Булгаков сидел за столом, пытаясь есть то, что приготовил. Аккуратно дул на ложечку и прихлёбывал. Анна только закончила с бумагами, когда в гостиную зашёл Фёдор.

— Свершилось, мерзавца нашла мафия, может хоть они без меня разберутся, — Фёдор ликовал.

— Это же не по плану-с.

— Да, но так хочется, чтоб ему вправили мозги без меня, — и Фёдор присел за стол, Анна положила ему варева Михаила Афанасьевича.

Ели они, почти не разговаривая. Сегодня все были в лаборатории. Только Марина не ела, а сидела на диване, пристально изучая фотографию того, в чью роль она должна была вжиться сегодня.

— Марина, всё понятно? Ампулу возьмёте у Булгакова.

— Единственный вопрос: сколько у меня времени?

— Взлом систем безопасности… Я скажу тебе, как только получится, главное – держи наготове телефон. Но максимум у тебя два часа.

Марина вздохнула и потянулась. Она вспоминала все карты, которые Достоевский ей давал. В том числе и примерные карты катакомб мафии.

— А вам так Юмено нужен? — Марине было интересно, почему тут все задания связаны с детьми.

— Разумеется. Как, по-твоему, мы будем должны держать под контролем большую часть Йокогамы? К тому же, один из сценариев Гильдии по захвату книги предполагает Юмено.

— Ой, не рассказывайте мне сказки, что вы захотите отдавать его им. И книгу вы им тоже не отдадите, я уж догадалась.

— Я рад, что в моих руках столь догадливый человек. Надеюсь ты понимаешь, что мы здесь надолго. Минимум ещё месяца на три, — Фёдор встал из-за стола и сел в кресло напротив Марины.

— Боже! Здесь невыносимо жарко, здесь дети и… Гоголь. Я вам скажу так: если хоть ещё один человек спросит меня про мой суицид, я лично его доведу до петли. Надеюсь, вам понятно.

— О, конечно, мне бы тоже было неприятно, если б из раза в раз напоминали о чем-то таком… травмирующем… Однако, и вы ведь не совсем чисты на руку? — и что-то недобрым огнем сверкнуло в глазах Фёдора, — Вы сделали поблажку ему в тот раз, а сегодня я говорил с ним, и мне кажется, единственная смерть, которая его будет интересовать так, – то его смерть. Будьте милостивы, простите ему и забывчивость, и бестактность, вы всё равно видите его дай бог раз в месяц. Он слишком ранимая душа, но если он снова что-то мне скажет про то, что он видел Замятина, а я буду знать, что вы разговаривали в тот момент с ним о суициде – пеняйте на себя. Не вам ли знать, каких трудов нам с Булгаковым стоило, чтобы привести его хоть к сколько-нибудь адекватному виду?

Марина, слушая, вжалась в бортики и стиснула зубы, но не выдержала пристального взгляда Достоевского, после чего тот улыбнулся.

— Не подводите меня, Марина. Всего доброго.

Булгаков, который внимательно слушал разговор, посмотрел вслед уходящему в глубь катакомб Достоевскому. После чего перевел взгляд на Цветаеву.

— Зря… Не бодайтесь с Достоевским, даже если вас бесит Коля. Они друг за друга готовы порвать кого угодно, я-то знаю. Я Фёдору как-то проигрался, и у него было одно желание. И он загадал. И как думаете, о чем оно было? Поддерживать здоровье Гоголя до конца его жизни. Я бы не бегал за Колей так, если б не тот проигрыш.

— Миша, ты и сейчас с ними в карты играешь, и всё так же стабильно проигрываешься в покер.

— То деньги, а тут желание. Меня же буквально в рабство засунули… Нет, ни за что не бодайтесь так с Достоевским.

Марина несколько испуганно посмотрела на Булгакова. До неё только сейчас стало доходить, какую ошибку она совершила, решив проучить Гоголя таким способом. 

— Но Гоголя можно подстёгивать! Чем я и занимаюсь. Правда, обычно это превращается во взаимное перекидывание любезностями и саркастическими ухмылками.

Анна рассмеялась. Она как-то странно сегодня себя вела, по мнению Булгакова: задание делала не в квартире, а тут. Поела стряпню Михаила Афанасьевича и ничего не сказала, не пыталась говорить с Гоголем, а Марину заткнула.

— Аннушка, можно с вами поговорить, но так, с глазу на глаз?

— А я уже собиралась уходить, — и как-то странно начала суетиться.

— Что-то случилось, — безапелляционно сказал Еся и вышел из-за стола, после чего скрылся в коридоре больных.

— Анна.

— Миш, потом, я пока не готова о таком говорить. Как-нибудь потом…

И спешно ушла из катакомб. Она шла быстро, немного спотыкаясь из-за длинного платья. Он шмыгала носом и убеждала, что нужно поговорить хоть с кем-то о том, что её тревожило.

Последнее время ей стали сниться покойный муж и Женя. Женя смеялся и вёл себя как обычно, но сон неизменно заканчивался тем, что она находила его мёртвым. Повешенным, застреленным, отравленным, с вскрытыми венами. Неизменно одно: стоило ей попрощаться с ним, как в следующей комнате она находила его тело.

С мужем дела обстояли куда проще, она привыкла, что время от времени он ей снился. Умолял его найти, или посидеть с ним, поговорить. Иногда просил прощения и говорил, что скоро встретится с ней.

 Гумилёв был странным человеком, долго добивался, чтоб Анна сказала «Да» на его предложение руки и сердца, но как только они сыграли свадьбу и съехались, начались бытовые ссоры. Он терпеть не мог её привычки. Она ненавидела то, как он игнорирует её личность и постоянно шантажирует её суицидом.

Булгаков, тот единственный, кто присутствовал со стороны Анны на свадьбе, был против их брака. Ему казалось, что Гумилёв так любит выводить Анну из душевного равновесия, чтобы получить внимания, которого всегда Николаю будет мало. Потому Анна и не сказала, что она переехала в Японию вместе с Николаем.

Она надеялась, что в новой стране она сможет примириться с мужем и новым окружением, получить хорошее образование. Но началась война, а когда она попыталась бежать обратно, ввели закон: те, кто возвращаются из-за границы, будут тщательно проверяться на сотрудничество с врагами, и, если найдётся хоть один намёк, человек будет репрессирован. Анна испугалась, ведь уже тогда Гумилёв сотрудничал с японцами.

Но ещё до войны он начал ей изменять, и теперь во снах иногда приходил и говорил: «Знаешь я изменил тебе, но только потому что люблю! Я люблю тебя, но ты не уделяешь мне времени, а я не могу всё время быть зациклен на тебе». Ему никогда не нравилось то платье, в котором она сейчас. Но она всё равно после расстрела искала мужа. Она боялась за него и за себя. Сейчас у неё в жизни было два человека, связанных с суицидом. Он и Женя.

Только Женя был другим. Женя и Миша никогда её не осуждали за цвет одежды и говорили, что любви достоин каждый. Женя ещё часто говорил, что если любишь, то измена невозможна. А если не любишь, то зачем с человеком вообще строить жизнь. Однако, он всё равно убился на следующий день после их встречи. И Анна не понимала,мпочему. Она искренне хотела понять, почему он выбрал смерть, а не борьбу. Что случилось? Что его сломало настолько?

Фёдор на её вопросы о смерти Замятина говорил загадками. Говорил, что так захотел Бог. Только вот Анна не понимала о каком Боге речь. Боге-способности? Боге-книге? Создателе вселенной? О ком говорил Достоевский и почему так больно было от мыслей, что Достоевский был последним человеком, с которым Женя разговаривал?

Почему её так оставляют люди? Почему они всегда предпочитают смерть? Её очень беспокоил вопрос «Что такого открыла книга Замятину и Достоевскому, раз они оба сошли с ума?». В том, что Фёдору книга сделала откровение написал Женя. И смеялся, что Достоевский куда сильнее его психологически.

Анна шла прочь от лаборатории и тихонько плакала от всех накопившихся мыслей.

Спустя некоторое время, Марина тоже ушла из катакомб. Булгаков остался наедине с Есей и Гончаровым. Михаил Афанасьевич пристально посмотрел на дверь, за которой была палата Еси. Он всё ещё жил отдельно от Гончарова, для спокойствия обоих. Иван был слишком буйным в первые дни после операции, а ещё ему нужно было меньше раздражителей и стресса. Еся, что постоянно язвительно отзывался о любом человеке, явно лучше бы не сделал. Булгаков смотрел и думал, как бы поговорить с Есей, ведь тот последнее время совсем плохо ест и спит. И всё же открыл и зашёл в палату.

— Я уж думал ты, Мастер, никогда не зайдешь. Что у тебя такой шумный черный человек? Я хочу покоя, а не слушать вашу чернь.

— По правде сказать, я очень беспокоюсь за тебя.

— Правда? С чего бы это?

— Я знаю, что тебе не приятно любое внимание и ты хочешь, чтоб я просто оставил тебя умирать в покое, но нельзя ли реагировать чуть попроще? Я же серьезно беспокоюсь. Не ешь, датчики показывают, что у тебя плохо со сном. Ты почти потерял зрение и стал хуже слышать. Едва передвигаешься и всё время лежишь, это даже для тебя странно.

— Я устал бороться за никчёмное существование. У меня нет больше сил. Если бы можно было, я бы даже не дышал. Слишком тяжело думать. После того, как ушел Мишель, мне больше ничего не интересно. Зачем вы продолжаете меня мучать? Какой от этого толк?

Булгаков немного опешил от таких слов. Он знал, что вера в хорошее поддерживает и помогает жить. Но чтоб настолько ухудшились показатели из-за того, что Еся в конец разуверился в собственной ценности?

— Я знаю, чтопосле смерти кого-то очень важного бывает тяжело, у меня у самого умерла мать. Но нельзя же хоронить себя рядом с ним! Нельзя! Надо продолжать жить, ты же знаешь, что он этого бы хотел.

— Он хотел, чтобы я был счастлив. И прекрасно знал, что я хочу умереть не меньше, чем он сам. Мы все здесь хотим умереть! Все и всё в этом месте стремиться к смерти, разве вы ещё не поняли?

— Я это прекрасно осознаю и не собираюсь поддаваться. Однажды уже поддался – получил зависимость, еле вылез.

— Мне незачем жить на этом свете. У вас осталась Анна, у меня – никого, кто мог бы меня понять. Никого! Мне не зачем биться, не за что. Я не разделяю ваших целей. Мне всё это не интересно. Мне ничего не интересно! Почему им можно было умереть, а мне нет? Разве я ценнее Мишеля? Разве я вложил столько же, сколько Гроссмейстер? Разве я вообще важен? Если мне нельзя умереть здесь и сейчас, так оставьте меня в покое и не приходите сюда. И следите лучше за Анной, иначе последнего друга лишитесь.

Еся выпалил это как всё было на духу. И сам не заметил, как сжал руки в кулаки до царапин. Он не плакал, он давно уже не мог этого делать по странным обстоятельствам. Он шипел от гнева и бессилия.

— Разве вы понимаете меня? У вас же не было отца, который пытался вас задушить в переулке. Вас не сдали на опыты в двенадцать. Вас не лишили детства! Вы встретились с Демоном уже взрослым. Вы не понимаете меня, и даже не пытаетесь. Уходите! Немедленно.

Булгаков молча встал и вышел. Он не знал, как реагировать. Впервые вместо пассивной агрессии, язвительных шуток, Еся ответил гневом. Криком. И Булгаков, осознавая, что он действительно не может понять этого молодого человека, решил не выводить его, иначе бы тот сорвался и использова способность. А со своим чёрным человеком Михаил Афанасьевич не был готов тягаться.

Булгаков предполагал, что такая реакция связана с переездом в другую страну. Но он не совсем понимал слова про Анну. Неужели у неё снова какие-то ментальные проблемы? Что у неё случилось и почему она сегодня не захотела говорить? Булгаков начал беспокоиться настолько, что собрался и пошёл лично к Анне, боясь, что не застанет её дома.

Он мялся около дверей её квартиры и боялся нажать на звонок. Что-то заставляло его подумать. Она же сказала, что не готова говорить об этом. Но вдруг она просто боялась своих эмоций в месте, где обитает Достоевский? Может поэтому и работу делала в катакомбах, чтоб не дать волю разрушительным чувствам? Когда же он наконец нажал кнопку звонка, Анна долго не открывала. Тревога нарастала с каждой секундой и казалось, что терпение сейчас лопнет и он самостоятельно выбьет дверь. Но, к счастью, после второго звонка дверь открыли.

— Что-то случилось? — Голос у нее был сонным. И смотрела она сонными опухшими глазами, с высоты своего роста. А выше она была на полголовы.

— Это лучше ты мне расскажи, что случилось. Уж Есенин не стал бы шутить со мной, говоря, чтобы я лучше следил за тобой.

— Вы поругались? Заходи, что стоишь-то?

Булгаков закрыл за собой дверь, сел рядом за стол и вглядывался в неё. Все движения замедленные, все нерасторопно, неаккуратно. Ахматовой это не свойственно.

— Не то чтобы поругались, просто он раскричался. Что-то все на взводе последнее время.

— А что ты хотел, новая страна, приближаемся к завершению плана. В сущности, странно говорить, но я не понимаю, почему он так поступил. Я считаю, что я виновата. Он мне снится мёртвым.

— О… Вам бы с Гоголем на эту тему поговорить, авось вместе на могилу сходите. Я тоже об этом думал. Его смерть… Мишель сказал, что он давно задумывался о смерти, ещё когда мы не знали о существовании осколка.

— Так долго… И не заметили? Почему он ничего не говорил? Он лишь однажды обмолвился, что ему тяжело. Я ему тогда посоветовала психолога, но он не пошёл.

— Женя… Он считал, что со всем должен справиться в одиночку. Я вообще думаю, что, если бы не Гоголь, он мог бы стать великим инженером. Широкая душа в стальных рамках. Это грустно, что он умер, конечно…

— Меня все оставляют, и я чувствую, что Еся тоже предпочтет умереть. Ему всё равно не выжить без способности, он… Почему меня все оставляют? Почему все стремятся умирать?

— Ну, я все ещё здесь. Гумилев изначально был херовым человеком, дорогая. А Женя, — он остановился и закурил сигарет, — Женя просто не мог больше держаться один. Он своим характером и отчуждением ближе к Достоевскому и Гоголю с Мишелем. А ты знаешь, как сильно они не любят любое общество, которое требует раскрывать свои чувства. Они, Фёдор и Николай – предвестники смерти. Появятся в жизни – начнут умирать твои близкие. Ты же знаешь. И Женя это знал, поэтому боялся заводить глубокие отношения. Мы для него может и были значимы, но не так сильно, как страх, что его сдадут властям.

Анна молчала. Гладила свои руки и смотрела куда-то в пустоту. Ей было слишком трудно осознать.

— Пообещай, что хотя бы ты останешься жив. Обещай.

— Рано или поздно и я умру, но руки на себя накладывать не собираюсь, это уж точно. Отдавать свою жизнь полностью этому Дьяволу из человека – уж больно жирно.

Они сидели так до самой глубокой ночи, и только тогда Булгаков ушел обратно в лабораторию. Вернувшись за полночь, он встретился с Гончаровым в общей комнате. Гончаров всё еще мял глину и тихо мычал какую-то песню. Булгаков разобрал только «Но никто и не хочет и думать о том, пока Титаник плывет». Хмыкнув, Михаил Афанасьевич ушел в свою комнату.

Через день Марина уже стояла в новом облике перед дверьми в подвалы мафии. Она немного нервничала, потому что не знала повадок мужчины, которым она сейчас притворяется. В кармане лежала ампула концентратора, ей предстояло пробудить способность Юмено от сна.  

Когда она спустилась вниз, то почувствовала ужасный запах железа, сырости и плесени. Марина посмотрела на часы: оставалось около часа, и за это время ей нужно успеть найти ребёнка, влить ему сыворотку концентратора и сбежать до момента, как начнёт действовать вещество. Она шла, отсчитывая камеры. Сегодня она прикидывалась охранником, что разносит еду. Коридору не было конца, везде повороты и за ними другие коридоры с клетками. Это была тюрьма для тех, кого мафия пленила и за кого ждала выкуп.

По углам стонали люди, было темно и почти ничего не видно. Но вот, наконец, она прошла в тот коридор, где камера была всего одна. В ней сидел худой маленький мальчик. Цветаева достала связку ключей, она украла её у того, кем прикидывалась, когда его вырубила. Войдя в камеру, Марина достала ампулу и надломила её. Ребенок лениво поднял на неё взгляд.

— Тебе лучше молчать о том, что сегодня произойдет.

Он ничего не ответил. Лишь начал качаться из стороны в сторону. Марина ловким движением рук зафиксировала его, и, сев на корточки, влила ампулу, забрав с собой стекло. Она торопилась и не стала проверять, сработала ли сыворотка. И в спешке ушла.

Тот день стал отправной точкой активного плана.