Кроули больше не спит. Не спит с тех самых пор, как взял в привычку оставаться на ночь в магазинчике ангела. К счастью, боль ожогов, непрестанно глодающая его тело и сущность, пылает достаточно ярко, чтобы не позволить демону провалиться в беспамятство. Ведь стоит расслабиться хоть на миг – и маскировка осыплется пеплом, явив глазам Азирафеля опаленную дочерна плоть. Осыплется пеплом их сторона. Осыплется пеплом… всё. Всё, что есть между ними; всё, что есть у Кроули. Ставки слишком высоки – выше с каждым днем, с каждым часом. Чем больше демон получает – тем больше рискует потерять. И раздери его Небеса, если он это допустит!

Да и к чему теперь сон, когда явь тысячекрат прекрасней самых смелых грёз? Когда ангел засыпает на его груди, прижавшись мягкой щекой и щекоча дыханием опаленную кожу. Когда Кроули может касаться его волос, гладить по спине невесомо, задерживаясь кончиками пальцев там, где у истинной формы Азирафеля начинаются крылья, накрывать его руку своей, заключать в кольцо объятий – бережно и осторожно, извечно боясь сжать слишком сильно, причинить боль в порыве чувств… Когда эфир часами выжигает физическую оболочку – и Кроули так невыразимо счастлив этой возможности гореть заживо! Когда в груди взрываются тысячи солнц, освещая и согревая тьму, из которой демону положено бы состоять. Столь крохотная блажь смертного мира, как сон, – такая, право, смешная плата…

Кроули настолько привыкает круглосуточно удерживать маскировку, что может позволить себе почти не задумываться об этом. Ему мучительно горько лгать ангелу теперь, когда они близки как никогда прежде, но демон слишком хорошо понимает: узнав правду, Азирафель никогда больше не прикоснется к нему. Сколько бы Кроули ни доказывал, как счастлив гореть в его объятиях, ангел не вынесет осознания, что причиняет демону боль. Кроули не знает, что страшнее: то, что Азирафель отвергнет его, или страдания, которые принесет его ангелу правда. Так много бессонных ночей демон провел, размышляя об этом, – но так и не нашел решения, которое мог бы назвать правильным. А потому совсем не по-демонически день за днем, касание за касанием выбирал меньшее из зол: целовал мягкие губы и холеные пальцы, перебирал пушистые кудряшки, лелея робкую надежду все же добраться однажды до ангельских крыльев, обнимал, прикасался – и безостановочно маскировал ожоги, черными соцветиями распускающиеся на коже, прорастающие жгучими корнями в его плоть, в его кости, в его сущность.

Азирафель ежится от холода, теснее прижимаясь к груди Кроули: ангел ненавидит спать в духоте и всегда открывает на ночь окно, но начинает жестоко мерзнуть, стоит одеялу хоть немного сползти с его плеч. Демон тут же заботливо укрывает его до самого подбородка, хотя это не так просто: у Азирафеля есть очаровательная привычка заматываться во сне в одеяло, точно в кокон, ни клочка не оставляя Кроули. Всякий раз он с незаконно милым по мнению демона смущением просит за это прощения – всякий же раз Кроули с не менее незаконным даже по собственным меркам правдоподобием заверяет его, что ничуть не замерз. «Делай что угодно, – думает Кроули, ощущая, как лижет кожу холод лондонской ночи и как сжигают ее, все глубже впечатываясь в его тело, невозможно мягкие ангельские ладони, – только продолжай меня обнимать».

Кроули чуть крепче прижимает к себе Азирафеля – несильно, только чтобы тому было теплее – и с почти невыносимой щемящей нежностью чувствует, как ангел, согревшись, расслабляется в его объятиях. Завитки светлых кудряшек выжигают на груди демона причудливый узор – точно черное кружево проступает на коже. Кроули разрешает себе мгновение полюбоваться им, прежде чем выгладить для глаз и рук. Азирафель ничего не заметит, когда проснется; ничего не почувствует, когда привычным движением скользнет пальцами по груди демона – только Кроули будет знать… Порой он жалеет об этом – жалеет, что ангел не может полюбить обугленные узоры, которые оставляет на его теле, так же сильно, как любит их сам Кроули. Если бы только Азирафель мог принять правду – принять, если уж звать вещи своими именами, право Кроули причинять себе боль, раз это делает его счастливым! Но Азирафель не примет – никогда. И демон вынужден признать, что поменяйся они местами – он бы тоже не принял. От одной лишь мысли причинить ангелу хоть малейшее страдание его передергивает – Кроули с трудом подавляет дрожь, чтобы не разбудить Азирафеля. Невесомо скользит ладонями по одеяльному кокону, даже сквозь него обжигаясь эфиром и успокаиваясь этой приятно-привычной болью. Бездумно провожает глазами игру светотени на потолке, рождаемую растущими близ окон деревьями и проезжающими машинами. Слушает мирное дыхание ангела, одновременно обжигающее и согревающее, осторожно поглаживает его руку на своей груди, развеивая в воздухе пепел собственной плоти. Чувствует, как постепенно возвращается ощущение тихого счастья – словно тепло покалывают изнутри опаленную кожу сияющие под нею тысячи солнц.

Первые лучи обычного, земного солнца медленно, робко вползают в комнату. Прежде Кроули порывался прогонять их, но Азирафель, как-то раз благополучно проспавший из-за этого весь день, мягко попросил его в будущем позволять смене времени суток в магазинчике идти своим чередом. Поэтому демон лишь проверяет целостность собственной маскировки – кажется ли невредимой истлевшая кожа, не почувствует ли ангел, что его ладонь почти на полдюйма погрузилась в грудь Кроули, не витает ли в воздухе запах горелого мяса?.. Простые, привычные чудеса – привычная, горькая, необходимая ложь.

Азирафель издает до невозможности очаровательный нечленораздельный звук, трется щекой о плечо Кроули, еще глубже прожигая эфирным жаром пульсирующую острой болью плоть, моргает сонно, скользит ладонью по груди демона – почти неосознанно, так счастливяще-привычно – и черный пласт обугленной кожи покорно сползает следом за движением ангельской руки – беззвучно, незримо, неосязаемо.

– Уже не спишь, дорогой? – спрашивает Азирафель, чуть приподняв голову – его ресницы кажутся светящимися в лучах рассветного солнца.

– Нет, ангел, – с кривой улыбкой отвечает Кроули, с наслаждением сжигая пальцы о его щеку.

Кроули больше не может спать – Кроули больше не нужен сон. Кроули слишком больно, чтобы спать. Кроули слишком счастлив, чтобы спать.