На город спустился густой туман. Был он настолько силен, что даже в освещенных районах видно было не дальше, чем на один фонарный столб. И Наказание ходило от здания к зданию, чтоб разобраться, в какой именно район ему следует идти. Первым делом он хотел посмотреть за происходящим именно у эсперов мафии.

Каждый раз, когда он вспоминал о существовании Йокогамской мафии, гнев подходил к самому горлу, и ему трудно давалось говорить и дышать. И дело было не столько в том, что они могли себе позволить безнаказанно творить непотребства, сколько в том, как они пытались всячески выставить себя благодетелями. Наказание сбивалось со счету, сколько раз они устраивали теракты. Он явственно помнил, как Кадзи устроил вместе с Кёкой погром в метро, как взорвал несколько вагонов и как он же потом разрушил транспортную развязку. Наказание так же хорошо помнило, как за время его наблюдения Мафия несколько раз разрушала коммуникации, и, кроме всего прочего, как ярко они плюют прямо в лицо полиции Йокогамы. Ведь хорошо было известно Наказанию и о том, как Акутагава пришел в участок, принес бомбу и активировал ее, после чего как ни в чем не бывало ушел. А полицейский участок мало того, что был разрушен, так ведь он был в жилом доме, и от взрыва пострадали мирные люди.

Наказание больше других разговаривало с Юмено, а кроме того собирало информацию про мнение других мафиози о подростке. И когда он услышал, что Накахара считает его монстром только из-за того, что от способности Кюсаку умерло тридцать людей мафии, Наказание вскипело от гнева. Ведь он-то знал, и не понаслышке, что от способности Накахары страдали целые районы города. Бесчисленное количество домов были снесены его гневом. Но себя-то он что-то не терзает и чудовищем не кличет.

Мафия всегда есть мафия. Не может она быть добродетелью, и уж тем более – такая. Пытается все время внушить гражданам, что только они и знают, какое насилие самое правильное, что только они и помогут им. Да только смех в том, что они и были причиной проблем. И в этом плане он бесконечно уважал Фёдора, ведь тот не строил из себя святого и единственно правильного, лишь принял правила игры.

Вот и сейчас, ходя от дома к дому, Наказание был свидетелем ужасных разрушений. Ему было не то жутко, не то очень противно. Ведь в новостях об этом вновь не скажут и слова, а люди продолжат тихо шептаться и боязливо оглядываться. Государство подписало себе завещание, как только поделилось монополией на насилие с мафией, а после и с агентством. Это лишь вопрос времени, когда детективы восстанут с оружием против госаппарата, если им что-то не понравится…

Здесь у высотки нет последних этажей этак пяти, а вот здесь столкнулись машины всмятку, многие из них перевернуты. А ведь если эти машины на проезжей части – значит, до тумана в них сидели люди. И вот они вернутся – а у них столб в машине, стекла или вообще только лепешка, в которой они заключены. Эсперы не понимают, сколько жизней стоит за их пафосом и хваленой эпичностью. Потому что обычных граждан за людей и за достойных своего внимания они не считают. 

Он подходил к району, где должен был быть Мори и убедительно просил самого себя сдержаться и не пытаться его убить. Фёдор подобное своеволие даже во имя благой цели не оценит. У него уже расписано по минутам каждое действие. Он в любой день может уничтожить Наказание со словами: «Цель свою ты выполнил. А далее я обойдусь без тебя». Все, что оставалось Наказанию, – следить за мафиози и делать вывод, как работают способности, а кроме того – быть аватаром Достоевского в городе. Он и так дал Наказанию достаточно воли и позволил многое за последнее время. Теперь нужно сдержаться, чтобы не подвести.

Фонари светили оранжевым, а он приближался к транспортной развязке, когда услышал оглушительный грохот и девичий голос.

— Ринтаро! Ты так легко не отделаешься.

Лихо улыбнувшись, Наказание выдохнуло и направило свой шаг на звук. Старательно спрятавшись за ближайшей машиной, он растворил себя в тумане, и вышел неожиданный результат – теперь он расходился частицами и наблюдал со всех возможных точек стычку между девочкой и главой мафии.

— Элис, ты так жестока! Знаешь ведь, что я не посмею тебя ударить!

Наказание подавило врывшейся смех. Он? Да тот, кто позволил насилие к другим, и к ней рано или поздно его применит. Наблюдал, как девочка в длинном розовом платье стиля лолита постоянно воспроизводит различные медицинские инструменты, а после обрушивает их на Мори. Наказание отследил то, как двигаются и способность, и Огай. Элис более резка и порывиста в своих действиях, она действует на эмоциях. Огай же проворен, плавен и скрытен в действии. Нечто схожее он видел в движениях Фёдора. Но, в отличии от Достоевского, Мори все же выдавал в своих действиях военного. Четкие, слаженные движения, минимум действия и максимум результата. Пусть со стороны и кажется, что он слаб, на самом деле бьет в полную силу. Он не поддавался. И не только потому, что от этого зависит жизнь. Нет. Наказание видело в мимике, в этой ухмылке и стиснутой челюсти, движении бровей – Мори Огай в ярости. Да и как ему быть не в ярости, он никогда не видел Элис личностью, она всегда как говорящая кукла, не более. Наказание знал из рассказов Кюсаку, что Огай ведет себя как отец Достоевских, и даже не был удивлен. Тоже военный. И вот этому-то военному внутри и не хотела подчиняться способность. Авторитарный и агрессивный. Тот, кто не простит восстания. Элис сейчас боролась не только за свою жизнь, но и за свою свободу.

— О! Нет, старик, нет. Ни одного платья, ни одного больше банта ты на меня не нацепишь. Ты больше и не взглянешь в мою сторону, мерзкий старик! Ни один торт в мире не окупит того, что я для тебя кукла. Ты не откупишься от меня, пришло время платить по счетам.

Наказание смотрел ей в глаза и видел только безумие и ярость. Фёдор был прав, что способности восстают против своих владельцев из-за внутреннего конфликта. А те, кто имеют не просто способность, а персонификацию, – особенно уязвимы. Ведь личности выводят из себя, знают на что давить и как. А значит, противник теряет хладнокровие и действует поспешно и на эмоциях. Наказание отследил ещё несколько ударов и решил уходить. Надоело ему это. Надо осмотреть и другие места. Эти могут драться до рассвета. И он вновь собрал себя около машины и отправился дальше, на поиски Йосано Акико и других членов агентства.

Тем временем в укрытиях Крыс Гончаров обнаружил, что Булгаков пропал. Да и Анна, что прибыла вечером, тоже исчезла. А значит, на Йокогаму спустился туман, – дыхание дракона, – и все люди сейчас перенесены в карманное измерение. Остались только эсперы. В этот же момент он сорвался с места и пошел проверять герметичность замков и отсеков. Чувствовал он себя крайне плохо, он больше не видел происходящего на земле и под землей. И трудно было сказать от чего это. От инъекции блокатора или от того, что Обрыв отделился от него. Шатало, и кружилась голова.

Все входы и выходы из убежища были надежно закрыты на несколько замков. Кроме того, Иван знал, что двери здесь – как в ядерном бункере. Стало быть, они в относительной безопасности. Сейчас Тумана непосредственно здесь не было. И тогда он решил проверить, как себя чувствует Еся и как там Юмено.  

Ради безопасности Юмено и Еся спали по разным комнатам. Еся слишком остро реагирует на любое вмешательство в его рутину и покой. Кажется, последние несколько лет он живет под лозунгом «Хорошо, я не убью себя сегодня и даже не попытаюсь уничтожить человечество завтра. Вы только оставьте меня в покое. Дайте мне дожить мой короткий век, не появляйтесь рядом со мной примерно никогда». Юмено же адаптировался к происходящему в организации, привык к людям, и сейчас у него пошел процесс изучения. Поэтому оставить их наедине – выдернуть чеку из гранаты и вместо самой гранаты кинуть кольцо. Он шел по длинному холодному бетонному коридору и первым делом зашел в комнату к Кюсаку. Тот сидел на полу и выставлял в ряд карандаши, сортируя их по цвету. Заметив Гончарова, поднял недовольный взгляд. Иван собрал всего себя, вытянулся в струночку и, пытаясь говорить внятно, объяснил на японском:

— Доброго вечера. Начался план Dead Apple. И теперь до рассвета главным во всем комплексе – я. Напомню, что выходить на улицу сейчас крайне опасно, поэтому мы трое пережидаем здесь. Но! Фёдор дал распоряжение позволить тебе следить за происходящим через записи камер наблюдения, что входят в закрытую сеть. Среди них есть камеры, что выводят изображение из здания детективного агентства. Я надеюсь на ваше благорассудство, и что эти шесть часов мы спокойно переживем.

— Меня прямо в кабинет к нему пустят?

Этот вопрос поставил Ивана в тупик. И он,несколько подумав, ответил:

— Если вы говорите про кабинет Господина Достоевского, то нет. Однако вам дано разрешение находиться в наблюдательном пункте, который закреплен за Булгаковым. Поскольку Михаила Афанасьевича сейчас нет здесь, а я исполняю его обязанности, вы можете пройти за мной, если есть на это желание.

— А кашку Огая там покажут? Там вообще кто в городе сейчас?

— Мне тяжело вам ответить четко на этот вопрос, но... Полагаю, все, кого вы ненавидите, сейчас в тумане дерутся со своей способностью. Осаму Дазай сейчас находится непосредственно около Тацухико и Господина Достоевского, однако к концу сегодняшней ночи вы увидите исход человека, которого так сильно ненавидите. 

— Правда?! Нет, погоди, ты не врешь? Хотя ты обычно никогда не врешь… Тогда! — и он встал с пола, отряхнул свои штаны и выпрямился, — Да, да, да!

И, выпалив это, выбежал вприпрыжку, сбивая Гончарова в дверях.

— Вам не стоит бежать, если вы упадете на бетонный пол…

Юмено обернулся и крикнул:

— Пустяки! Мне не единожды ломали кости за мои провинности. Это уже не страшно.

И стремительно выбежал из коридора. Гончаров поднял руку, хотел сказать, что данное не может быть нормой, но опустил. Бесполезно. Он слишком часто забывал, что Юмено – не просто шебутной полубезумный ребенок и что его личная история до жути трагична. И, чтобы не отставать, поспешил за ним. Надо ведь заблокировать клавиатуру, выйти из учетной записи администратора и просто вывести ему на экран то, что происходит в городе.

Гончаров вздохнул и отметил, что вечер сегодня будет ужасно длинным. А он уже хочет спать. Голова все еще была ватной, и не было ощущения земли под ногами, хотя холодный пол здорово возвращал в реальность. Иван пусть и старался идти быстрее, но заняло это больше времени, чем он ожидал. Когда он дошёл до нужной двери, Кюсаку переминался с ноги на ногу и тянул за ручку двери, повисая всем своим телом, наклоняясь под углом. Увидев Гончарова, он свел брови к переносице. 

— А что так долго? Дяденька, вам плохо?

Иван зажмурил глаза и потер глаза пальцами. Легонько кивнул. После машинально утер нос и достал ключи. Юмено отошел от замка, и Иван открыл дверь. Подросток вихрем ворвался в кабинет. Иван включил компьютер, ввел пароль от учетной записи обывателя и вывел на экран все доступные камеры в городе. После чего нажал комбинацию клавиш, отошел к мотору и показал жестом, что можно садиться. Как только Кюсаку взгромоздился на компьютерный стул, Иван начал объяснять, какой экран и ячейка какую камеру показывает. После длительного объяснения он выпрямился и сказал: «А сейчас мне нужно проверить Есю, и я надеюсь на вашу благоразумность. Пожалуйста, наблюдайте спокойно, оборудование крайне ценное, и нас с вами по голове не погладят, если что-то сломается. Хорошо? Я вернусь минут через двадцать».

После этого он вышел и поковылял в сторону палаты Еси. Когда же он пришел, Еся полулежа смотрел в стену.

— Еся, ты…

— Как темно. Вообще ничего не вижу. Что-то случилось. Где Черный Человек? Я слышу, что ты у входа, но не слышу привычных роптаний твоего.

— Просто на город спустился туман Тацухико…

Стоило Гончарову это произнести, как Еся сжал одеяло в руках, а его лицо напряглось. Иван не знал точно, но по реакции можно было предположить, что тот не понаслышке знает, что это такое.

— Как одиноко без него.

Иван не совсем понял, про кого он: про чернь человеческую или про Мишеля. Но решил не докучать своими глупыми расспросами. Сейчас явно они оба не в состоянии говорить. Кроме того, Юмено оставлять одного не стоит.

— Я тогда пойду. Отдыхай.

— Передай им, что можно вернуться в реальность, только если уничтожить кристалл. Но я бы предпочел, как тогда, забыться в сне.

Гончаров кивнул. Он все ещё не особо понимал, о чем Еся говорит. Но, возможно, тот думал, что Булгаков и Анна находятся во власти тумана. Впрочем, сейчас его речь все больше напоминала разрозненный набор ничем не связанных слов. И как он в таком состоянии должен отслеживать камеры…

Стоило Ивану вернуться в комнату пульта управления, как Юмено с шумом и восторгом крикнул: «Вы так много пропустили! Тут таки-и-е заварушки происходят!».

— Послушайте, мне что-то не очень хорошо. Могу я вас попросить об одной услуге? Вы проследите за камерами. Можете записать важные моменты, там цифры — это время, вот вам листочек. Я буду конечно здесь, рядом. Вот на этом кресле. Мне нужно прийти в себя. Не стоило соглашаться на блокатор.

Юмено как-то полубезумно кивнул и вернулся к экранам. Гончаров облегченно сел и закрыл глаза. В комнате расходились различные вспышки. И, дабы побыстрее снять марево, он начал массировать виски.

Тем временм в башне Тацухико повел своих гостей посмотреть на коллекцию. Пока они ехали в старом лифте, Фёдор из-за тесного пространства в полной мере ощутил, сколько алкоголя выпил Дазай. И, пока те двое впереди о чем-то переговаривались, едва заметно качал головой, подавляя свое желание прямо здесь проткнуть Дазаю горло, как тому информатору. Это все лишнее. Это понимаемо, но лишнее. К чему идти на поводу у своих эмоций и травм, если можно дождаться момента и сделать все в лучшем виде?

Когда лифт прибыл на нужный этаж, Достоевский с надеждой зашел в комнату. Однако все его чаянья не оправдались. Стоило разговору начаться, как вновь пафос полил из всех щелей, и слушать это без нервной и саркастической ухмылки было тяжело.

— В моей коллекции собрано более пяти сотен кристаллов. Ещё никто не выжил после встречи со своим даром. Люди глупы и предсказуемы. Но, разумеется, я должен отвесить реверанс и тебе, Фёдор. Признаю тот факт, что без тебя моя комната была бы куда скромнее. И как тебе, такой… продажной крысе, это удалось?

Голос пренебрежительный. Фёдор расплывается в улыбке.

— Крысы есть в каждом городе, — спокойно отвечает, его давно не задевают подобные слова.

— Мяу.

Услышав последнее, Достоевский отводит голову, закатывает глаза, и бровь его дергается. И, чтоб не раздражаться лишний раз, с тихим вздохом он закрывает глаза, обращаясь к Наказанию. Оно уже дошло до мест сражений агентства. Смотрел на размашистые движения Акико с тесаком. Вероятно, она впервые за долгое время вспомнила, что такое драться с немалым шансом умереть или лишиться конечности в бою. Наказанию было интересно, что же она чувствует, когда видит, что с таким трудом лишенная преимущества – руки или ноги, –способность за секунду отращивает конечность вновь? Есть ли тут то ощущение безысходности и непобедимости, что ощущает обычный человек, встретившись с эспером, который может безнаказанно применить силу? Что происходит в ее голове? Отчаянье захватило ее голову и вновь раскрыло старые раны, которые нанесла ей война?

Эсперы всегда в выигрышном положении, но платят они своей социальной устроенностью. Их не принимает социум, а они отвечают взаимностью и выстраивают закрытые преступные сообщества, порог входа в которые достаточно высок, а выход оттуда единственный – смерть. Одаренный не живет долго не потому, что он из какого-то другого теста или эволюционно другой вид. Нет. Продолжительность жизни эсперов меньше на треть не от быстрого старения. Они, как гопники, умирают в уличных боях. И, ровно как и других криминальных элементов, их некому оплакивать, кроме их дружков. Но сколько в этом боли и трагедии для всего общества в целом.

Наказание не стало задерживаться около Йосано, ведь ее способность и работа ее принципов давно была известна. Он пошел дальше, в центр тумана, надеясь встретить там кого-то ещё до того, как он дойдет до башни. Судя по мыслям и глазам Достоевского, терпения и спокойствия его создателя осталось не больше чем на час. И примерно столько же Наказанию идти до башни. Что-то было во всей ситуации до странного уморительное именно для Наказания. Сейчас все способности города дерутся с их носителями, дабы стать свободными. Однако они, не обладая разумом, не понимают, что, убив своего «хозяина», умрут и кристаллизуются. И все, что им останется до конца веков, – быть красивым камушком. Но, может, способности это как раз понимают и просто хотят напоследок отомстить тем, кто их все время использовал? Улыбнувшись своей мысли, Наказание углублялся в город. Нет, все же он не считает, что, например, у Идеала Куникиды есть личность и самосознание, чтобы оно могло так мыслить.

Наказание шел все дальше и вот вышел к месту, где не было достаточного освещения. Вдали мерцали огни, как будто выстраиваясь в новый город. Где-то в глубине горел огонь. Наказание дошло до металлургического завода. И стоило ему оказаться среди петляющих труб, как послышался грохот в одном из цехов. Там, где варили чугун. По мере приближения к центру Наказание смекнул, что здесь со своими дарами дерутся Акутагава, Ацуси и Кёка. И, немного поморщившись с того, что он в очередной раз будет свидетелем перепалки за внимание и признание алкаша, Наказание постарался слиться с окружающей действительностью. Впрочем, он находил облегчение в том, что самого Дазая здесь нет. А страдает от его присутствия сейчас не он, а Достоевский. Как все-таки порой хорошо, что они могут разделиться.

Ему не было интересно, как работает способность Ацуши. За последние двенадцать лет Достоевский изучил ее вдоль и поперек всеми возможными способами. С помощью Тацухико, директора приюта, агентства и прочих сторонних источников. Его раздел способности в папке личного досье эспера был больше любого другого. Кажется, Достоевский не знал так хорошо даже принципы работы способностей Гоголя или Еси, насколько был осведомлен о Накадзиме. Фёдор давно понял, что единственным вариантом разорвать и уничтожить книгу, чтоб аннулировать ее действие полностью, будут когти Лунного Тигра. И последнее время Достоевский полностью концентрировался на том, чтоб внушить Накадзиме идею, что только разрыв книги решит все проблемы эсперов и человечества. В случае чего он был готов даже прикинуться великим древним злом, которое появилось из книги и уничтожить кое можно только вместе с артефактом.

Зная все это, Наказание давно потеряло интерес и к Ацуши и его закадычному другу-врагу Акутагаве. Сейчас было интереснее наблюдать за Идзуми. И не в последнюю очередь из-за того, как у девочки оказался дар. Ведь она донашивала способность за матерью, а эта история выглядит почти как история Фёдора и Мишеля. И вот Наказание смотрел на то, как они скрестили клинки. Он знал, как выглядела мать Кёки. Наверное, девочке было до ужаса тошно от того, что Шираюки выглядит идентично ей. И, быть может, от этого ее напор был настолько ожесточенным. Ведь выходит так, что Демон-убийца забрал лицо матери, убив ее. И тут же Наказание горько усмехнулось этой мысли. Наверное, и Фёдор так агрессивно на него реагировал по той же причине. Слишком уж он часто упоминал глаза. Быть может, если бы так случилось, что этим двум сиротам пришлось говорить, они бы поняли друг друга лучше всех.

Он с некоторым интересом наблюдал за резкими и глухими движениями Кёки. И все было интересно, кто выиграет: прошлое и сентиментальность или все-таки будущее и разрешение самой себе жить? У Кеки и Фёдора было больше общего, чем могло показаться на первый взгляд. Ее родители работали на государство, оба умели убивать. И лишилась она семьи в четырнадцать лет. Месяц скиталась, а потом ушла в подполье, многих убила… И даже единственную свою отраду нашла в мальчишке с белыми волосами и странной стрижкой, и точно так же пыталась сбежать обратно. А когда ее вернули, – выслушивала, как она неправильно все поняла.

Он благодарил Тацухико за туман, иначе сейчас он бы за такие мысли и параллели мог отхватить очень сильно. И вот он все же видит, как Ацуши помогает Кёке убить Шираюки. И все в такой же горькой ухмылке расплывается. Наказание тоже уничтожат с помощью Гоголя. Не в силах больше следить за этими людьми, он отправился к башне окончательно. И, чтобы проверить, сколько у него осталось времени, вздохнул и закрыл глаза, обращаясь к Достоевскому.

Фёдор провернул ключ в двери. Руки в перчатках, и он долго всматривается в них, собирая последние крупицы своего терпения.

— И что, все идет по плану? — несколько скептически произносит Фёдор и оборачивается на Осаму.

— Да. И знаешь, достаточно сложно было провести его. Все же он обманул правительство, — и тут Дазай усмехнулся, — А он даже и не заподозрил. А почему ты сам предложил нам объединится?

— Я просто хочу увидеть мир, каким он должен быть, — Фёдор пожал плечами, склонил голову набок и продолжил, — Но однообразие скучно.  

— И кто же главный клоун?

Фёдор подавил уже практически вырвавшееся слово. И вздохнул, улыбнувшись. О! Как он был рад, что сейчас стоял спиной и выбирал нужные кристаллы. Дазай все так же что-то там говорил, речь уже несколько походила на бред, бессвязный набор слов. Видно, что отравление уже дошло до мозга. Поэтому Достоевский не особо слушал, сейчас было важнее найти правильные камни.

— Мне пришлось объединиться с тобой, чтобы шутом стал Шибусава. Все же ты дуришь много кого, не только японское правительство. Шибусава смешон, и я здесь, чтобы предоставить ему этот факт.

— Это не имеет значения. Принял бы ты его приглашение или нет, он все равно бы спустил туман на Йокогаму. Прошу, — и он протянул два кристалла, — Этот призывает способности в видимой реальности, а этот – смешивает все коснувшиеся дары. Если разрушить и использовать Исповедь, то на мгновение будет разрушена кристаллическая решетка молекул. и они разом перейдут в газообразное состояние. Через диффузию дары объединятся. Тогда вся комната будет призвана, и начнется реактивный процесс. И все, что тебе будет нужно, – коснуться его во второй раз.

Фёдор видит озадаченное лицо Дазая, который пытается осмыслить, что ему сказали и машинально берет оба камня. Комната наполняется шумом, а все внимание Осаму привлечено к реакции. Бесконечное множество света сходится в одной точке и рождает сферу. И, воспользовавшись происходящим, Тацухико зашел в комнату. Пока Дазай все свое внимание сконцентрировал на термоядерном процессе, Шибусава оказался за его спиной и резким движением пырнул Осаму прямо в спину. После чего толкнул тело на пол.

— Я же говорил. Все ваши намеренья для меня как на ладони. Вы не сможете меня удивить. Вы пусты, — холодно и апатично заявляет Тацухико.

Глаза у Дазая уже закатываются, и не особо понятно на кого он смотрит.

— Но дверь была заперта!

— Но я же сказал – чем больше развлечений, тем веселее.

— Крыса. Вот так предают?

Дальнейшее Достоевского не особо волновало. Он лишь ждал, когда эти двое закончат обмениваться любезностями по поводу ощущения смерти и ее ожидания, чтобы завершить этот акт спектакля и уйти уже на антракт из цирка.

В момент, когда способность Дазая отделилась от тела и кристаллизовалась, Тацухико уже хотел ее схватить и рассмотреть внимательней. Однако кристалл в тот же миг взмыл к сфере. Ее точно так же призвали к себе предыдущие дары. Происходящее не было неожиданностью для Фёдора, однако на лице Тацухико был испуг. Он с ужасом наблюдал, как нарастает сфера и все больше света скапливается под куполом.

— Кто-то однажды смешение двух противоположных даров назвал сингулярностью… Что ж, верно это лишь отчасти. Сингулярность – это когда нечто стремится в бесконечность. Время и гравитация более неразделимы, и невозможно даже вообразить человеческим умом, что происходит в этот момент с веществом… Но разве смешение огня и воды рождает новую черную дыру? Назвать это сингулярностью – значит, расписаться в том, что ты не знаешь, как работают дары на уровне физики и химии.

Тацухико перевел лихорадочный взгляд на Фёдора. Тот продолжил.

— Ты долго собирал и изучал, но даже со способностью Дазая ты не получишь желаемого. Ты не вернешь утерянные воспоминания.

— Откуда ты знаешь это?! — голос сорванный и истеричный.

— Я верну тебе то, о чем ты забыл, — и в этот же момент Фёдор резко приблизился и полоснул ножом по горлу, — Это смерть. Ты уже начал вспоминать?

Глаза Тацухико застыли раскрытыми от страха. Пролилась кровь. Тело рухнуло на стену, а через несколько мгновений рассыпалось и собралось в красный рубин. К тому моменту скоплению даров не хватало последнего – дара, что воплотит их совокупность в теле. Достоевский отломил кусочек и воткнул в лоб черепа, что до этого стоял неподалеку на столе, оставшийся же кристалл отпустил к потолку. В тот же момент вернулось Наказание.

— Переиграл с пафосом, — хмыкнуло оно.

— Избави Боже, а! Я с ними сидел больше четырех часов в одной комнате. Я просто пропитан уже этой патокой с елеем и бравадой. Если бы не твои глаза – рехнулся бы. И цирк бы этот закончился раньше, и не так, как хотелось бы.

— Да-да, знаю-знаю. Давай, остался час – и мы на сегодня свободны. Мафия растерялась, и Накахару отправили сильно позднее, чем могли. Не зря убил информатора. Скоро он придет сюда решать этот вопрос. Заканчивай уже превращение Тацухико в истинную феечку, нужно дать тело дракону способностей и уже уходить. Нет нужды следить за всем непосредственно здесь.

— Резонно. По расчетам, для формирования физического тела потребуется около трех минут. Но мы не уйдем далеко. Мне нужен кристалл способности этого невыносимого… Вон валяется, — и Фёдор кивнул на тело Дазая. Белый плащ превратился алый.

Наказание подошел к телу и, скривив лицо, разжал Дазаю челюсть, провел вдоль десен пальцем, поднял язык и посмотрел на горло. Не найдя нигде хоть чего-то похожего на антидот, удовлетворённо кивнул.

— Пульс нитевидный, ему осталось совсем немного.

— Главное – успеть вытащить из дракона его кристалл до того, как он соприкоснется с другими, иначе при взаимодействии с даром Шибусавы он развоплотится и исчезнет. А это – последняя надежда на создание безопасного противоядия от способности для маленьких детей. Они не виноваты в том, что являются эсперами… Вот и все. Истинная форма тумана обретена. Нам пора.

Достоевский подал руку, Наказание покорно приняло и слилось с Фёдором. Тогда он почувствовал облегчение и приток новых сил и поспешил выйти на улицу.

Тем временем Юмено с азартом следил за каждым экраном. Когда на одном из них появился огромный красный дракон, как из мифов и легенд, Кюсаку восхищенно закричал. Гончаров, что до этого мирно дремал, проснулся, и звон в ушах немного дезориентировал. Не совсем понятно, что происходит. А там у стенки что-то ярко мерцает.

Иван подошел к мониторам. Юмено, опершись руками на стол, уставился на один из экранов и с восхищением не отводил взгляд. Слышно было, как он всхрипывает при каждом движении огромного ящера. Гончаров посмотрел на столешницу. А она вся в бумажках, на которых временные пометки, рисунки глаз и зарисовки каких-то людей. На одном листке было более восьми пометок времени.

Гончаров внимательно изучал записи, как вдруг Кюсаку внезапно заорал и начал тыкать пальцем в монитор. Гончарову пришлось насильно его оттащить, что было крайне сложно –Юмено брыкался, вырывался и кричал.

— Да что там такое, в конце концов! — крикнул, обессилев, Иван.

— Этот мерзавец Накахара! Смотри-ка, явился! Я должен увидеть его смерть. Их уже столько сегодня подохло, и он тоже должен! Нет! Обязан!

— А сколько умерло...?

— Я же здесь все записал, — он махнул рукой на бумажки.

В этот момент сердце Ивана испугано зашлось в ритме престо. Этот ребенок сегодня видел столько боли, крови и насилия, смерти – и все равно так ликует? Насколько же эсперы этого города его унижали и бесили? Было даже страшно представить, что потом придется отсматривать все эти записи, чтобы отследить, кто и сколько…

Вернувшись обратно глазами к мониторам. он увидел, как Накахара Чуя дерется с драконом куском дома в пять этажей. И в этот момент что-то оборвалось в нем во второй раз. Это сколько людей останется без дома? А сколько не проснутся сегодня, и так и останутся погребенными под своими домами?

— Какой кошмар…

Гончаров следил за каждым движением Накахары и видел, что руки его покрыты каким-то рисунком. Чем-то отдаленно напоминало Есю. Иван сопоставил всю имеющуюся информацию про Чую и догадался, что так должен выглядеть призыв Арахабаки. Были люди, что говорили, будто он кидается черными дырами. Однако Господин Достоевский в разговоре сказал: «Смутная печаль – это способность про искривление гравитации, а значит, он искривляет и пространство-время. Да и в целом всё, что угодно. Однако мы можем наблюдать их на записях. Если бы это реально были настолько массивные явления, как черная дыра, мы бы не могли их увидеть глазами, ибо свет поглощается и не может покинуть пределы горизонта событий. Да и, кроме того, откуда ему брать столько вещества, чтобы просто закидывать людей десятками таких дыр? Ведь даже с массой всей нашей планеты диаметр такой дыры едва ли был бы больше сантиметра. Я думаю, способность работает способом, схожим с «лесенкой» Маяковского. Его способность не влияет на гравитацию. Не может быть отталкивания гравитации, как нет отрицательной массы. Зато есть притяжение в магнитном поле. Значит, Накахара входит в резонанс со способностями всех эсперов и с книгой, тем самым скапливая энергию, и преобразовывает ее в ударную волну или точечно меняет магнитное поле, усиливая его многократно. Тем самым заставляя себя парить в воздухе или быть мухой на потолке… Ученые недавно заставили левитировать лягушку в магнитном поле силой около шестнадцати тесла. Неудивительно, что он каждый раз рискует умереть, это ведь такую мощность нужно прогонять через себя. И это значит, что и Накахара как эспер, пусть и интересный экземпляр, но вполне изучаемый и понятный со стороны физики и науки в целом. Этот «бог» внутри него – не более чем очередная придумка книги, вписанная человеком. Персонификация очередной идеи о гневном боге… Но это уже отношения к теме не имеет».

Пока Гончаров обдумывал это, Накахара снес рог-кристалл Дракона. В этот же момент красное змеиное тело обрушилось. Подняло много пыли. С других же экранов стало ясно, что это не обычный цемент – взрывной волной уничтожило несколько улиц в округе.

Когда Фёдор спустился к медленно тлеющему телу, заметил, как из чешуек выпадают кристаллы. Достоевский зорко высматривал в грудах бетона, рубинов, веток, в осколках стекла и прочего мусора способность Дазая. Ходил из стороны в сторону. Присаживался и перебирал камни. И вот среди прочих он приметил красный сапфир. Цветом как коньяк. Сомнения, что это «Исповедь Неполноценного Человека», не было и капли. «Он так много пил, что даже способность окрасилась?» – острило в голове Наказание.

Разумеется, стоило коснуться этого кристалла, как в голове появилась неестественная тишина. Странные чувства. Так давно желанное показалось пустотой.

Недалеко от дракона лежало тело Накахары. Без Дазая остановить Арахабаки некому, и поэтому ему остались считаные минуты. Что-то внутри так и твердило, что они обязаны высказать все, что должны были сказать и сделать тогда, в чаще леса, рядом с кирпичным домиком и двумя гильдийцами. Ведь Фёдор и тогда хотел задушить его. А с того времени Достоевский лучше узнал Юмено, и теперь хотелось ещё больше высказать всё вслух.

Он шел по полю боя аккуратно, идя на носочках. Везде валялись обломки башни, стекло, металл и кирпич. В зеленом полумраке ночи Фёдор плохо видел дорогу. Прожилки Арахабаки сияли и были ориентиром для Достоевского. И вот, наконец дойдя до тела, он встал и посмотрел на Чую через кристалл Дазая.

— Ты совершенно справедливо считал Осаму мерзким и невыносимым ублюдком. Да. Но знаешь, ты сам был не лучше его. Вы оба считали Юмено за великого монстра. Опуская тот факт, что это из-за вас он настолько агрессивный. Это вы занимались его воспитанием. Что посеешь, то и пожнешь. Ты мог бы выжить, если б Кюсаку хотел тебя спасти. Но он недвусмысленно дал мне понять, что настоящие чудовища – это ты и Дазай.  Невозможно оправдать тот факт, что Осаму придумал запихивать иголки, примотать лезвия и обмотать проволокой, и поверх всего закрепить бинтами. На его руках и ногах нет живого места, все сплошные шрамы и гематомы. И ты мог это остановить. Но никогда не считал Кюсаку за человека и думал, что спасению он не подлежит, что можно держать его в подвалах мафии да поливать его грязью. Сколько человек умрет сегодня утром из-за тебя? Это число на порядок больше всего числа пострадавших от Догры Магры. И это только сегодня. Я не буду даже считать, сколько за все время умерло от твоих рук и твоей способности. Если уж даже Юмено не подлежит спасению, то как можно помиловать тебя? И я знаю, что сам в сотни раз хуже любого из вас. Поэтому и завершу этот бесконечный круг боли и страданий. А после сам умру. Я погружу всех эсперов в страшный сон. Проснуться из вашего личного кошмара можно единственным способом – через смерть.

Закончив высказывать все, что он думал, он хмыкнул, отряхнул пальто и вновь пошел к телу Тацухико. Положил кристалл Осаму в карман. Дракон уже почти растворился, и тогда Достоевский нашел череп Шибусавы и осколок камня тумана. И в последний раз запустил жизнь в способность Тацухико – воткнул кусок в середину черепа. После чего, не дожидаясь, когда вырастет новое тело, ушел с поля боя. Он порядком устал, ужасно хотелось спать. А ему было нужно ещё добраться до северной базы Крыс.