Третий месяц подряд Женя работал над заказом Фёдора. Это уже истощало. Он забывался в работе настолько, что не ел порой день или два, не выходил на улицу. В какой-то момент Замятин сам для себя осознал, что не разговаривал с людьми около недели. Ему никто не звонил и не писал, никто из Крыс не приходил проверить, как идёт работа, даже Мишель не заявлялся неожиданно утром, как перед отправкой в Бельгию.

Оставшись с этой мыслью наедине, он ещё больше для себя уверился, что в сущности никому и не нужен был. Вымученно смотрел на чертёж и расчёты, готово было на три четверти.

      Прилёг на кровать и задумчиво посмотрел на Интеграл. Ей наверно очень скучно было, пока он занят. Но сейчас, из-за того, что он снова с фанатизмом ушёл в работу, он даже пошевелиться не мог. И не хотел.

      Последний месяц он не слушал ни сводки новостей, ни разговоры в лаборатории, в глаза не видел газеты. Он совершенно не знал, что происходит в мире или хотя бы в Петербурге. Ему всё опостылело. Как можно быстрее надо закончить это задание, но что он будет делать потом? Замятин горько усмехнулся от мысли, что моментально пришла ему в голову. Но пока до этого далеко.

      Вспомнилась Уэллс. Тогда, когда Мишель сбежал из номера, Женя пошёл к ней за информацией об Агате. Он знал, что она работала какое-то время на Орден. Когда же он её нашёл в огромном удушающем городе стало как-то легче. Совсем немного, но проще смотреть на мир. Они сидели в её временном прибежище и разговаривали, как будто старые друзья, за чашкой чая.

— Мне всегда казалось странным, что вас объявили террористкой, — глядя в окно, сказал Женя.

— По-моему, это было очевидно. Правда я слегка была глупа, доверившись Агате. Моя способность нужна им, и они думают, что я рано или поздно приду и буду просить их о пощаде, стоя на коленях.

— Агата, видимо, изощрённый человек... Разговаривать с тобой интересно. Но мне хочется знать, догадываешься ли ты, кто я?

— Человек, который смог найти меня в Англии, а как появляется – так сразузаголовки начинают пестрить... Тебе понятна моя боль от способности и того, что меня пытаются использовать, — и тут Уэллс рассмеялась, — быть может, Гробовщик или Грешник.

      Странно, но даже сейчас от слов Уэллс не было волнений. Она была в той же ситуации, и, раз за ним до сих пор не пришли, значит она никому не рассказала.

— Верно, но разве есть что-то непосильное Провидцу? Хочешь отомстить Агате? Присылай всё, что знаешь, на имя Платонова в гостиницу, где я остановился.

Они виделись всего два раза в жизни, но двух не особо долгих разговоров им хватило, чтоб понять друг друга. Уэллс не была под подозрением с момента вечера у Кристи. И в тот день Замятин понял, что Уэллс не признает и не придёт к Агате, даже если от этого будет зависеть её жизнь. Он разделял эти чувства. Если бы Фёдор его предал, то он не то чтоб на встречу по его приглашению не пришёл, он бы собственноручно заставил его пожалеть о таком выборе. Но Фёдор не предал его. А наоборот, в последнее время делал всё, чтобы Легенда растворилась из памяти людей.

      Оруэлл выполнил обещание и не писал больше писем. Женя даже рад был этому, но сил поверить в то, что Оруэлл действительно его отбросил, не было. Время шло... И Замятин смотрел на любые вещи наполненным грустью взглядом. Но с оглушительным шумом в жизнь снова ворвался Гоголь.

Женя сидел за чертежами, когда услышал шум на кухне. Кто-то что-то нарезал, ставил чайник, гремел посудой. Женя вышел посмотреть, что случилось, держа наготове пистолет. Там, согнувшись над столом, стоял Гоголь и шинковал овощи. Он поднял голову и тут же отбросил нож, кинувшись обнимать Замятина.

— Женька, Женька, я уж думал, ты помер! На звонки не отвечаешь, смски не читаешь, может, ты номер сменил? Но в любом случае я тебя полтора месяца не видел! Что случилось, чего сидишь в четырёх стенах? — Коля менял темп речи.

      Женя, отвыкший от физического контакта, да и от голосов людей, заметил, как в голове разрасталась боль. Так и стоял, не зная, куда деть свои руки и пистолет.

— Да, сменил, Фёдор знает, мог у него спросить. Я немного устал...

Гоголь оценивающе на него посмотрел, потом кинул взгляд на газету, одиноко лежавшую на подоконнике.

— Боже! Замятин, с тобой всё хорошо? Обычно у тебя ворох газет, новых разных изданий, а тут одна простая листовка, и та месячной давности! Что такого заставил делать Фёдор, что ты даже новости отложил? Обещай, что возьмёшь отдых после того, как закончишь.

      Женя горько усмехнулся, но все же согласился. После чего сел на стул и откинул голову к стенке. Закрыв глаза, он почти уснул под шум. Но головная боль не унималась. Он открыл глаза, и солнечный свет слепил его. Оружие лежало в кармане. Было душно от того, что Коля пользовался плитой.

— А что бы ты делал, если бы я сменил место жительства? Если б меня не было здесь?

— Ты же сам месяца три назад жаловался, что Фёдор сказал, чтоб ты сидел в одной квартире. И что сменить ты её сможешь, только если собираешься с ним во Францию уезжать.

      Женя вздохнул, он не помнил, когда такое говорил, но решил поверить.

— Кстати о Фёдоре, он как-то обмолвился, что отпуск ты не захочешь брать, потому что что-то задумал. Поделишься?

      Замятин несколько удивлённо посмотрел на Гоголя и в рассеянности даже не знал, что сказать. Фёдору, видимо, стало известно о том, что Казино – последнее задание Жени. Ну а узнать он об этом мог, наверное, от Мишеля.

— Я даже не предполагал, что он узнает. В общем-то, Мишель меня попросил о способе, как исчезнуть из мира навсегда.

Гоголь замер и повернулся к Жене лицом. В глазах читался ужас.

— И ты согласился?!

— Конечно... Я понимаю его боль, тяжело быть тем, кем он является. Он же даже умереть не может, пока эсперы существуют, а сыворотка ему не подходит. Это интересная загадка.

— Но ведь Фёдор... Его план...

— Коль, а если у него не получится? Если Фёдор умрёт, пока будет пытаться достичь цели? Что будет тогда с Мишелем? Что ему останется? Куковать, пока человечество не вымрет или не переселится на другую планету? Знаешь, он умереть хотел очень давно. Я его знаю уже около четырёх с половиной лет, и даже тогда он хотел исчезнуть. Если я помогу ему, кто знает, может мне зачтется это где-то, и я буду чувствовать себя спокойнее.

      Гоголь стоял и, все ещё не веря в то, что сказал Женя, начал смеяться, а из глаз сочились слезы.

— Он уже один раз меня покинул. Фёдор последовал за ним, и знаешь сколько усилий мне стоило найти Фёдора после того, как он в первый раз умер? Много. Ещё больше, чтоб выходить Достоевского. А ты... Ты тоже хочешь меня покинуть?

  Женя лишь виновато улыбнулся.

— Ты должен помнить, что я тоже могу умереть в любой момент. Неожиданно для тебя. Сейчас у меня самое спокойное задание, но кто знает, что случится потом.

Гоголь продолжал посмеиваться и поставил тарелку с едой перед Женей.

— Скажи, тебе все ещё снятся кошмары?

— С завидным постоянством.

— А кто в них появляется?

      Женя решил не отвечать на этот вопрос. Гоголь озадаченно вздохнул и сам сел есть.Это странное поведение Жени его пугало. Не было и дня, чтобы он не спрашивал у Гоголя как жизнь, пил ли он таблетки, нет ли трудностей с людьми. Женя был человеком уникальным для окружения Фёдора. Хотя бы тем, что Коле порой казалось, будто Замятину Достоевский доверяет больше всех. И, как оказалось, Мишель тоже ему доверяет, раз решился на такую просьбу.

      Отчего-то в душе Гоголя заныло. Сначала Фёдор с его «Я недостоин нового мира. Я должен умереть как символ, что ад закончился», потом Мишель с просьбой уничтожить его. Нет, это для Гоголя не было новостью. Фёдор говорил ему об этом, когда ещё Женя был в Англии.

      И вот теперь Замятин. Отчего-то ему стало страшно, что он самый первый его покинет. Гоголю было трудно представить, что улыбчивый, спокойный Женя, у которого всегда найдутся слова для утешения, уйдёт из жизни первым. Гоголь старательно отгонял эту мысль. Но, по правде, именно она была той, что привела его сегодня сюда.

— Не хочешь узнать, что происходит в мире?

— О... Ну, наверное, что-то до ужаса страшное, раз ты пришёл сюда. Дебаты между фракциями в партиях идут, наверняка все ужасно ругаются и дерутся, я прав?

      Гоголь усмехнулся. Его не было в социальной жизни месяц, а он все равно знает, словно бы следит за этим ежесекундно.

— Ну, в общем, да. Представляешь, они хотят сделать такую же систему досмотра эсперов, как и в аэропортах, теперь на железной дороге и даже в метро.

      Женя рассмеялся. Гоголь знал, что за смехом стоял ужас. Женя пользовался общественным транспортом больше самого Гоголя. Замятин вышел из комнаты.

— Тогда мне стоит поторопиться съездить в Воронеж, к Саше. С твоего позволения, я позвоню Фёдору.

      И пошел искать мобильник. Старый кнопочный, ему уже лет шесть. Купил сразу, как убил отца. Облазив все шкафы и посмотрев на кровати, на столе наконец нашёл и набрал номер.

— Добрый день. Звоню не по делу, но не могли бы разыскать Александру Ивановну Замятину. Деньги вычтите из задания. Ах, и я бы хотел получить разрешение на расспрос Анны по поводу передачи способности людям из семьи.

Молчание на трубке прервалось, коротким «Разрешаю. Информация будет в течение часа».

      Гоголь зашёл в комнату и поднял Интеграл на руки.

— А зачем тебе информация о передаче способности родственникам?

— Надо проверить, нет ли у Санечки какой-то способности. А если есть – забрать её себе. Я не хочу, чтоб Саша умирала, ничего не сделав в мире эсперов. И, думаю, там я смогу найти ответ на запрос Мишеля. Эх, опять задачки по математике вспоминать...

      Гоголь не выдержал и кинул кошку на Женю. Интеграл покорно вцепилась в футболку Жени и залезла на плечо.

— Милая Ин, а, милая Интеграл, может мне взять тебя в поездку? Кстати о политических дрязгах. У кого больше шансов на победу?

— Это тот вопрос, который я хотел задать тебе. Но в этом году самовыдвиженцев совсем мало.

— А те, что поддерживают интеграцию в общество?

— Один. Но я плохо в этом разбираюсь. Вот спросил бы ты меня о том, что происходит в культурной столице на бытовом уровне, тогда да...

      Женя засмеялся и погладил Интеграл.

— Как работа?

— Я ее поменял. Сейчас я в отделении полиции, снова, — Гоголь потянулся.

— Фёдор приказал?

— Да. Давно он чего-то не просил ради плана.

— Насколько? — он задавал вопросы на автомате. В голове информация почти не откладывалась. Только ключевые слова «задать тебе», «Один», «Давно не просил». В голове было пусто. Он наигранно пытался показать, что хочет продолжить разговор.

— С твоего переезда в Петербург.

      Женя порядком удивился, но не придал этому значения.

— Пойдём-ка гулять, а то сидишь законопаченный тут. Давай-давай, пошли.

      Женя, находясь в каком-то оцепенении, начал одеваться. Он потирал глаза, прикладывал руку к лицу и постоянно смотрел на Гоголя. Что будет с ним, когда закончится задание? Что он будет чувствовать? Но, откинув эти мысли, он натянул ботинки и вышел на улицу вслед за Гоголем. Тарелка с едой так и осталась на столе. Женя к ней даже не притронулся.

      Петербург встретил их пронизывающим холодным ветром, скользкими тротуарами и неубранным снегом. Женя хмыкнул и подумал, что если б он пошел в политику как самовыдвиженец, то помимо защиты прав эсперов, ещё бы постоянно предъявлял коммунальным службам, что они ни черта не делают.

      Старые дома грязно-болотного цвета, яркие неоновые листовки с номерами девиц... Сосульки снизу выглядели как гигантские зубья, которые однажды тебя проколют, слякоть и лужи на проезжей части создавали угнетающий вид. Замятин смотрел в серое небо и внюхивался в запах. Пахло подтаявшим снегом и льдом, немного сырой побелки. Всё выглядело так, как будто скоро придёт весна. Только у Жени, как ни пытался поверить в происходящее, глаза были словно стеклянные. Словно они его обманывали. И это ненастоящий мир. Иллюзия, симуляция, точная копия, но не мир. Это не живые люди. А здания картонные. Лужи – вода, смешанная с акварелью. Голос Гоголя – не более чем запись чьего-то настоящего. Но только лишь запись. Женя не мог понять, что ему говорят и шутят ли.

      Где-то в голове промелькнула мысль, что посетить Сашу – такая себе идея. Невозможно предсказать реакцию его на появление, и это пугало. Александра, как он помнил, и исходя из того, что ему сказал когда-то Коля – бойкая и смелая девушка. А сам Женя сейчас всего лишь её тень. Человека, которого она знала, как своего брата, уже нет. Его нет с четырнадцати лет, и умирал он долго и мучительно. Каким он был в её глазах тогда? А сейчас?

      В голову лезли абсолютно нежеланные воспоминания из детства. Как он нянчился с сестрой в свои пять лет. Давал ей бутылочку, играл с ней. Но она ведь этого не помнит. Наверняка, она запомнила только исчезающую в ночи фигуру на горизонте.

— Женя! Хватит витать в мыслях! Я вообще-то для тебя рассказываю, – Гоголь потряс его за плечи.

      На мгновение в глазах появился свет, и Женя улыбнулся.

— Прости, я, видимо, и правда слишком много думаю.

— О чём в этот раз?

      Женя не ответил. Гоголь толкнул его в бок. От удара Женя поскользнулся и упал на спину. Шипя от боли, лежал. Во взгляде всё говорило: «Чего от меня надо, оставь меня в покое». Гоголь испугался этого. Он попытался помочь, но Замятин оттолкнул его руку и встал сам, ничего не сказал и просто пошел дальше. Гоголь же старался сделать вид, что не заметил, как Жене мерзко от него. Женя ходил от ларька к ларьку брал газеты, а если раздавали агитационные листовки, то брал и их. К середине прогулки он нес приличную кипу бумаг.

   Дома его ждал интернет и соцсети, где он мог прочитать то, что считают люди. Всё же он обещал Мишелю, что вновь вернётся в политическую жизнь Петербурга, ещё в первый приезд из Англии. Отпуск затянулся, пора обратно в жизнь. Пока он жив, пока у него ещё есть силы что-то говорить, он будет говорить и показывать. Даже если всё кажется ложью, выдумкой и несуществующим миром. Пока он здесь, он обязан влиять на эту реальность. Его просто не вычеркнешь. Пока у Фёдора нет книги, надо делать хоть что-то.

      Забывшись в этих мыслях он улыбался лихорадочно. Гоголь узнавал взгляд. Фёдор последнее время смотрел так же. Эти двое определенно задумали что-то. И, как только Женя включится в жизнь снова, Фёдор сделает свой ход, а Замятин его подхватит, как делал это всегда.

      В целом, Коля был доволен прогулкой. Ему удалось растрясти погрязшего в грусти и отрешённости Женю, и тот выглядел к концу уже несколько иначе. Цвет лица стал более здоровым, и пусть взгляд еще немного пугал, но Гоголь признавался сам себе, что Женя всегда был таким. Бесцеремонным, прямым, но с фанатизмом в работе. Они поэтому с Достоевским и спелись. Отчего-то в голове возникла мысль, пока Женя отошел им за кофе, каким дуэтом они с Фёдором были бы на поле боя?

      Точно можно было сказать одно: Замятин бы использовал мёртвых как щит. Однако самого Достоевского было трудно представить в драке, он всё же наблюдатель, а Женя больше обороняющийся. Быть может, Фёдор мог устроить такую аферу, что лично им не нужно было бы находиться в поле зрения противника, но ими бы всё управлялось. Представлялось, как одна из неугодных Фёдору организаций заказывала проект на усиление конструкции здания. И Женя по воле Достоевского выигрывал конкурс инженеров, его бы нанимали, и пока Замятин представлял проект, внизу здание бы пытались захватить мёртвые. Они бы выиграли. Однако такое возможно только в случае, если Женя захочет своей способностью. Одним из условий контракта с Замятиным, который Коля кстати помогал составлять, являлось то, что Женя не участвует в боях с помощью мертвых и не убивает людей и эсперов на задании. Сам Замятин ещё до начала славы в обществе, называл себя «Падальщиком».

      Углубившись в раздумья, Гоголь не заметил, как Женя пришел с кофе и протянул ему стаканчик. Усевшись на лавочку, немного обнесенную снегом, Гоголь отпил горячий напиток и начал согревать руки. Женя читал газеты. Быстро и жадно. Листая страницу за страницей. Откладывая прочитанные на колени и беря из-под мышки новые. Его стакан стоял на скамейке.

      Замятин поминутно хмурился, хмыкал, вздыхал и посмеивался. Но Гоголя не удостоил ни единым комментарием. Коля с интересом поглядывал на Женю, подсматривал в газету, но успевал прочесть только пару предложений, как страницу переворачивали. Не выдержав, Коля постучал по спине Жени. Тот отвлёкся.

— Уважаемый, о чём смеемся? Зачем вздыхаем? Скажи уже чего-нибудь, мне интересно, — Гоголь начал манерно, но после тон сменился на дружелюбный.

— Смех скорее истерический. Их идеи реваншизма, смешанные с национализмом, меня пугают. Сейчас погоди, я найду строчку, — Женя вернулся к тексту и через секунду начал его зачитывать, — «Победа в войне случилась тринадцать лет назад, но мы так и не добились важнейшего! Наш народ ни во что не ставят как победителей, и нам даже не выдали листа из «романа». Ввиду того, считаю важным напомнить им, кто победитель. Сначала уговорами, а после, если они не подействуют, силой. Ведь, как известно, мы сильнейшая армия в мире. И народ наш тоже важнейший, эти наглые япошки недостойны книги, а до сих пор её прячут от нашего глубинного народа». И это интервью человека, который идет в Федеральную Госдуму! Какого чёрта?

      Гоголь слегка был удивлён подобными идеями, но, если бы книга была действительно в России, план несколько упростился бы. Однако, снова ввязаться в войну из-за одного несчастного артефакта?

— Дальше – больше! — Женя, не дожидаясь каких-нибудь слов от Коли, продолжил, — «Я думаю, надо изловить так называемых Грешника Петербурга и Гробовщика! Уж больно они распоясались. Думаю, им нужно чуток послужить в армии, а потом поработать на государство. С такими-то братками весь мир нас будет бояться! Они и так долго гуляют на свободе, один шестнадцать лет, другой десять. Хватит. Пора ловить этих недоносков, не уважающих наше государство и население». Это что за лексикон? Он что, на базаре учился разговаривать? Продавал на том самом базаре варежки, связанные им на Колыме? Я просто в ужасе. Если это — на последнее слово было ударение, — большинство, то какой ужас нас ждёт в будущем? Запугивать? Нет бы экономику нормально развить, дать больше свободы малому бизнесу, позволить появиться уже наконец-то среднему классу хоть как-то? Нет! Зачем? Можно же кормить людей обещаниями и взращивать в них ожидание, что они привилегированный класс, раз их боятся. Как будто страх и уважение – это одно и тоже. Но про эсперов-то он как рассуждает! Ты только послушай: «Эсперы – не больше чем инструмент для нашей высшей цели. Они-то и делают нас сильными. Идеальные бойцы и оружие,» – словно они не люди, они так просто. Разумом не обладают, и все что им нужно – большую зарплату, ордена и звёзды на погоны. Не личность – оружие. Заметь, не я так говорю, а он. Эсперы этим гордятся? Как низко пало их чувство собственного достоинства! И это только один. Их таких тут у меня в газетках ещё штук шесть. Не нашел пока адекватного, за кого голосовать. Да и не думаю, что здесь найду.

      Гоголь всё это время внимательно слушал и пил свой кофе, периодически выкатывая глаза, пытаясь подобрать хоть сколько-нибудь цензурные слова.

— И что ты будешь делать?

— Ну я ещё пособираю информации, посмотрю за теми, кто мне понравился, если такие найдутся, почитаю их блоги, посмотрю другие интервью. Но вашу ж мать! Это абсолютный и кромешный пиздец. Я буду протестовать, если они выберут большинство таких. И без разницы, выйдут ли другие на улицу.

— Тебя ж схватят и посадят на пятнадцать суток, потом штраф, суд…

— Когда меня это останавливало?

      Гоголь хмыкнул, и допил свой кофе. Встал, потянулся и предложил Жене разойтись. Тот согласился.

      Уже вечером того дня Женя проверял свои расчеты, будет ли работать отопление, электричество и водоснабжение в такой махине, как Небесное Казино. Он не мог воспроизвести точно так же, как это было на чертежах, но тем не менее, вроде работало. Идея заключалась в том, что влага из воздуха конденсировалась и собиралась в бойлеры, где очищалась от примесей и нагревалась или шла в кран с холодной водой. Таким образом, вокруг казино никогда не могло образоваться достаточно больших облаков, а значит, можно было использовать солнечные батареи и лопасти, которые удерживали Казино в воздухе, и подпитывали его электричеством, на котором держалась всё огромное здание. Главная проблема была в том, что он всё ещё сомневался, что под действием гравитации Казино не упадет.

  Потирая шею, он смотрел на другие чертежи и думал не оставить ли записку Фёдору, чтоб он как-то это проверил. Замятин делал всё, чтобы Достоевскому не пришлось использовать книгу в реализации строительства Казино, но такими темпами на одну только постройку должно было уйти не меньше четырёх лет, не говоря уж о том, что нужно было запускать Казино на нейтральной ничейной земле, что практически невозможно.

      Женя отвлёкся и решил всё же почитать, что пишут на форумах про кандидатов. И несколько пожалел об этом через пару часов. Писали всякое. Что «Кандидаты от народа и им можно доверять, не то что те, от партий», «Гнать в шею таких надо, они опять хотят войны, а у меня сын отца не видел из-за неё, а теперь сам помереть там должен? Что это такое?» – и многое другое.

      Выдвигаемые партиями были сплошь консервативных взглядов отца Жени. В жизни только традиционный уклад. Муж – деньги, жена – быт. Все подчинено Богу и прочее, и прочее. За это Замятин точно не собирался голосовать, ни слова про эсперов. Да и к тому же, обычно у таких индивидуумов взгляд, что эсперы – грех человеческий. В прямом смысле, даже не в понятии Фёдора. Но здесь у них взгляды были отличны.

      Женя ничего не мог поделать, он бы тоже не хотел иметь способность, но говорить за всех он не собирался, и поэтому был сторонником интеграции эспера в мир человека. Такие кандидаты были, но один на весь выбор, и не факт, что его изберут. К тому же он баллотировался не в районе, где прописан Женя.

      Замятин проверил, не принимает ли он пожертвования, но такого не было написано на сайте. Даже строчки «Для сотрудничества звонить» не было.

      Тем же вечером пришла сводка на Александру. Женя не особо вчитывался, всё, что ему нужно было, – в каком она городе.

      Дальше события разворачивались стремительно. Выборы прошли, тот кандидат не победил, и к удивлению, он не сдался, а стал доказывать фальсификацию, люди начали выходить на улицу, и Женя вместе с ними. Это пьянящее чувство, когда ты в толпе с одной идеей, подкупало и окрыляло. Тот кандидат развеял миф о поддержке народом таких людей, они просто культивировались государством. Это и вызвало бурю негодования в обществе. Стали протестовать. И с каждым разом всё больше и больше, в какой-то момент Женя забылся в этом. Думал, сможет поменять мир без Фёдора. Но как только он в этом уверился, на одном из митингов его посадили в автозак и увезли в отделение, где из-за наплыва задержанных даже не опрашивали, просто обращались как со скотом. Посадили в обезьянник.

      В этот момент, смотря на окно с решёткой, Женя лишился дара речи. В голове начали мелькать воспоминания, как он точно так же смотрел на окно в одиночной камере предварительного задержания. Как посадил здоровье, и за него ручался Князь, глава Политеха, как он видел в руках книги, подписанные позолотой, именами Николая Васильевича Гоголя и Фёдора Михайловича Достоевского. С их идеями и словами. Даже с названиями способностей.

      Но дальше… Анна, Сергей, Михаил Афанасьевич и даже Маяковский с Цветаевой, Уэллс – все они были живыми людьми с разными, немного отличными, повадками. Он со всеми был знаком, переводил их творчество и сам был творцом. Революционером. Перед глазами пролетала жизнь, вроде чужая, а вроде и своя. Его же имя, но руки и лицо не его. Там он высокий и с большими волосатыми руками. Он посмотрел на свои в тот момент, и словно помехами накладывалось предыдущее, увиденное. Что это было? Почему тексты, которые писал тот Евгений Иванович, были чертовски похожи на мысли самого Жени? А были ли сам Женя? Кто он? Кто тот? То, что он увидел было миром, но миром без эсперов? Что произошло? Это реальный мир, каким он был? Поэтому он не может найти эти тексты в своей памяти, в прочитанных им книгах?

      Ничего не было понятно, и когда Гоголь пришёл забирать Женю из участка, потому что всех отпустили, Замятин не знал, как на него смотреть. Не знал, что сказать. Не сделает ли это хуже Гоголю? Стало понятно, о каком мире говорил Достоевский и что имел ввиду, что он уже видел мир без эсперов. И поэтому пошел к нему после задержания. Не предупреждая, просто заявился. Как только с Гоголем разошлись. Им предстоял небольшой разговор.

      А пока шёл до его квартиры, пребывал в каком-то забвении. Он не замечал, что происходит, как ему сигналят машины. Знание, свалившееся ему в голову, было слишком тяжело и грузно. Сказать по правде, он даже не хотел в это верить. Всё выдумка глупого мозга, галлюцинация, не больше. Но почему это ощущалось таким реальным? Словно это и правда была его жизнь. Почему имя было то же? Он всего лишь тень, воспроизведенная книгой? Почему он знает? Фёдор точно знал ответ на этот вопрос.

      Достоевский не встретил его радушно. Хмурым уставшим лицом, глаза неприветливо светились от негодования. Но пропустил его в квартиру.

— Выглядишь потерянным, — начал он без прелюдий, — и что-то подсказывает, так не из-за задержания. И даже не из-за сестры, чьё досье ты просил три недели назад. Тогда… эсперы?

— Да, я боюсь наше будущее – это наше прошлое, — пройдя за порог, сказал Женя.

Достоевский расплылся в улыбке, и взгляд его как-то загадочно повеселел. Он усмехнулся, повернувшись к Жене. Больше объяснять ничего и не надо.

— Откровение книги… что ж, мне интересно как ты порвал нить реальности, что она создала.

      Женя застыл. Фёдор, конечно говорил, что эсперы должны кануть в лету, но что это создания книги он ни разу не обмолвился.

— Проходи уже, у тебя теперь достаточно информации, мне интересно, что увидел ты.

Женя поспешно снял зимнее пальто, шарф и шапку и зашел в приёмную. До этого непосредственно у Фёдора в квартире он был только раз. Новое место ему сообщалось почти сразу же, как менялось, чтоб он мог использовать его как убежище после заданий. Но Замятин тактично этим не пользовался.

Он сел в кресло около окна, вскоре пришел Фёдор и принёс кружки, чайник с заваркой. Женя несколько удивился, что Достоевский знает, как заваривать чай, ведь он обычно пил пакетированный и был... в общем-то, был когда-то дворянином. Тут Женя понял, что что-то не так. Фёдор двоился, и информация о нем тоже. Фёдор Михайлович и Фёдор, несколько отличные люди с разными обстоятельствами, но тем не менее одинаковыми идеями в корне. Наверное…

Достоевский разлил по чашкам чай и выжидающе смотрел на Женю. Замятин не знал, с чего начать. В голове было нагромождение из разных фактов, и они путались и не хотели выстраиваться в определённую цепочку событий. Фёдор, заметив это смятение, задал вопрос: «Какой временной промежуток ты увидел?»

— Что-то с тысяча девятьсот пятого по двадцать девятый, что ли… Я не знаю. Всё слишком путано. И вроде вижу революцию, войну, после ещё одну революцию, но точно, что происходило… Знаете я видел книги с нашими именами и, — Женя говорил сбивчиво, крутил пальцами, закатывал глаза, — И я знаю их содержание, и одновременно знаю, что я никогда не читал эти книги. Это слишком. Почему? Почему?!

      Женя зарылся руками в волосы, склонился к коленям и тихо взвыл. Тихо начал смеяться, а после выпрямился и достал трубку с кисетом. Заправил табак, поджёг и раскурил.

— Знаете, чем больше я просматриваю то, что мне дали… Там нет эсперов. Ни одного. А все эсперы, которых я знаю, были в моем прошлом.

      Фёдор внимательно смотрел на то, как менялись эмоции Жени, и слегка улыбался. Он понимал, что тот чувствует. Достоевский пережил такоё же опыт. И до сих пор информация о его прошлом приходила.

— Все просто. Мы лишь копия тех людей. Мы изъян реальности, книга нас создала.

— Хотите сказать, мы изначально были созданы книгой? Ваша идея… это из-за озлобленности на книгу? Ненависть к себе? Почему?

— Что-то верно, что-то нет. Все что могу сказать – мы не должны существовать. У меня есть информация, кто был первым обладателем книги. Его фамилия Цусима. И как забавно, что его потомок все еще жив.

— Кто это?

— Сюдзи Цусима. Но в мире его знают как Осаму Дазая. Он хорошо скрывал свою родословную, однако…

— О, я так понимаю, жить ему осталось не долго.

— Как и всем нам. Сюдзи есть такое же создание книги, как и мы. Анна всегда была хороша в поисках информации. Мне пришлось поднять все отчеты, что приходили из Японии и других стран. О, его история весьма весёлая, но, тем не менее, он всё ещё отвратителен как само существо.

— Мне нужно разрешение съездить к Александре, а после я уеду во Францию.

— Так ты согласен поехать со мной.

— Будем честны, я просто не знаю, как смотреть в глаза всем, кого знаю, кроме вас и Гоголя. Как мне спокойно наблюдать за ними, если их жизнь похожа на личный ад, который они не заслужили как люди, которых я раньше знал.

— Понимаю, всё, что могу сказать: «воспоминания» будут поступать внезапно и когда угодно. Все что могу пока посоветовать – в принципе отказаться от любого алкоголя. Он депрессант, и будет еще хуже.

      Они проговорили недолго, и Женя вернулся к себе ещё более загруженным. Голова гудела, и он, выпив снотворного и спазмолитик, вскоре забылся беспокойным сном.

Через неделю Женя уже собрал вещи для отъезда в Париж, но прежде поехал в Воронеж. Всё это время он думал, можно ли считать Александру его настоящим кровным родственником? Он ведь копия чужой личности, просто в других обстоятельствах... А может ли являться кровным родственником та Александра, того Евгения Ивановича? Что с их потомками? Знание, что у Замятина не было детей, стояло фактом в голове, а вот у Александры Ивановны дети были, и более того, их четверо.

Проезжая на поезде мимо деревьев и столбов, он всё ещё пытался расставить всё по полочкам. Он и прежде не знал, как смотреть Александре в глаза, но сейчас стало ещё сложнее. Даже если они когда-то были близки, сможет ли она сейчас его понять? Женя чувствовал огромную вину за то, что оставил её одну, за то, что ей пришлось в столь раннем возрасте самостоятельно заниматься похоронами матери, просто потому что он не связывался с ней из-за страха, что его поймают за руку или Саше будут угрожать.

Он ужасен как брат, да и как человек он не был белым и пушистым. Гоголь хотел поехать с ним, но Женя попросил его не вмешиваться в дела, которые должен решать сам. Коля несколько оторопел от такой реакции на слова про помощь, но ничего не сказал, лишь проводил до вокзала и посадил на поезд.

В Воронеже всё было так же, как он помнил, город словно за последние четыре или шесть лет не сильно изменился. Вот только теперь к воспоминаниям добавилось то, каким город был ещё при царских временах. Он смотрел на улицы, и места, где исторические здания были снесены, представали в дореволюционном виде. Так же живо. Это несколько пугало, как и то, что теперь он точно не знал, как называются улицы.

Достоевский был прав, и так смотреть на реальность было куда труднее и больнее, но неужели он видит таким мир уже настолько долго?

Александра жила на окраине, в пятиэтажной панельке. Женя смотрел на место, где стоял дом, и видел, как сквозь него растут деревья. Он вошёл в подъезд. Поднялся по маленькой лестнице, завернул в закуток и остановился перед дверью. Это была массивная, обитая кожзаменителем дверь. Свет был тусклый. Он не решался нажать на кнопку звонка или постучать, просто тяжело вздыхал.

Наконец, собравшись с мыслями, он негромко стукнул три раза в дверь. Через пару секунд из-за двери послышался громкий крик: «Кто там?!», Женя не ответил. Просто молча стоял и смотрел в глазок, немного трясясь. Через мгновение замок начал стучать, да с такой громкостью и скоростью, словно его пытались выломать.

Александра распахнула глаза – два блюдца, испуганные, удивленные. Зрачки бегали вниз-вверх, словно она не могла поверить, кто перед ней действительно стоит. Минуту они так стояли. Женя пытался не сверлить взглядом её макушку. Она не была высокой, чуть ниже его самого. Но когда она поднимала голову, он видел в чертах лица Александру Ивановну.

— Ты… Ты! Приехал! — она воспалённо как-то крикнула и потащила за руку в квартиру, — Господи, спасибо, что были услышаны мои молитвы, ты жив!

      Женя слегка поморщился от прикосновения, но не противился, а покорно прошёл за ней в глубь квартиры. Он ничего не сказал, даже спустя пять минут, как его усадили за стол. Лишь вглядывался в Александру. Чёрная коса шла кругом по всей голове. Домашнее платье и фартук. Она стала похожа на мать в молодости, только глаза отца. И крестик Жени висел на шее. Он не носил его с четырнадцати лет, и Женя не понимал зачем его было натягивать на себя, когда он так поступил с ними.

— Женя… Женечка, ну что ты молчишь, неужели ты потерял дар речи? — обеспокоенно, и быстро, — Как ты? Столько всего хочу спросить!

— Ты не ненавидишь меня?

— Я? Как можно, я уверена, что то, что ты сделал, было ради нашей безопасности, я…

— Но твой отец мертв из-за меня, — Женя посмотрел на суп, что кипел на плите.

— Но ты же раскаиваешься в содеянном?

      Молчание.

— Ты отказался от Бога, я знаю, но…

— Прости, давай не будем об этом. Думаю, с моей стороны будет звучать как насмешка, но всё же, как ты? Тебе ведь пришлось похоронить свою мать.

— Женя! Что ты такое говоришь, она и твоя мать тоже.

      Он ничего не ответил.

— Что случилось? Тебе кто-то угрожает? Тот блаженный всё ещё следует по пятам за тобой?

— Уже нет, но я не уверен. Но говорил он и делал пугающие вещи… Мне никто не угрожает. Со мной всё относительно в порядке.

— Ну да, как же. Твой вид сам за себя говорит, что ты не в себе. Ты выглядишь ещё хуже чем в тот вечер, когда я видела тебя в последний раз. Тот беловолосый…

— Это мой друг.

— Хорошо, друг твой, он передал мои слова? Если нет, то повторю. Я намерена провести долгий разговор, и пока ты мне все не объяснишь…

— Я не могу тебе рассказать и малой части из того, что случилось со мной с того момента. Но ты носишь мой крестик. Зачем? — Женя с грустью спросил.

— Это единственное, что мне удалось сохранить после того, как ты сбежал. Отец, он был невероятно зол, все твои вещи сожжены. Но впрочем, я все равно продала тот дом, мне незачем было там оставаться. Слишком больно смотреть на место, где когда-то жили все мы. Деревня очень опустела. Ты всё ещё мой брат. Я считаю так, и что бы ты ни сделал, ты всегда им будешь.

— Даже если ты узнаешь сколько преступлений на моих руках? Поверь, там не одно убийство отца, и…

— Но ты признаёшь это преступлением! Значит, ты на пути к примирению с миром.

— Нужно ли мне это, когда у меня даже свободы нет? Пойми, я не хочу мириться с миром, он меня не радует, а я… само моё существование как горькая насмешка, что надо мной, что над проклятым миром. Я скоро уезжаю из России и прощаюсь с тобой, ты должна понять, что больше я не приеду. Не останусь у тебя на ночь. Ничего не скажу про себя. Я в сущности приехал, чтобы убедиться, что ты в порядке.

— Как я могу быть в порядке? Как, ты говоришь такие обидные слова. Я для тебя всё ещё не имею такого важного значения? Я достаточно взрослая, чтобы понять тебя. Когда ты сбежал, тебе было столько же, сколько и мне.

      Женя лишь горько улыбнулся. И встал.

— Если захочешь навестить захоронение своего отца, то найди в Петербурге человека по имени Михаил Афанасьевич Булгаков. Мне пора. Прости.

И Женя вышел из кухни, поспешно оделся, открыл дверь и в спину услышал, как ему крикнули: «Подожди меня!», но он не остановился и продолжил свой путь прочь из города. Он постарался скрыться так, чтобы его не было видно из окон квартиры Саши, благо, как он заметил, комната была одна, и окна выходили на ту же сторону, что и кухня.

Еще полгода назад, Женя был готов рассказать ей всё, всю подноготную. Но сейчас, он даже не был уверен в том, что это всё происходило с ним. Когда это было, был ли это он или настоящий Евгений Иванович, чью личину он носит? Женя не знал. Ему было тяжело от самой мысли, что придётся рассказывать от начала до конца. Он не мог спокойно говорить о том, что произошло. Его сводило с ума знание, что он уже когда-то жил. И Оруэлл вспоминался тоже. Казалось, за ним следят изо всех щелей, а он неумело показывает чью-то жизнь. Был ли он когда-то собой? Это была его свобода?

Туго и путанно. Ничего непонятно. Он вновь приехал в Петербург, но лишь за вещами, с Достоевским они уехали тем же вечером. Все, кто был важен знали: Женя уезжает в Париж, но никто его не проводил, лишь из опасения, что их схватят. Охрану усилили на вокзалах и в аэропортах. Везде было опасно появляться, будь у тебя хоть какая-то способность.

Но Замятин и Достоевский уехали благополучно. Поселились они недалеко друг от друга. Женя продолжил работу над Казино. Правда, с каждым днём делать это было всё тяжелее. Голова по утрам гудела, спал он плохо и едва ли набиралось часов шесть суммарно. Иногда Женя выходил на улицу. Париж не был похож на Петербург по строению, своими виляющими улицами он больше напоминал Москву.

Замятин пытался делать вид, что здесь дышится легче, думается проще, но понимал, что просто врёт себе. До конца работы оставалось совсем ничего, когда приехала Анна. Она позвонила и сказала, что как-нибудь зайдёт. И Жене стало чуть легче. Пусть ему и дали откровение, но с Фёдором общаться проще не стало. Тот наоборот, словно бы ожидал ещё большего от него. Может он хотя бы Анне сможет рассказать?

Интеграл всё это время была с ним, и Женя был немного счастлив, что она всё ещё была рядом и слушала его. Пусть ничего не говорила, но она была самым близким для него.

С каждым днем тумана в голове становилось больше. Он терялся в информации. И даже когда пришла Анна, ничего путного сказать он не мог. Ахматова смотрела с сожалением. Он пытался ей объяснить, но не знал с чего начать. С того, что они знают друг друга не первую жизнь? Или с того, что книга просто создала копии когда-то великих писателей и вычеркнула их из истории? Что бы он ей рассказал, он не знал. После её прихода Гоголь позвонил и сказал, что завтра он приедет, и чтоб он его обязательно дождался и показал город. Женя согласился, но на деле проект уже был готов. Завтра он его должен был отнести Достоевскому.

Замятин рассматривал миниатюры комнат Небесного Казино, которые он создал и показывал сегодня Анне. Горько улыбался и нервно сглатывал,мысленно пересчитывая пули. Он давно не пользовался пистолетом. Осталось всего ничего – четыре.

Он поспешно придумывал способ, как Мишелю выйти навсегда из реальности, и, не придумав ничего лучшего, просто решил, что Фёдору нужно поглотить способность, с помощью передачи дара от кровного родственника кровному родственнику. Начертил пример круга и думал над формулой и словами, которые там должны быть.

На следующий день Женя, захватив с собой пистолет, проект и письма, пошёл к Достоевскому, оставляя Интеграл одну. Он мысленно с ней попрощался, положил любимой еды и закрыл за собой дверь. Надел наушники, включив Скрябина опус номер семьдесят четыре. Этот день действительно стал последним в жизни Евгения Ивановича Замятина.