У Шото было мало воспоминаний о старшем брате, он с трудом мог воссоздать его образ в голове, хотя не раз видел детские фотографии. Но справедливости ради, он и Фуюми с Нацуо начал узнавать совсем недавно. Когда умер исчез Тоя, ему было всего пять, тогда отец не позволял отвлекаться от тренировок и проводить время со старшими. Но даже совсем не зная своего брата, он все равно не верил ни единому слову Даби, вылившему на их головы информацию, как осветлитель на свою. А потом Шото посмотрел на Старателя и понял — правда. Тот мог отрицать, кричать о лжи, но во взгляде был ужас осознания.

Он всегда был плох в понимании и проживании своих чувств, а в эту секунду целое цунами обрушилось на него, но позволить затопить себя на поле боя — значило погибнуть. Шото видел, как это подкосило отца, и рвался вперед, запрещая себе думать о чем-либо, кроме победы.

События подхватили, кружа в безумном быстром танце, позволяющем лишь вдыхать разгоряченный воздух пополам с пылью. Все отошло на второй план: и появляющийся из ниоткуда Джинс, Лемиллион, и кричащие что-то Мидория, Бакуго, отец, — Даби притянул его в огненные объятья, и осталась только боль. Пламя по температуре выше его собственного в десятки раз окутало все тело, и кожа будто моментально начала плавиться, и никакой лед не спасал, не успевая даже появиться.

— Бедный Шото, никакого веселья тебе — только боль, — смеялся Даби ему в ухо, но слова проникали в разум с большим трудом, борясь с мутным уплывающим сознанием.

— Но ты тоже горишь, — он бы хотел кричать, чтобы немного облегчить боль, но получалось лишь хрипеть.

Даби снова рассмеялся и сказал что-то, но рядом раздался громкий сильный взрыв, и боль наконец отпустила, а сознание уплыло в глухую спасительную темноту.

***

Стерильный острый запах больницы, слишком знакомый ему, — первое, что ощутил Бакуго; он ударил по рецепторам, вызывая острое желание чихнуть. Кацуки на сто процентов был уверен в наличии у себя аллергии на это место. Он не спешил открывать глаза, пытаясь восстановить в голове жалкие крупицы того, что запомнил перед тем, как потерял сознание.

Вспышки-воспоминания пронеслись перед зажмуренными глазами, обрастая громкими звуками криков и взрывов. Недовоссоединение семьи Тодороки с полоумным Даби, которое он видел сквозь заливающие глаза пот и кровь: признание безумца, его сражение с Половинчатым, Старатель на коленях. Он помнил, как сам на пределе сил пытался помочь Топ Джинсу и Мидории с Гигантомахией, помнил, как две фигуры скрылись в голубом пламени и пыли от взрыва, что отбросил его в сторону. А потом… потом ничего.

Но если он был в больнице, то значит, они победили? Не могло после смерти так отвратно пахнуть медикаментами.

Кацуки открыл глаза, морщась от яркого света, заливающего белое помещение. К груди были прицеплены уже знакомые датчики, отслеживающие его состояние, он не задумываясь сорвал с лица кислородную маску, прекрасно понимая, что за этим последует. Медсестра с врачом влетели в палату после всего пары минут, конечно же, засыпая вопросами о самочувствии, не забывая проводить свои надоедливые тесты, и это было уже вполне знакомо.

— У вас прекрасные показатели, Бакуго-кун. Несмотря на пережитые повреждения и пребывание в двухдневной коме. Вы уже в отличном состоянии. Полагаю, к вам даже можно пустить особо настойчивых посетителей, — заключил седой низенький мужчина, его лечащий врач. — Если вы, конечно, готовы к этому?

— Валяйте, — Кацуки не особо хотел видеть людей, что непременно начали бы причитать над ним, но никакой информации от медперсонала о происходящем в мире получить было нельзя. И это он тоже уже хорошо знал, не раз попробовав в прошлом.

Дверь открылась спустя всего пять минут после их ухода: он ожидал увидеть родителей, но в его палату ввалилась часть одноклассников. Минета громко всхлипывал, Киришима что-то радостно вопил, но на лицах… На их лицах, помимо очевидного облегчения, застыли страх и боль.

— Мы так рады, что ты в порядке, — слова Киришимы — первое, что он выцепил из общего разноголосого шума.

— Что с Тодороки и Деку? Со Старателем, Гран Торино, остальными?

Ребята переглянулись, кто-то из девчонок судорожно вздохнул.

— Гран Торино и Старатель тоже здесь, как и учитель Айзава. Они в сознании и постепенно идут на поправку. А Мидория… Мидория пока не пришел в себя, — проговорил Киришима, не поднимая на него взгляда.

— Чертов Деку, опять перестарался, — Бакуго хотелось вскочить и найти придурка, и хорошенько встряхнуть его, чтобы не смел отлеживаться или тем более подыхать, но вдруг замер. — Что с Половинчатым?

— Это неизвестно.

— И что бы, блять, значило твое «неизвестно»?

— Когда прогремел взрыв, он был рядом с этим злодеем, Даби. Потом все закончилось, и эти уроды сбежали. Уцелевшие и новоприбывшие герои начали искать выживших, оказывать помощь вам. Его не нашли. Как и Даби, в общем-то.

В палате повисла тишина, все наверняка ожидали его взрыва, он и сам был готов к нему. Злость была, привычная и знакомая, но ее пересиливало что-то иное, чуждое и неправильное. Что-то похожее на страх. Впервые Кацуки Бакуго испытывал тревогу за жизнь другого. Он не боялся, когда встретил настоящих злодеев лицом к лицу, не боялся, когда его похитили ублюдки из Лиги, не боялся сражаться за жизнь свою и других на исходе сил, а сейчас вдруг испугался. Он видел те ненормальные объятья и готовность Даби сжечь себя вместе с Половинчатым, лишь бы причинить боль Старателю. И эта несвойственная для него эмоция обескуражила, вводя в ступор.

На что готова была пойти больная фантазия Даби? Разум подкидывал жуткие реалистичные картинки, полные чужой крови и страданий, заставляя сердце забиться в разы сильнее. Тодороки слишком часто в последнее время оказывался рядом и, возможно, — только возможно, — был почти другом, даже если он сам не готов был это признать. Общая стажировка, сражения, они так много раз прикрывали друг другу спины. Кацуки почти считал его хорошим соперником. Половинчатый просто не мог умереть от лап своего больного братца, созданного руками Старателя.

Минутная слабость прошла, и Бакуго сжал руки в кулаки.

— Блядский Тодороки, — воскликнул он, позволяя привычной ярости затопить разум, выжигая все другое. Они должны собраться и найти его, чтобы он сам смог надрать ему зад за то, что легко попался в лапы злодеев. — Почему Старатель дал своему ебнутому сынку забрать его?

Кацуки вскочил с совершенно определенной целью, и лишь минутная слабость пошатнувшихся ног позволила Киришиме подскочить к нему, ловя за локоть.

— Отъебись. — Киришима отпустил, но не отошел.

— Что ты собрался делать? — подала голос Момо, и в глазах ее он видел то же, что и у других, — беспомощность. И это бесило только сильнее.

— Вы говорили, что Старатель здесь. Планирую найти его и пнуть под зад, чтобы не смел отлеживаться и шел исправлять ошибки своей жизни.

— Кацуки, не нужно. Ты не знаешь, что происходило последние два дня. Вся общественность собирается поднять его на вилы.

— И правильно, блять.

— Возможно, ты прав, но миру нужен Герой Номер Один.

— Он, блять, нужен своему сыну, находящемуся в лапах монстра, которого создал сам Старатель.

— Все стало слишком серьезно, под угрозой весь мир, понимаешь? На нем слишком большая ответственность. У людей нет никакого доверия к Герою Номер Один. Да и ко второму месту тоже.

— Отлично, но пока он пытается взять себя в руки, Тодороки в руках этого уебка два дня.

— Если он все еще, — Минета осекся, но все поняли, что осталось не озвученным. Температура в комнате будто в раз понизилась.

— Завали ебало, припизднутый.

Бакуго сорвался с места, и, наверное, никто не ожидал такой прыти от того, кто провел в коме два дня, и успешно добрался до двери.

— Кацуки, куда ты ринулся? — спохватился Киришима, и все поспешили за ним.

— Разбужу ебучего Деку и вместе с ним выбью все дерьмо из Старателя. Он отлично умеет действовать на нервы.

***

Сильная ноющая боль во всем теле — ощущение, возвращающее в реальность. Сложно было понять, где именно болело сильнее, казалось, все тело превратилось в одну сплошную рану. Память возвращалась обрывками: вспышек и отчетливым запахом собственной паленой кожи. Открывать глаза было немного страшно, и это на чистоту было с ним впервые. В отдаленных уголках сознания Шото прекрасно понимал, что находится не в больнице, еще до того, как ощутил под спиной и связанными руками холодный твердый пол.

Пересилив резь в глазах, Шото распахнул их, отчетливо осознавая, что столкнуться с окружающей его реальностью все равно придется. Над ним был серый грязный потолок какой-то заброшки. Это не особо прояснило ситуацию, в отличии от раздавшихся рядом шагов и насмешливого, заставляющего каждый волосок на теле встать дыбом голоса.

— Ох, дорогой братишка, ты уже очнулся. Намного раньше, чем я предполагал. Как спалось? — Даби появился в поле зрения, остановившись рядом и разглядывая с ног до головы своими до боли знакомыми бирюзовыми глазами, не оставляющими ни единого сомнения в их родстве. Шото каждый день в зеркале встречался с одним из них в собственном отражении и видел в кошмарах детства на лице отца. Но даже в тех мрачных картинках из прошлого они не были столь безумными.

Он открыл рот в попытке сказать хоть слово, но из горла вырвался лишь хрип, сопровождающийся волной боли в дыхательных путях.

— Похоже, ты сильно обжег горло. Печально, я думал, нам удастся поболтать, — он склонил голову к плечу, выглядя почти сочувствующим. И такое поведение отчего-то пугало больше, чем возможный гнев. — Хотя так из тебя получится очень даже неплохой слушатель.

Он рывком, без особых усилий приподнял брата за плечи, подтаскивая к стене и присаживаясь перед ним на корточки, с нескрываемым наслаждением наблюдая за исказившимся от острого приступа боли, прострелившей все тело, лицом. Шото тут же постарался справиться с собой, не желая подкидывать больше причин для чужой радости, борясь с головокружением и подкатившей к горлу тошнотой после резкой смены положения.

Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, он постарался охладить горящую от ожогов кожу и с выстреливающим ужасом осознал, что ощущал всю температуру своего тела слишком обычно. Но этого и следовало ожидать?

— Видимо, ты уже понял: твоя причуда отключена. Упс, — правильно распознав широко распахнувшиеся глаза, заметил Даби. — Но ты ведь не думал, что я оставлю ее, так?

И только теперь Шото накрыл настоящий ужас. С самого начала стоило предполагать, что его лишат сил. Но, впервые ощутив, каково быть без них, он не смог справиться с эмоциями, накрывшими его. Он раньше никогда не боялся за свою жизнь, во время сражений на это, в общем-то, и не было времени. Шото не раз пугался за других, но за себя — никогда. А вот сейчас, сейчас он ощутил удушливую уверенность: из этого ему не выбраться живым. Это хорошо читалось в холодных, сияющих так же ярко, как и его пламя, глазах напротив. Каждый раз, как Шото приходилось сражаться со злодеями, он лишь стоял на их пути к цели, это не было личным, но не для Даби. Для него он был инструментом ее достижения. Что такого можно было сделать с «удачным» экземпляром эксперимента Старателя, чтобы сломать того?

— Тебе страшно, Шото? — Даби протянул руку, проводя большим пальцем по его щеке — там, где бледная здоровая кожа соединялась с ороговевшей шрама. Шото мотнул головой, игнорируя боль, вызванную простым действием, в попытке избежать пугающе мягкого прикосновения и отрицать очевидное им обоим.

— Не стоит врать семье, братишка. Разве папочка не учил тебя этому? Тебе не нужно бояться меня.

Шото бы поспорил с этим утверждением, но он все еще не мог вымолвить ни слова, даже при мысли об этом горло обжигало огнем.

— Ты не веришь мне, понимаю. Но ничего личного, Шото. Все, что произойдет с тобой, вина лишь Старателя, — то, с какой ненавистью он выплюнул имя Героя Номер Один, было хорошо ему знакомо.

Наверное, отчасти именно это пугало больше всего: он понимал Даби. Все, что чувствовал тот, раздирало его на протяжении слишком многих лет, но ему помогли справиться с этим, а Даби — нет. Он не видел того, что видел Шото: как их отец, съедаемый ненавистью к самому себе, сожалениями и виной, старался. Пытался исправить то, что сам сделал с их семьей. Шото не простил отца, нет, пока нет, но был на пути к этому. Правильно Изуку сказал в доме его семьи — он, возможно, был слишком добрым. И, вероятно, по этой причине не мог ненавидеть человека перед собой. Человека, убившего огромное количество людей, посылающего злодеев убить собственную семью, человека, сломанного теми же рукам, что и сам Шото.

Он тяжело вздохнул, с трудом проталкивая кислород в обожженные легкие. Видимо, что-то такое Даби прочел в его глазах, потому что черты его лица вдруг смягчились, казалось, из них на миг пропало все безумие. Или это было лишь игрой света?

— Мне, конечно, очень нравится наш односторонний диалог, но ты все же очнулся слишком рано, братишка. Поэтому тебе стоит еще поспать, пока мы не доберемся до нашего убежища, — Даби достал шприц с какой-то жидкостью из кармана подпаленного в нескольких местах плаща.

У Шото не было сил пугаться еще больше, поэтому он даже не дернулся, когда игла быстрым отточенным движением вошла в шею.

— Вот молодец, мне бы не хотелось вырубать тебя более радикальным способом. На тебе и так живого места нет. А нам обоим не хочется, чтобы ты откинулся раньше времени.

Потяжелевшие веки опустились, разум уплывал, и последнее, что он услышал перед тем, как погрузиться в вязкую темноту, издевательский шепот возле уха:

— Сладких снов, братишка.

***

Блядские одноклассники, конечно же, не пустили его к Деку, перехватывая возле самой палаты, пользуясь слабостью после полученных ранений. Бакуго осталось лишь проклинать их и гребаного Мидорию, решившего поиграть в спящую красавицу. Предательские мысли о том, что он сам очнулся каких-то тридцать минут назад, пришлось отогнать.

— Успокоился? — задал совершенно глупый вопрос Киришима, когда Цуя его отпустила и ноги коснулись места возле двери, из которой он вырвался каких-то десять минут назад.

— Ага, — иронично хмыкнул он, но не пытался рвануть обратно, смотря на увязавшихся за их делегацией дежуривших у палаты Деку Урараку и Ииду. — Эй, староста, не подскажешь, в какой стороне лежит Старатель?

— В тридцать пятой, это на третьем этаже, — без задней мысли отчеканил Иида, сталкиваясь с возмущением одноклассников, которым снова пришлось ринуться за направившимся в нужную сторону Кацуки.

— Ох, да угомонитесь вы, — он резко остановился, отцепляя от себя руки Киришимы и Каминари. — Не собираюсь я взрывать Старателя, но он же наверняка знает, как продвигаются поиски сына. И я планирую узнать все от него. Раз уж вы не удосужились сделать это.

— Мы узнавали. Не у Старателя, конечно. Но… — Яойорозу осеклась, не желая произносить правду в слух.

— Но что? — воскликнул Бакуго, ощущая, что ответ ему совсем не понравится.

— Поиски Шото — не приоритетная задача прямо сейчас. Отчасти, мы думаем, что полиция вообще не уверена, что он все еще жив.

— Какого хуя, блять? Что значит не приоритетная задача? Что значит не уверены, что он еще жив?

— Куча Про Героев погибло, Полночь тоже. Первых два места из топа выведены из строя. Сейчас все силы брошены на устранение последствий. Они не знают, что делать, если даже найдут их логово. Как получится спасти Тодороки, — Киришима опустил руку на плечо Бакуго, будто это могло помочь.

— И вы с этим согласны?

— Нет, конечно, нет! — воскликнула молчавшая до этого круглолицая. — Но мы… мы не знали, что делать. Профессор Айзава тоже на больничной койке. Полночь мертва, ты и Изуку не приходили в себя. Неизвестно, что с Шото, и мы…

Они все смотрели на него с такой надеждой, что стало не по себе. Они искали в нем уверенность, слова, которые смогли бы приободрить всех. Но он не Деку, он не умел говорить вдохновляющие речи, да и никогда не стремился. У него в груди бушевал пожар, микровзрывы срывались с пальцев, и совершенно не было ответов. Но Кацуки знал одно: он не мог оставаться в стороне, не в этом вопросе. Если понадобится — он сам найдет Тодороки, взорвет нахер его ебанутого братца и всех, кто попытается помешать спасти его задницу. Он вытащит этого кретина и сам убьет за то, что заставил… волноваться.

— Похуй, если нужно — мы сами спасем полудурка. Я не буду сидеть на месте. Меня же вы спасли из лап этих же уродов, и этот кретин принимал в этом участие, пришло время отплатить. А сейчас я иду к Старателю за ответами. Вы можете прижать свои задницы или пойти со мной — выбор за вами. Я не ебучий Деку и не собираюсь вдохновлять вас проникновенными речами.

— Не собираешься, но сделал это, — первым отмер, как всегда, Киришима. Он широко улыбнулся и закинул руку ему на плечо, направляясь в сторону лифта, чтобы попасть на нужный этаж. Все безмолвно последовали за ними.

— Убери руку, придурок, пока я тебе ее не взорвал.

Киришима хмыкнул, но руку не убрал.

Они оказался перед дверью в нужную палату, и Кацуки спиной ощутил, как подостыл их пыл, но не у него. Лишь ради показного приличия он не открыл дверь с пинка, но все равно не постучал.

Внутри была вся гребаная семья Тодороки. Брата и сестру Половинчатого он прекрасно помнил еще с «милейшего» семейного ужина, а в бледной женщине с пепельными волосами без труда узнал их мать. Кацуки кожей чувствовал, как ребята позади него в неловкости замерли в дверях, не проходя следом за ним, но не остановился.

— Извиняемся, конечно, что прервали семейную идиллию, но у меня тут вопросик к Старателю.

Он рассматривал лежащего на кровати Героя Номер Один: маска для дыхания болталась на шее, а покрасневшие глаза сбивали с толку даже его. Он что, рыдал тут?

— Ты, блять, вообще собираешься спасать своего сына?

— Кацуки, — предупреждающе позвал Иида, но Бакуго только отмахнулся от него, не сводя глаз со Старателя.

— Это одноклассники Шото, — вдруг пояснила, видимо, для матери Фуюми.

И никто, блять, из все семейки не собирался отвечать на его вопрос. Он понимал их состояние. Уж спасибо, идиотом никогда не был. Все грязное белье семьи Тодороки было выставлено на обозрение общественности стараниями одного штопаного ублюдка. Вся ответственность за «темную» сторону теперь уже всех героев была свалена на плечи Старателя — его Кацуки было нисколько не жаль. Но что касалось остальных Тодороки в этой комнате… Он бы, может, и проявил немного сострадания, ну как минимум не стал бы ковыряться в и так разодранных ранах, но единственный Тодороки, который волновал его (о причинах этого думать хотелось меньше всего), находился не здесь, а хер пойми где, в руках больного ублюдка. И срать он хотел, насколько жалко это звучало.

— Мне хоть кто-то в этой комнате ответит на поставленный вопрос.

— Герои из моего агентства ищут, где может быть их логово. Я не знаю, что ты еще хочешь услышать, Бакуго, — хрипло произнес Старатель, смотря на него больным взглядом.

— Ну ахуеть, блять…

— Кацуки, не выражайся.

— Завались, Иида. И за два дня они нихера не нашли? Что твой полоумный сын мог сделать с ним? Мстя за твои грехи? Какого хуя ты разлеживаешься здесь, а не роешь носом землю?

— Бакуго-кун, — взволнованно произнесла Фуюми, переводя взгляд с отца на Кацуки. — Пожалуйста, успокойся. Мы все переживаем за Шото, но ссоры точно не помогут его найти.

Ее возглас совершенно не подействовал на него, скорее наоборот. На руках начали появляться взрывы, он был готов сорваться и подорвать лицо Старателя.

— Ого, что у вас здесь за вечеринка с пиротехникой и почему нас не позвали? — перебинтованный Ястреб и чуть менее помятый Топ Джинс протиснулись мимо частично зашедших и все еще маячащих в проеме школьников внутрь.

Все в комнате выдохнули, радуясь временной передышке и тому, что внимание теперь сместилось на новых гостей.

— У нас новости, и есть шанс, что они касаются твоего сына, Старатель, — Джинс продемонстрировал флешку, зажатую в пальцах.

— Какого из? — иронично уточил Бакуго.

— Возможно, обоих.

— Откуда это? — поинтересовался Старатель, во взгляде едва различимо зажглась надежда, но это все еще было слабо похоже на Героя Номер Один.

— Мы пересеклись с Мое. Она собиралась приехать, но раз уж нам было по пути, решили передать мы. У нее и так очень много работы. Сейчас, считай, все твое агентство на плечах.

— Ближе к делу.

— Она сказал, что флешку передали с курьером. Кто отправитель — он конечно же не знал, но полагаю, несложно догадаться.

— Была только флешка?

— Не только, — не так уверенно сказал Ястреб, отводя взгляд.

— Что еще? Мне нужно информацию вытягивать по крупицам?

— Записка. Она не отдала ее, сказала, что там написано, и все. Никакой важной информации, лишь насмешка.

— Что там было? — вскипел Старатель впервые за все то время, что они видели его в палате, становясь похожим на себя.

— Для Лучшего отца, — Герой на этих словах вздрогнул, и весь тот запал, появившийся на миг, улетучился, выходя вместе с воздухом из легких.

Бакуго подавил рвущийся смешок, отмечая иронию. Оттенков к ней добавляло и то, что никто из присутствующих детей не спешил как-то опровергнуть сарказм.

— Что на флешке? Вы смотрели? — вступила в разговор женщина, до этого стоявшая без единой эмоции на лице. Теперь становилось понятным, в кого половинчатый был таким отмороженным.

— А вы?..

— Рей Тодороки.

— Приятно познакомиться. Хотелось бы при других обстоятельствах. Мы не знаем, не было времени ознакомиться. Но Мое сказала, что видео. Она не смотрела его — решила, что это должен сделать Старатель.

— Отлично. Чего ждем? У нас тут плазма в полстены.

— Не думаю, что вам, мелюзга, тут место, — снисходительно произнес Ястреб.

— Слышь ты, утырок, половинчатый наш одноклассник. Мы столько раз прикрывали задницы друг друга, сколько у тебя перьев не было за всю жизнь. Если это гребаное видео хоть как-то связано с ним, то мы, блять, останемся и посмотрим.

В комнате повисла оглушающая тишина, все смотрели на вновь взбесившегося Бакуго. И только Старатель устало вздохнул, потирая глаза.

— Пусть останутся, если хотят. У всех этих ребят есть временная лицензия героев.

— Челюсть подбери, — добавил Бакуго ошарашенному Ястребу. И черта с два он будет благодарен Старателю.

— А ты хотя бы иногда за словами следи, малец, — усмехнулся он, подходя к телевизору и проводя все необходимые манипуляции. — А то однажды кто-то решит укоротить твой слишком длинный язык. А вы либо выйдете и закроете дверь с той стороны, либо зайдете внутрь, харе стоять в проходе.

— Смотри, чтобы тебе никто ничего не решил укоротить, — огрызнулся Бакуго скорее для виду, внутри появилось какое-то натянутое напряжение пред предстоящим просмотром. И он лишь отстраненно отметил, что все без исключения зашли, прикрывая за собой дверь.

— Ну поехали.

***

Второй раз из забытья Шото не выплывал, а вырывался рывком. Руки все также были связаны за спиной: в обычном состоянии — совершенно бессмысленная преграда, но без причуды — непреодолимое препятствие. На этот раз он осознал себя сидящим у холодной стены, ничем особо по ощущениям не отличающейся от той, у которой вырубился. Да и помещение было, очевидно, очередной заброшкой. Только после повторного осмотра, когда получилось окончательно разлепить слезящиеся глаза, он заметил незначительные отличия от предыдущей комнаты. Какое-то глупое граффити на противоположной стене и пустой оконный проем с заглядывающими в него лучами закатного солнца.

— О, ты снова очнулся раньше, чем я предполагал. Выносливость твоего тела действительно выдающаяся, — Даби появился из темноты дверного проема раньше, чем Шото успел насладиться хоть каким-то временным затишьем. В его руках была камера и штатив, и думать, что это могло значить для него, не хотелось. Отводя взгляд в сторону окна, он отстраненно думал: не боялся ли тот оставлять его одного рядом с окном, которое можно было использовать как средство побега. Ноги, пострадавшие меньше всего, не были связаны, и уж добраться до него он, наверное, смог бы.

— Мы на пятом этаже, братец, может, такой полет и не смертелен был в твоем обычном состоянии, но сейчас… Не замечал у тебя суицидальных наклонностей. Это не путь героя, да? Сбегать, — он будто снова прочитал его мысли.

Шото выдохнул, возвращая все свое внимание Даби.

— Тебе, наверное, интересно, зачем я принес с собой камеру, — заговорил он, устанавливая ее объективом в сторону Шото. — Подумал, захочешь передать привет папе. И перед тем, как мы начнем, хотел кое-что уточнить. Если будешь вести себя примерно, то я, возможно, так и быть, не трону Фуюми и Нацуо.

— Ты… — прошипел Шото, и даже этот звук выдался с огромным трудом.

— Ого, у тебя прорезался голосок. Но я бы на твоем месте не перенапрягался, а то навредишь себе еще больше. И тогда подлатать тебя будет сложнее. Как я и сказал — их я не трону, если будешь слушаться. И не надейся, что Старатель сможет их защитить. Не сможет. Он же совершенно разбит после того, что я рассказал всему миру. Разбит, но недостаточно. Но после того, как окончательно убедится, что его лучший эксперимент без всяких сомнений в моей полной власти. Хм, что с ним будет? Есть предположения?

Закончив настраивать камеру, он выпрямился, снова смотря на Шото.

— И на всякий случай. Это видео дойдет до Старателя только через пару дней, чтобы он успел побыть в болезненном неведенье. Так что не пытайся подать какие-либо знаки, это все равно ни к чему не приведет. Ни к чему хорошему. Ты меня понял?

Шото дернул головой, хотя совершенно не понимал, какую новую спасительную для него информацию смог бы передать. Единственное, в чем он был уверен — не проронит ни звука, что бы не запланировал делать Даби. Боли он не боялся. Какой смысл, если все его тело состояло из нее?

Не хотелось думать, что станет с отцом после этого послания, он мог все еще холодно относиться к нему, но видел его состояние, когда злодей схватил Нацуо. Его беспомощность и разбитость. Вероятно, Даби мечтал увидеть затравленный взгляд Старателя с самой своей «смерти».

— Вот и чудненько. А теперь позволь мне самому пообщаться с нашим отцом. Не переживай, у тебя еще будет такая возможность.

Он нажал на кнопку записи, Шото опустил голову, скрывая лицо под слипшейся от пота и крови челкой. Не хотелось, чтобы у того, кто посмотрит это видео, была возможность увидеть его взгляд. Он в порядке, он выдержит. Привычная маска безэмоциональности опустилась на лицо. Он не вслушивался в свистящий голос Даби, что-то воодушевленно вещающий на камеру. Пока еще была не его сцена, он мог собраться с силами.

***

Лицо скалящегося Даби на пол-экрана он явно видеть не хотел, как и никто в этой комнате, но и удивительным это не было. На фоне сложно было разглядеть хоть что-то значимое, лишь пошарпанную бетонную стену.

— Привет, пап, неплохо пообщались, да? Хотя не очень похоже на воссоединение семьи. С другой стороны, смотри, кто у меня в гостях, — он поднялся, отходя в сторону, и в кадре появился сидящий у стены с заведенными за спину руками Шото Тодороки. И все будто синхронно дернулись к экрану, словно это не запись и они могли помочь. Бакуго сжал руки в кулаки, злясь и на собственное наваждение двинуться вперед. Он принялся с жадностью рассматривать половинчатого придурка, который совершенно отчетливо дышал.

Тодороки хоть и был живой, но выглядел совершенно не здоровым. В подпалинах костюма повсюду виднелась кожа, покрытая красными ожогами и кровью, но больше, конечно, пугала опущенная вниз голова, скрывающая лицо. Как у обреченного смертника, приговоренного к казни. Так и захотелось крикнуть, чтобы, блять, поднял голову, взял себя в руки. Но это была лишь запись, а Даби продолжал играть свой сценарий.

— Наконец у меня появилась возможность пообщаться с младшим братишкой. Кто знает, может, он проникнется моей целью уничтожить тебя? — Даби присел на корточки рядом с Тодороки, чтобы его лицо тоже было видно в камере, широко улыбаясь. Бакуго надеялся, что у него треснет лицо и оторвутся все скобы. — Извини, он не может сейчас передать привет, — Даби пугающе мягко провел по двуцветной макушке, практически сравнявшейся в цвете из-за крови, а потом резко схватил за волосы, поднимая голову и открывая лицо. — Он обжег горло, так что я поговорю немного от его имени.

Кацуки пропустил смысл его слов, смотря в глаза половинчатого, наполненные ледяным спокойствием. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, когда голову безжалостно задрали, неприятно потянув за волосы. Он был непоколебимым, настоящая ледышка. Бакуго был рад, что в нем не виделось страха. Он почти гордился, но никогда бы не признал этого.

— Мы с Шото пришли к соглашению. Он будет хорошо себя вести, а взамен я не трону его драгоценных брата и сестру. Забавно, даже находясь в таком положении, он не верит, что ты способен защитить свою семью. Как это мило, да? Правда, он бы все равно не смог навредить мне в таком состоянии. Видишь ли, твой лучший эксперимент сейчас немного выведен из строя. И я не про все эти милые ожоги на нем, что могут нас сделать такими похожими. Его причуда отключена.

Тодороки с силой сжал челюсть, и это было единственным, что выдало его эмоции.

— Но чтобы твой запал и интерес в поисках творения не пропал, спешу заверить, что дал ему наркотик, временно отключающий причуду. Так ведь интереснее, да? Держать на цепи дикого зверя, который в любой момент сможет выпустить свои когти, а не милого ручного зверька. Правда, не могу с уверенностью сказать, какие последствия могут быть при длительном использовании препарата. Вообще-то я долго думал, какое послание тебе отправить, чтобы ты не сомневался, с кем находится твой младший сын. Был вариант подарить тебе глаз, так похожий на наши, пап.

Даби перевел взгляд на Шото, продолжая держать его голову в поднятом состоянии, не позволяя отвернуться от кадра и заставляя неудобно выпрямлять шею. Он опустил ладонь на его щеку, прямо на шрам, на большом пальце зажегся голубой огонек, отражающийся в стеклянном взгляде Тодороки, он провел им вверх по коже, не касаясь.

— Но было бы так неправильно портить идеальное лицо… Еще больше, — усмехнулся он, убирая руку от чужого лица, и только тогда Тодороки опустил глаза.

— Ублюдок, — сквозь зубы прошипел Бакуго, не в силах сдержаться.

— Присылать братишку по частям тоже как-то банально. Мне бы хотелось, чтобы у тебя появилась надежда, что ты можешь его спасти. А потом, — теперь синее пламя загорелось на всей ладони, — я бы сжег его сердце прямо у тебя на глазах, — он без предупреждения опустил ее на грудь прямо над сердцем.

Кто-то в комнате громко охнул, а Бакуго почувствовал, что раскаленная рука прижалась к его груди.

Все тело Тодороки дернулось в попытке уйти от огня, но сзади была стена, а волосы его были все также зажаты в другой руке. Он зажмурил глаза, впиваясь в губу зубами, тут же прокусывая ее, и кровь побежала по подбородку. Даби убрал руку всего через пару секунд. Под обгоревшей формой виднелся алый отпечаток руки, Тодороки никак не отреагировал на прекращение пытки: сознание покинуло его. И только слабо вздымающаяся грудная клетка говорила, что он еще жив.

— Ну вот. Как печально, он снова вырубился, — протянул Даби, стирая скатившуюся из-под расслабившихся теперь век слезу. Он отпустил волосы Шото, и тот с глухим звуком упал на бетонный пол. — И чтобы не тешить тебя жалкой надеждой. Это видео записано через несколько часов после того, как мы с тобой мило пообщались. Отправлю я его спустя пару дней. Поэтому кто знает, что с Шото сейчас.

Он подошел, снова усаживаясь перед камерой и скрывая обзор на Тодороки.

— Может, я все-таки не сдержался и убил его? Или тело не выдержало? Рад был пообщаться, папа.

Даби протянул руку — видео отключилось, оставляя после себя черный экран, их бледные лица в отражении и тишину, оглушающую и пустую. Бакуго ее ненавидел, слишком трагичная, будто все уже знали, что Тодороки не помочь. Смотреть на семью Половинчатого было почти физически неприятно: на стискивающего кулаки Нацуо, на еле сдерживающую слезы Фуюми, Рей с остекленевшим взглядом и подрагивающими плечами, и особенно — на закрывшего лицо руками Старателя. Бакуго не хотелось думать, что он плачет, и видеть этого он тоже не хотел.

— Так мы знаем, что он жив, — он не собирался быть тем, кто разрежет эту траурную атмосферу, привлекая лишние внимание к себе. Обычно против него он ничего не имел, но не сейчас, когда дрожь в пальцах сдерживать было почти невозможно. Но кто-то должен был произнести первый звук, разбить эту темноту, повисшую в белой палате освещенной ярким полуденным солнцем.

— Этому видео два дня. И если учесть ранения… — начал Джинс, будто боялся поселить в их головах лживую надежду, которой суждено было разбиться о жестокую реальность.

— Заткнись, старпер. Половинчатый не настолько слаб, чтобы скопытиться от пары ожогов.

— Несмотря на лексику, я в целом согласен с пацаном, — произнес Ястреб, игнорируя злобный возглас: «Ты кого пацаном назвал, урод». — Да и насколько я успел узнать Даби за время нашей так сказать работы, ему мало будет убить даже на видео — он захочет увидеть реакцию, — он перевел взгляд на Старателя, который отнял руки от лица. — Тебе нужно вернуться в строй, выйти к прессе. Как, собственно, и мне. И не дать ему упиваться своей мнимой победой.

— А это не навредит Шото только больше? — уточнила круглолицая.

— У нас нет выбора? Иначе все злодеи начнут чувствовать себя безнаказанно, если узнают, что Герой Номер Один выведен из строя. И, как сказал пацан, Шото сильный, — заключил Ястреб, снова игнорируя чужую вспышку злости: «Я такого не говорил, придурок». — Он выдержит, пока мы его не спасем.

— Сегодня же займемся этим и удвоим поиски Шото. А сейчас будьте любезны покинуть мою палату. Я бы хотел остаться наедине с семьей, — голос Старателя звучал ровно, сложно было понять, о чем он думал, но Бакуго не было никакого дела до его мыслей.

Он — так же, как и остальные — молча направился к выходу, засунув руки в карманы свободных треников. И уже возле самой двери его окликнула Тодороки Рей:

— Бакуго-кун, верно?

Он остановился, становясь вполоборота. Кацуки был единственным, кто остался в помещении помимо семьи Тодороки, и только Киришима замер на самом пороге.

— Мы будем в твоей палате.

— Валите, — Киришима закатил глаза и ушел, прикрывая за собой дверь.

Тодороки подошла к нему, улыбаясь только уголками губ, а серые глаза вдруг потеплели.

— Хотела сказать спасибо. Я очень рада, что у Шото есть друзья, заботящиеся о нем. Он писал о своих одноклассниках, но чаще всего о тебе и Изуку Мидории.

Бакуго цыкнул, его «радость» от нахождения в списке рядом с Деку сложно было передать словами.

— Мы с ним не… а впрочем, — он махнул рукой, ему вдруг впервые не хотелось портить чьи-то заблуждения. Почему он так переживал за чувства матери половинчатого, думать не хотелось. — Он мне должен битву на равных, так что выбора нет. Мы найдем его.

Изуку Мидория очнулся через два часа.

***

На этот раз пробуждение выдалось куда приятней: в теле ничего не болело, а под спиной ощущался мягкий матрас. На минуту, лишь на минуту, в голове пронеслась предательская мысль: все произошедшее — сон. Просто страшный вязкий кошмар, а он откроет глаза и окажется в своей комнате общежития UA. Вот только температура тела оставалась совершенно обычной, ненормально обычной: ни обжигающего жара, ни сковывающего льда. И как бы он не тянулся к ним — абсолютная пугающая тишина. Открывать глаза резко перехотелось.

Дышать было тяжело, ребра стягивала тугая повязка из бинтов — знакомое чувство, но не в лапах злодеев. Его очевидно подлечили, но для чего это нужно было Даби — оставалось загадкой.

Шото открыл глаза, смотря в абсолютно белый чистый потолок. Он приподнялся на локтях, радуясь тому, что может это сделать почти без боли. Комната маленькая, с побеленными стенами, в ней не было окон, только дверь и односпальная кровать, на которой он лежал. Руки были свободны, но минутная надежда не успела разгореться: он заметил старомодные кандалы, сковывающие ногу и цепью спускающиеся к кольцу в полу.

Серая деревянная дверь открылась с легким скрипом, и Шото, конечно, знал, кто к нему пришел еще до того, как встретился со знакомой бирюзой безумия, но это совсем не значило, что он был готов. Ему нужно было больше передышки. Видеть Даби каждый раз, как он приходил в себя, было выше его сил. Тот привычно оскалился в улыбке, закрывая за собой единственный путь к спасению.

— Доброе утро, братишка. Надеюсь, тебе хорошо спалось.

— Лучше не бывает, — голос хриплый, слова вылетали с трудом, но боли почти не было.

— Рад, что горло уже в порядке, хотя ты и звучишь, как многолетний курильщик. Знаешь, чтобы тебя подлечить, пришлось использовать очень трудновосполнимые препараты и средства. Держи, — Даби кинул ему бутылку воды, которую Шото поймал на автомате. И только сейчас он понял, насколько на самом деле сильно хотелось пить, но не спешил этого делать, переводя задумчивый взгляд с воды на гостя.

Даби закатил глаза, отбирая бутылку из его рук.

— Ты правда думаешь, что если бы я хотел тебе что-то подмешать, то подсыпал бы это в воду? — он открыл ее, делая большой глоток. — Я бы мог вколоть тебе все, что угодно, пока ты был в отключке. В любом случае мне даже не пришлось бы напрягаться, чтобы скормить тебе что-то сейчас. Так что пей, если не хочешь сдохнуть от жажды.

Шото дернул бровью, но бутылку обратно взял, припадая к ней губами и жадно выпивая сразу половину.

— Вот и умничка.

— Зачем вся эта мнимая забота? — Шото оставил открытую бутылку рядом со спущенными с кровати ногами на пол и посмотрел на Даби, стоящего рядом с ним. Ему не нравилось смотреть снизу вверх, но уверенности в том, что ноги удержат, если попытается встать, не было. А последнее, о чем он мечтал — показать еще большую слабость перед этим человеком. — Зачем тебе лечить меня, тратя дорогие препараты, переодевать, — он оглядел черные свободные спортивные штаны и футболку. От мысли, что Даби пришлось раздеть его, чтобы обработать раны, забинтовать и затем переодеть, он поморщился. — Следить, чтобы я не умер от жажды. Разве моя смерть — это не то, что ты хочешь увидеть.

— Ничего личного, братишка. Но было бы слишком просто и скучно, умри ты от заражения крови или жажды. Мы же еще не успели повеселиться. Я бы хотел сломать тебя сам, и чтобы наш папочка увидел.

— И что же, если я откажусь пить и есть, будешь насильно кормить меня с ложечки? Чтобы не смел портить твои грандиозные планы?

— Именно, а если ты будешь стискивать зубы, я тебе их выбью. Но мы вроде договаривались, что ты будешь себя послушно вести, если не хочешь, чтобы твои брат и сестра пострадали.

— Фуюми и Нацуо и твои родные, Тойя.

Он и сам не знал, почему назвал настоящее имя. Оно слетело с губ само по себе, а дальше все происходило быстрее, чем Шото успел среагировать. Но вот он оказался опрокинутым на кровать и горло безжалостно сжала рука, вырывая из него слабые хрипы, а ноги оказались обездвижены тисками чужих бедер.

— Не советую тебе меня так называть, Шото. Тойя Тодороки давно умер, и убил его твой отец.

— Тогда зачем… ты сам раскрыл… свою личность сегодня? — он с трудом выталкивал из себя слова. Сил в ослабевшем теле хватило лишь на то, чтобы вцепиться руками в чужую, все сильнее перекрывающую кислород, царапая ее коротким ногтями. — Зачем… возродил его?

— Я лишь показал его труп всему миру. И кстати, — он склонился к его уху, обдавая горячим дыханием, заставляя волосы на голове зашевелиться от страха, — ты был в отключке около двух дней. И смотри-ка, тебя все еще не нашли. Знаешь, в чем причина? Твои поиски сейчас не приоритетная задача. Весь мир героев находится в хаосе, их авторитет подорван. Ты еще долго будешь не на первом месте.

Он отстранился, выпрямляясь, заглядывая в остекленевшие глаза. На его ладони, не сжимающей шею Шото, загорелся огонь. Даби приблизил ее к чужому лицу, останавливаясь в нескольких сантиметрах и давая отчетливо прочувствовать жар.

— И ты полностью в моей власти.

***

Взрослые хотели, чтобы они жили и учились, как обычно, будто была возможность не обращать внимание на пустое место в классе. Сделайте вид, что ваш одноклассник не в руках у шайки злодеев, и получайте хорошие оценки. Бакуго не помнил, когда в последний раз чувствовал настолько всепоглощающую ярость на протяжении такого длительного времени.

Его выписали из больницы через двое суток, хотя он и рвался сбежать раньше. Деку вернулся в класс позже него на три дня. Наверное, впервые в жизни они с этим придурком настолько сходились в эмоциональном отношении к окружающей ситуации. Мидория злился, не так очевидно и открыто, как Кацуки. Но для тех, кто хорошо знал его, это было очевидным. И Бакуго пришлось с прискорбием признать, что Деку он знал так же хорошо, как и тот его.

Они вдвоем каждый день после школы ходили в агентство Старателя, медленно и настырно капая на мозг. Просто через три дня отсутствия новостей не сговариваясь направились в одном направлении, и даже ебучий Деку, прекрасно чувствуя его настрой, молчал всю дорогу. Первые два дня тупо отбивали пороги, их не пускали дальше проходной, но Бакуго был уверен: его разъяренные крики Герой Номер Один слышал на своем верхнем этаже очень хорошо и в итоге сдался.

Они были в курсе всех новостей, точнее, в их отсутствие. Ничего, пустота, никаких следов, никакой активности. Злодеи залегли на дно, зализывая свои раны и лишая любой возможности найти Тодороки. Больше Даби не послал ни одного видео или записки. А случайные вещи в руках Бакуго стали взрываться чаще.

Каждого пойманного злодея опрашивали на предмет хоть какой-то связи с кем-то из приспешников ПФО, вновь и вновь заходя в тупик. Люди Старателя изучили все уголки скопления злодеев — и ничего. А сам Герой Номер Один сдавал прямо на глазах, на камеры репортеров стараясь держаться, но все в его агентстве видели сквозящие в каждом движении отчаяние. Кацуки его жаль не было, но в нем виднелось отражение их всех, теряющих надежду с каждым днем.

Они сидели на самом верхнем этаже агентства, ожидая возвращения Про Героев. Никакие споры и взрывы не помогали заставить их взять с собой, но это не значило, что Бакуго не пытался каждый раз. Рассматривая с Деку карту, разложенную на столе с красными крестами-отметками тупиков, Кацуки ощущал, что устал сильнее, чем от любого самого изматывающего сражения. Тупое ожидание. Он надеялся, что эта новая зацепка, по следу которой отправились герои, к чему-то приведет, но почему-то надежда эта казалась совершенно лживой.

В просторный кабинет, где никого, кроме них двоих, не было — герои, похоже, не могли выдержать их присутствие, будто в лицах школьников взрослые видели немой упрек в своей некомпетентности и беспомощности, — зашел Ястреб. Его Бакуго ненавидел чуть ли не так же сильно, как Старателя.

— Отсутствие новостей тоже новости, — сказал он. И Бакуго был рад направить гнев на него, потому что с Деку это стало делать совсем бессмысленно и скучно.

— И что бы это, блять, значило?

— Ну вряд ли вы предпочли бы посылки с частями его тела, из которых можно было бы собрать Тодороки, как пазл.

— Совсем охренел? — он подорвался с места.

— Каччан, он в чем-то прав, — Деку положил свою блядскую руку на плечо и смотрел почти спокойно, хотя на дне его глаз Кацуки различил злость из-за грубой формулировки Героя Номер Два. И чужой гнев отрезвлял лучше любого спокойствия. — Хотя слова и грубые, но это, по крайней мере, значит, что Шото цел.

— Убери свои клешни, Деку.

Кацуки дернул плечом, скидывая чужую ладонь, Мидория не пытался вернуть ее на место.

— Даби не стал бы убивать его за кадром, ему нужны зрители. Точнее, один определенный. И есть подозрения, что он раскроет свой козырь, когда Шигараки выступит против героев, не раньше. Чтобы сломить Первый номер.

— Ага, а пока они миленько попивают чай в семейном кругу. Вот, наверное, Половинчатого сильно радует, что его убьют на глазах отца, а не раньше.

— Может, и чай попивают. Кто знает?

— Что?

— Возможно, Даби хочет сломить Старателя иным способом. Мне вот интересно, о чем они говорят каждый день.

«Шото никогда!» и «Половинчатый не станет злодеем», — выкрикнули они с Деку в один голос, и Бакуго это почти не взбесило. А Ястреб смотрел на них, как на малых детей, не понимающих истин мира. Кацуки был в шаге от того, чтобы взорвать ему лицо.

— У них одна кровь и одна боль. И Даби легко может надавить на это, манипулируя. Стоит лишь напомнить о всех ошибках их отца.

— Шото хочет стать героем не из-за Старателя, — Бакуго бы разозлился, что Деку быстрее взял себя в руки, чем он, но цензурных слов, способных донести все, что он думал о Ястребе, не было.

— Но может стать злодеем из-за него. Кто знает, вдруг безумие — это у них тоже семейное. Мы же не знаем, что послужило триггером для самого Даби, так? А он знает и сможет применить в отношении Шото.

От страшной смерти Ястреба спасла открывшаяся дверь и вернувшиеся с задания герои, Бакуго по глазам даже до того, как это произнесли в слух, понял — очередной тупик. Стол с картой взорвался, едва ли кто-то обратил на это серьезное внимание.

***

Дни и ночи слились в один неразделимый поток, в его комнате не было ни окон, ни часов, а Даби не говорил, как сменялись сутки. Шото вырубался иногда на несколько часов, потом вздрагивая, вырывался из кошмаров, оказываясь в точно таких же, но реальных.

За дверью, из которой в тот самый первый раз пришел Даби, оказалась небольшая ванная, совмещенная с туалетом. Оттуда вела еще одна дверь: что за ней — он не видел ни разу, цепи хватало, чтобы добраться до ванной, но не до той двери.

И единственный человек, которого он видел, — его брат. Шото не знал, как выглядел дом, где они находились; не знал, есть ли там еще злодеи, но иногда ему хотелось вырваться из удушливого общества Даби настолько сильно, что он готов был пообщаться даже с Шигараки. Даби приходил несколько раз в день: приносил еду, пристально следя за тем, чтобы Шото съедал все, и говорил. Говорил, говорил, говорил…

Его слова просачивались под кожу, оседая там и борясь с внутренними установками и принципами. Он говорил о семье, об отце, о матери, и Шото его понимал слишком хорошо. Он говорил, что они похожи, и Шото ему верил. В его голове постоянно звучал чужой шепот, даже когда того не было рядом.

Противоречивые мысли раздирали на части: он боялся Даби, но жалел Тою, который иногда мелькал во взгляде бирюзовых глаз. И никого из них не мог возненавидеть, медленно и верно сходя с ума.

Даби не пытал его, хотя Шото все ждал этого от каждой встречи. И в какой-то момент начал желать — боль была бы понятна и проста. Его голос был хуже любых пыток.

И все же иногда кожу украшали небольшие слабые ожоги, стоило вывести Даби из себя, начиная спорить. Он делал это специально, стирая выстраиваемый образ старшего брата из своей головы, напоминая, что Тоя мертв уже больше десяти лет. Проводящий, едва касаясь травмированной кожи после этого, брат, пытающийся словно стереть чужую боль, размывал свой образ, снова разделяя на два.

— И что ты будешь делать, если добьешься своей цели? Каков смысл твоего существования будет тогда? — он лежал на постели, пялясь в потолок, Даби сидел на стуле, который притащил пару дней — недель? месяцев? — назад. Шото часто боролся с желанием встретить его очередной визит ударом этим самым деревянным стулом по лицу, возможно, он даже смог бы его вырубить. Но до двери добраться бы не смог все равно, а снять кандалы без причуды не было возможности, даже умей он вскрывать замки. А сколько времени Даби провел бы в отключке и хватило бы этого, чтобы вернулись силы, он не знал. Как и то, что встретит его за той дверью.

— О, полагаю, мое сердце разорвется от счастья, — ухмыльнулся он, Шото не видел, но он слишком хорошо научился распознавать такие вещи — и это уже почти не пугало. — А если на чистоту, то не думаю, что переживу этот день.

— Ты готов отдать свою жизнь ради мести ему, — Шото сел на кровати, смотря на него. Это не должно было удивлять его, но удивляло. Все еще удивляло. — Это того стоит?

— А ты думаешь, что мы вообще можем жить нормально? После всего, что с нами произошло? Думаешь, ты справляешься лучше?

— Я по крайней мере не сжигаю людей. И не пытаюсь убить свою семью.

Знакомый хриплый смех разнесся по комнате, как обычно пугая леденящими сердце ощущениями, разбежавшимися мурашками по телу.

— Семью? Слишком громкое слово.

— Мы могли бы помочь тебе.

— Мы? — он подскочил к кровати, заставляя Шото упасть обратно, чтобы не быть слишком близко, и нависая над ним. — Мама, Фуюми, Нацуо себя-то спасти не могли никогда, как, собственно, и ты сейчас. А наш отец спасал кого угодно, кроме семьи. Это тебе нужно спасение, а не мне, малыш.

Шото передернуло от обманчиво ласкового обращения, он смотрел в холодные глаза напротив и не видел ничего кроме ненависти. И это было правильно, чтобы не забывать, кто перед ним: не его брат — злодей Даби.

— От твоих лживых идеалов, вбитых в голову чужими горящими руками, детских попыток доказать отцу, что ты можешь стать героем без его помощи. И где ты в итоге оказался? В его агентстве на подработке. Ты ненавидишь его не меньше, чем я, но готов простить. И это твоя слабость, а он победил. Снова. Прямо как когда кричал на мать, тренировал до ожогов, запрещал играть с нами. Потому что ты не пятилетний ребенок, а чертов инструмент для его целей. И ты все равно зависишь от него, как бы ни пытался это отрицать.

Шото отвернулся, лучше было смотреть в белую стену, чем в холодные, слишком знакомые глаза. Правдивые слова пробирались в мозг, оседая в них, отравляя все мысли, кидая тень на каждое решение, принятое когда-то.

— Мы не Фуюми и Нацуо, нам с тобой не помочь, Шото. Но даже будь это так, никто этого делать не захочет. Думаешь, там, в академии, у тебя есть друзья? Вы все соперники, готовые идти по головам. Почувствуют твою слабость — растопчут на пути к вершине и первому месту.

Рука обманчиво мягко повернула голову, чтобы снова оказаться лицом к лицу.

— В нас с тобой взрастили тьму, посеянную несбыточными надеждами и слишком высокими целями, приправленными болью.

Он склонился к уху, шепча и невесомо касаясь сухими губами нежной кожи щеки.

— Разве тебе не хотелось бы увидеть, как он страдает? Как расплачивается за всю ту боль, что принес своей собственной семье? Ослепленный придуманным противостоянием со Всемогущим, которое видел только он сам. Отомстить за весь страх и слезы, из которых состояло твое детство?

Шото толкнул его в плечо со всей силой, Даби не спорил, отстраняясь и садясь на край кровати.

— Чего ты добиваешься? Зачем говоришь мне все это?

— Я лишь говорю правду. И выпускаю тьму и огонь, что живут в тебе. Как и во мне многие годы.

***

Временами Кацуки задумывался, отчего отсутствие Тодороки ощущалось так остро и почему он не мог выкинуть его безэмоциональное лицо из головы хоть на пару минут. Было бы так же херово, похить злодеи кого-то другого? Ответ казался до ужаса очевидным.

И тогда он начинал злиться и на себя, и на Половинчатого за то, что вызывал в нем непонятные тревожные эмоции, в которых разобраться не получалось. А потом вдруг жизнь подкидывала примеры, слишком отчетливо показывающие, как на самом деле становилось пусто без Тодороки в классе, общежитии, столовой. И злость проходила, тогда Кацуки думал, что проанализировать собственные мысли всегда успеет, но только когда сам их объект окажется в пределах досягаемости на расстоянии вытянутой руки.

Так в один день, раздраженный из-за очередного бессмысленно потраченного времени в агентстве Старателя, он вместе с Деку возвращался в общежитие. Там в общей гостиной собралось несколько их одноклассников, Деку тут же утащила куда-то круглолицая, а он так и замер посередине комнаты, смотря на странную картину, похожую на дежавю.

На самом краю дивана примостилась Момо, заняв место, обычно облюбованное Половинчатым, и не то чтобы они подписывали подушки на общем диване, но обычно Тодороки можно было найти именно там с книгой в руках. И в руках Яойорозу был потрепанный том, забытый полудурком на журнальном столике в тот самый день.

Кацуки хорошо помнил, как тем утром перед памятным боем краем глаза заметил Тодороки с дымящейся горячим чаем кружкой в руках и книгой на коленях, и вроде тогда от чтения его отвлек Иида. Половинчатый по-варварски загнул страницу, оставляя книжку на журнальном столике, где она и пролежала по сей день. Никто так и не решился ее убрать.

Что-то в этот момент заставило Кацуки неподвижно стоять, пялясь: ситуация, книга, кружка с чаем — все то же. И только человек не тот.

Момо подняла на него взгляд, почувствовав пристальное внимание, она словно что-то поняла по его глазам, понимающе поджимая губы и заставляя Кацуки отмереть. Он поспешно ушел, шипя ругательства сквозь зубы.

***

В какой-то момент Шото понял: он на грани, почти готовый разбить голову о стену, лишь бы хоть ненадолго, пока будет без сознания, Даби-Тоя покинул его мысли. Чужие слова звучали в мыслях, даже когда он не был рядом. Стоило закрыть глаза, и тот приходил во снах, открыть — и он сидел на стуле ухмыляющийся и уже реальный. А отвлечься хоть на что-то в окружении белых стен не получалось.

Он терял ощущение реальности с каждым днем все больше и больше, не сопротивляясь, когда в шею в очередной раз втыкалась игла и в кровь попадал подавитель. И в какой-то момент начало казаться, что он заслужил все происходящее с ним. Ведь темнота, о которой постоянно твердил Даби, реально жила внутри, он ощущал, как она начинала шевелиться в присутствии брата, отзываясь на чужие слова.

«Ты так легко сдаешься, половинчатый? Слабак», — иногда говорило сознание голосом Бакуго. В нечастых воспоминаниях с примесью бреда он почему-то появлялся чаще остальных, даже Мидория со своими бодрящими речами реже соглашался говорить с ним. Под закрытыми веками его алые глаза горели почти реальным гневом, а он сам все никак не мог разозлиться на Даби по-настоящему. Наверное, когда сам Бакуго был у Лиги, крыл всех матом только так, был несгибаемым и живым. Шото живым себя не ощущал, а несгибаемым он, казалось, не был никогда.

Он улыбнулся нереальным картинкам: Бакуго, яростно орущего и способного убить одним лишь взглядом, даже находясь в заточении. Он надеялся, что тот в порядке после памятной встречи с Фронтом, которая, казалось, была в прошлой жизни. Шото хотел верить, что все его одноклассники и учителя живы.

— Чего лыбишься, что-то хорошее снилось? — Шото слышал, как открылась дверь, просто не стал реагировать, поэтому голос, раздавшийся над головой, не удивил.

— А у тебя других дел, кроме как доставать меня, нет, да? — он открыл глаза.

— Ого, кто-то показывает зубки. А что, хочешь, чтобы я предпочел сжигать кого-нибудь заживо вместо семейного общения?

— Конечно, нет. Но ваш лидер не задает вопросы из-за того, что ты все время здесь?

— Ну ты же умный, Шото. Мы залегли на дно. К тому же Шигараки знает, что у нас с ним цели схожи. И когда нужно я приду, а как я развлекаюсь — его не волнует.

— Развлекаешься? И что, так весело выносить мне мозг своими бессмысленными речами?

— Ты не поверишь насколько, — он сел на кровать в ногах Шото, тот сразу поднялся, подтягивая колени к себе. — К тому же мне так нравится, как с каждым разом ты все больше и больше проникаешься ими. Насколько бы все стало проще, присоединись ты к нам. Конечно, пришлось бы немного изменить план, но так даже интереснее.

— Думал, ты мечтаешь сжечь мое сердце на глазах отца.

— Мне кажется, что если его «лучший» эксперимент присоединится к злодеям вслед за старшим сыном — это ранит его куда больше твоей смерти.

— Моя неприязнь к Старателю не заставит меня причинять боль другим людям.

— И что же, ты не наслаждался бы, смотря, как я горю в твоем огне?

— Нет, — не задумываясь ответил Шото, с ужасом понимая, что это правда. Он не хотел бы видеть, как Тоя горит в каком-либо огне вообще. — Я не хочу твоей смерти.

Что-то в холоде чужих глаз зажглось, беззащитное выражение лица появилось лишь на миг, неправильное и нелогичное. Быстро сменяясь привычной насмешкой, ожидаемой и безопасной.

— Почему?

— Ты мой брат, Тоя.

— Идиот, — он схватил Шото за щеки, притягивая ближе к себе и сам двигаясь вперед. — Твой брат давно умер, — прошипел он прямо в лицо, обдавая горячим дыханием.

В потемневших бирюзовых глазах Шото видел собственное напуганное отражение, настолько близко было чужое лицо. Щеки сжимали шершавые ладони, обжигая кожу без любого огня. Он мог вырваться из чужих рук, но неведомая сила пострашнее любой физической заставляла оставаться неподвижным, подчиняясь чужой воле.

Касание губ к губам было таким неожиданным и неправильным, невписывающимся в нормальную картину мира, что Шото не сразу отстранился, позволяя укусить себя за нижнюю губу, а потом коснуться ее языком, слизывая вкус крови. И только это наконец вернуло его в реальный мир, разрушая ощущения иррациональности происходящего.

Он, не задумываясь о последствиях, оттолкнул Даби за плечи, прицельно ударяя прямо по лицу. Кулак встретился с щекой, карябая костяшки о металл скоб и выдирая одну из здоровой кожи. Маленькая струйка крови заструилась вниз к шее.

— Кровь за кровь, да, малыш, — весело рассмеялся Даби, стирая алый след со своего лица.

— Зачем ты это сделал? Совсем больной? — он едва смог справиться с тяжелым загнанным дыханием, выдавливая из себя слова.

— Только сейчас заметил? Хочу, чтобы ты понял и запомнил одну вещь: ты не будешь свободен, пока я жив. Я проникну во все твои мысли и буду влиять на каждое решение. Даже если тебя вдруг спасут — ты не сможешь вернуться к нормальной жизни. И самое забавное, что ты сам это выбираешь, отказываясь меня ненавидеть.

***

Он видел: все постепенно привыкали. Пустая парта в классе больше не резала взгляд, становясь обыденностью, которую можно пропустить. Никто не замирал, проходя мимо оставленной комнаты в общежитии, не смотрел на собу в столовой печальным взглядом. Все продолжали проживать свои жизни, а с пропажи Тодороки прошло почти два месяца.

Бакуго хотелось заорать, напомнить о Половинчатом, сказать, чтобы не смели делать вид, что все в порядке, но он молчал. Кипел внутри и пытался восстановить образ придурка в голове, как пазл. Не дать обыденности стереть холодный взгляд гетерохромных глаз и погрузить себя в рутину, сделав вид, что экзамены важнее пропавшего Тодороки.

Он почти сорвался, когда Каминари открыл свой рот и пошутил тупую неуместную шутку в общей гостиной — первый раз, когда кто-то так открыто показал свои положительные эмоции после произошедшего. Но глупой она казалась почему-то только ему одному. По комнате раздались несмелые смешки, которые в итоге переросли в заливистый смех подростков. Беззаботных и живых.

Кацуки уже успел представить, как взорвет совершенно бесполезного шутника или хотя бы стену рядом с его головой и наорет на всех одноклассников, которые посмели забыть. Разговор с Айзавой-сенсеем после этого стал почти осязаемым, он даже в красках представлял, что тот ему скажет, устало потирая глаза. Ярость, бурлящая внутри, побуждала скорее воплотить все это в жизнь, но он молча встал с дивана и направился к выходу. Кажется, кто-то из ребят напряженно следил за его действиями — ему было все равно. Бакуго вышел, даже не хлопнув дверью напоследок.

Он и сам до конца не понимал, куда идет, пока не оказался перед чужой дверью в спальню, что не открывали с тех самых пор, как хозяин покинул ее в тот злополучный день. Кацуки не знал, зачем пришел сюда, его комната была этажом выше. Но он почему-то оперся спиной о темную дверь, сползая по ней вниз на пол, смотря пустым взглядом на сцепленные на коленях руки.

Отчасти он, конечно, понимал, почему все вокруг пытались двигаться дальше, и злился скорее на себя, не в силах сделать того же. Раньше в его жизни было не так уж и много Тодороки, но тот был. Маячил где-то на периферии, тренировался, сражался, становился сильнее. Они вместе повторно получали временную геройскую лицензию, вместе проходили стажировку у Старателя, вместе боролись. А сейчас Половинчатого не было и никто не знал, увидят они его хоть когда-то.

Мир приходил в порядок после вывалившегося грязного белья о двух первых героях топа, люди снова начинали верить в них. А информацию о пропажи одного из детей Старателя тщательно скрывали от общественности и СМИ, боясь, что это может ударить по и так шаткой репутации героя, неспособного спасти даже собственного сына. В курсе были только полиция, Про Герои и UA. Но, кажется, и она постепенно начала забывать одного из своих учеников.

— Каччан, — Бакуго лишь краем глаза посмотрел в сторону вышедшего из-за угла Мидорию, не поднимая голову с рук.

— Деку, съеби, — сказал он скорее для виду, не вкладывая в слова привычной злости.

Мидория в последнее время бесил в разы меньше, чем все остальные. Отражая все его эмоции почти зеркально.

Изуку его, конечно, не послушал, прошел по коридору и сел напротив, лишь слегка правея, складывая руки на колени, Бакуго ощутил его взгляд, даже не поднимая своих глаз.

— Все просто стараются жить дальше. Если не отвлекаться от происходящего, можно сойти с ума. Думаю, Шото бы хотел, чтобы мы двигались дальше. Про Герои делают все возможное, чтобы найти его. Наши страдания никак не помогут.

— Ну давай спросим у Половинчатого придурка, что он на самом деле хочет. Ах, да, мы не можем. И я не страдаю, — Бакуго поднял голову, откидываясь ею на дверь, смотря на Деку из-под полуприкрытых век. — Я злюсь. Про Герои делают все возможное? Они делают недостаточно. Мы все тоже делаем недостаточно.

— Я понимаю, почему тебя это злит. Если мы хотим стать героями, то не должны сдаваться ни перед какими трудностями, но сидим и ничего не делаем для спасения Шото. Но не то чтобы хоть кто-то из нас был хорош в поисках людей.

— Зато талантливых юмористов среди нас хоть отбавляй. Прошло только два месяца.

— Боли свойственно притупляться.

— Так можно было говорить, если бы он уже помер. Конечно, мертвым уже не помочь, с этим следует смириться. Но половинчатый очевидно жив, иначе ебучий Даби сообщил бы уже обратное. Так скажи мне, о каком вообще спокойствии и отвлечении может идти речь, когда наш одноклассник находится в руках злодеев прямо сейчас?

— Все реагируют на стресс по-разному.

— Тогда я не понимаю, какого черта ты сидишь здесь и пытаешься мне что-то доказать, ебучий Деку. Иди вон к остальным и устройте друг другу массовую терапию из обнимашек.

— Кто сказал, что я предпочитаю такой способ справиться. А не твой?

— Мой способ — это ни на секунду не дать себе забыть или сделать вид, что пустая парта в классе — это не проблема, или то, что эта чертова дверь не открывалась уже два месяца.

— Я знаю, Каччан.

Кацуки хмыкнул, последнее, чего ему хотелось, это сидеть возле двери Половинчатого и понимать чувства Деку, как свои. Но сейчас это была его жизнь.

***

Шото сам временами не мог поверить в то, как легко принимал новые правила игры, навязанные Даби. Он слишком быстро убедил себя в том, что недавняя выходка брата лишь очередной способ позлить его, подобное больше не повторится, значит, и волноваться не стоит. Почему же в нем ни на секунду не появилось отвращение к произошедшему — понять сложнее, но он всегда был плох в анализе собственных чувств, поэтому просто постарался забыть. И когда ранка на собственной губе зажила окончательно — сделать это было проще простого.

Даби тоже вел себя как ни в чем не было, приходил с такой же частотой и только светил первые пару дней ссадиной на здоровой части щеки, но выглядел куда менее безумным себя обычного, не заговаривал об их отце, не пытался навязать свою точку зрения. И в этой мирной, семейной обстановке Шото терял себя настоящего сильнее, чем в любой их перепалке.

— Так, значит, ты у нас большой любитель фантастики, Шото? — он и сам не знал, как разговор зашел о книгах или почему сам с таким воодушевлением рассказывал о своем любимом писателе. — Не самый худший способ сбегать от нашей реальности.

Шото пожал плечами: он никогда не думал, отчего так любил мало напоминающие правду истории. Но оспаривать чужое утверждение не хотелось. Сидеть так рядом с братом на одной кровати, опираясь спиной о холодную стену, близко, но не касаясь плечами друг друга, было до ужаса привычно. И где-то на задворках разума порой он чувствовал за это спокойствие на душе вину перед всеми, кто остался там, в его настоящей жизни, но поделать ничего не мог.

Даби рассмеялся на удивление искренним мягким смехом, что Шото слышал от него впервые, он перевел вопросительный взгляд на чужое лицо, пытаясь разгадать самый сложный ребус из всех, что перед ним когда-либо представал.

— Почему ты смеешься?

— Подумал, ты очень похож на большого кота, — он мягко опустил руку на разноцветную макушку, ероша волосы. Шото никак не отреагировал на вмешательство в личное пространство, он никогда не был фанатом физического контакта, но уже успел привыкнуть к чужим привычкам. И это уже не казалось чем-то неправильным. — На вид невозмутимого и спокойного, но стоит разозлить — и раздерет все руку.

— Ни один бы кот не позволил держать себя на привязи, — Шото подтянул колени к груди, непроизвольно гремя цепью.

Даби только улыбнулся, и даже несмотря на положительные эмоции, скрывающиеся за ней, она была жуткой, словно еще немного — и треснет по швам. Вероятно, его лицо вообще уже не было создано для нее.

— Если бы у нас была нормальная семья — ты бы точно был мои любимчиком. Наверное, как и у остальных, но так ты бы вырос до ужаса разбалованным.

Шото всегда думал, что будь у них нормальная семья, то он бы вообще никогда не появился на свет. Но он никогда не был готов признавать этого вслух, поэтому сказал другое:

— Мы все еще могли бы попытаться. Если… если наши родители не справились, это не значит, что мы не можем исправить их и свои ошибки.

— Ты бы смог принять брата-убийцу?

— Если бы знал, что он готов искупить свою вину и понести наказание, я бы хотел помочь ему.

— Твоя доброта тебя и погубит, малыш, — Даби провел рукой по его щеке, задевая пальцами шрам и смотря прямо в глаза. — Не все мы хотим искупления и прощения. Почему ты не думаешь, что мне просто нравятся чужие страдания и боль?

— Тогда почему ты не пытаешь меня? Разве я не должен быть где-то на втором месте в списке самых ненавидимых тобой людей?

— Ничего личного, братишка. Не забыл? В этом списке есть только одно имя, а все остальные лишь инструменты в достижении моей цели, не более. К тому же, существует не только физическая боль. Так интересно наблюдать, как тебя разрывает от противоречивых эмоций в мою сторону. Ты бы так хотел меня ненавидеть, но ничего не выходит.

Все внутренности обдало холодом и сердце в груди забилось в разы сильнее, неясная тревога подкатила к горлу тошнотой. Слова Даби наполнили разум страхом, близким к панике, и сложно было осознать его причину. Он не сказал ничего нового или того, что бы сам Шото не понимал, но озвученной правда пугала только сильнее. И отчего-то теперь вся ситуация вокруг показалась до ужаса сюрреалистичной и нереальной.

Он спокойно сидел рядом на одной кровати с человеком, что не задумываясь сжигал героев и невинных гражданских, стоило им оказаться на его пути. Он прямо говорил: если понадобится — убьет его, не пожалев ни на секунду. Он мечтал уничтожить их отца и готов был положить на кон жизни своих родных, но Шото все равно не мог его возненавидеть, и страх, временами появляющийся рядом с этим человеком, не был связан с его возможной смертью. Пугал лишь реальный шанс поддаться этим речам, проникаясь чужим отчаянием, потерять себя в попытке найти человечность там, где ее давно уже не было.

В холодных голубых глазах явно виднелась его погибель, неизбежная и четкая, но там и скрывалось право выбора. Выбора, который мог сделать только он сам. Умереть от этих рук или разрушить себя изнутри, становясь на чужую сторону, предавая всех своих близких. И Шото знал, что никогда не выберет второй вариант, Даби знал это тоже и будто перекладывал всю ответственность за все еще не совершенные ужасные поступки на него. Это было нечестно, но на сто процентов в стиле его брата.

***

Кацуки привык тренироваться в зале после занятий один: ему порой приходилось сбрасывать все накопившееся за день раздражение, чтобы не сорваться на других людей. За два месяца пришлось немного пересмотреть свое расписание — он приходил на полигон после походов в Агентство Старателя. Гнева после этих бесплодных визитов было в разы больше, чем когда-то, и заснуть ночью, хорошенько не вымотав себя перед этим, было практически невозможно. Срываться на Деку было теперь слишком простым и не приносящим никакого успокоения занятием, а видеть отдыхающих в общей гостиной одноклассников было выше его сил. В тренировочном зале он мог находиться до темноты, никто все равно не осмелился бы его тревожить.

— Снова тупик? — никто, кроме одного человека.

Киришима пришел в тот момент, когда руки уже начали покалывать от большого количества взрывов, а из горла вместо привычного рычания вырывалось лишь сбитое горячее дыхания.

— Зачем приперся, — Эйджиро прекрасно понимал, когда не стоило его трогать, именно по этой причине он мог считать его своим другом. Но даже у него иногда были вот такие минутные помутнения со склонностью к самоубийству. — Или захотел подробностей? Тогда тебе с этим к Деку.

Киришима тяжело вздохнул, отлипая от косяка, что до этого подпирал, и, проходя внутрь, сел рядом на камни.

— Я лишь хотел посмотреть как ты и сказать, что ребята решили глянуть фильм. Ты мог тоже присоединиться.

— Охуенная идея, — сил на злость уже не осталось, да и Эйджиро был единственным человеком, перед которым его защитные механизмы переставали нормально работать.

— Мы все понимаем твои чувства. Но если постоянно выматывать себя физически и морально. В решающий момент сил может не остаться. Неизвестность и невозможность изменить ситуацию высасывают энергию сильнее всего. От них невозможно избавиться, но можно на время отвлечься, дать себе передышку.

— Я не нуждаюсь в ебаной передышке. У меня достаточно сил.

— Я последний, кто стал бы сомневаться в этом.

— Если вы можете выкинуть из головы мысль о том, что мы сейчас все здесь в безопасности, а этот придурок непонятно где с безумцем наедине, то поздравляю, блять.

— Но ты не можешь, — он не спрашивал, смотрел на профиль решительно серьезным взглядом, но Кацуки не смотрел в ответ. Он не хотел этого разговора ни сейчас, ни когда-либо потом. — Не задумывался почему?

— Задумывался.

— И?

— И решил, что, пока полудурка не спасли, это не имеет значения, — он поднялся на ноги, не желая продолжать бессмысленный разговор. — И ты не лезь.

— Не очень-то и хотелось. Но ты мой друг, и я…

— Вот только не говори, что переживаешь за меня и прочая лабуда. Мне нахрен не сдались разговоры по душам, — он наконец поднял взгляд на Эйджиро, смотря на него сверху вниз. Он надеялся, что тот достаточно хорошо его знал, чтобы понять: не стоит лезть туда, где он сам еще не разобрался и едва ли хоть когда-нибудь собирался.

Киришима коротко кивнул, сдаваясь, он встал.

— Хватит сил на совместную тренировку?

— А ты сомневаешься, дерьмоволосый?

***

Шото ходил по комнате, меряя ее шагами. Десять в длину, пять в ширину. Туда-сюда и так по-новой, больше заняться все равно было нечем. Иногда он тренировался, чтобы почувствовать свои мышцы, и где-то в глубине души надеялся, что это позволит крови разогнать блокатор и выпустить его причуду раньше, чем Даби вколит новую дозу. Он как-то раз просил брата принести ему хотя бы книги, чтобы не сходить с ума наедине с собой, но тот лишь посмеялся и на следующий день с издевательской интонацией декламировал стихи наизусть. И больше Шото книги не просил.

Одиночество давило неподъемным грузом, хотя он и не был никогда компанейским. Но сейчас наедине со своими мыслями, что в большинстве своем были навязаны ему Даби, он готов был лезть на стены. В UA он мог обратиться к Мидории, тот всегда был готов помочь разобраться в немногочисленных эмоциях и чувствах, распознавая их для него; поболтать на отвлеченные темы с Момо или другими одноклассниками. Он скучал по ним. И даже по Бакуго, с которым всегда можно было поспорить, хотя Шото и не всегда мог понять гнев парня, направленный на него.

Сейчас единственный его собеседник при любой возможности пытался вскрыть черепную коробку и съесть мозг серебряной ложечкой, откладывая на места привычных установок свое виденье мира. Шото понимал, что поддаваться Тое нельзя, но с каждым днем все сложнее было понять, где кончались чужие мысли, а где начинался он сам.

— Развлекаешься? — Даби появился на том моменте, когда счет почти дошел до десяти у стены.

Шото проигнорировал его, направляясь в обратную сторону.

— В молчанку решил поиграть?

— Нет, — выдохнул он, прекрасно зная, что если не отвечать — Даби не отстанет, начнет свой очередной монолог, взрывающий мозг. — И отвечая на твой вопрос — мне же нужно хоть чем-то заниматься.

— И что, весело? — он закрыл дверь, опираясь на нее спиной и смотря на сбившегося Шото, застывшего посередине комнаты, с насмешкой.

— А ты как думаешь?

— Думаю, ты давно не выпускал пар. Как давно ты прикасался к себе?

Шото сначала не понял, о чем шла речь, хмурясь, но когда смысл слов дошел до него, глаза несвойственно широко распахнулись от возмущения, что только развеселило Даби.

— Что ты несешь?

— А что, ты никогда не обсуждал такие темы с друзьями?

— Ты мне не друг, ты мой враг.

— Справедливо, но как же «держи друзей близко, а врагов еще ближе»? Мне просто интересно, что, ни разу не захотелось за это время?

— Может, ты воспринимаешь это иначе, но я не на каникулах, а в плену.

— А я думал, что достаточно гостеприимен.

Шото дернул ногой, гремя цепью, сковывающей его.

— Мера предосторожности. Я вообще-то помочь хочу, необязательно так хмуриться. Могу предложить другой способ выпустить пар. Спарринг. Обещаю, причуду использовать не буду.

Он опустил голову, обдумывая предложение, челка удачно скрывала взгляд: Даби слишком хорошо его читал, как бы умело Шото ни прятал эмоции. Что-то не сходилось. Это было бы такой отличной возможностью вырубить его и попытаться сбежать. Правда, почувствуй тот реальную угрозу — использует причуду в любой момент. Но если сделать все быстро? Это казалось слишком заманчивой идеей. Но один вопрос не позволял рискнуть, бездумно бросаясь в бой. Зачем это самому Даби? Он никогда и ничего не делал просто так, без выгоды для себя.

— Зачем тебе это?

— Не хочу, чтобы ты съехал с катушек от нереализованной энергии.

Шото не поверил ему, но перед глазами маячил шанс, не позволяя просчитать все наперед. Впервые у него появилась реальная возможность, которую он ощущал буквально руками. Теперь подавители приходилось колоть четыре раза в день: два укола уже были поставлены, время третьего уже приближалось. Если получится вывести Даби из игры до этого момента?

— Не верю тебе. Если захотелось подраться — иди к своими.

— Они на задание. Знаешь? Сеют хаос, разрушения и смерти.

Даби говорил именно то, что Шото хотел услышать. Но появившаяся такая осязаемая надежда заглушала все доводы разума.

— А ты решил отсидеться на скамейке запасных?

— Не всегда для успеха операции нужен огонь. Так что? Шото, ты согласен на один честный бой? Второй раз предлагать не буду.

Исходных данных было слишком мало, но угасшая почти вера, разгоревшаяся в сердце, не давала отступить и сомневаться. Он будет действовать, решая проблемы по мере их поступления. Сейчас нужно было победить Даби, и он это сделает.

— Хорошо, но без причуды.

— Ты что, не веришь моим обещаниям?

— Нисколько.

— Режешь без ножа, — Даби рывком отстранился от двери, и вся насмешливая расслабленность сменилась хищной сосредоточенностью. Он скинул с себя плащ, кидая его на спинку стула.

Они встали в стойки, кружа по кругу. В академии их, конечно, учили основам рукопашного боя на случай лишения причуды, но сейчас обстоятельства играли не на его стороне. Он давно нормально не тренировался, вечный прием блокаторов ослаблял весь организм, а места в комнате было совсем мало. И у него не было права на ошибку.

Шото не собирался делать выпад первым, в нем было достаточно терпения следить за каждым вдохом, поворотом стопы и движением рук в попытке предугадать, когда будет нанесен удар. Поэтому он заметил, когда центр тяжести сместился, а корпус едва различимо двинулся вперед. Он без труда заблокировал, очевидно, проверочный удар. Даби улыбнулся, отступая назад. Без промедлений посыпались еще пара ударов руками, которые Тодороки без проблем встретил блоками.

— Ты вообще собираешься что-то делать? — сказал Даби, не дождавшись ответных действий. Шото, надеявшийся, что он так и будет молчать, не отвлекая его, разочарованно выдохнул.

Он промолчал, потому что правда его бездействия была в том, что нельзя было ошибаться. Все удары должны достичь цели, и только так план получится осуществить: Даби не должен успеть изучить его. То, что его брат мог кого угодно своими речами вывести из себя, он в расчет не брал.

— Я думал, в вашей хваленой академии вас обучают большему, — теперь он наносил удар за ударом, не давая возможности передохнуть. Шото отразил каждый, наконец получая вознаграждение за свое терпение — Даби открылся, и он использовал это: его кулак встретился с чужим лицом прямо в том же месте, что и пару недель назад.

— Тебе стоит поменьше болтать, — внутри расплылась тёмная радость.

А Даби только рассмеялся в ответ.

— Наконец-то игра становится интереснее.

Теперь Шото не оставался в стороне, бил в ответ, лицо не задев ни разу. Хотя желание стереть издевательскую ухмылку собственным кулаком было слишком велико. Останавливать чужие удары получалось не так успешно: от одного, прямо в солнечное сплетение, весь воздух выбило из легких. По телу расползлось забытое уже тепло, словно часть его причуды — огненная — снова вернулась. А Даби начал использовать ноги, тяжелые ботинки даже попадание в блок по рукам делали болезненным, а уклоняться получалось все сложнее. Шото начал уставать, а его план не был даже близок к исполнению. Он тяжело дышал, чувствуя, как пот, обычно сдерживаемый его холодом, катится по вискам, но не собирался сдаваться так просто.

Даби перестал ухмыляться и болтать, горячее дыхание с губ срывалось точно так же учащенно. Шото понимал, что должен переломить ход игры, пока у него еще были на это силы.

Они синхронно, как по щелчку пальцев, перестали атаковать, снова просто ходя по кругу, пытаясь восстановить дыхание, сцепляясь взглядами. Шото не любил это делать, а уж смотреть в глаза Даби было особенно сложно: они хищные и холодные, слишком напоминали другие такого же цвета, но с толикой безумия и темноты на самом дне. Но он запрещал себе разрывать контакт, желая предугадать следующий шаг оппонента.

Он решился, атакуя первым, произвел быструю связку и с разворота ударил, свободной от оков ногой целясь в живот, надеясь, что Даби не успеет среагировать. Но он успел — риск оказался не оправдан. Он ухмыльнулся, перехватив за лодыжку, и дернул на себя.

— Я ждал этого.

Шото упал. Встреча головы с полом вышибла весь воздух из легких, дезориентируя. Перед глазами все плыло, не давая подняться. Даби прижал его к полу, фиксируя руки и садясь прямо на ноги, не давая и шанса вырваться.

— Попался. Ну что, сдаешься? — взгляд сфокусировался на ухмылке нависающего над ним брата.

— Никогда, — слова вырвались с трудом. Он дергал руками, прижатыми чужими к полу рядом с головой, борясь с головокружением от удара.

— И правильно, иначе это было бы слишком просто. Я бы разочаровался.

Чем сильнее он вырывался, тем сильнее чужие пальцы впивались в запястья, причиняя боль. Кровь с огромной скоростью разносила адреналин по телу, сердце колотилось где-то в горле, заставляя усиленно дергаться в попытке выбраться, скинуть чужое тело с себя.

Бессмысленность сопротивления болезненно била по нервным окончаниям, высасывая последние силы. В какой-то момент он замер, тяжело дыша и пытаясь найти в себе мотивацию продолжить борьбу.

— Что, уже выдохся? — Даби ослабил хватку лишь чуть-чуть, но этого хватило, чтобы собраться, рывком переворачивая их, меняя положение.

Лишь легкое разочарование накрыло, когда он понял, что Даби приложился головой в разы слабее, чем хотелось.

— Неплохо, малыш, — усмехнулся Тоя, совершенно не расстраиваясь от такой смены ролей.

Шото понимал: стоило ударить его еще раз хорошенько головой о бетон. Но отпустить хоть одну чужую руку было невозможно. Его бедра прижались к чужим, и тогда он почувствовал то, что выбило из колеи сильнее любого удара.

— Видел бы ты себя сейчас со стороны, — Даби легко высвободил свою руку из ослабевших и вдруг заледеневших пальцев, проводя ей по щеке. И в этом не было ни грамма издевки.

Электрический разряд прошелся по позвоночнику, когда он чуть вскинул голову, откидывая разноцветную челку и встречаясь с чужим, горящим неподдельным огнем взглядом. Шото впал в оцепенение, пораженный, поэтому ничего не сделал, когда Даби поменял их положение.

Его руки были свободны теперь, но он даже не пытался вырваться, шокированно смотря снизу вверх, чувствуя чужое возбуждение, что так поразило совсем недавно, своим телом. Мурашки побежали по спине от потемневшей бирюзы, что жадно скользила по лицу, останавливаясь на приоткрытых губах со срывающимся горячим дыханием. Тепло расползалось по всему телу, концентрируясь внизу живота.

Он попытался найти хоть какое-то логичное оправдание твердости, упирающейся в его бедро, и заодно своему распаляющемуся организму, в котором все еще бурлил адреналин. Так же бывает, да? Просто тело среагировало на внезапную драку, кровь разгонялась по всему телу, неся с собой жар. Это ничего не значило. Просто он не сбрасывал напряжение с тех самых пор, как попал сюда. Даже не думал об этом. И сейчас его настигла кара в виде мчащегося по всему телу возбуждения.

Все оправдания вылетели из головы так же быстро, как громкий вздох, сорвавшийся с губ, когда Даби, чуть сдвинувшись, проехался пахом по его, наверняка почувствовав ответную реакцию. Но внезапно, никак это не прокомментировав, склонился к чужой шее, прихватывая кожу за ухом зубами. Шото вцепился в его плечи, не зная, что делать. Все тело кричало притянуть еще ближе, а разум отчаянно вопил оттолкнуть. Губы внезапно ласково прошлись по линии челюсти и нашли его, и вот в этом не было ни капли нежности — только обжигающее чужим откровением желание.

Металлическая скоба впилась в тонкую кожицу, раздирая ее до крови, которую Даби тут же хищно слизнул. Где-то на задворках мыслей Шото думал о том, что его нижняя губа совершенно лишена чувствительности, но эта мысль, такая эфемерная, как и все остальные, ушла на второй план. Потому что он сам приоткрыл рот, позволяя углубить поцелуй, впуская вместе с чужим языком ядовитую тьму, клокочущую внутри Тои. Он разрешал отравить себя, чувствуя, как вместе с губами терзали его душу, и ничего не делая, чтобы это прекратить, продолжая до боли сжимать пальцами чужие плечи.

Одна рука проникла под его футболку, скользя вверх по мышцам живота к груди — там, где напуганно колотилось сердце. Прикосновения, отозвавшиеся дрожью во всем теле, окунули наконец в реальность. Шото все-таки пришел в себя, чувствуя, как паника от осознания собственных действий комом застряла в горле. Он уперся в плечи, с силой отстраняя его от себя. Даби на удивление послушно чуть отодвинулся, но рук с тела не убрал.

— Это ненормально. Неправильно, — голос сорвался. — Мы же… мы же семья.

— А обжигать ребенка кипятком, потому что тебя до этого доводит твой муж, это нормально? — Шото уже успел пожалеть, что когда-то рассказал ему правду о своем шраме в какой-то нелепой попытке доказать, что не все плохое, произошедшее с ним, — дело рук их отца. — Наша семья не имеет никакого отношения к этому слову.

Он опустил руку на его горло, не надавливая, а лишь обозначая свою власть, и почти ласково проводя по дернувшемуся кадыку пальцами. Он склонился, обдавая горячим дыханием ухо.

— Ты хочешь этого не меньше. И это уже свершившийся факт. Ты, конечно, можешь меня оттолкнуть и попытаться сделать вид, что ничего не произошло, — он вдруг оторвал свою руку от шеи и заскользил ей вниз по чужому телу, — но это, — Даби остановил ладонь прямо на пахе, слегка надавливая на чужое возбуждение, так явно выделяющееся под серыми спортивными штанами, и вырывая неконтролируемый тихий всхлип, тут же прерванный собственными зубами, впившимися в и так израненную губу, — никуда не денется.

Он мотнул головой, сильнее надавливая на его плечи, Даби послушался, полностью отстраняясь и садясь перед ним на пол. Шото тут же поднялся сам, прижимая колени к груди.

— И это значит, что можно продолжить делать что угодно, раз уж начал?

— Нет, малыш. Это значит, что чувство вины тебя меньше грызть не будет, но прибавится еще и разочарование, ведь ты не довел дело до конца. Нужно иметь смелость признать свои желания, какими бы постыдными они ни были. Думал, герои должны быть смелыми.

— Я не хочу этого, — воскликнул Шото, игнорируя насмешливое: «Ой, правда». — И нас в академии уже точно не учат, что если вы хотите… целоваться… со своим братом, то делайте это.

— Я уже множество раз говорил тебе, что твой брат давно умер, — великодушно проигнорировав заминку в название того, чем они занимались, как маленькому объяснил он.

— Ох, ну это, конечно, многое меняет. Тогда я просто некрофил.

Даби рассмеялся, закидывая голову назад, звук искреннего хрипловатого смеха пустил по телу волны мурашек. Шото надеялся: за время, что они говорили, возбуждение спадет и до его разгоряченного организма дойдет, что он просто хочет разрядки, а не близости с этим самым человеком. Но, по-видимому, оно просто признало то, что не хотел его разум. Потому что исходящая от Даби опасность и безумие его опьяняли, запретность такой связи била по нервным окончаниям, продолжая скапливаться внизу живота острыми ощущениями, что становились почти болезненными. Видимо, безумие у них было все-таки семейной чертой.

Тоя приблизился к нему, опираясь руками возле бедер и практически укладывая свой подбородок на его колени, Шото пришлось отдернуть свою голову, чтобы не оказаться в опасной близости.

— Если ты скажешь мне уйти — я уйду, — он поднял одну руку, проводя нежно по шраму и смотря прямо в разноцветные глаза, ставшие почти черными от расширившихся зрачков. Шото не находил в себе сил отвести свой взгляд. — Я не стану тебя ни к чему принуждать, чтобы ты потом не мог оправдывать себя этим.

Шото ощущал чужое дыхание вместе со словами, срывающимися с губ. Он хотел кричать, чтобы Даби ушел сейчас же, и готов был молить в эти самые губы, чтобы он остался, обжигая тело огненными прикосновениями. Сердце бешено колотилось прямо о ребра.

— Так мне уйти, Шото? — он убрал руку с его лица, оставляя на месте прикосновения холод.

Шото холод любил больше, чем огонь, но сейчас единственное, чего он хотел — это гореть. Не было ни одного аргумента за и сотни две против.

— Я тебя ненавижу, — отчаянно выдохнул он, подаваясь вперед и целуя ухмыляющиеся губы сам.

Вцепляясь в чужие волосы и сцеловывая его улыбку, он чувствовал, как внутри что-то ломалось. Возможно, это сердце все-таки разбивалось о клетку костей, осыпаясь кровавыми ошметками.

Он сам помог стянуть с себя футболку и, послушно направленный чужими руками, опустился на впивающийся холодом в кожу пол, аномально горячее тело, прижимающееся к груди, порождало в голове взрывную смесь от противоречивых ощущений. Он обхватил Даби за шею, даже не пытаясь больше найти в себе желание и силы его оттолкнуть. Шото сжал разведенными коленями его бока и шипел каждый раз, как разгоряченный чужой пах проезжался по его собственному.

Трение через одежду было в разы слабее, чем хотелось ощутить, но даже так он знал — надолго его не хватит. Воздуха в поцелуях было мало и легкие начинали гореть, но оторваться от чужих губ было смерти подобно. Руки скользили по оголенной коже груди и живота, огрубевшими пальцами царапая старые шрамы и те, что совсем недавно оставили сами. Одна рука вдруг замерла прямо на краснеющем ожоге напротив сердца, там и оставаясь. Шото жмурил глаза и не хотел знать, какое выражение лица сейчас у Даби. Поцелуй наконец разорвался, чужие губы спустились к шее, кусая ее.

Всего происходящего было слишком много, эмоции захлестывали, не позволяя мыслить или просто дышать. В ушах стоял бешеный стук собственного сердца, заглушающий все вокруг. Руки пробрались под черную футболку, беспорядочно шаря по телу, царапая пальцы о металлические скобы, не позволяющие ни на секунду забыть, с кем он находился. Что-то в груди болезненно сжималось, грозя разорваться на части.

Шото ненавидел себя каждой частичкой души, но подавался навстречу движениям, только усиливая трение бедер друг о друга. Под закрытыми веками мелькали разноцветные вспышки, а беспорядочные поцелуи, осыпающие влажную шею и ключицы, обжигали, вплавляясь в кожу вечными невидимыми клеймами.

Разрядка наступила неожиданно, все мышцы в теле напряглись, тут же расслабляясь, болезненное удовольствие ударило по нервным окончаниям, Шото закусил свою ладонь, глуша стон, неясно формирующийся в отчаянное «Тоя». В кожу между плечом и шеей впились зубы, в неясной попытке отгрызть от него кусочек, и Даби, еще раз инертно дернувшись, замер.

На секунду показалось, что он полностью оглох. Тут же стало холодно, мокрые ощущения в штанах вызвали неясное смущение, а тело над ним слишком сильно давило, вызывая зачатки паники. Даби отстранился и, видимо, что-то прочитав в его глазах, молчал, только смотрел испытывающим взглядом, ожидая чего-то.

— Если я попрошу тебя просто вколоть мне подавитель и уйти, ничего не говоря, ты послушаешь? — Шото надеялся, что тот не захочет обсуждать произошедшее. Он действительно молчал, только хмыкнул для приличия и поднялся, доставая шприц из кармана плаща, висящего на стуле.

Также не произнося ни слова, вколол препарат в руку с многочисленными следами от предыдущих инъекций, Даби плавно встал и вышел из комнаты, оставляя его в одиночестве, как он и просил.

Шото обхватил себя руками за продрогшие плечи, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лицом, острые волны отвращения к самому себе накрыли, не позволяя думать ни о чем другом. Кроме самого себя винить было некого. Холод вокруг и внутри только усиливался, под зажмуренными веками мелькали картинки произошедшего, а в груди что-то неистово ныло.