Ослепительно светило солнце, отражаясь в окнах домов. Мишель стоял напротив высотного чёрного здания. Там, в вышине, хранились подавители, концентраторы и прочее. У каждого эспера, помимо табельного оружия, блокирующего способность, были и препараты. На случай, когда надо было идти в разведку. Хранились они в общем сейфе, и на год каждому давалась пластина на десять таблеток. За этим Достоевский и пришел сюда. Информация была от Маяковского. Он как-то приходил в лабораторию.
Если он стащит у Фёдора — заподозрят Есю, мол прочухал неладное, или, возможно, Булгакова. А так как лишний раз подставлять никого не хотелось…
Огромное здание давило своим грандиозным столбом этажей, уходящим ввысь. Тяжелое и по цвету, и по восприятию, оно абсолютно не вписывалось в архитектуру этой части города. Везде рядом низенькие дома в три-четыре этажа максимум и ... это.
Мишеля угнетала мысль, что ему придется туда зайти. Он не знал, где служебный вход, а обычным смертным путь туда, как принято, был заказан без прохода рамки на считывание способности. Он мог перелететь, конечно, но всё равно была тревога. Там точно сидел Маяковский в одном из кабинетов. И явно не в восторге от жизни такой.
В тот раз и Владимир, и Еся познакомились. Ничего хорошего не произошло — они молчали всё время, пока находились рядом, а потом Еся говорил звучное «глыба». С Булгаковым Маяковский тоже не общался, все ещё держал обиду, а вот с Пушкиным и Анной – пожалуйста.
Тогда на удивление много людей собралось, разве что не было Фёдора и Жени. Замятин не показывал свой настоящий лик перед Маяковским. Каждый раз транслировал свои мысли через трупы.
Но это лирика. Мишель развеял свои мысли и попытался ступить ближе. Тревоги становилось всё больше, и он встал как вкопанный. Ничего не выйдет. Он не сможет перенести незаметно таблетки, ключа от сейфа у него нет, денег для барыг тоже. Значит, информация у брата? Тогда… Он колебался, что-то давило на него, говоря: «Ужасный друг, зачем ты вообще тогда решил помогать?».
Пока Достоевский стоял и думал, успели пройти мимо несколько сотен человек и село солнце. Легче не становилось. Попробовать выйти? Нет, это бессмысленно, ведь тело – максимальная концентрация способности, не пройдёт. Он бы так и остался, если б часы на здании не пробили семь.
В восемь брат собирался уйти на встречу с одним из членов «Согласия». Вроде как, его Михаил Юрьевич звали. Гоголь, если бы узнал, то обязательно бы пошутил, что Фёдор всю свою жизнь связал с Михаилами: Отец, брат, личный врач, теперь это. Довольно забавно.
Мишель спешно покинул место, где пробыл часа три, если не больше. Разгоняясь, он как бы парил над асфальтом, хоть и сам этого не замечал. Долой это злобное место.
Ждало его не менее странное и отторгающее – комната Фёдора. Она была примечательна тем, что уборка там делалась, за редким исключением, ровно раз в год. Полы Достоевский не хотел мыть, и дай-то бог чтоб раз в два месяца подмёл. Посуда могла стоять две недели в раковине. Кровать никогда не заправлялась.
Мишель давно привык к этому, брат перестал блюсти армейский порядок спустя месяц, как сбежал. Да и трудно поддерживать порядок в заброшенном доме, где от неисправной печки весь потолок закоптился. А потом словно разучился.
Вот оно, место, где сейчас жил Достоевский. Мишеля всегда интересовало, почему Фёдор выбирает старый жилищный фонд. Да, близко к центру, но сколько ж мороки. Но да не суть. Поднявшись на четвёртый этаж и смотря на железную дверь, Мишель думал: «Если сейчас выйти, то успею ли я что-то найти и не будет ли там брат?»
Пройдя сквозь дверь, Достоевский огляделся: Есть ли кто? И убедившись, что Фёдор ушел, активировал способность. Времени было не много, конечно из-за того, что он общался с нестабильными эсперами, да и в целом в мире увеличилось количество излучения, пребывание в реальности стало с пятнадцати минут до часу, но ему ещё нужно было оставить на всякий пожарный.
Было больно, словно руки после льда сунули в кипяток. Но связок ещё не было, орать нечем. Да и обращать внимание на все процессы Мишель не мог, просто привык за тринадцать лет. Как только полностью воплотился – побежал включать компьютер, благо, работал он довольно быстро. Моментально введя пароль, который Фёдор использовал в эту неделю, пошел копаться в базе данных. Другое дело — он абсолютно не помнил, где что искать.
Поиски обещали затянуться. Так ещё же он не помнил, как файл с Тацухико назывался. Зная брата – комбинация цифр и букв, в каком-то одному ему известном порядке. Проверив не одну папку, покопавшись везде, от переписок до документов, наконец нашел что-то похожее на досье Шибусавы. Но настигла новая проблема – всё было зашифровано. И такой вид Мишель не знал, словно Фёдор сам придумал этот язык. Он в этом специалист. Написано точками, запятыми и цифрами с вкраплением латинских букв: «d?u0r/5f4rn_113nt17c5e177/,1611j14y4g4l3y1/1q». Решительно не понимая, что там зашифровано, нашел только по фотографиям приложенным к делу. Портрет Тацухико, фотография кристалла и карта, на ней были отмечены красными точками города.
Что ж, ничего нового это не дало, значит оставался только один выход — ехать к Жене и узнавать у него. Закрыв документ, выключив компьютер, исчез из материального — вышел из квартиры. Надо было успеть, этой ночью Женя улетал в Англию.
Благодаря, тому что брат это обсуждал с Булгаковым и самим Женей, Мишель знал, в каком аэропорту его искать. Но целое огромное здание с многочисленными холлами, а найти надо одного человека… Трудно, как бы успеть? До вылета оставалось часа четыре. Сбегая по лестницам, ловя попутные ветра, мчался к ближайшей автобусной остановке, надо было сделать ещё несколько пересадок. Среди кучи людей, слушая их шум, Мишель готовился к тому, что места, конечно, же не хватит и придется стоять, просачиваясь в несколько тел одновременно. Занятие не из приятных.
Вот пришёл автобус, и народ завалился плотной кучей в салон. Мишель еле успел. Окна были запотевшие. Так всегда — множество людей, давка, ничего не видно. Трудно в общем. Но сам Достоевский не помнил, как добрался до места.
Осталась гребаная рамка. Ловко проскользнул в щель между столом и прибором. Ему несказанно повезло — увидел знакомую белую косу, должно быть, Гоголь провожал Женю. Но тут же потерял из виду. Использовал способность? Да нет, он не такой идиот, чтоб у всех на виду пропадать и появляться через тридцать метров. Что действительно интересовало Мишеля — как прошли Гоголь и Женя? Оба выпили подавители? Или просто переместились в ближайший зал?
— И только трупы, трупы, трупы, трупы поют на Невском…
— Прекрати.
Мишель услышал знакомые голоса и пошёл на них.
— Обещал, что провожу, вот тепереча ты сиди тут, а я пока пойду куплю попить.
— Так ведь всё тут втридорога…
— Всегда мечтал почувствовать себя богачом и купить обычной воды за полторы сотни.
Мишель окинул взглядом фигуры-пятна: Гоголь как обычно с повязкой на глазу. Женя в перчатках. Рядом стояла переноска для кошки. Коля постоял ещё немного, похлопал по карманам в поисках кошелька и ушёл в сторону автоматов.
У Достоевского была буквально пара минут на получение информации. Так как стоял он в безлюдном углу рядом с лестницей, зашёл в место потемнее и вернул себе тело. Дальше же стремительно направился к Замятину. Тот принялся читать какую-то книжку, без очков плохо было видно. Мишель попеременно смотрел на предположительно Колю вдалеке и на Женю.
— Извините…
Замятин поднял изумленные глаза.
— Что вы здесь делаете?
— Об этом как-то потом, мало времени. Что вы знаете о Шибусаве?
— Страшный человек. Способность – чудовищная, - руки сцепил в замок, и начал крутить большими пальцами, а глаза бегали от Мишеля к входу.
— Я же верно помню, что она убивает эсперов их же даром?
— По крайней мере память трупов, что я убирал с площади, так говорит.
— А есть ли способ победить её?
— Ну, только предположение…
— Давайте! – Не дав договорить выпалил Мишель.
— Уничтожить кристалл, возможно? Пули ее не берут, она бестелесная, опять же, если верить трупам.
Пока ему это говорили, взгляд искал Гоголя. Он явно не даст спокойно поговорить, и уйти нужно было до его появления.
— Но я не знаю, точно ли это сработает. А вам зачем?
Но когда Женя вновь посмотрел на место, где был Мишель, его уже там не было.
— Что же его заставило?
— О чем говоришь? Кто кого заставил?
— Да так, рассуждения вслух. А что там с Есей?
— А мне почем знать, я с этими двумя принципиально не хочу общаться. Ишь чего! Как два идиота, один говорит, другой боится что-то поперёк вставить. Терпеть их не могу.
— Ну, Булгаков говорит, но разве его кто-то слушает?
— Сейчас бы мне морфиниста слушать. И вообще, уеду с тобой.
— А ты-то там зачем? Мне проблем хватает, в общежитие тебя не поселят.
— Так я, — но тут Гоголь оборвал на полуслове и замолчал. Словно ему надавили на больное.
Фёдор тем временем пришел в квартиру. Зайдя в комнату, заподозрил что-то неладное. Вещи вроде как лежали на местах, но кружки рядом на рабочем месте… Едва сдвинулись, словно кто-то трогал их.
Он с опаской подошел к столу. Долго рассматривал, и заметил, что на пыльном столе есть кусочек, где нет пыли. Там опирались рукой, судя по всему. Надвигалась паника. Кто-то пришёл, пока его не было, и ведь знал, что квартира пустая, а значит... следили. У них есть ключ? Следов взлома не было, да и дверь была закрыта ровно на четыре оборота, как он и оставлял… У них есть ключ.
Если так, что они искали? Картотеку? Планы? Что они хотят? Отмщения. За что? Да мало ли он совершил, чтоб хотеть избавиться от него. Государство, Согласие, может Орден? Или кто другой…
Осмотр продолжался. Включив монитор, он ввел секретную для всех комбинацию. Но так ли это на самом деле, может они всё-таки смогли. Экран прогрузился. Они смогли. Была открыта папка с инцидентом драконьих голов, а вместе с ним вкладка с Шибусавой. Кто бы это ни был, их нужно убить, ведь никто не должен знать ничего подробного о Тацухико.
Достоевский не мог знать наверняка, смогли ли они расшифровать хотя бы строчку, пусть шифр для него и казался простецким. Но они ввели пароль, а значит и тут прочитали наверняка. Даже если не успели, то там были фотографии. О Тацухико известно только японскому правительству, и то не многое. Здесь же черным по белому написано в каких городах, какие эсперы, сколько раз умирал и возрождался от способности. Это мог быть сам Шибусава, но он же вроде как приезжает только на сведущей неделе.
Надо съезжать. Ставить камеры, придумывать ещё более трудный пароль и постоянно его менять. Дышать было тяжело, воздуха словно не хватало, руки тряслись, а голова кружилась. Столько лет скрывался — и всё насмарку. Как давно они следят? Год, два, с его четырнадцати? Что они ещё узнали?
Они явно оставили это специально, хотели, чтоб он их боялся, загнали в ловушку. Фёдор кинул кружку в стену. Та с треском разбилась. К черту, надо собрать вещи и уходить. Куда-то далеко, в неизвестное место, куда бы он меньше всего пошёл, но в то же время не угодить в осиное гнездо.
Достоевский сел на пол. Светила ярко лампочка. Что ещё они могли? За стенкой громко охали и ахали. Полоска блика от стеклянных осколков. Раскрытые книги валялись нетронутые. Простынь, собранная в гармошку, свисала с кровати. Одеяло на полу.
В глазах темнело, казалось, исчезали вещи. Это приводило в панику ещё больше. Они украли всё. Когда окончательно стемнело, мысли роились в голове: «Что, если они прочитали абсолютно всё. Чем же зарабатывать? Они могли продать информацию раньше него. Если это Орден — тогда пари не состоится. Они узнают, что агентом под прикрытием... а, впрочем, зачем? Как влиять теперь на всех остальных? Все Крысы под угрозой. Уходить, уходить. Бежать!».
Очнулся он лёжа. Мрак ушёл, видимо, нервное потрясение. В глаза бил свет. Нет, уходим. Где бы схорониться, чтоб не достали, и успеть провести эксперимент. А не напрасен ли он? Сейчас, когда они знают. Нет, нужно узнать, что будет, когда они столкнутся, это ценная информация. Благо, плана о Японии он не писал в электронном виде. Флешки… Они могли проверить и их. Фёдор подскочил с места и пошел к коробке с дискетами и флешками, дисками. Они были не тронуты. Даже отпечатков пальцев чужих не было. Стало быть, знали, что нужная информация в компьютере. Что им нужно от Шибусавы? Откуда они его знают? Из плана или просто забрели на этот файл, пока искали нужный, и забыли закрыть? Непонятно.
Предупреждать никого нельзя, это именно они могли слить его. Надо с кем-то переговорить? Но не будет ли это доказательством того, что он испугался? Тогда они определенно поймут, что могут влиять.
Где-то спустя час, нервно глотая холодный чай, он думал: «Всё же доказательства, да, они нужны. Так хотя бы станет понятно, кто они, и за что именно пришли за мной. Времени, правда, может не хватить».
Мишель тем временем прибыл в лабораторию. Там всё по-прежнему, гнетущая атмосфера умирающих. Не такая, как в квартире Фёдора, здесь ещё была надежда на то, что этот ад закончится. У брата – маленькой личной могилы, умерший которой был закопан поневоле, от того и дергался в судорогах в гробу.
Еся, как это было привычно, сидел и смотрел в окно — сегодня Сара не пришла. Хотя по-хорошему он уже должен был спать. Опять ёжик на голове. Почему-то вдруг всплыло, что у него был номер и литера.
— Пришёл. Знаешь, ты так резко и неожиданно сбежал… Я уж подумал, дело во мне.
— Нет, в брате, или скорее... Да я сам виноват, за столько времени ничего не сделал для тебя.
— Врёшь. Кто приносил информацию? Ты.
— Я и в этот раз пришел с ней. Мы тут быстренько обдумали с Женей один момент: как тебе выжить в том бою. Он сказал, что разбитие кристалла должно сработать.
— Да? — Еся повернулся лицом к Мишелю, и тот увидел, что чёрные полосы добрались до глаз.
— Господи. Что случилось?
— Я хотел взглянуть на него, хоть одним глазком, понять, чего боюсь, что отвращает.
— Он захватил власть?
— Нет, думаю нет. Чёрный омут, кричащие люди, а потом высокая фигура, как у Гоголя, только тощая, с моим лицом и бутылкой в руке. Знаешь, он меня ей ударил, прежде чем я смог его разглядеть.
— Больно? Кто-то ещё знает?
— Нет.
Мишель так и не понял, было ли это отрицанием того о свидетелях или о факте боли. Дальше говорить было бессмысленно, Еся сейчас точно не в состоянии думать о том, что произошло. Нужно было просто посидеть и подождать. А это Достоевский умел делать лучше всех.
Дадут ли оружие, чтоб защищаться, или нет? Может, брату нужен всего лишь кристалл способности, чтобы продолжить изучение? И тогда у Еси точно нет шансов. А что с собакой? Кому её? Отдаст ли Булгаков её в приют, или ему некогда будет с этим возиться?
Мрак ночи смотрел из окна. Там, снаружи, наверное, холодно… Чтоб не забивать голову мыслями о том, что же всё-таки значат для него Еся и брат, он решил подумать о другом человеке, на которого обычно не обращал особого внимание — Женя. Он, конечно, был схож в мыслях с Фёдором, но всё же Мишель в упор не видел между ними чёткого соответствия. Абсолютно разные. У Замятина даже к первому убийству отношение было другое. Не убивался, ничего... Хотя, может, были какие-то мысли, но Женя их не показывал непосредственно Достоевскому, а видеть он его мог только в лаборатории.
И все-таки Еся… Он был чем-то привычным, но понять до конца Мишель его не мог. Да и никто не мог. Все видят лишь своё отражение в людях. И зачем это высказывание про книги мир придумал? Тоже не понимают замысел автора, а видят только свои проблемы и поэтому решили, что всё осознали и видят книгу насквозь? Или что намеренно закрывают глаза на что-то, но при этом агрессивно показывают пальцем на другое?
Еся был по своей натуре удивительно живучим, и вот что казалось непонятным: это способность или всё-таки тело? Кто сильнее? Про дух говорить нечего было. Воля к жизни Еси, по его же рассказам, умерла на втором месяце жизни в рязанской организации. Наверное, всё же способность.
Мишель встал с кровати и подошёл к ширме. Смотреть, как Еся медленно превращается в одержимое способностью существо, не хотелось. Достоевский не мог рассчитать, когда дар окончательно захватит контроль, и как он поймёт, что это произошло.
— Слушай, я наверно больше здесь не появлюсь.
Еся не ответил.
— Просто общение со мной, делает только хуже. Моя способность питается твоим хаосом взбесившегося Чёрного Человека. А значит, чем больше я поглощаю, тем больше она выходит из-под контроля.
Еся молчал.
— Ты обиделся?
Еся повернулся к нему лицом. Глаза почти полностью заполнились кровью. На лице была гримаса боли. Метнувшись к нему, Мишель принялся его успокаивать.
— Ты меня слышишь? Слышишь? Пожалуйста, ответь…
— Какие ужасы ты хранишь, хочешь узнать? – голос был низким и хриплым. Это был не Еся. Позвать на помощь не вышло бы, Михаил Афанасьевич уже давно ушёл.
— Еся, Еся, ответь, борись с ним.
— Как он тебе, Еся, его зовут P-13. Он Поэт, - сказал второй незнакомый голос из-за спины. Мишель обернулся и увидел какого-то оборванца с ножом в руках. Он стал приближаться, и уже ударил, но нож прошел сквозь эфемерное тело.
— Совсем забыл, что тебя так не убить, - вновь хриплый голос, - уходи. Уходи, пока я его не уничтожил!
Мишелю трижды повторять и не нужно, он ушел. К Жене он уже не успеет, а только он мог позвонить Булгакову…
Но уходя от дверей он услышал: «Надо объявить себя Мастеру и освободиться от оков». Этому Мишель не мог позволить случиться, и кинулся в лабораторию, вернув себе физическое тело, схватил последнюю ампулу подавителя, и вернулся в комнату.
Он не был сильнее Еси в таком состоянии, Чёрный Человек мог призвать снова того оборванца. Обычно Еся сам призывал чужих Чёрных, но тут его способность захватила разум, и надо было это остановить. Но как? Ставить инъекции он не умел.
Черный человек оскалился.
— Теперь-то тебя куда проще убить. Больше мне твоя помощь не нужна.
Мишель сломал ампулу с одного конца, как можно скорее подошел к Есе, чувствуя, как материализовывается новый противник. Отломил второй конец. Жидкость побежала по рукам, надо было как можно скорее дать это Есе.
Мишель раскрыл его рот и влил все что было, надеясь, что глотательный рефлекс сработает. Медленно вонзили нож со спины. Достоевский вскрикнул. Побежала кровь. Снова ударили ножом, он ничего не мог противопоставить, лишь только убежать, но его зафиксировали и стали бить со всех сторон. Тогда было принято растворить тело пока его не убили.
— Прости, я ничем не могу помочь, — и тело исчезло. Он кое-как смог сдвинуться с места. Теперь здесь точно нельзя появляться до испытания. Надо уходить. Мишель не знал, когда он восстановится и сможет ли вообще после того, как его снова чуть не убили.