Спускались сумерки. Гоголь в ступоре сидел на полу, неестественно подогнув ноги. Тело уже сходилось в судорогу, все затекло, но он не смел пошевелиться. Происходящее в голове пугало, и оттого он чувствовал себя словно заблокированным в собственном теле. Там внутри – какой-то невыразимый хаос мыслей. Разом вспомнились все люди, что помогли ему, но исчезли из жизни. Вспомнились те семеро и сын женщины, что приютила его. И все это сошлось в крик, в страх и страдания. И поверх – истеричный мальчишечий смех. Он переливался и слышно было то Мишеля, то Женю и Фёдора. Мысли такие разные, тошнотворные, пульсирующие комком в горле. И самое мерзкое – ни одну не вычленить и не опознать. Словно его рвало от собственного существования.

И ведь непонятно было, это закономерное влияние того, что он не пьет нормально таблетки, или все же здесь больше виновата фраза Фёдора о том, что мать жива, и что она все еще живет здесь, в соседнем дворе. Он боялся выйти. Двинуться было страшно. Стоит только дёрнуться – звонок в дверь, а там – она. И смотреть будет. С ярой ненавистью. Она ниже, и все равно взгляд исподлобья проймет до самых костей. Как в детстве он прятался с двойкой в квартире у Достоевских, так сейчас прячется здесь, в крови по плечи.

Он даже не врал самому себе, он чувствовал, что руки влажные. От них тянет железом и солью. Они в красной жидкости. Гоголь – всегда убийца. С самого начала. Ведь первым убил его – Колю Яновского. И вот сейчас придет очередная мать убитого ребенка и спросит: «А кто тебе дал такое право? Это ты его в жизнь привел?!».

Щелчок. Проворачивается ключ в двери. Хлопок в прихожей. Появляется тусклая полоска света из коридора. Это Мария Фёдоровна. Она всегда так вздыхала, когда возвращалась домой и видела обувь Коли. Вот она-то и спросит, по какому такому праву и за что он убил ее младшего сына. Она будет свирепствовать. Многое спускала с рук, но не тот случай. И оттого Гоголь ещё больше сжимался в комок.

Беззвучные шаги, обходит всю квартиру. Заходит в зал, там стоит фортепиано, но нет Мишеля. Заглядывает на кухню, работает тихо радио, но мужа нигде нет. Сейчас зайдет в детскую – и увидит его. Всего в крови. И своего мертвого сына. Гоголь почти не различает реальность, но видит в углу тело. В сумерках так темно, что не понятно, это Мишель или Фёдор... Наверное, Фёдор.

Дверь медленно раскрывается. Скрип. Нервный глоток. Против света высокая фигура. Вздох.

— Слава богу, ты здесь.

Гоголь испуганно пытается вглядеться в лицо. Гоголь слишком смятен. Почему-то там нотки федоровского голоса. Но ведь он ее сын, естественно его интонация будет похожа. Он же видит тело там, около двери. Она скоро заметит, да. И тогда уже не будет столь ласкова.

— Вы пришли… А я вот… Сижу тут и жду моей казни. Вашей рукой.

— Это еще почему? – Голос скептический. Фигура проходит в комнату и оглядывается по сторонам. Не задерживает внимания на мертвом сыне, хотя точно его увидела. И приближается, садится напротив и смотрит. Лицо ее во мраке.

— Я же его убил! Убил, а Вы…

Женщина обреченно вздыхает.

— И кого же ты убил, Коль?

— Фед… — тут же осекся и поправил себя, — Фёдора.

В ответ лишь последовал еще более тяжелый вздох и какое-то едва разборчивое бормотание. После чего Мария Фёдоровна вышла из комнаты. Гоголь слышал, как она достала стакан из шкафа, налила воды, шелест каких-то блистеров с таблетками. Вернулась, включила настольную лампу и протянула стакан и таблетку.

— Вы меня ядом у-убьете, да?

— Коля. Просто выпей и станет легче. Ты никого не убивал. Там лежу не я, а всего лишь куча вещей и одеяло.

— Конечно, там не можете лежать вы. Там лежит Фёдор.

— Хорошо, пусть так. Но выпей пожалуйста. Или мне придется уже ставить укол.

— А от чего я быстрее умру? — он не узнает собственного голоса. Говорит кто-то другой, не он. Коля в ужасе застыл, как камень. За него говорит… кто угодно. Тот из стекла в прихожей или тень, но не Коля.

— Пролонг быстрее подействует.

— Тогда его.

Дальнейшее Гоголь помнит плохо. Только металлический блеск иглы, закатанный рукав… А после – как вата заполняет голову. Тревога уходит. Тошноты больше нет. Глаза закатываются, весь мир в снегу и слышно только легкий скрип по сугробам. Веки мокнут от влаги. Его уложили в кровать. И ноги чешутся изнутри. До самых костей. А тело не по размеру душе. Тонкая нить – время – рвется. Треск везде. Дышать выходит только через рот, и подушка мокрая, потому что скатывается что-то с губ. Глухо и тихо. Как камнем по голове ударили. Кто-то бежит по снегу в подушке, бешено, но глухо. Хватается за жизнь и держит сердце. Чье – неизвестно. «Неужели так ощущается смерть?» — последняя мысль, которую уловил Гоголь после того как провалился в тяжелый сон.

Фёдор же ходит по квартире и собирает вещи. Завтра Коле будет тяжело. Да и следующие две недели. Опять будет в подавленном состоянии, всего будет трясти от побочек укола. Но с другой стороны, ему как минимум две недели не нужно пить таблетки. И его точно не будут так сильно беспокоить галлюцинации и бред. Какая же злая ирония в этом всем. Посчитал, что мать вернулась. И что убил… Хотя кто кого уничтожил и убил, можно было поспорить. Но, стараясь не давать этим мыслям ходу, Достоевский продолжал собирать вещи. Завтра утром уедут. И терпеть обоим осталось недолго. Всё когда-нибудь закончится. Впервые за долгое время эта мысль не приводила в ужас и не вызывала неверие, а давала облегчение.

Если Коля так будет меньше страдать – хорошо. Все что угодно, лишь бы вновь не видеть эти испуганные застывшие глаза, что смотрят на кучу вещей и видят мертвого друга. И было уже не важно, вспомнит ли он о сегодняшнем по пробуждении или нет. Даже если и вспомнит, будет улыбаться, запрокидывая голову к потолку, и говорить, что разум опять смеется над ним. Кощунственный смех, не иначе.

И все это… Гоголь словно бы всю жизнь платит за всех троих и их ошибки своим разумом. Словно ответчиком выбран не Фёдор, а ближайший друг, чтоб разом заставить извиваться в муке обоих. Фёдор понимал умом, что все это лишь нагнетание ситуации. А вот эмоциями… И все-таки, ненавистная книга, и все причастные – почему они легко отделались? Как можно верить в бога, если в итоге все сводится к тому, что нет никакого наказания свыше, а страдание существует в вакууме? Гнев зудел в руках и не давал покоя. И глупость все это, не более. Ему тоже нужно отдохнуть, Гоголь навряд ли проснется раньше, чем через десять часов. Но лучше быть поблизости и начеку. В таком состоянии ему даже на препаратах снятся кошмары, и он часто просыпается в надежде, что все это сон.

***

Везли его в маленьком фургоне, полностью связанным, с мешком на голове. Было до того смешно в моменте, что его специально одели в белые одежды да затянули ремнями, как особо буйного. И все было интересно, заметит ли Эйс несостыковки. Посчитает ли странным тот факт, что по легенде Фёдора схватили недалеко от аэропорта и переодели в это? Ведь прежде, чем он встретился с Булгаковым, он отвез Гоголя на базу и передал в руки Анне.

Страшно не было, ведь уже заранее был известен итог всей этой истории. Эйс считает, что способность Достоевского – создание карманной реальности, в которой он контролирует разум человека. Оттого думает, что Гильдия проиграла потому, что Фицджеральд до последнего находился в комнате, воссозданной Фёдором. Спросить-то больше некого. И ровно по той же причине Эйс думает, что правительство не смогло противостоять Туману. И вот сейчас захочет, чтобы Фёдор поймал Мори в ловушку и там же убил. Что убийство одного из глав мафии случится сегодня – это вне сомнений. Но будет это не Огай.

Фургон несся по городу, петляя по улицам, и то и дело подскакивал на ямах и кочках. Дороги ещё не все отремонтированы после тумана. Достоевского швыряло из стороны в сторону, подбрасывало, вдавливало в стенку или наоборот откидывало. Это тормозили на светофорах. Жгло язык от желания высказать Пушкину все, что он думает, и напомнить, что это не сочинский серпантин, чтобы так гонять и резко выворачивать.

Наконец, минут так через двадцать, они остановились окончательно. Фёдора небрежно взяли, скинули на землю, после чего рывком подняли. Идти получалось только мелкими шажками, но его все равно то и дело подпинывали в спину ногами или палками. Из-за этого Достоевский несколько раз падал, его все так же резко ставили и кричали торопиться. Все это время глаза были завязаны повязкой, а на голове – мешок или наволочка. Кажется, ему несколько раз разбили губу и оставили ссадин на щеках.

Через некоторое время все-таки дошли до здания. Темно, сыро и холодно, как в погребе. Голеностоп правой ныл из-за того, что последний раз рухнул неудачно и что-то хрустнуло с силой. Теперь каждый шаг – как по ножам. С шумом открылись двери лифта, и его впихнули, поставив двух конвоиров по бокам. Они зажимали. Впереди стоял Булгаков. За все это время он ни слова не произнес рядом с Фёдором, но ясно было по одеколону и табаку, по характерному сиплому и прокуренному дыханию – Михаил Афанасьевич. Доехали до нужного этажа, опять схватили с двух сторон, сжали до искр в глазах руки и потащили, иногда подхватывая так, что Фёдор едва-едва касался кончиками пальцев холодного плиточного пола.

Скрип ключа в замочной скважине. Грохот железа. Режет по ушам писк ржавых петель. С усердием сажают в деревянное кресло и приковывают плечи, ноги и особенно стопы кожаными ремешками. Шаги трех человек удаляются по коридору.

Оставшись ненадолго один, Фёдор размышлял о том, как стоит поступить с подчиненными Эйса. Ведь они не более чем рабы и боятся разгневать хозяина, что через муки превратит их в горсточку камней. Однако нынешнюю жестокость, даже если та и была одной из частей приказа, нельзя оправдать. Они ведь самостоятельно решили, что именно так и не как иначе должно довести его до темницы. Неоправданная ярость и нетерпимость – их решение и попытка снять гнев. Придется вычислять, кто эти умельцы, чтоб потом они и восстановили тело Достоевского. Наказание-то как обрадуется!

В любом случае, эти пятьдесят человек сегодня умрут как ненужные свидетели дела и того, как Фёдор расправился с Эйсом. Мертвые молчат и не расскажут секретов. Некому заставить их говорить.

Наказание бурчало, но Достоевский даже не вслушивался. Оно бурчало ещё с поездки в Москву и перед ней, потому что пришлось объяснять Булгакову тонкости истории книги. Пахло сыростью, где-то капала с трубы вода. Еще чувствовался запах отсыревшего кирпича. Холодно.

Послышались шаги. Спускались по лестнице. Одни – булгаковские, с присущей ему слегка шаркающей походкой. Видимо, ботинки были не по размеру, а резина на подошве слишком твердая, раз так явно слышно. Вторые – чьи-то едва слышные, но поспешные. Это новый, его не было среди конвоиров. Вероятно, его отправили потому, что не жалко. Значит, либо старик, либо ребенок-подросток. Но старик, который служил Эйсу, был без ноги. Тогда второе.

И вот сквозь ткань стало видно слабый теплый свет. Дошли.

— Это действительно он? — голос юношеский.

— Да. Именно этого «монстра» было поручено поймать и сюда доставить, — Фёдор слышал, как Мастеру тяжело дается говорить на японском, и были заметные паузы в его речи, — Осторожно. Он истинный дьявол. Заговоришь – будешь сломлен.

Достоевский беззвучно расплылся в улыбке. Говорит со знанием дела, а как ещё? Булгаков часто ворчал, что он, Фёдор, в своих решениях изощрён. Чиркает зажигалка, Михаил Афанасьевич закуривает дешёвую сигарету.

Шуршание одежды, тихий каменный перестук.

— Вот. Обещанный гонорар.

— Тц, как мало! Даже двойного размера недостаточно за него. А это я еще не считал поимку. Ладно.

Булгаков догадывался, что камни – души бывших рабов Эйса. Он в целом обогатился на этом. Превращая людей в драгоценные камни, он был неуловим, ведь тела исчезали. Поэтому презрительно фыркнув, все же взял. Он был бы больше рад картинам, чем такому.

Юноша подошел ближе, открыл клетку большим ключом, после чего сунул связку в карман. И через несколько секунд Фёдору сняли мешок с головы. А после и повязку с глаз. Подняв наконец голову, он увидел в тусклом свете Булгакова и ухмыльнулся ему. Михаил Афанасьевич цокнул, покачал головой, развернулся и пошел обратно. Не поддерживал, но и останавливать не стал.  

Мальчик вышел из клетки, закрыл за собой дверь и тоже поспешил за Мастером. Семенил быстро. Даже в таком тусклом свете было видно ожог величиной с ладошку на левой ноге юноши. Ждать осталось не долго. Эйс скоро вернется с совещания с Мори и решит посмотреть да поговорить. Надавить. О… Глаза эти увидеть хотелось страшно.

Фёдор знал, что Эйс похож на нарцисса. Все должны перед ним пресмыкаться и обслуживать его ничтожную личность, поддерживать миф о величии. А меж тем… Но все же его попытки самоутвердиться – саморазрушающие, точно так же, как привычка Юмено колотить стенку.

Капала в начале коридора вода. В других клетках не горел свет. Вероятно, сейчас он в личных катакомбах Эйса. Было интересно, сколько осталось ждать. И, поскольку последнее время Фёдор крайне мало спал, решил подремать, склонив голову на левое плечо.

«Что за мерзкое место… Даже в пустыне поинтереснее было. И что это такое вообще, а?!» — Наказание всё не унималось. Но, поскольку людей не было, его стало слышно более явно.

«Заканчивай свой бубнеж. Если так не нравится – иди посмотри, что за подвал, где мы, сколько здесь камер и других несчастных. И что там наверху. Я хотя бы посплю».

Второй раз предложение озвучивать не пришлось, потому что Наказание действительно пошло осматривать место, смекнув, что так он и ноги разомнет, и поймет систему работы подземных ходов Мафии. А значит, в следующем этапе плана будет больше свободы действия и маневра.

Стоило ему уйти, как на Фёдора навалилась ещё большая усталость. Веки тяжелели. Звук и свет меркли, а после в голове выросли в нечто другое, непонятное и цветастое. Слышна реальность, но уже виден сон. Мысли и образы, принадлежавшие способности, вплелись в сон, и он менялся как рисунок на воде. Яблоко оборачивалось мячом, а из него – в камень. Солнечная опушка леса, через уходящие ввысь стволы сосен – в сумрачный город. Мерцающие огни домов – в звезды, и вот уже вселенная разворачивается и превращается в страницу книги, ее перелистывают и с грохотом закрывают. Достоевский вздрогнул и вернулся в реальность. Это тут закрыли массивную дверь. Приближаются несколько пар ног. Кого-то одного слышно очень четко. Вот – уже фигуры в слабом свете коридора.

В авангарде идет мужчина с косой стрижкой и белыми волосами. Фёдор старается сфокусировать свой уставший взгляд и видит, как первый, презрительно щурясь, скалится. Даже сомнения не осталось – Эйс.

– Эй, приятно познакомится. Добро пожаловать в недра мафии. Я Эйс – последний с кем ты будешь говорить перед смертью! — слащаво, властно и самоуверенно. Фёдор едва сдерживается, чтобы не рассмеяться в голос. И остается лишь хитро улыбаться.

— Нож!

Ему тут же подали клинок. После чего Эйс угрожающе медленно подошел и резко разрезал ремни, что сковывали руки. Достоевский потер запястья, что затекли и уже ныли от боли. А потом понял взгляд на мафиози.

— Почему гость в таком положении?! Подать одежду и отвести в комнату.

После чего кинул нож под ноги и стремительно вышел из клетки.

— Да пошевеливайтесь! — и пнул в спину одного из рабов.

Правая ступня тут же дала знать о себе. Понятно, у кого конвоиры этому научились. Что ж, иного ожидать и не стоило. Он прислушиавлся к шагам оставшихся, что кружили вокруг него, пока он переодевался – левый среди них сегодня был в конвое. В этот же момент вспыхнула в голове реальность глазами Наказания. Оно наверху. Это одно из личных зданий Эйса, убежищ. Как личный особняк. Фёдор изначально мог лишь предполагать, куда в итоге привезет его Эйс. Ведь не был исключен тот факт, что ему просто вкололи бы снотворное или наркотик, чтобы перевезти в другое место. Однако тот безрассудно оставил Фёдора в том же месте, куда его привел Булгаков.

Его повели из катакомб дальше по коридору. Стараясь делать вид, что правая в полном порядке, он ей едва касался пола, а свое прерывистое дыхание скрывал за полуулыбкой, хотя внутри материл каждого. «Хочешь, убью кого-нибудь? Они все равно к вечеру будут все мертвы, смысл ждать?! Никто не заметит» — ответило Наказание. «Нет. Я сказал не своевольничать раньше обозначенного. К тому же, виновных я хочу убить лично» — незамедлительно сказал Достоевский.

Фёдора завели в комнату. Первое, что бросилось в глаза, – обилие бочек и часы. Они напомнили те, что стоят в зеленой гостиной в квартире на Кузнечном переулке. Стоило войти, как дверь закрыли. На караул встали двое. Еще двое стояли за спиной Эйса. Одни из них – тот парнишка, разговаривавший с Мастером.

— Видишь ли, я человек одинокий…

Фёдор слушал его разговор с нечитаемым лицом и так же безмолвно играл в покер. Вот смеху будет, если этот умнейший дурак не поменяет колоду на следующие игры. Кому как не превосходному шулеру знать, что запомнить карты — не такая и сложная вещь. Ведь они в руках едва заметно, но мнутся. И даже если он предусмотрительно надел перчатки, сам Фёдор без них, а значит, от влажных и холодных рук картонки все-таки повредятся. А запомнить карты Эйса не сложно.

— Не желаешь присоединиться ко мне? Вместе с тобой я получу голову докторишки Огая. Он даже не заподозрит, что мы объединились. А твой талант хитрить хорошо был тобой показан в момент падения Гильдии.

Услышав про Гильдию Фёдор усмехнулся. Да… Френсис по итогу умер в ту ночь в тумане. Даже не стал сопротивляться. Достоевский поднял глаза от карт и перевел их к потолку, вглядываясь и вслушиваясь.

— Иными словами, ты хочешь сказать, что в случае отказа на волю я уже не выйду.

— Абсолютно точно, — слащаво-тошнотворная улыбка

— Место это выглядит достаточно секретным, и я сомневаюсь, что в случае отказа я смогу отсюда сбежать. Наверное, с моим слабым анемичным телом это будет невозможно. Тогда поступим следующим образом, — и Фёдор улыбается в ответ, — Я убью вас.

Эйс сжал челюсть, с шумом встал, схватил бутылку вина и резко обрушил ее на голову Фёдору. Достоевский покачнулся. Глухой шум заполнил уши. Сквозь оглушающую тишину ультразвуковой звон доходит до пика. В бессилии он опустил голову. Эйс что-то кричал. Как похож на отца, когда он злился. И лицо-то точно так же искажается. Даже обороты в речи схожие. Мерзость.

— Когда я приду, ты наденешь ошейник. Только так сохранишь себе жизнь. Не сомневайся, он идеально тебе подойдет.

Дверь захлопнулась. Последнее вызвало ярость, но показывать ее нельзя. Ошейник? Если даже тот, кто его муштровал четырнадцать лет, не смог его затянуть и удержать, то этот разве сможет? Единственный, кто сегодня добровольно натянет на себя ошейник и умрет в неволе – эта пакость. В этом не то что не было сомнений, это –программа минимум на сегодня. И ярость, что кипела в груди и голове, принадлежала не только самому Фёдору. Наказание тоже точил на него зуб. Если после этого Эйс вернется через два часа обратно сюда, это будет великая милость со стороны способности. Ведь Наказание умеет медленно высасывать жизнь из тела.

Три человека пришли в движение, стали собирать еду, вытирать брызги. Убирать тело человека. Эйс даже здесь не доделал до конца. Собрали карты. Туз пик, семерка и тройка немного окропились вином.

 Пользуясь общей суетностью, Достоевский согнулся всем корпусом к коленям, опустил руки и подобрал один из крупных осколков, положив его за ремешок на правом сапоге. Медленно поднявшись, Фёдор заметил, что рыжеволосый парнишка с беспокойством смотрит прямо ему на голову. Мальчик подошел и спросил:

— Я могу забрать вашу шапку? Мы ее отнесем, почистим и вернем в первозданном виде. А еще пальто, оно, наверное, тоже пострадало.

«Конечно», — тихо процедил Фёдор, топя все нарастающую агрессию. Единственный оставшийся подарок брата – и этот паршивец его испачкал. Он испортил ушанку. И если бы ее не было на голове, то удар сказался бы куда больше. Даже после смерти спасает… Понемногу шум и мельтешения стали стихать. Все ушли.

Достоевский, пользуясь случаем, достал осколок, перегнулся через стол и повредил контакты телефона. Убедившись, что светодиод работает, хмыкнул. Эта бестолочь поставила только прослушку, а камеры даже не пытался. Он даже не подверг сомнению информацию Мастера? Он даже не догадался, что, если написанное действительно правда, то иметь камеру лучше всего, ведь она не человеческий разум и подчинена быть не может?

Вскоре снова пришел мальчик. С чистыми вещами и двумя полотенцами. Подозрительно быстро вещи вернули истинный облик. Быть может, среди них был эспер способный убирать загрязнения? Он был бы очень кстати, учитывая вспыльчивость и агрессивность Эйса. И вещи постирает, и следы преступления сотрет. Интересно…

— Вы не сдавайтесь… Эту комнату невозможно покинуть. Даже мы, его ра… подчиненные, без его разрешения не можем перемещаться. Я не смогу выстоять против него и должен носить эту штуку посмертно, — голос тихий, боязливый. Но юноша смелый, раз даже предупреждение Булгакова его не остановило, — Вы сказали: «Я убью вас» …Это так будоражит.

— Сдаться? — Достоевский тихо и медленно повторил. Глаза его налились яростью и насмешкой. Не особо он и слушал после слова «сдаться». И, уже не сдерживаясь, рассмеялся.

Лицо парнишки исказилось в испуге и недоумении. А Фёдор чихнул, будто в подтверждение мыслям о том, что действительно убьет одного из исполнителей мафии.

— Я замерз и промок. Как бы не началась простуда…

Сразу после этих слов на голову накинули полотенце и хорошенько взъерошили волосы.

— Мне с тобой не сравниться.

После чего протянули вещи, и Достоевский их поспешно натянул на себя.

— У меня была мечта стать боссом мафии. Глупо слышать, наверное, от раба в ошейнике.

Фёдор про себя хмыкнул «Нет, ни капли. Они там все не больше чем рабы своего мышления и положения…». И только сейчас заметил, как правый безымянный жжет. Опустив взгляд, он заметил, как собралась капля крови, с усердием потер большим пальцем и зажал царапину.

— Почувствовал, если ты убьешь Эйса – мы станем свободными… Что ты делаешь?

— Зажимаю царапину от осколка, — голос отвлечённый и почти беззвучный.

— Ты ведь не слушал, что я говорил, да?

Фёдор промолчал, чтоб не смущать парня с внезапным приступом откровенности.

— Тебе… Не страшно?

— Нет. Я себя чувствую здесь как дома, — нарочито громко,  —Все потому что моя способность – управление пространством и сознанием.

Фёдор оскалился. Осталось лишь ждать, когда вернется Эйс.

Вскоре мальчик ушел, и Достоевский вновь остался один. Пользуясь случаем, Фёдор доковылял до часов, стараясь не издавать лишнего шума, после чего аккуратно открыл дверцу и поймал маятник рукой. После чего стал замедлять его амплитуду колебания, пока маятник не остановился полностью. Он резко потянул центральную гирю на себя, тем самым порвав цепь. Часы остановились, механизм гирь тоже вышел из строя. Благо, при закрытой дверце их не было видно.

«Он пошел к тебе, будет через пять минут» — пронеслось голосом Наказания внутри головы. Достоевский едва вздрогнул от неожиданности. и поспешил занять своё место. Шипел и сипел. Нога, голова, пальцы, да и полтела разом – все ныло от боли. Такое приключение он ещё мог пережить спокойно лет в четырнадцать, но никак не в тридцать два. Даже кортизол и адреналин ситуацию не спасали. Но скоро это все закончится, и боль оставит его в покое. В коридоре послышались торопливые, размашистые и гневные шаги. Вновь надев на себя маску безразличия и скуки, Фёдор сложил руки крест-накрест на коленях. Вот ключ провернулся, открылась дверь. Достоевский не дернулся, даже не попытался заглянуть в глаза Эйсу. Лишь отследил, что Наказание теперь в этом же коридоре.

Эйс прошел в комнату, дверь хлопнула. Металлический щелчок — и вот они взаперти наедине. Мафиози встал напротив Фёдора, положил карты и насмешливо усмехнулся. Смотрел сверху вниз. Достоевский резко и неожиданно начал говорить.

— Я предлагаю сыграть в игру.

— Игру? — бровь дергается, а голос презрительный.

— Да. Вы желаете, чтобы я перешел под вашу власть, однако, если вам не удастся хотя бы склонить меня на вашу сторону, вы попытаетесь выбить из меня максимум информации. Про моих соратников, подчиненных, наши возможности и влияние, финансы… Вы не можете меня просто так убить. Если и поступите так, то как докажете, что я действительно Фёдор Достоевский, а не один из его подставных лиц? Так что предлагаю сыграть в игру. Если выиграю я – вы даруете мне свободу. Нет – так и быть, послушно натяну ошейник.

Голос нарочито спокойный. Эйс сел за стол и взялся за карты. По его бровям можно было наблюдать, с каким скрипом движутся его шестеренки в голове.

— Хорошо, но выбор игры и правил за мной, – медленно все-таки выдавил из себя Эйс.

Уголки губ Фёдора легонько дрогнули в усмешке.

Уже начали тасовать карты и говорить правила. «Надо угадывать, какая карта будет следующей, больше или меньше» — и чем дальше говорили, тем больше Достоевский задавался вопросом: «Неужели, если он и правда верит в то, что я контролирую пространство, помещая в свое сознание другого человека, эта игра лучше всего покажет ему этот факт? Не думает ли он, что в таком случае любое действие здесь подконтрольно мне, даже его мысли? Какой же странный он». Слышит тихий шорох у двери. Это Наказание вставило пробку в замочную скважину. Фёдор улыбнулся. Игра началась.

— Следующая карта больше или меньше?

Фёдор сразу узнал свою четверку крести по характерно помятой кромке с левой стороны и едва заметной косой царапине от его ногтей. Но для виду завёл рассуждения о теории вероятности, что более вероятно выпадение мелкой карты. Игра не длилась больше двух минут, подсчеты и рассуждения Фёдору приходилось применять на картах, которые за ту игру в покер они не использовали. Но Достоевский помнил, что из пятидесяти четырех карт таких было всего десять и часть из них он запомнил, пока работники убирали со стола. И вот – последняя карта. Он видит знакомое едва заметное пятно от вина. Таких уже было две карты. Тройка и семерка. Значит, это туз.

— Меньше.

Гробовая тишина. Фёдор облегченно вздыхает. Скоро этот спектакль закончится.

— О? Уже все? Действительно забавная игра.

Эйс срывается и начинает долбить по клавишам телефона. Но ему никто не отвечает. Да и сомнительно, что может. Наказание уже пришло, на приемном пункте уже все мертвы. И вновь можно поставить ногу на всю стопу, голова не звенит от каждого шороха, палец не жжет от пота.

— Игры окончены! Идите и отрубите этому паршивцу ноги и руки, — брызжет слюна. Тычут пальцем в телефон. Из трубки лишь шум. Правый уголок губ дергается в усмешку. Эйс пытается провернуть ключ, но не выходит. Скоблит и дергает ручку. Дверь ему не подчиняется. Рычит и воет.

— Не получится. Подземелье – место крыс. Из-за внезапности это заняло чуть больше времени, но… снаружи все мной захвачено.

— Ты! Провокации, игра, все специально, а?! Чтоб время выиграть, да?! Отвечай! — голос скачет от шепота до крика и обратно.

— Что будете делать? — Фёдор склонил голову чуть набок, — Отдадите ключи – я сохраню вам жизнь.

Ответом стал гогот.

— Тц-сс, а я лгал! Лгал. Да-да-да. Никакое это не подземелье мафии! А это – мое личное убежище. Ха-ха-ха, мы на корабле.

«Блеф» — строго и холодно отрезало Наказание.

— И он оснащен оружием битвы против эсперов. Незаметный захват невозможен! «Моя способность – управление пространством и сознанием» – твои слова. Не так ли?!

Ярость в глазах, дикий оскал. И сипит, и хрипит, как раненый зверь.

— Ты запер мое сознание в своей голове! Это все нереально! Вот поэтому ты так мастерски угадывал карты.

— На каком основании…

— Связь, которая не работает. Дверь, что не открывается. И часы, что не издали ни звука с моего появления здесь. Я всё-е-е вижу! Не недооценивай мою наблюдательность, грязная крыса!

Фёдор едва заметно качнул головой.

— Мое мнение о вас немного улучшилось, — вновь ехидная ухмылка, — Догадались. А что дальше? Следуя из того, что мы сейчас находимся внутри моего разума, выходит, что сейчас наши тела без сознания лежат в реальности. И пролежим мы, пока не умрем от голода… в лучшем случае. Ведь при потере сознания можно захлебнуться в рвоте. Ключ у вас, и никто вам не поможет из ваших подчинённых. Так что вы…

— Достоевский, ответь на вопрос, почему ты не воспользовался способностью, когда тебя поймали?

Фёдор на секунду застыл в изумлении. «Он догадался, что все это театр? Он понял, что моя способность другого толка? Отследил, как меня поймали...?» — и сотни других мыслей пронеслись за секунду в голове.

— Человек, который поймал тебя, лучший в стране, Мастер. Перед тем как похитить тебя, он разузнал о тебе, несмотря на риск. Он… узнал, как выйти из-под твоего контроля. Правит тот, кто владеет информацией. А я прирожденный король. И ты так слепо упустил возможность служить мне. А способ выйти отсюда в реальность…

Хохот наполнил комнату. Эйс схватил провод от лампы. Свет погас, а Фёдор отвернулся...

…Дверь открылась, и во тьму проник тусклый свет коридора. Наказание улыбалось, придерживая дверь. В глазах сверкал огонь не то безумия и азарта, не то презрения.

— Пошли. Нет смысла больше здесь торчать. Я убил их на верхних этажах. Но тех оставил лично тебе. Идем, я не могу смотреть на эту рожу. Алкоголем воняет невозможно.

Фёдор, несколько пошатываясь, вышел и смог вздохнуть полной грудью.

— Действительно «подобрался ближе», ведь только Мастер и знает, что твои идеи из головы не вытравить. Заберешь единственный путь на свет, да-да.. И если это – всего лишь какой-то из пяти глав, каков сам Мори?

— Какая мерзость вся эта сцена, — единственное, что сказал Фёдор. И добавил шагу.

Пересчитывая ключи в кармане наощупь, Достоевский продвигался дальше по катакомбам. Зашел в хранилище архива. И, рассматривая полку за полкой, вытащил все нужные папки с делами. Сложил за пришитый ремень в пальто, после чего застегнул его полностью и подпоясал себя. Передал ключи Наказанию.

Снаружи его ждали Булгаков и Пушкин, им нужно подать сигнал, что он скоро выйдет. Хотя, впрочем, … Он все равно планировал сжечь это здание.

— Ты уже подготовил все? — хрипло и тихо.

— Ага… на кухне было крайне много масла, а еще там выше первого этажа все устлано коврами и паркетом. Обои в некоторых комнатах, видимо личных, все обиты сизалем. Плотные шторы… Так что полыхнет ярко и унесет за собой всех здешних. Не боишься, чт-

— Сомневаюсь, что Мори оставил бы Эйса в живых после того, как узнал бы о моем побеге. А вместе с ним в любом случае было бы уничтожено все здесь, в назидание будущим предателям. Так что итог всех здешних – смерть. Только Огай мучал бы долго их, чтоб узнать обо мне хоть что-то.

Они поднялись по лестнице на первый этаж. Наказание повело в подсобку, где остались последние живые. Там сидели пять человек и чистили картошку. Когда они увидели Фёдора в целости и сохранности, их лица исказились в удивлении. Ошейники блестели в мертвом свете энергосберегающей лампочки. Они явно заметили, что Фёдор без стали на шее и в своей обыденной одежде, не в униформе, и обо всем догадались. И поэтому взмолили о пощаде. Однако Фёдор с нечитаемым лицом выхватил нож и воткнул одному в ногу. Тот завопил, а потом упал замертво. За спиной появился второй, но Достоевский резким движением развернулся и воткнул все тот же клинок в грудь. Остальные бросились врассыпную, но их уже нагнало Наказание.

— Остался только тот мальчик. Он сейчас должен быть в подвале. Мне пойти самому? — Наказание стояло за спиной.

— Да, я предам здесь всё огню. Ты уж объясни тому мальцу, что произошло. Можешь соврать о том, как я все провернул. Не думаю, что он заметит несостыковки. Я пойду первым. У тебя пять минут. Нужно уходить, пока Огай не хватился Эйса. И забери оставшиеся дела про способность Кое!

Способность рассмеялась, кивнула и поспешила вниз. Фёдор же достал зажигалку, поджег сигарету, закурил, подошел к столу и подпалил несколько салфеток, кинув их на стол. Также поднес пламя к шторам. Тот самый случай, когда синтетика спасла бы больше. Натуральные ткани лучше горят.

И, не медля больше и секунды, он вышел через черный вход. Благо, Наказание за все это время обошло здание, и теперь в голове была четкая карта, как, что и где. Уже было темно, собирались тучи. Влажно и свежо. После подвала свобода казалась пленительно сладкой. Вскоре и Наказание вышло с папкой, передав дело в руки Фёдору, слилось обратно.

Там, на свежем воздухе, пройдя чуть дальше за поворот, он приметил обычную легковушку. В ней – знакомые лица. Пушкин жует булку, Михаил Афанасьевич ворчит. Фёдор даже с расстояния в пятнадцать шагов слышал, что тот недоволен.

— О! Только вас вспоминали! — радостно крякнул Александр, стоило Достоевскому подойти ближе к машине.

— О… Понятно. Поджег. В живых не осталось никого. Сильно взбесили. А я ведь говорил. Должен мне десятку, — Булгаков похлопал по плечу Пушкина.

— Тсц, ну и ладно, ну и пожалуйста.

— Может, закончим балаган и поедем уже спать, а? — сказал Достоевский, садясь в машину, и хлопнул дверью.

— Можем и поехать.

Мотор загудел, окна закрылись, и машина дернулась, спешно исчезая в ночной мгле.