Фёдор читал отчёт Агаты и информацию на неё и тихо посмеивался. Когда ему сообщили, что Замятин предложил сотрудничество Оруэллу, чтобы найти информацию на Агату, Достоевский слегка обомлел. Он не догадывался, что Замятин настолько отчаянный человек. И тем же вечером ему звонит сам Евгений, говоря, что ему нужно разрешение на использование Мишеля как лицо "Легенды". А через два дня ему гневно пишет Агата, что подчинённые Фёдора неуправляемые и он ещё поплатится за то, что таким образом приказал ей молчать.

      Достоевский смутно понимал, что Женя явно от отчаянья так рискует. И поэтому, как только он ушёл на встречу с Агатой, отправил ему уведомление, что его новое задание – "Чертёж Небесного Казино".

      Решение показать той способности, как нужно работать, через Замятина оправдалось в стократном размере. Сейчас же, сидя перед документами, он вздыхал от того, сколько непотребств Агата творила в обход него. Всё же надо было лучше следить за ней в войну.

      Отвлекшись, он вспомнил тот год без Коли в его жизни. Но не по событиям, а по ощущениям. Сначала было как-то непривычно, и где-то в душе скоблило, потом забылось и он утешал себя, что Коле лучше не видеть тех смертей, которые видел он с Булгаковым. Они были рядом с полями битвы, и пусть не участвовали, но наблюдать как валяются тела...

      Сейчас Достоевский вдруг осознал, что и это всё видел тот, с внешностью Мишеля. И как-то стало страшно. Потому что внешность как у его пятнадцатилетнего брата подкупала, и он забывал, что это свидетель огромного количества преступлений. Руки зачесались. Он подошёл к окну, которое всегда было за шторами, и, впервые за четыре квартиры, открыл их.

      За окном падал снег. Было темно. Под окном сидел человек, напоминающий Гоголя, и это его удивило. Коля просто так без предупреждения обычно не приходил. В руках у него была банка пива, и, кажется, он что-то говорил. Достоевский, поддавшись странным мыслям в голове, открыл окно и громко сказал: «Коль, ты?»

      Человек обернулся, и, как и ожидалось, это был не он, а просто незнакомец в похожей куртке. Он посмотрел на Достоевского, а потом покрутил пальцем у виска и выплюнул окурок прямо на землю, раздавив его ногой. И ушёл с лавочки, что-то бормоча. Ветер дул прямо в лицо, и было приятно. Достоевский уже собирался спать. Посмотрев на свои часы, он увидел, что там наступило уже как два часа одиннадцатое ноября. Горько хмыкнул и лёг в кровать, выпив таблетки.

      В голове, мелькнуло: «Пора бы прибраться в квартире, а то скоро за мусором бумаг нужных не найду, или чего доброго попортятся». Чувствовал он себя устало и тяжело, поэтому сама мысль, что придётся привести в порядок жилище, делала больно. Завтрашний день... Он не любил свой день рождения, как лишнее напоминание, что он уже тридцать с лишним лет находится в этой жизни и из них шестнадцать знает, что мир ненастоящий.

      На грани сна ему виделись воспоминания. Каторга, лазарет, он в кандалах лежит в комнате на двадцать человек. Смрадно и душно. Синее ясное небо, сугробы под самое окно. И луч прямо на его руке. В плате кашляет один из заключённых, его жизнь обречена, он болен чахоткой. Но даже так с этого заключённого не снимают оковы.

В какой-то момент Фёдора кто-то окликает, и он, повернув голову, открывает глаза в квартире. В двадцать первом веке. И тихо смеётся: да, видимо плохим здоровьем он был наделён всегда. Переворачивается на другую сторону и уже засыпает окончательно.

      Наутро он как обычно не помнил, что снилось. И сидя за новыми отчётами, он пил холодный чай, что остался в кружке. Тацухико прислал запрос на новых интересных эсперов и Фёдор, потирая переносицу, пытался вспомнить всех, кого удалось выявить с прошлого раза. Взгляд падал на Блока и его дар, но отдавать его как-то не хотелось. «Двенадцать» довольно забавная способность. Название получила от количества теней, что разом наносят удар по человеку, тем самым убивая его. Шансы выжить после того, как оказался в таком кругу, близки к нулю. Однако, она не разрушает дома, точечно убивая. Даже касаться не надо, как ему. Да и сам Блок личность интересная. Как минимум потому, что не состоит ни в государственных организациях, ни в подпольных. Его считают антиподом Гробовщика. Хотя Достоевскому казалось, что Замятин и Блок спелись бы как старые добрые друзья.

      Отложив это дело он продолжил смотреть картотеку эсперов. Пожалуй, пришлёт ему Лондона и О. Генри, пусть по миру покатается.

      На душе было паршиво, информации слишком много. Бесконечное обновление, дополнение картотек новыми данными. Из Германии недавно звонили и говорили, что наконец-то синтезировали хоть сколько-то действенную сыворотку из крови Дазая.

В приливе радости Достоевский собрался и поехал в квартиру Булгакова. Тот сегодня работал в городе.

      На улице шёл снег, и Фёдор даже был рад, что натянул сегодня пуховик, шарф и свою неизменную ушанку. Идя по слякоти и сырой земле, чувствовал себя мерзко. Обувь только вчера помыл и намазал кремом, а сегодня она снова в грязи. А власти все ещё не положили асфальтовую дорожку, как обещали. Фёдор фыркнул.

      Дойдя до квартиры, Достоевский постучался своим кодовым. В руке дипломат с документами и отчётами о новой сыворотке.

      Михаил Афанасьевич открыл не сразу, а когда Достоевский прошёл в квартиру, как-то обессиленно и злобно бросил: «Вы всё не меняетесь, без предупреждения приходите».

Фёдор как можно быстрее снял с себя всю верхнюю одежду.

— Наконец-то они смогли что-то стоящее вывести из его крови. Не хотите стать испытуемым?

— О, а вы отказываетесь?

— Да мне жить-то осталось совсем ничего. Закончу план – и уйду из мира. Заебало оно меня всё. А у вас в гостях Коля? — и Фёдор махнул рукой на вешалку, где были вещи Гоголя.

— Да... Проходите, мы сегодня в карты играем.

      Достоевского несколько смутил тот факт, что Гоголь пришёл к Булгакову, но, когда пришёл на кухню, всё стало куда яснее. Рука была забинтована, как и нога, а бровь рассечена. Фёдор даже не стал спрашивать, что случилось. Надо будет – сам скажет.

— О, кто к нам пожаловал! Тебя прям тянет на азартные игры. Не было ещё ни разу, когда мы случайно встретились втроём и не играли в карты.

Рядом с Гоголем стояла бутылка коньяка и три банки энергетика.

— Плохо не станет?

— Мне иногда кажется, что ты забыл, в какой стране мы живём, глаз-то у тебя. Мне уже херово, хуже не будет.

      Булгаков безмолвно присоединился. Он сел за стол, собрал карты и раздал на троих. Достоевский достал пачку дешевейших сигарет и закурил.

— Вы не беспокойтесь, коньяк пью я, Николай только энергетиками сегодня балуется. Кстати, он вчера вернулся вечером, цел и невредим, — будничным тоном сказал Михаил Афанасьевич.

— Вот как.

— Мишель вернулся? Он уезжал? Вот смеху будет, если в Лондон. Квартирка-то на мой отпуск готова?

— Он в ней был. Евгений тоже, — Достоевский выдохнул дым и положил карту.

— О! Король грешников снова эксплуатирует бедного несчастного Лицедея. Серьёзно? Лондон? Там, где живёт его фанатик? Ты в своем уме? Я знаю, у тебя проблемы с уважением к людям, но чтобы так его?

— Он сам туда поехал, более того, как мне сообщили, разобрался с фанатиком, ну... и по просьбе заткнул Агату. Мне стоит что-то добавить?

— Женька как всегда великолепен в свой способности решать твои проблемы, королевна злобных взглядов. Так что, будь добр, дай ему отпуск хотя бы на месяц.

Булгаков смотрел на них и не мог понять, они ругаются или у них стиль общения никогда не меняется? В воздухе не было напряжённой атмосферы. Но и Достоевский, и Гоголь прекрасно скрывают свои намерения, их обычно понимают только они сами и Замятин.

— Он действительно так хорошо справился? Меня убеждали в лаборатории, чтобы вы дали ему отпуск и место, где он может быть в покое полгода.

— Мишель просил что-то? — Гоголь несколько удивлённо посмотрел на Булгакова и попросил сигарету у Достоевского знаком. Тот её дал, а после добавил:

— Сомневаюсь, что это изменит то, что задумал Евгений, к тому же он сам мне сказал, что отдохнёт от своей обычной работы за другой. Теперь он стоит мне чертёж Казино.

— Про отдых в захолустье, конечно, загнули. Женя не сможет жить без пульсации города, бездействовать он не способен.

Гоголь положил карту, но Достоевский тут же подкинул еще три и вышел из игры.

— Ну и в честь того, что я выиграл, расскажешь, в какую передрягу попал на этот раз?

Достоевский встал из-за стола, нашёл в кухонном шкафу кружку и чай, залил кипятком. И, стоя рядом с раковиной, держал сигарету между пальцев и смотрел прямо на Гоголя. Тот лишь рассмеялся.

— Милейший, меня посчитали угрозой на улице. Банда из тех, кто раньше был в Согласии, а ещё там был... Как же его? Точно, тот самый двадцатеричный.

Достоевский поднял бровь.

— Уж не он тебя так?

— Ну частично. Я всего-то спиздил у них ножи, когда они пошли на меня, и уворачивался от двенадцатеричного.

— А начало конфликта?

— Ну, они громко обсуждали на улице следующий шаг Грешника, я поставил им подножку, потому что они собирались чего-то там украсть и заключить с кем-то, наверное, с тобой, королевна, пакт, чтобы добыть информацию на Грешника. Ну а потом я украл ножи и жонглировал ими... И ну... они полезли драться.

Достоевский тяжело вздохнул. Булгаков, что уже слышал этот рассказ, лишь недоуменно смотрел на них двоих. Ему казалось странным, что Гоголь после всего произошедшего продолжает защищать Достоевского.

— Господи прости... Христа ради, что опять происходит в этом мире? Почему везде все такие пришибленные?

— О, ты просто притягиваешь их. Ты тоже ебанутый. И я.

— А вы, Фёдор, всё не отказываетесь от упоминания бога в речи, — шипел Булгаков.

— Это как ваше «-с». Да и каждый раз, когда оппоненты и заказчики узнают, что я не верую, так смешно становится от их лиц. Но блять! С одной только разобрался.

— О, точно, Агата! Как эта до очарования мерзкая женщина поступит сейчас?

— А вот этого я не знаю, мне лишь нужно, чтобы она не мешала, у себя в Лондоне пусть варится, пока я не закончу план, — Достоевский отмахнулся, словно показывая, что это им знать не положено, — Везёт на ублюдков, говоришь? Притягиваю. Не приведи Господь, нахуй, чтоб я имел хоть какие-то дела с живым Дазаем.

— Зачем вы его вспомнили? — как-то стыдливо взвыл Булгаков, побрякивая льдом в стакане.

— Бля, тот? Который с книгой связан и способность от деда получил? Чмоня эта?

— Он-он, кажется ему не особо понравилось, что я с ним сделал, ищет сейчас лихорадочно информацию обо мне. Сука, если скучно – купи судоку, отъебись от меня.

Булгаков отметил, что Фёдор вошёл в раж и начал ругаться, что бывало редко.

— Уважаемый, он скорее будет, если верить твоим рассказам, ныть что ему не дали повеселиться или повеситься… И что ему скучно.

— Он будет убивать и дальше без продыху, как только сможет избавиться от того, что сказал ему Сакуноске. Ну и на нервах играть, конечно.

— Подтверждаю, — Булгаков поднял стакан, звякнул льдом и выпил половину. После чего перемешал колоду, — Но вы чего-то сегодня слишком разошлись.

— Позволь ему, пусть поворчит вслух в день рождения, он же как дед.

— День рождения? — Булгаков поднял бровь.

Достоевский с презрением глянул на Гоголя, а потом на врача.

— Что вы так смотрите? Вы все ещё для меня выглядите как человек из ниоткуда, который просто появился за день до моего знакомства с вами.

— Забавно. Но день рождения это или обычный день, какая разница?

— Расслабься, он просто забыл, что ты человек. У тебя удивительно хорошо получается отсекать от себя всё человеческое, Фёдор, — Коля хохотнул и протянул ему банку энергетика откуда-то из закромов.

Гоголь словно знал, что Достоевский придёт этим днем к Булгакову, и приготовился заранее.Фёдор принял банку и открыл ее.

— Я слышал, что ты говорил в прихожей. Оставь эту идею, почему ты не хочешь увидеть тот мир, что так страстно хочешь создать?

— Я его видел уже, мне будет приятно, если его увидят и другие. К тому же, я уже порядочно натворил и ты, нам с тобой путь на плаху, какими бы мы хорошими в глазах друг друга ни были.

На миг все смолкло. Фёдор уткнулся взглядом в те «Ромашки». Булгаков все ещё их хранит, и это казалось забавным. Слышно было как капает вода из крана и бьётся по металлической мойке. В какой-то момент мир перестал существовать, Фёдор сосредоточился на этом ритме. Тишину нарушил Михаил Афанасьевич.

— А меня вы считаете невинной овечкой, раз предложили испытать на себе сыворотку?

— Ну... Изначально ведь ваша цель избавиться от способности? Уж умирать точно не хотите. Поэтому я дам вам её, и решайте сами со своими пациентами, кому это вкалывать. Потому что как только я доберусь до книги, я уничтожу сам факт существования эсперов.

— Как-то грустненько выходит! Столько лет строил планы, а на результат даже не хочет взглянуть.

— Документы я вам оставлю, Михаил Афанасьевич. А так я пойду, спасибо за компанию. Коль, пойдёшь гулять по городу?

— Всегда готов! По обычному маршруту?

И через несколько минут они ушли из квартиры. Булгаков, закрывая дверь, остался в недоумении, что произошло. Смотрел на бумаги, но не особо понимал, что написано из-за количества выпитого алкоголя. Оставив это дело, он лёг на диван и задумался. А каким видит он этот прекрасный мир, к которому стремится Фёдор? Если он вколет себе эту сыворотку, то останется один?

Мир без эсперов... Как трудно, неужели могут быть мирные времена? Неужели жизнь человека снова начнёт цениться, а не будет разменной монетой? Какие будут города без эсперов? А люди? Что они будут думать? Если он это сделает, то останется единственным свидетелем будущего из всех знакомых? Даже Анны не будет?

Но тут что-то родилось в голове, шальная мысль. Если он останется жить после эсперов, он сможет писать истории про них. Рассказывать жизни пациентов. Можно на бумаге ведь. Сохранить мир, который есть сейчас. Целый роман можно написать, а можно короткие рассказы под одним началом. Все же, видимо, Фёдор его глубоко уважает, раз даёт такой шанс, раз он первый, к кому он пришёл с этой информацией и предложением.

Пока Булгаков думал об этом, Гоголь и Фёдор гуляли по Невскому проспекту. Гоголь засунул руки в карманы, у Фёдора же были перчатки. Он держал подаренный энергетик и молчаливо пил.

Гоголь был в приподнятом настроении, что-то напевал и остановился внезапно, да так что, Достоевский в него врезался.

— Мне стало интересно. Ты когда-то был счастлив?

Федор не ответил и просто посмотрел в глаза Коле.

— Что? Ну не может же быть, что в жизни есть только цель и ничего больше!

Фёдор вздохнул и глотнул энергетик.

— Говорил бы ты с Замятиным на эту тему.

— Зачем, я там знаю ответ. Он был счастлив, когда был в неведении.

— Кажется, он тебя дурит. Такой человек никогда бы не предпочёл счастье какому-то незнанию. А что до тебя?

— Не знаю, может, мне только кажется, но мне давно не было хорошо хоть сколько нибудь. Бесчисленное множество подколов не сделают меня счастливым. Знаешь, хотелось бы станцевать с тобой вальс в лаборатории под его аккомпанемент.

— Можем как-нибудь, если он жив будет.

Гоголь удивлённо посмотрел на него, словно Фёдор только что признал, что Мишель всё же ему дорог хоть сколько-то.

— Слишком громко думаешь, я на это иду только чтобы у тебя были хоть какие-то хорошие воспоминания.

Они продолжили гулять по мокрому Петербургу. И после той встречи вернулись в свои квартиры только под глубокую ночь.