то он выйдет. Для мира не пройдет и пяти минут, а он проживет другую жизнь, что оставит травму.

Фёдор почти сразу узнал о способности, он заметил, как Анна изменилась в поведении и как искала всю возможную информацию о способностях. А раньше она таким не интересовалась и работала только ради денег. Он вызвал ее на разговор, где Ахматова под гнетом сломилась и сказала, что она теперь тоже эспер.

Достоевский рассмеялся очень громко. И сказал: «Ты же понимаешь, что я не буду заставлять тебя использовать дар. Ты и без этого прекрасно собираешь информацию о людях. Но теперь тебе нужно ещё больше избегать государство». Об этом она знала, ведь Миша был со способностью с двадцати трех. Он просветил во всех аспектах подавителей и юридических вопросах. Они создали новую историю про неё, чтоб она смогла работать в университете, просто потому что так ближе до эсперов. С каждым годом все больше и больше людей обнаруживали способности, а их возраст становился всё меньше и меньше. Так что скрывающихся уже довольно хорошо знавших свои пределы, можно было встретить и досконально изучить в университете. Так и завербовать новеньких в крысы не далеко.

Достоевский стоял в очереди в магазине. Руку давила корзинка с продуктами. Было холодно, а ноги он промочил, бредя по лужам после дождя. Его немного трясло, ему нездоровилось, но никто кроме него продуктов не купит. Коля жил в другом городе на постоянной основе, а после случившегося не хотел разговаривать. А больше-то в общем попросить кого-то не было.

Взгляд скользил по людям в очереди. Девушка с округлым лицом, без шапки и в пальто. У нее были огромные глаза. Дедушка с морщинистым иссохшим лицом и выцветшими серыми глазами. Он был в теплой куртке коричного цвета и в шапке, которую обычно выдают за городские спортивные соревнования по типу «лыжня России». Ещё была кассирша, крупных форм женщина С заплывшим лицом и странным макияжем. Всё в её лице говорило о том, что она устала уже работать здесь: поникшие глаза, опущенные уголки губ, чуть приподнятая бровь. На него странно посмотрели, но отводить взгляд он не собирался.

Фёдор по натуре своей был невротичным, он не мог позволить себе ошибки, любое действие постоянно обдумывалось и придумывались всевозможные реакции других людей на них. Из-за этого планы растягивались на года. Он выбрал самый сложный вариант достижения книги, хотя мог просто выучить язык на должном уровне, подделать документы и прийти в правительство под чужим именем. Или ещё проще сломить человека в верхушке страны и заставить дать книгу, это можно было сделать с помощью хоть той же Анны. Но слишком большой риск был. Да и хотелось изучить эсперов прежде, чем их убить. Для этого у была нужна организация.

Эксперименты показали, что со способностью человек теряет жизнь и никак этого не избежать, если не аннулирует дар другой эспер или книга. Последнее время Фёдор стал тщательнее следить за одним японцем. Ситуация, происходящая в той стране, накалялась, велась война между Мимиками и Мафией. Тацухико говорил, что там все произошло из-за нового главы мафии. Шибусава, вернее его очередная копия способности, тоже наблюдал за Дазаем. Отмечал его умственные способности, а также пристрастие к алкоголю. Одного-двух фактов о Дазае Фёдору хватало для того чтоб его ненавидеть: одаренный и алкоголик. Почему же второе? По словам Тацухико, Осаму пил почти каждый вечер, а это уже вторая стадия алкоголизма. Отец Достоевского тоже часто выпивал и зверел, так что можно сказать: у Фёдора была личная неприязнь к таким людям.

Очередь дошла до него. Поспешно выкладывая продукты на кассе, Фёдор старался ничего не уронить.

— Пакетик брать будете?

— Да, - монотонный тихий голос. Сил на что-то кроме из-за самочувствия не было.

— Товары по акции? Шоколад, кофе, печенье?

— Нет.

— Скидочная карта?

Вместо слов Фёдор достал из кармана кусок пластика и отдал в руки. Женщина что-то нажала на клавиатуре в маленьком компьютере.

— С вас пятьсот шестьдесят три рубля.

Фёдор вытащил смятую тысячу, и постарался как можно скорее собрать все, пока ему давали сдачу. Как только получил свои деньги – пулей вылетел из магазина.

Уже в квартире, разбирая пакеты, он думал: «Зачем же я так далеко зашел? Что теперь? Руки по локоть в крови, если не все тело в ней, а к цели я почти не приблизился, только увеличил свой авторитет в преступном мире. Этого ли я хотел, когда мне было четырнадцать?»

На самом деле он давно задавался таким вопросом. Он не понимал, что происходит в душе, потому что несколько лет подряд игнорировал все свои переживания. Он смутно помнил, что кому-то что-то писал, но вот зачем понять не мог. Могилу Мишеля он так и не нашел, да и смысла он уже не видел. Столько лет прошло, уже не вернуть произошедшего.

Фёдора грела мысль, что брат не мучился, когда умирал. Что тогда было произнесено в голове не отпечаталось, видимо настолько травмирующее, что психика решила это замять.

Он давно изучал процессы в психике, чтоб понять связана ли Колина болезнь и его открытие способности. Ведь тогда ему было девять лет. Переломный момент – травля из-за цвета глаз и самого факта, что он связался с Достоевскими. Могла ли она открыть и дар, и зачатки шизофрении? Ещё и отец у него умер в тот период.

Фёдор искренне волновался, что его единственный друг может стать инвалидом из-за всей его затеи. И давно пытался прекратить общение. Собственно и происшествие на кухне было только для этого. Гоголю причиняла боль его способность не меньше, чем самому Достоевскому. А ведь когда-то они искренне веселись с «Шинелью». Играли в прятки. У Коли всегда было преимущество, он мог спрятаться где угодно и как угодно: достаточно распихать части своего тела по узким закрытым местам.

Достоевский посмотрел на часы. Скоро должна была прийти Анна, а он еще и не садился за прогноз событий на ее оправдание в полиции. По сути она убила способностью, а значит скоро дело закроют, потому что вся информация в мире об этом человеке должна исчезнуть. Однако, в этот раз все пошло не по плану, и она стала свидетелем еще одной смерти, а имя её выкрикнули, потому что заметили, как исчез человек.

Тут было не трудно доказать, что она всего лишь свидетель, главное выдержать допрос одними и теми же вопросами в разной формулировке. Её будут заставлять сознаться, что это она убила человека.

За окном пошёл крупными хлопьями снег. Фёдор сидел на стуле и смотрел на пакет с продуктами, гипнотизировал его и умолял, чтоб он сам разобрал себя. Вставать не хотелось. Он громко покашлял. Покупка даже не сдвинулась с места. Он продолжал.

Его не интересовало как овощи и мясо окажется в холодильнике, главное, чтоб он там не участвовал совсем. «Надо бы температуру смерить», - пронеслось в голове. Положив руку на лоб, почувствовал жар. Но утверждать, что она действительно есть он не мог.

И все же Фёдор трясся как осиновый лист, вскоре ему надоело сидеть, и он медленно, чтоб не потемнело в глазах, встал. Кое-как дойдя до кровати, посмотрел на стенку. Багровые разводы от избиения ее никуда не делись

Это уже была традиция бить стенку, когда плохо, из-за этого костяшки были в кровавых корочках постоянно. Ещё он грыз ногти до крови. И был сто процентно уверен, что из-за этого у него есть глисты. Но разбираться с этой проблемой вообще не хотелось. А вот с простудой надо бы – она мешает здраво мыслить и ни на что не отвлекаться. Кажется, ещё пару дней болезни и он опустит руки и откажется от плана. Однако, этого допустить никак нельзя. Фёдор со злобой посмотрел на одинокую фотографии в шкафу. На ней был изображен милый сердцу сад, в котором он провел детство. Место, где раздавался его смех, велело и играючи разрабатывались планы по становлению комсомольцами и многое другое. Ради того, чтоб душа Мишеля действительно упокоилась с миром, а не преследовала Достоевского во снах, ради прошедшего счастья, и чтоб у кого-то оно из детей было – надо закончить начатое.

Он почему-то был свято уверен, что искренней радости нынешнее младшее поколение никак испытывать не может. Что такое время можно получать только травмы для своей психики, какого бы возраста человек не был. Взять того же Есю, он родился перед войной, но эсперов в мире тогда развелось достаточно. И что с ним сейчас? Полу-овощное состояние, бредни о ком-то, и множество страхов. Не хватит и пальцев двух рук, чтоб описать все его отклонения в развитии, что в физическом, что в психическом плане.

Поэтому Фёдор не понимал, зачем в такое время рожать детей? Ведь по сути своей это в высшей мере безответственно. И это понимали и другие, потому что с девяностых отмечается спад рождаемости.

Достоевский сам не заметил, как лег на помятую подушку. Устроившись по удобнее, он начал перечислять всех, кто в округе состоял в крысах. Ахматова, Цветаева, Есенин, Маяковский, Замятин – это из эсперов. Но множество было и простыми людьми, которые просто приносили информацию. Если смотреть на всех одаренных – то вырисовывалась ужасная картина для мира. Если он еще подобьет на бой Гоголя и Булгакова, то будет совсем атас.

В голове складывалась прекрасная картинка: эсперы пропадают без вести и стираться из канвы мира. Появляются подражатели и подставляют оригиналов. Массово нападают на озлобленные страхи людей. Искривления пространства. Бесы ходят по улицам, и люди падают в пропасти, и что самое страшное – идёт король мертвых своей чеканной горделивой походкой по миру, собирает умерших и ведет их против армии мира.

Замечательно, однако, мало вероятно. Никто из них за просто так участвовать в такой массовой драке не будет. Все они против явного насилия над людьми. Да и сам Достоевский был против излишней жестокости. А этот пример просто для того, чтоб осознать какой силой он владеет.

В дверь позвонили. Это Анна. Оторвавшись от дивана, он быстро оказался в прихожей. Три оборота глюча, отпереть щеколду, и вот уже виден свет лампочки подъезда. А перед ним статная дама в теплом меховом пальто, на меху которого были крупные хлопья снега. В руках шапка. И печальные глаза смотрели сверху, она была выше его на пол головы. И это еще без каблуков.

— Здравствуйте.

— Проходите. – никаких формальностей в виде приветствия Фёдор не сказал.

Дальше Фёдор ушел на кухню, оставляя Ахматову в одиночестве снимать верхнюю одежду. Там как на зло все ещё стоял пакет с продуктами, а стол был завален кружками и фантиками. Быстро сгребая всю посуду и ставя в раковину, а мусор в мусорку, Фёдор подготовил место под бумаги. В кабинет вести ее было не комильфо, увидела бы еще что-то очень важное для его личности, да и мусора там было на порядок больше. Он услышал, как Анна прошла в ванну помыть руки. Она уже здесь была, поэтому в объяснениях не нуждалась.

Достоевский воспользовался временной отсрочкой и намочил тряпку, чтоб стереть разводы со стола. Он уже заканчивал стремительную приборку, когда Ахматова вошла на кухню.

— Чай не предлагаю, потому что обычным пакетированным ваши вкусы и культуру не удовлетворить.

— И на этом спасибо. В общем вот до чего мы додумались с Владимиром, - и Анна достала пакет с документами, а из него листок с объяснением. После чего положила все на стол.

Фёдор, наклонившись и взяв в руки бумагу, быстро пробежался глазами. Проговаривая шепотом некоторые слова, такие как «камерам», «прошу принять во внимание» и другие.

— Стало быть так? А сможете ли вы убедительно это рассказать следователю?

— Да, но даже если я хоть что-то оброню о Эфроне, то никто и не поймет, о чем я.

— Ну, да, о нем же вся информация исчезла. Все справки подготовили на случай?

— Да, и чеки из магазинов и записи с камер наблюдения, что я все это время стояла на месте.

— Проверили, что на них не видно магический круг?

— Конечно.

— Очень хорошо.

— Наш уговор?

— Да, вот здесь информация, где его похоронили. Было трудно достать, все же взломать базу данных по государственным изменникам не так просто, - и он протянул флешку.

— Благодарю.

Фёдор всё достал из папки, проверяя везде ли есть подпись и прочее. Наконец вынес заключение:

— Думаю этого достаточно, а ваша история о том, как вы были случайным свидетелем хорошо подкреплена фактами. Что ж думаю всё.

— Хорошего вечера, - и она поспешно ушла одеваться.

Вся эта встреча была нужна для того чтоб их не прослушали. Свои многочисленные телефоны Достоевский постоянно проверял на наличие жучков, но вот за нее не был готов ручаться. И все равно бы пришлось встретиться. Да он изменил себе в своем принципе «все встречи по работе на нейтральной территории», но он простил себе в этот раз. Все же он болел.

Как только дверь за ней закрылась, Фёдор выдохнул. Наконец-то можно было лечь и поспать. Заварив себе чаю, он отпил и поморщился. Дрянной вкус, но на другое не хватало сил. И отправился в комнату.

Всё это время Мишель стоял рядом и заинтересованно глядел на них. Он чувствовал, что грядет что-то важное для него. И казалось, скоро это рабство закончиться. Еся всё это время говорил одушевляющие вещи, иногда даже с Женей удавалось разговаривать. Славный малый, правда загнется он здесь.

— Жду не с терпением, когда мы снова сможем поговорить, Федя.