Гоголь, приехав в город, по обыкновению своему был несколько рассеян. Ему было тревожно каждый раз, как он оказывался на новом месте Он не спал ночь перед отъездом. Не мог найти себе места в квартире. Ничего в тот день его не успокаивало. Он постоянно почёсывал руки, пытался растрясти усталость и онемение в конечностях. Пил много чая, воды и всего, что находил в квартире. Руки тряслись.
Он переделал все возможные ритуалы для успокоения, начиная с принятия ванны и заканчивая уборкой. Всё это не помогало. Любая смена жилья или сколько-нибудь значительное событие вызвали такую реакцию. И Гоголя бесило, что даже таблетки в тот день ему не дали нормально поспать.
Уже оказавшись в Париже, он нервничал и просто считал минуты до того, как сможет поговорить с Фёдором или Женей. Николай решил, что стоит сначала навестить Фёдора. Тот что-то говорил о том, что им надо собраться и посидеть, обсудить, что они будут делать дальше. Редкое явление. Такое настораживало и ажиотировало ещё больше.
И вот, когда он проходил одну из улиц, он заметил, как поток людей несётся в его сторону. Но был человек, который шёл против течения. Женя.
Гоголь пытался его догнать, понять, что происходит, но толпа его отбрасывала, стоило сделать шаг или два. Прозвучал тревожный выстрел. И Николай, наплевав на всё, переместил себя способностью. Догнать не вышло, однако расстояние заметно сократилось. Он заметил, как Замятин поворачивает в закоулок.
Тревога и до этого ужасно сильно билась под кожей, но сейчас начала вырываться. Гоголь не мог себя контролировать. Эмоции менялись на лице быстро, не задерживаясь. Он то сводил брови, то прищуривался, то широко открывал глаза, улыбался, а потом ужасно скалился. Через некоторое время попыток вырваться из людской трясины, он услышал второй оглушающий выстрел. Множество вариантов, что могло произойти, мелькнули в голове разом. Его подстрелили; он кого-то подстрелил; это просто знак местонахождения и просьба о помощи. Но было ещё одно предположение, которое Гоголь усиленно выкидывал из головы.
Добравшись до закоулка, он уже был готов сказать речь, однако увиденное заставило забыть всё.
В мире в принципе перестало существовать всё, кроме этого закоулка. Женя лежал на холодном асфальте. Везде ошметки чего-то розового и мягкого. В голове какая-то неестественная дыра. Музыка слабо доносилась из наушников. Лужа чего-то бордового и такого же цвета струйка от отверстия в голове. Пистолет валялся рядом. Снег шёл и поначалу таял, касаясь кожи. Но потом... Женя не дышал. Да и Гоголь, казалось, тоже.
Времени больше не существовало, как и признаков, что он находится в реальности. Он видел лицо, но признать в нем Замятина не мог. Женя улыбался и смеялся, когда видел Гоголя. Узнавал его по шагам. И всегда оборачивался, стоило приблизиться буквально метров на десять к нему. Сейчас же…он не поднимался и не поворачивал голову. Лишь как-то застывше смотрел в небо.
Николай уже не понимал, сидит он сам или все ещё стоит. Казалось тот, что лежал здесь, был бесконечно далеко от него. Мир... Мира больше-то и не было как такового. Только это место. И человек, очень похожий на Замятина. Да. Просто похож. Просто, это точно не тот, кого Гоголь знал. Обознался в толпе. Да, конечно, иначе и быть не могло. Он же не спал день, вот и мерещится всякое. Женя же... Нет, так точно бы не поступил.
Неожиданно появились в поле зрения чьи-то высокие сапоги. Музыку заглушил стук каблуков по асфальту. Этот кто-то подозрительно напоминал Фёдора. Николай попытался привстать, чтобы увидеть лицо того, кто пришёл в эту вселенную, но ноги не держали его, и он просто свалился. Зацепился за ноги и едва держался на весу, смотря прямо на лицо человека с дыркой во лбу. Чертовски похож на Женю. Но тот точно, абсолютно точно был другим. Цвет лица у него был с лёгким румянцем. А этого – серый, и губы уже синие. Одежда всегда была чистой и отглаженной, а у этого вся в каких-то тёмных пятнах. Точно не он.
Человек, напоминающий Достоевского, аккуратно отцепил Гоголя от себя и посадил у стенки. Во всяком случае, так казалось самому Коле. Но как только тот попытался отойти от него, Гоголь вцепился в его сапог и с мольбою в глазах посмотрел наверх. Лица не было видно, его засвечивало. Да и сама фигура казалось до ужаса высокой. Почему-то мелькнула мысль, что это и есть бог этой реальности, Бог, что оберегает Колю от всего. И он тихо, едва разборчиво спросил:
«Боже мой, скажи мне, кто этот несчастный? Ответить, прошу, умоляю. Почему этот человек до ужаса похож на того, кого я знаю и кем дорожу?»
Тогда Бог ответил, сухо и холодно:
— Это Замятин. Тот, кого ты привёл ко мне.
Гоголь ужаснулся. Это он привёл его к нему? Неужто Бог сам спустился забрать его? А душу он заберёт в рай? А Гоголя отправит в ад? Какими категориями мыслит его личный Бог? Кроме того, как же так вышло, что Женя не встречает его? А лишь безучастно смотрит вверх, но не на Божество. Кроме того, действительно ли это тот Замятин? Может, однофамилец, тезка? Господь ласково погладил по голове, однако руки его были холодными.
— А Вы, милостивый, каждого забираете, кого я привожу? Как те восемь человек? Боже...
Тот не ответил, лишь продолжил рассматривать тело. Откуда-то достал мобильник Жени. Но Гоголь был уверен – это не он. Бог опустился рядом с Николаем и посмотрел в его глаза. А потом тяжело вздохнул.
— Он мёртв. Это Женя. Коль, приди в себя. Пожалуйста. Что мне ещё сказать, чтобы ты поверил мне?
— О, Господу этого места я верю во всём. Кроме того, что это Женя. Потому что такого анекдота... Даже я и моя до ужаса ироничная судьба не придумала. Он... Он ждёт меня, Боже! Веришь? Ждёт, меня и Фёдор ждёт. Они оба. Правда-правда, ждут.
В ответ лишь тяжёлый вздох.
— Что ж ты мне не веришь, я вот в тебя верую...
Господь недобро усмехнулся, и в глазах его мелькнул знакомый огонёк, безумный огонёк.
— Что ж, и давно ты веруешь?
— Всё время, пока ты здесь. Но прошу, шутка затянулась, мне пора. Фёдор не любит, когда я опаздываю к назначенному времени.
— Гоголь. Николай Васильевич Яновский-Гоголь. Ты уже и так порядком задержался, от того времени час как прошёл. И я здесь только потому, что ищу тебя. Женя мёртв, а я не какой не бог. Я Фёдор.
Гоголь смутился, когда его назвали полным именем, но всё же это Бог, ему положено знать это имя.
— Ну вот, снова анекдот. Может, я вас вижу таким похожим на Фёдора, потому что он когда-то для меня был примером возвышенного? Да он и сейчас где-то там, как небожитель, до которого не достучаться. Ангел, то ли сошедший, то ли низвергнутый... Он, он бы не стал так со мной церемониться. Помилуйте...
— Коля. Я понимаю, это тяжело, но пожалуйста, борись со своей болезнью, ты же пьёшь таблетки. Взгляни правде в глаза – перед тобой Евгений Иванович Замятин. Первого февраля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года рождения. А я – Фёдор Михайлович Достоевский. Одиннадцатого ноября тысяча девятьсот восьмидесятого года. Приди в себя, умоляю.
В этот же момент Господь притянул Гоголя в объятья. И точно сказать нельзя было, сколько они так провели. Но постепенно звуки возвращались, Николай снова слышал улицу, разговоры людей за углом. Как завывает ветер. Он в какой-то момент понял, что обнимает его Фёдор и отстранился, и начал говорить быстро-быстро, смотря прямо в глаза.
— Представляешь, здесь был бог, он утверждал, что он – это ты, и что Женя лежит здесь мёртвым. Представляешь? А когда ты пришёл?
— Я здесь уже минут тридцать. А Замятин действительно умер. Уж не знаю, сколько ты тут, но нам пора уходить.
— Женя не может... Ну вот никак. Я не верю.
— У него нет пульса. Тело полностью остыло, так ещё и половины головы просто нет. Он мёртв.
— Ну да, как же! Мёртв! Он мне обещал показать город, он бы не стал... Он всегда держит обещания! Не стал бы...
Достоевский закатил глаза и помог подняться Коле, что стоял на коленях.
— Замечательно, волшебно. Вот только он довольно жесток. Он действительно самоубился. Цирк какой-то... Пойдём, нам пора, нам ещё тело надо утащить.
Фёдор тяжело вздохнул. В голове было чёткое осознание, что Гоголя он уже не сможет вернуть из обострения, и ему будет только хуже. Он смотрел с сожалением на лицо потерянного человека. Он не успел. Даже если сейчас он найдёт книгу и лишит его заболевания, вероятнее всего, Гоголь не вернётся. Помимо шизофрении у него был ворох других болячек.
Он наблюдал за глазами и мимикой Коли. И было в этом что-то настолько обречённое и отчаянное... Осознания, что именно произошло, не было совершенно. Коля в сознательном состоянии смотрел на него по-другому. И Фёдор, наверное, впервые в жизни пожалел, что его работники не получают должного отдыха. Может, он и смог бы отсрочить смерть Жени и сохранить рассудок Гоголя в относительном порядке.
Последний смеялся и плакал. Они вместе доставили Женю в квартиру Достоевского, положили в ванну тело. Гоголю была дана таблетка снотворного. Достоевский сидел всё это время подле него, пока Коля ворочался и пытался заснуть. Фёдор не сводил глаз с его дергающихся рук, изредка поглядывая в сами глаза. Его бы воля – он вызвал бы всех, кого мог, чтобы помочь Гоголю. Однако всё, что у него было в распоряжении, – врачи Крыс, да и тех в Париже не было.
Вызвать можно было Булгакова, что знал о состоянии Коли... Как только Гоголь уснул, Фёдор отошёл на кухню звонить Михаилу Афанасьевичу. В Париже только начинался вечер, а значит, в России уже часов восемь вечера было.
— Добрый вечер, Михаил Афанасьевич. У меня дело неотлагательной срочности. У нас тут ужасно плохо стало Гоголю.
В трубке покашляли и вздохнули.
— А, я должен приехать и забрать его, да?
— Именно. Евгений уже не может это сделать. Но об обстоятельствах поговорим, — и тут Достоевского прервали.
— Погодите, почему «уже», а не «пока»... Да неужели он....? Он что, помер там?
— Я не могу вам дать ответ. Это точно не та информация, что я могу сказать по телефону. Приезжайте как можно скорее. Да, и... Захватите того, кто зовёт себя Мишелем.
Достоевский положил трубку. Его ждало письмо, которое Женя оставил ему утром. Таких их было семь. Фёдор вернулся в комнату, где лежали чертежи. Там все ещё был бардак, везде лежали вещи, абсолютно не подходящие под дизайн и атмосферу комнаты.
Взяв конверт, подписанный «Для Ф.М.Д.», он разрезал край и достал лист, сложенный пополам.
«Приветствую Вас, Фёдор Достоевский.
Я с вами, конечно же, попрощался лично. Но об этом потом.
Пока я делал чертежи, нашлось огромное количество информации в Ордене, да и Анну я расспрашивал об этом. Я создал концепцию формулы, которая позволит Вам поглотить способность. Ту, что ещё иногда именует себя как «Мишель». Он давно просил меня найти ответ, почему он не может передать всего себя вам во власть и перестать обладать разумом. Он искренне считал, что ему пора исчезнуть. И я взялся за решение этой проблемы.
Честно говоря, загадка была сложная, отсюда и интерес, но моё предположение заключается в том, что в изначальном круге передачи способности используется кровь только носителя дара. Мне же кажется, что кровь надо объединить и начертить ею на полу или земле, где вам удобнее, и произнести те слова, что активируют вашу способность и его. Только порядок таков: вы произносите слова активации Мишеля, а он – ваши. И если всё пройдёт верно, то вы его поглотите.
Теперь к кругу: вам нужно совместить свой круг с его. Заполнить пробелы. Вы не показывали своей способности мне, но уверен, вы сможете это сделать вместе.
А сейчас о том, что я умер. Мне без разницы, кто и как меня похоронит, просто сделайте так, чтобы Коля себя в этом не винил.
Искренне желаю успехов.
Во имя лучшего мира, Евгений»
Достоевский приподнял уголки рта. Даже так, находясь на пороге смерти, он решил закончить обещание и облегчить жизнь и Мишелю, и Фёдору. Стоило позвонить Александре и пригласить её на похороны.
Вскоре, через пару дней, приехал Булгаков. Все это время ни Гоголь, ни Фёдор почти не смыкали глаз. Достоевский готовил труп к захоронению, а Гоголю было невообразимо страшно закрывать глаза и оставаться одному.
Фёдор видел ужас в его глазах и не знал, как быть. Ведь, с одной стороны, вид мёртвого вызвал бы ещё больше срывов, а с другой – его отсутствие в квартире пугало Колю ничуть не меньше. Гоголь много молчал, смотрел в одну точку, часто плакал, но ничего не говорил и лишь бессильно лежал на диване. За те два дня, пока Достоевский организовывал захоронение и пытался переправить Александру на похороны, Фёдор не раз пробовал заговорить с Гоголем. Но ничего не получал в ответ, кроме сбивчивых предложений, больше похожих на случайный набор слов.
На третий день приехали все. И Булгаков с Мишелем, и сама Александра. Михаил Афанасьевич появился в квартире раньше и был вместе со старшим Достоевским. Их появление произошло с некоторым шумом.
Булгаков по приезде выглядел уставшим, растрепанным. Он нервно потрясывал пальцами, когда докуривал последнюю сигару перед тем, как прийти к Фёдору. Он смотрел на Мишеля, и взгляд его был полон тоски. Казалось, он знает, что привело в такое состояние Гоголя, из-за которого Михаила Афанасьевича и вызвали. Но предпочитал молчать.
Войдя в прихожую, Булгаков почувствовал знакомый запах. Запах гниения тела. Пальцы весьма ощутимо задолжали. Достоевский встретил их весьма осунувшимся, под глазами были очень тёмные мешки, взгляд тяжёлый. Кожа его выглядела блеклой. Булгаков набрался решимости.
— Что произошло?
Достоевский без слов прошёл в глубь квартиры, за ним и только что прибывшие. Они остановились у двери в комнату, и Достоевский медленно открыл её. Взору Булгакова предстал простенький деревянный гроб, лежащий на полу. В нем был Женя. Уже отмытый и в чистой одежде. Но во лбу всё ещё зияла дыра.
— Это был суицид. Гоголь стал случайно свидетелем. Собственно, …
— Я понял. Когда похороны?
— Завтра, приедет его сестра. Я ему пообещал ещё в самом начале, что в случае чего я не буду напрягать родственников похоронами и должен буду пригласить их только если он их непосредственно видел недавно.
— Что с Колей? — несколько обеспокоенно спросил Мишель.
— Ты можешь посмотреть сам. Но когда я его два дня назад нашёл, он уверовал в меня как в бога. Думаю, это ужасно тяжело.
Мишель поспешно ушёл искать Гоголя, а вот Булгаков продолжил смотреть на труп.
— Это вы его отмыли?
— Да. И подготовил к захоронению. Всё же за тринадцать лет ассистирования вам чему-то я смог научиться. Да и брезгливым я никогда не был.
— Но вскрытие, — Булгаков начал говорить, но Фёдор его перебил.
— Органы я вырезал из тела в первые несколько часов, после того, как Коля уснул. Это не то, что ему нужно было видеть. Всё было промыто. Но вспоминать неприятно. Кроме того, в скором времени отсюда надо будет убраться. Думаю, почему – объяснять не надо. Тело зашито, пусть и набито наполовину непонятно чем. Похороны завтра. До этого момента мы с вами должны вынести тело отсюда.
Булгаков стоял и нервно сглатывал. Достоевский и до этого не особо вписывался в рамки человечности. Они не один десяток трупов обработали вместе, но обычно все делал Михаил Афанасьевич сам, а Фёдору была предоставлена самая грязная работа, такая как отмыть тело от фекалий, рвотных масс, мочи, крови. Достоевского Булгаков в принципе к вскрытию старался не подпускать. Пару раз было, что показывал, как зашивать. Больше его интересовало, где Достоевский нашёл всё нужное для этого. Но спросить сейчас не было сил. Смотря на иссохшее, фиолетово-желтоватое лицо и ту дырку посередине лба, Булгаков испытывал ужасное опустошение. А Фёдор казался таким спокойным и даже несколько расслабленным, как будто он не знал этого человека. Потом он попросил покинуть место и закрыл дверь.
Михаил Афанасьевич вспомнил, что тело видел и Гоголь. Неожиданно, как обухом по голове, ударила боль в висок. И Булгаков поспешил к Гоголю. Там уже сидел Мишель. Он держал за руку Колю, тот смотрел на него и как-то по-дурацки улыбался.
— Коль, это нормально, нормально... Я имею ввиду, что твои чувства... Я знал, что он собирается сделать, но не смог никому сказать. Я виноват, правда виноват.
Гоголь рассмеялся, надрывно и с болью. Смех этот больше походил на плач. Дикая улыбка, оскал, обнажающий зубы. Глаз дергался. Коля ничего не сказал.
— Николай, галлюцинации есть? — Булгаков решил проверить его вменяемость, однако не знал, с чего начать.
— Что?
— Ну, видения.
— Ой, знаете, забавно, наверное. Верным ответом тут должно быть, что есть. Вот только... Знаете, хотя откуда вам? Шкатулка звучит, его шкатулка. Ну, как его, вообще-то моя. Интересно, а Фёдор? А важно ли это? Она... Что он ей сказал? Мишель, знаешь, что он сказал ей?
— Кому?
Тут Гоголь посмотрел непонимающе. Вздёрнул брови. Хмыкнул и рассмеялся.
— Галлюцинации, они, ну, пожалуй. Нет, не знаю. Что они такое?
Мишель положил руку на плечо.
— Отдохни, тебе слишком сейчас тяжело, это видно.
— Тяжело? Не знаю. Тошнотворно. Терпеть не могу, а он... Он! Знаешь, он как всегда молчит. Вы всегда молчите. Верно-верно, устал-устал. Но глаза. Страшно.
Булгаков нервно сглотнул, и со страхом смотрел на то, что осталось от Коли после такого события. Вошёл Фёдор, передал письмо Булгакову.
— А с тобой нам надо переговорить с глазу на глаз. И не в этой квартире. Михаил Афанасьевич, проследите за тем, чтобы он уснул. Прости, Коль, мне придётся уйти ненадолго.
— Что ты... Надо, если надо. Да, иди. Ничего, я справлюсь. Я попытаюсь, надо.
Руки его тряслись и едва сжимались в кулаки. Лицо – каменная маска, и эмоции какие-то натянутые и непонятные. Такой Гоголь пугал ещё больше обычного. Достоевские вышли из комнаты, оставляя Булгакова с Гоголем наедине. Михаил Афанасьевич сел на угол дивана. Раскрыл письмо, что ему передали.
«Приветствую, Михаил Афанасьевич. Отчего-то есть четкая уверенность, что вы следующий после Фёдора, кто узнает о моей смерти. Ну уж извиняйте.
Хотелось бы узнать, чем кончиться вся эта канитель, что придумал Фёдор. Но как один из посвященных в планы, я вынужден держать рот на замке. Ничего хорошего не будет. Однако смерть моя не из-за планов Фёдора. А от невыносимости откровения «книги» и угнетающей нашей реальности.
Когда придете прощаться со мной, заодно проститесь и с Мишелем. Я более чем уверен: он исчезнет из вашей, и чьей бы то ни было, жизни. И больше не появится. У Фёдора вы побоитесь спросить, куда делся пациент и испытуемый. Да и вы, наверное, не захотите это знать.
Пишу это и вспоминаю нашу первую встречу, ощущение незабываемое. Страх за Гоголя, отвращение к шуткам Свиты, смущение из-за них же.
Как забавно распоряжается жизнь, когда на это есть право и время. И, пожалуй, мое к вам последнее желание: Сделайте все возможное, чтоб мир позабыл Легенду о Гробовщике. Поговорите с тем безумцем. Хотя, в любом случае, решать вам, если не хотите – можете этого не делать.
Всего хорошего, Женька Замятин»
Булгаков сжал лист в руках. После чего аккуратно сложил по сгибам, убрал обратно в конверт и вложил его внутренний нагрудный карман пиджака. Гоголь смотрел на него, но как-то странно. Словно не видел в нём того, что он знает вот уже двенадцать лет. Нет, это был пустой, абсолютно лишенный эмоций взгляд. И даже зная, что живой глаз всего один, он как-то поёжился от этого безжизненного, немигающего взгляда. Протез и вовсе, казалось, вот-вот выпадет.
Михаил Афанасьевич, пытаясь приободрить Колю, как-то неловко произнес: «Ему бы не хотелось видеть вас таким». Гоголь склонил голову набок, едко улыбнулся, оголяя зубы, стиснул свои руки. А после наклонил голову так, чтоб лица не было видно, и начал смеяться.
— А хотел ли он меня видеть вообще в своей жизни? — на удивление чётко и собранно, но всё так же отчаянно, бросил в ответ Гоголь.
По правде сказать, Михаил Афанасьевич даже не совсем понимал, можно ли считать это Гоголем. Да, внешность его, но как его лицо истощало за эти три дня, и взгляд безумца. Таким Гоголь перед ним всего пару раз был. Он пугал, его физиономия на подсознательном уровне у Булгакова вызвала страх. Первородный ужас перед тем, что он бессилен в этой ситуации. Что он вынужден смотреть на того, кого знал достаточно долго, чтобы проникнуться его проблемами, и куда его болезнь завела.
Женя всегда знал, какие слова хочет услышать Николай, и всегда знал, как их подать, чтобы тот даже в буйстве успокоился и стал сидеть и болтать ногами на кушетке. Ещё таким талантом обладали Фёдор и Мишель.
Тут резко в голове вспомнилась строчка из письма, что Мишель в скором времени пропадёт. И то, что Фёдор впервые за почти три года существования Мишеля назвал его по имени. А не просто «способность».
Неужто Достоевскому удалось найти способ уничтожить осколок когда-то существовавшей личности? Неужели он и здесь сделал прорыв, как тогда, найдя материал для сыворотки? Булгаков вот уже как три месяца не обладал способностью и разорвал контракт. Теперь вся его личность была в его руках. Так хотелось думать, но кристально было ясно, что это не совсем так. Фёдор – человек из Дьявола – всё еще имел огромную власть над ним. Он мог сказать пару простых слов, и Булгаков без промедления начал бы действовать. Он приехал-то сюда не столько из-за просьбы забрать Гоголя, сколько из простого повиновения. Михаила Афанасьевича пугала эта мысль.
Находясь в раздумьях он и не заметил, как Николай уснул. Когда же этот факт был обнаружен, Булгаков бесшумно покинул комнату и направился обратно к себе в гостиничный номер. На удивление, он даже нашёл ключи с запиской. «Закройте дверь, когда Коля уснет, ключи оставить в почтовом ящике», – гласила бумажка. Михаил Афанасьевич спешно удалился.
В тот же вечер в город прибыла Александра. Собиралась она впопыхах. И, кружа по незнакомым улицам, молилась, чтоб не попасться полиции. Здесь она незаконно. Однако посетить похороны, что случились так неожиданно, легальным способом она бы не смогла.
С ней три дня назад связался некто, он даже не назвал своего имени, но сказал, что он «Белая ушанка». А ещё – что её брат умер. Александра сразу поняла, что это не шутка. Иначе объяснить, то что этот человек знал, кого боялся Женя и что он ей приходится братом, было нельзя.
Даже люди, которые знали её достаточно долго, лет с одиннадцати, не знали, как зовут Женю, и знали лишь скупые факты из его жизни. А этот человек мало того, что знал Женю, так ещё и сказал, что он, как его непосредственный начальник организовывает ему похороны, и хотел бы, чтобы она присутствовала там. Кроме того, было сказано, что все деньги со счетов Замятина перейдут ей.
Саша была в отчаянье. Сначала из жизни ушел отец, потом мать, а теперь, вернувшись ненадолго, и сам Женя. Она осталась одна в этом яростном мире. Вся её семья – ушла. Сашу искренне интересовало что стало с той кошкой, о которой ей писали в письме. Однако все мысли глушились болью: она вновь увидит мёртвое лицо.
Стало горько, ведь брат наверняка куда больше её видел мёртвых, учитывая его специфику работы. Куда ей жаловаться. Хотя ей всё больше хотелось уничтожить всё вокруг, но она сдерживалась.
Ей лишь сказали, что завтра за кладбищем её встретят, чтобы похоронить тело. Мысли душили её. Она была уверена, сама «Белая ушанка» даже не явится туда. У неё в принципе были сомнения, что на похоронах кто-то кроме неё будет. Тот вечер был крайне беспокойным. Начиная с повода, из-за которого она оказалась в другой стране, заканчивая тем, что ночевать ей пришлось в сомнительного рода закутке.
Закуток этот был рядом с чёрным ходом, у лестницы, под самой крышей. Это комнатой было стыдно назвать, больше походило на шкаф, в котором разложили постель. Хозяйка места ожидаемо ничего по-русски сказать не могла, и Сашу это ужасно пугало. Она смотрела на двор из маленького окошка и сжимала крестик в руках.
Почему он решил оставить её навсегда? Зачем ему это было нужно? Почему он ничего внятного не сказал даже при встрече? Она нехотя признавалась сама себе, что уже тогда Евгений был ужасно истощенным внешне. Она узнала тот пиджак, он в нём был на выпускном. Однако то, как он на нём болтался… Что произошло за эти несколько лет? Что заставило так сильно сдать позиции, что из бесстрашного он превратился в беспомощного перед жизнью?
Сама мысль, что те, кто был рядом с ним всё это время, знали, что такое случилось, её раздражала. Почему он ей доверял меньше, чем тем, с кем работал? Неужели он вообще ни во что не ставил сестру? Он действительно отрёкся от семьи и перестал считать отца своим отцом, а маму – своей матерью? Насколько сильно его взбесил сам факт, что его не приняли?
Она хотел задать все эти вопросы ему лично, но что сейчас от этого толку? Всё равно уже не получит ответ. Смотря в ночное небо, она не то молилась, не то упрашивала саму себя прекратить терзаться этими мыслями. Но уснуть она так и не смогла.
В назначенное время она пришла на кладбище под названием Тье. Там её встретили два человека и гроб. Он ещё был открытым, словно «Белая ушанка» давала ей возможность убедиться в том, что умер действительно Евгений Иванович Замятин.
За кладбищем её встретил промозглый ветер, казалось, дуло со всех сторон, мокрый снег и сырая глина. Хоронили его под деревом. Ей не сказали ни слова, протянули письмо, и она узнала этот почерк. Решив не читать сейчас, она взглянула на мёртвого в гробу и заплакала. Без слов. Просто смотрела и плакала.
Гроб закрыли и опустили его в яму, после чего дали кинуть горсть грязи на крышку. Его закапывали, а она продолжала смотреть на яму, на крышку, на испачканные руки и плакала. Когда её оставили одну, она посмотрела на место.
— Знаешь, мама говорила, что наша фамилия обозначает «Рождённый в метель». Она даже смеялась, что ты – благородный рождённый в метель, потому что родился в снежный день. Но не так давно я узнала о втором смысле фамилии. Смута, переполох, бунт. Благородный бунт… Да, тебе подходит. Да и хоронят тебя в дождь со снегом. Прости меня, пожалуйста, прости. Что не смогла быть опорой, что не смогла поддержать. Кто знает, достучись я до тебя в тот вечер, догони я тебя, может, и не стояла бы здесь. А задорно смеялась бы с тобой над очередным курьёзом в жизни. Правда, прости.
Она открыла письмо и пробежавшись по строчкам, разрыдалась сильнее.
«Привет, милая Александра!
Я так мало писал и говорил тебе, что чувствую сейчас большое упущение в этом. Больше ты ведь от меня и не получишь ничего, не прочитаешь новых писем. Это горько осознавать, но такова реальность. Уверен, тебе сказали, что со мной сталось.
Прошу, живи свободно, живи так, как хочешь. Ненавидь, презирай, обижайся на меня сколько хочешь. Пока есть эти чувства – позволь им быть. Ведь кто знает, что ждет тебя завтра? Возможно, я и слабый человек, но о решении своем не жалею.
Много я тебе не напишу, прошу, не пытайся понять зачем я так поступил. Тут и рассказа на десять страниц не хватит. Но всё это лишнее.
Прощай, Санька. Прощай. Быть может, я встречу отца или мать на той стороне. Хотя я не верю в жизнь после смерти. По крайней мере, после этой смерти.
Живи счастливо и для себя, Саш.
Брат Е.»
Саша тихо ушла. А Гоголь, что всё это время наблюдал издалека, осел прямо наземь и начал смеяться. Рядом с ним стоял Достоевский, держа зонт над головой Коли. Он холодно посмотрел на дерево, покачал головой и помог подняться Гоголю, а после и дойти до квартиры Жени, чтобы помочь упаковать вещи и наконец забрать Интеграл.