Когда наконец-то длинный коридор закончился, их встретила огромных размеров комната. И всё казалось Фёдору каким-то излишне помпезным. Была лепнина, позолота и не одна хрустальная люстра, свисающая с потолка каплями, персидский ковёр высшего качества... На какой-то момент Достоевскому показалось, что он вновь видит места из своего прошлого, снова в Париже шестидесятых годов девятнадцатого века. Посреди комнаты – стол и два дивана. Обивка из дорогого шёлка. Напускной лоск вызвал улыбку. Всё в этом месте кричало: «Я богатый! Посмотри, всё как в лучших залах эпохи барокко! Посмотри, как огромны мои сбережения, раз мне не жаль на себя так много тратить». Но Фёдора это не трогало, и, усевшись, он выжидающе смотрел на Фрэнсиса.

— Что ж, Фёдор, предлагаю обсудить дела. Что предпочитаете? Кофе, чай или, быть может, алкоголь?

— Чай, если позволите, мистер Френсис.

      Вновь взмах рукой, и в зал завозят деревянный резной столик-поднос. На нём –похожий на дорогой фарфоровый сервиз из чайника и трёх чашек. Они расписаны цветочным орнаментом, но в некоторых местах видно, как глазурь плохо положена. Едва заметно глазу, но после стольких лет рядом со знатоками традиций чая, невольно подмечаешь, где экономят и не разбираются.

      Чай разлили по кружечкам, и Фёдор отпил его. Неприятный горьковатый вкус, и на запах отдалённые нотки гари. Достоевский вновь улыбался куда-то в себя. Сколько помпы, а всё же даже Анна в самые бедные времена лучше чай подавала. Его Анна Григорьевна. Ахматова, кажется, такой даже не купила бы, что уж говорить о заваривании. Он медленно поставил чашку на стол и столь же нерасторопно поднял взгляд на пригласивших его.

— Позвольте узнать, что именно вас побудило меня вызвать?

      Фрэнсис рассмеялся. Герман молчал и смотрел словно в бороду, начиная раскуривать трубку.

— Мне нужно знать о книге. Всё, что известно о ней. Щедро заплачу. Любую сумму.

— Я могу рассказать вам за четыре миллиона евро. Но с предоплатой. Пятьдесят процентов прямо сейчас, если вас не устроит количество и качество информации – можете не платить второй взнос. Заключим договор?

— А вы паренёк не промах. Благо, мисс Кристи сказала, что если вы и возьмёте денег, то сумма это будет приличная. Я ожидал больший ценник.

— О, больше рабу божьему и не нужно. Только чтобы оплатить своим подчинённым их гонорар и внести в богоугодные заведения пожертвования. Думаю, вы понимаете, что договор здесь чистая формальность, но сделана должна быть.

— Конечно-конечно, — характерный смешок.

Вновь взмах рукой, после чего он прищелкнул, и доставили бумаги.

— Вот здесь пишите сумму цифрами и буквенной расшифровкой, а здесь и здесь ваша подпись, — низкий басистый голос Германа впервые прозвучал в стенах.

      Фёдор расчеркнулся ложной подписью в двух экземплярах, левой рукой и с другим нажимом, после чего Фицджеральд поставил свою подпись и печать. После чего из нижней части подноса достали чемодан с деньгами. Фёдор усмехнулся и в какой-то степени порадовался, что Наказание могло растворять и сохранять предметы вместе с собой.

— Начнём с того, что вам скорее всего известно. Книга – это аномалия нашего мира. Считается первой способностью, что осталась от древних, первых эсперов. С её помощью можно совершить что угодно, в том числе вернуть разум человеку.

      На последних словах Фицджеральд сжал руку в кулак и слегка нахмурился.

— Так же известно, что именно книга стала причиной, по которой правительство Великобритании начало войну. Мисс Кристи непосредственно в этом участвовала и отдавала приказы о уничтожении целых городов в ёе поисках. Однако книгу она так и не нашла. Мне известен по крайней мере город, где этот роман находится. Богу было угодно дать мне это знание, и он даровал мне способность. Она-то мне рассказала о своём прародителе, если так можно высказаться.

      Фёдор вновь отпил чай в ожидании реакции.

— Что же тебе сказали? — скептически хмыкнули в кружку.

— О, не беспокойтесь, я проверил ту информацию, и она у меня с собой.

— Стало быть, ты знал, почему я тебя вызвал?

— Конечно, это мне тоже рассказал дар. Итак, если вы готовы выслушать меня, то жду вторую половину.

      Тем временем Наказание почти дошло до капитанского мостика. Параллельно оно отмечало, сколько и каких людей было в этом крыле. Слуг встретилось около двадцати. Уборщицы, разнорабочие, грузчики, горничные, кто-то вроде швейцаров – различного рода и типажа люди. Было видно, что Гильдия перешла в руки к другому управляющему, во многих помещениях происходил глобальный ремонт. Это им было на руку, ведь так гораздо проще вложить записывающие устройства и подключить пульт к нужной программе. В одном из коридоров встретилась парочка. Святой отец и леди из древнего разоренного рода, Натаниэль и Маргарет, о чем-то спорили, и Наказание остановилось, чтоб понять, о чем шла речь.

— Госпожа Маргарет, ваши причитания о том, что Господин Герман Мелвилл мог отдать Гильдию мне, а не прохиндею Скотту Фицджеральду, как вы его назвали, глупы. Я не могу управлять такой огромной организацией. Бог завещал нам быть скромными. А я несу слово божье в сердца людей, — голос спокойный. Лица его видно не было, но фигура высокая.

— Отец Натаниэль! Ваш Бог просил не отказываться от возможностей! Как вы не понимаете, что будь у вас больше власти, вы бы могли..!

      Девушка в пышном, однако закрытом платье хватала воздух ртом и кричала.

— Маргарет, я вас прекрасно слышу. Но христианину претит любая власть. В моем уж видении точно. Не надо думать, что мне, как и вам, нужно доказывать свою чистоту и честь перед людьми. Власть меня не интересует. Меня устраивает нынешняя работа здесь.

      Наказание как-то хитро улыбнулось, прикинув что-то в голове, и поспешило дальше.

Дверь, ведущая на капитанский мостик, ожидаемо была закрыта. Всё же Герман сейчас на встрече с Фёдором. В этот момент осталось только синхронизировать пульт управления и малую переносную панель пульта, которой мог дистанционно управлять Достоевский.

— Тем самым, мальчик по имени Ацуши Накаджима является указателем на книгу, и как только он появится в Йокогаме, станет возможным её найти в городе. Также из этого выходит, что книга сама приведёт его в город.

— А мы можем его направить сами?

— Точного ответа не знаю, но как только он будет готов, мир отправит его в путь к книге. От нас зависит только то, что он захочет с этой книгой сделать. Использует или уничтожит – зависит только от того, кто на него повлияет на пути, — Фёдор отпил почти остывший чай.

      Фицджеральд довольно кивнул. Руки сцепил в замок и довольно проговорил:

— Что ж, информация действительно ценная. Особенно про то, что волнения происходили именно в моменты трудностей в жизни мальчишки. Думаю, ты отработал стоимость сполна. И не зря тебя ценит Агата.

    Фёдор ухмыльнулся и посмотрел на носки своей обуви.

— Что ж, тогда, я думаю, мне пора. Большое спасибо за приём, храни вас Бог.

      Фёдор вышел из комнаты, его вызвалась проводить женщина из прислуги.

— Славный мужчина... Готорна напоминает, только в своей проповеди он куда лояльнее к обычным смертным, — и Френсис рассмеялся.

— Довольно интересно, что Агата действительно не знала, как он выглядит, — как-то задумчиво произнёс Герман, — она же общалась через множество лиц с ним. Можем ли мы верить, что это действительно сам Достоевский, глава Крыс Мёртвого Дома?

– Моя интуиция говорит, что да! И к тому же, какая разница, если информация поможет нам вернуть Зельду в рассудок, излечить её от шизофрении, и, что более важно, вернуть милую Скотти.

— Да, девочку жаль, конечно...

      Герман задумчиво выдохнул дым из трубки.

— Странно, что-то давно никаких новостей про того собирателя трупов... Даже мисс Кристи заметила, что последнее время вообще нет движений с его стороны. Интересно, что с ним сталось? Если мы поймём и поймаем Грешника и Легенду, то можно будет выторговать ещё больше информации, но только уже у правительства, — и Френсис вновь как-то воодушевленно рассмеялся, — Хотя нет! Не буду пачкать руки, уже достаточно того, что нам дали. Зови леди Луизу. Да скажи, чтобы шла скорее!

      Фёдор сидел в комнате номера, который они сняли. Разглядывал свои руки и воображение рисовало на кровь и нарывы, но глазами их не было видно. Казалось, ещё один раз моргнет – и появятся. Напротив - Наказание, прямо подле зеркала. Вглядывался в него.

— Насколько же отчаялся этот человек?

— Его можно понять, ни за какие деньги мира нельзя вернуть умершего человека и любовь всей жизни, что серьёзно страдает от своего психического заболевания. Книга –единственный вариант вывернуть реальность под себя.

— О, ты ведь не понаслышке об этом знаешь, верно?

      Фёдор чуть слышно хмыкнул и кивнул головой.

— Змий-искуситель, не иначе, как и он носишь ложь на устах, — Наказание продолжило.

— И кто тогда Бог, если я диавол?

      Наказание лихо улыбнулось.

— У нас какая-то извращенная сказка, ведь выходит, что Я.

— Забавно... Если ещё скажешь, что я тебя создал, то рассмеюсь в голос.

— Милое Преступление, а кто, если не ты? Это всецело твоё было решение – поглотить осколок способности брата. И ты должен был быть готов к такому. Тебя можно считать Творцом моей личности. Но, милое Преступление, не хочу останавливать тебя в твоих решениях. Я есть завершающий этап всех твоих действий. Когда решишь уйти на покой – перережу нить твоей судьбы. Потому что, милое Преступление, я – Твоё Наказание.

      Фёдор смотрел на него с озадаченным видом. Всё же странно лицезреть другого человека, но видеть какой-то искажённый образ себя. Словно это он с фотографии, и едва заметно отличаются только голос и глаза. Его мимика, привычки, интонации – всё, что он годами вытачивал... Да, если он действительно создатель этого, то какого монстра на свет он принёс?

— Что ж, почему тогда ты не Антихрист?

— А мы смотрим по писанию или по толкованию? Если брать наше, то... Да, Бог –действительно тот жалкий мальчишка, что больше пятидесяти лет назад нашёл книжонку. Тогда я действительно Антихрист.

      В этот момент оно коснулось лица Фёдора, у которого пошла кровь из носа.

— Разговоры тебя всё больше выматывают. Да и я слишком долго был в физической форме... Прости, милое Преступление.

      И через мгновение Наказания не было в комнате, оно спряталось в закромах души Фёдора, продолжая оттуда свою слежку.

***

      Гоголь испуганно вздрогнул в тот момент, когда снова позвонили в дверь. Вроде Фёдор был недавно, и не то чтобы сильно хотел ввязываться в его жизнь. Он вообще любил стоять неприступной горой на расстоянии в тысячу километров. Коля не посмел встать. Кто знает, какие люди там за дверью, и люди ли вообще? Через несколько минут он узнал два длинных звонка, паузу в полминуты и снова два звонка – кодовый Булгакова. Вот только Гоголь и подумать не мог о том, что привело сюда Михаила Афанасьевича. И всё же вышел открыть дверь.

— Вам чего?

— Ну как чего, мне тут птичка напела, что вы опять не пьёте таблетки. Я, знаете ли...

— Но я вас не прошу мне помогать. О, а может, мне подарить вам пирог и отправить в мир? — Коля натужно старался играть весёлого человека.

— Можете. Всё вы можете, только таблетки пейте нормально.

— А то что?

— Вы как малый ребёнок. Вам уже...

— Так если я не малый ребёнок, может, не надо мне указывать? Вообще забавно, что вы пытаетесь меня заставить их пить. Зачем они мне? Вы же меня сейчас даже слабее, у вас нет способности, которая могла бы заставить меня повиноваться. Я от вас теперь свободен. От всех вас.

— Честно, я не собираюсь с вами спорить. Давайте так: я вас не достаю, а вы не впадаете в безумие.

      Гоголь прыснул смехом.

— Что-что, безумие? Какое безумие? Ну было дело, я на человека с ножом напал, было, но безумие? Впрочем, уходите. Хотя — и тут Гоголь резко потянул его за воротник рубашки, да так, что Булгаков поперхнулся. Его ухо оказалось прямо рядом с лицом Коли.

— Запомните. Я. Не собираюсь. Следовать. Вашим указаниям. Ах! Простите, должно быть больно, но скажите спасибо, что это не нож. Я ведь могу... Ох, что ж я выдаю свои планы. Если дорога жизнь – уходите и не появляйтесь без приглашения.

       Булгакова оттолкнули. Дверь громко хлопнула. Михаил Афанасьевич, потирая шею, шипел.

— Ну невозможно больше с ними работать, они оба ёбнулись.

      В очередной раз делая такой вывод, он вышел из подъезда.

      Улицу, на которой жил Гоголь, странным образом всю перекопали. Комья грязи были везде, ступить и не запачкаться – определённого уровня талант должен быть. Булгаков давно уже не мог скакать и прыгать, колени щемило от резкой нагрузки или спину простреливало. С неким отвращением он смотрел на грязь и про себя материл весь белый свет.

      Всё, чего хотелось, – оба умирают сегодня же сейчас же и все забывают о том, что было. Однако в голове было чёткое осознание: он сам давно привык к постоянному напряжению и бесконечному потоку смертей, убийств, интриг. Если вернётся в нормальную жизнь, для психики будет ещё больший стресс. Это пугало. Он признавал, что не мыслит больше как обычный, нормальный человек.

      «Эсперы - лишнее звено, и варятся лишь в чане с себе подобными,» – фраза, сказанная Достоевским так давно, что и не упомнить, когда именно, теперь играла другими красками. Он теперь не одарённый, но кажется, что всю жизнь будет им себя считать. Он ведь и забыл, что ничего не может противопоставить Коле. Не та выносливость, нет защиты со стороны Бесов и даже совета от друга. Ничего... Он не знал, как работать с такими людьми. Как быть, если Гоголь даже будучи привязанным к кровати может наносить урон?

      И казалось мерзким всё. А вскоре пошёл дождь. Грязь начинала размокать и хлюпать под ботинками. Капля к капле заполнялись ямки и колдобины на разворошённой дороге. Булгаков совсем увяз на той улице, пытаясь не запачкаться. И только потом, когда заметил на брюках коричневые капли, он с силой топнул и стремительно пошёл вон оттуда.

***

Наказание, сидя на высоком стуле, смотрело на лист бумаги, сложенный вдвое. То небольшое наследие, что досталось от второго создателя. Мишель был причастен к его появлению ровно настолько же, насколько и Фёдор. Даже дважды пожертвовал своей жизнью. Однако, как он выглядит, понимания не было. И вот письмо – причём от человека, что тоже причастен к появлению в мире.

      «Приветствую.

      Я сомневаюсь, что от меня вы ждали хоть какого-то письма или записки, мы не были сильно близки. А я не тот, кто будет писать просто так. Но вы задали мне интересный вопрос, и, как тогда с Т. Ш., я крепко задумался. Решение у меня есть, но верность его весьма туманна, не было возможности проверить на ком-то.

      Ему уже написал, как это провернуть. Желаю удачи. И, быть может, мы ещё встретимся на той стороне через некоторое время.

      Прошу прощения, если ничего не выйдет, – разработать новый вариант я уже никогда не смогу. Надейтесь только на удачу, что, как тогда, получится с первого предположения.

      Вечного покоя вашей душе.

      Е.»

      Последняя фраза цепляла. Наказание не могло определить, что это за чувство. Скоблящее, вызывающе слабость в коленях. Странно, обычно такого не было. Даже когда оно явилось на свет в теле, такого не было. А ведь тогда оно узнало и жизнь, и людей, окружающих создателей, прозрело и увидело всё собственными глазами, прочувствало нюхом, руками... Но знать, что один из его основ настолько не хотел жить, что не скрывал это от посторонних, не близких людей!

      Люди в целом казались далёкими и непонятными. Признаться честно, Наказание осознавало мотивы только Фёдора. Что, например, двигало Анной, понятия не было. Зачем такой спокойной женщине, которая уважает людей и эсперов, работать на Фёдора? Впрочем, куда забавнее казалось Наказанию, что оно помогало Достоевскому. Он ведь его неприкрыто терпеть не мог. Фёдор в принципе ненавидел свои отличия от людей. Преступление пыталось себя перекроить столько раз, что потерялся в себе, и одна из задач Наказания – показать и ему, где его пристанище. Однако менять основную идею не было и мысли. Было интересно, куда этот мир заведёт Фёдора.

      Рядом стояло зеркало, и оно повторяло движения мимики. Обучаться проявлять эмоции было интересно, но немного неловко. Каждый раз, когда отражение менялось, в душе что-то подозрительно замирало. Оно словно и понять не могло, как это так – не быть статичным. Как быть личностью, а не отражением Преступления? Ему надо учиться выражать свои чувства? Но как тогда играть роль Достоевского на сцене? Надо учить те, что обычно показывает Фёдор? Странно, но ведь так это будет не оно. Да и надо ли это, если ничего кроме саркастической ухмылки и не было?

      И сейчас оно иронизировало над своими мыслями. Чего развёл, какие такие размышления занимают голову? Нет бы идти изучать окружающую обстановку. Сидит смотрит на своё лицо и пытается понять, оно ли это.

      Наказание спрыгнуло со стула и гордой походкой прошлось по комнате. Фёдор сейчас спал, и это было удобное время для исследований. Понять, как регулировать температуру на разных кранах, как заваривать чай и многое другое. Мир был столь непонятным перед ним, а оно, пусть и в теле тридцатилетнего, собственного опыта имело так мало. Была потребность попробовать всё на зуб, пока его не уничтожили.

      Думая о последнем, оно пришло к выводу, что ему страшно осознавать собственную кончину, и то, что приближает её. И откуда это чувство? Минус на минус дало плюс, как в математике? Те двое жить-то не хотели и не хотят. А оно... Страшно забавно. Или до забавного страшно, Наказание не знало. Посему, чтобы лишний раз не думать об этом, вернулось на место.