Шото почти заставил себя поверить — ничего не произошло. Только бы у Даби в руках не оказался еще один повод для манипуляций, не вскрылось его новое слабое место. Но тот молчал, не упоминая случившееся. Появлялся не чаще трех раз в день и больше не задерживался дольше необходимого.

И молчание его кричало громче любых слов. Напряжение висело в воздухе каждый раз, как он приходил, сканировал нечитаемым взглядом, бросая пару дежурных фраз. Тревога только нарастала, Шото понимал — совсем скоро должна наступить кульминация. Тишины в жизни стало в разы больше — пропали вечные разговоры об отце, злодеях и героях, — и отчего-то это совсем не принесло успокоения. Хотелось только одного — развязки, и не имело значения, какой финал ждал лично его.

Он пришел, как и обычно, в обед — так Шото про себя называл второй прием пищи после сна, хотя и не знал, какой на самом деле был час. В руках была тарелка с холодной собой, он сам как-то совсем случайно в очередном споре обмолвился о своей любви к блюду. Но Даби раньше ни разу ее не приносил. Шото сразу понял — что-то не так.

Передав тарелку с палочками, он отошел к двери, замирая возле нее.

— В чем дело?

— Мы отправляемся на задание. Планируется опасная заварушка. Я вколол тебе утром двойную дозу. Конечно, рассчитываю вернуться до того, как действие подавителя закончится, но если что-то пойдет не так… Не думаю, что нужно объяснять, как действовать с вернувшейся причудой.

— Что-то пойдет не так?

— Если я умру. Никто кроме меня не знает, где ты. А что? Только не говори, что расстроишься из-за моей смерти.

— И не надейся. Но разве ты не хотел, чтобы я умер? Голодная смерть страшная.

— Слишком скучно. К тому же я все равно не увижу лицо Старателя, когда он найдет твой мумифицированный труп. И что может быть лучше, чем сын героя, скорбящий по гибели злодея? Ты не будешь свободен, пока я жив. И только смерть одного из нас аннулирует сделку.

— Я не заключал с тобой никаких сделок.

— Это ты так думаешь, Шото. Увидимся.

За спиной Даби уже закрылась дверь, а он продолжил пялиться в одну точку на ней.

Все время ожидания превратилось в темную кашу часов, Шото почти неотрывно смотрел на свою ногу, закованную в металл, изредка бросая короткие взгляды на дверь, представляя, как она вот-вот откроется. И надежда погибнет в один миг. Но та оставалась закрытой, и он не был уверен, что радость не омрачалась ничем другим. Он жаждал свободы, хотел вернуться в свою жизнь, вырваться наконец из клетки. Но осознание того, что это произойдет только после смерти Даби, не давало покоя. Ему было его не жаль — так он убеждал себя каждую секунду. Но отчего-то совсем не верил.

Холод, начавший расползаться по правой стороне тела, слишком сильно походил на самообман. Он не чувствовал причуду так давно, что почти позабыл родные ощущения. Но они усиливались каждую секунду, и не осталось ни единого сомнения — сила возвращалась. И когда свобода была так близка — страх упустить ее в самый последний момент только возрос.

Кожа покрывалась льдом, обжигая отвыкшие нервные окончания. Контролировать его было почти невозможно, словно, вернувшись в детство, он встретился с ним впервые. Но Шото не оставил себе и времени на сомнения, заставляя мышечную память работать. Он схватил цепь рукой, выдыхая холодный воздух и стараясь понизить температуру до минимума. Нужно было заморозить металл, проникая в молекулы и разрушая их связи.

Получилось все слишком легко, и он понял, что перестарался, только когда в руках оказались обломки цепи, больше не приковывающей его к этому месту. Она распалась звеньями на части, а одну половину комнаты полностью покрывал лед. Тело начало слишком быстро охлаждаться, но времени думать об этом не было — Шото вскочил на ноги, без раздумий направляясь к выходу. Покидая комнату, он не обернулся, игнорируя минутный слабый порыв.

В ванной его ждала запертая дверь, и что было за ней, он еще не знал, но был готов к любым неожиданностям, чувствуя, как с проснувшейся надеждой начинала заполняться жаром его вторая часть, нормализируя температуру тела. Снести дверь с петель вместе с половиной стены сильным ударом льда было легко. Но чтобы растопить его и пройти, пришлось использовать огонь, и контролировать его было в разы сложнее. Он старался удержать пламя в рамках тела, прекрасно понимая — нельзя перенапрягаться. Но слабые рыжие язычки всё равно продолжали пробегать по левой руке, отказываясь гаснуть, когда он двинулся дальше.

За дверью оказалась похожая на его пристанище комната, полуразрушенная из-за погрома, что он устроил. Она была лишь чуть больше его, с маленьким окном. Теплые лучи солнца ярко освещали помещение, мягко скользя по коже; от яркого света слезились отвыкшие глаза, но это была по-настоящему приятная боль. Шото не стал задерживаться, и так прекрасно понимая, кто жил в ней. Он не собирался упускать свой единственный шанс из-за праздного любопытства.

Шото вышел через незапертую дверь, оказываясь в пустом коридоре и без труда добираясь до лестницы. Он быстро сбежал по ней вниз, боясь, что где-то все еще мог ожидать подвох и впереди был весь Фронт во главе с Даби.

Но в холле было пусто: не было ни людей, ни мебели. Похоже, единственными более или менее обставленными комнатами были те, наверху, но проверять он не стал, заметив входную дверь. Мгновения до нее растянулись в часы, на деле ограничившись лишь парой шагов, но даже коснувшись ручки, он не верил, что там окажется не искусная имитация, а настоящий мир с живыми людьми.

Замок, открывающийся изнутри, легко поддался, распахивая перед ним свободу. В лицо ударил свежий воздух, ветер, ворвавшийся внутрь, растрепал волосы. Он вдохнул полной грудью, наполняя легкие запахом реальности, и вышел на улицу, быстро ступая босыми ногами по брусчатой дорожке к небольшому заборчику, слабо похожему на нормальную преграду.

И только оказавшись за ней, Шото позволил себе беглый взгляд на место, ставшее его заточением. Небольшой двухэтажный коттедж слабо отличался от стоящих вокруг, и никто из мимо проходящих редких прохожих, что теперь оглядывали взъерошенного парня с обломком цепи на ноге подозрительными взглядами, не знал, что происходило за его закрытыми дверями.

Шото не знал, где находился, и не был уверен, что район вокруг принадлежал Мусутафу. Он просто бросился бежать подальше от этого места, от этого дома. И чем больше расстояние разделяло его от серых стен, тем свободнее получалось дышать и тем сильнее причуда выходила из-под контроля.

Пробежав не меньше километра, он осознал, что еще немного — и совсем не сможет контролировать себя. Шото заметил патрульную машину, останавливаясь, и люди в ней не могли не обратить на него внимание.

Полицейский вышел из автомобиля и подошел к нему, оставаясь на почтительном расстояние.

— Эй, парень, ты в порядке? Приглуши-ка свою причуду, пока никто не пострадал.

— Я не могу, офицер. Меня зовут Шото Тодороки, меня похитили и держали в плену, пичкая подавителем причуды, — отчеканил он, чувствуя, как сознание начало уплывать, а все тело заполняли противоречивые жар и холод. Казалось, они начали борьбу друг с другом, раздирая на части. Где-то на грани сознания он заметил, как лицо мужчины вытянулось и он что-то прокричал в рацию. — Я сейчас отключусь, — прошептал он, и мир окрасился в темные цвета.

***

Последнее, что они ожидали — после двух с половиной месяцев поисков Тодороки найдется сам. Выйдет на случайного патрульного в обычном спальном районе и упадет перед ним в обморок, успев назвать свое имя. Хотя тот должен был узнать парня сразу, как увидел: ориентировки с портретом были развешаны по всем полицейским участкам.

Конечно же, класс А хотел ринуться в больницу, как только Айзава сообщил им чудесную новость. То, что классный руководитель попросил не срываться с уроков, тоже было вполне ожидаемо, но совсем не означало, что они легко согласились.

— Он все равно сейчас не сможет с вами поговорить. Причуда Шото вышла из-под контроля после долгой блокировки. Врачи смогли стабилизировать ее, но продержат в искусственном сне какое-то время.

— Будет лучше, если он увидит знакомые лица, когда придет в себя.

— С ним его семья, они будут рядом.

— Кто захочет первым дело после пробуждения видеть Старателя? — усмехнулся Бакуго. Он старался выглядеть спокойным, тогда как внутри все клокотало и сердце бешено колотилось о ребра. Он не мог поверить, что половинчатый был жив и относительно в порядке, пока не увидел бы своими глазами. И черта с два он будет ждать особого приглашения.

— В любом случае сейчас у вас еще занятия, и вас с них никто не отпустит, — Айзава-сенсей раздраженно обвел класс взглядом, давая понять, что этот глупый спор не имеет никакого значения и его им не переубедить.

Бакуго с шумом отодвинулся от парты, поднимаясь со своего места и привлекая внимание.

— Тебя все равно не пустят в больницу, Кацуки, — правильно истолковав его действия, произнес Айзава, явно закипая.

— У них не будет выбора, — он уже закидывал вещи в сумку.

— Это будет расцениваться как прогул и запишется в твое дело. Не думаю, что ты хочешь, чтобы идеальная успеваемость и посещаемость пострадали. Просто потому, что не можешь подождать момента, когда Шото можно будет навещать официально.

— Ну, возможно, именно ради того, чтобы однажды нагло уйти с уроков, я все это время был прилежным учеником.

— Бакуго, сядь на место.

— Айзава-сенсей, мы все равно уйдем, потому что не сможем спокойно сидеть и учиться, — Мидория тоже поднялся, Бакуго лишь на секунду бросил на него взгляд, но точно не удивился, что этот придурок решил его поддержать.

— Айзава-сенсей, пожалуйста, — Яойорозу встала следом. — Мы не сможем усидеть на месте теперь, когда его наконец нашли. Мы должны увидеть Шото. Пойдемте с нами, я уверена, у вас получится договориться с директором.

Все начали вскакивать со своих мест, класс вновь наполнился гулом.

— Все, тихо, — Айзава потер виски, устало выдыхая. — Как же вы достали, дети. Хорошо, сидите здесь, я попробую поговорить с директором. Но не могу обещать, что такую ораву пустят к нему.

— Спасибо, Айзава-сенсей, — хором ответили они, победно улыбаясь.

Бакуго закатил глаза. Теперь его побег с уроков не принес бы никаких негативных последствий. Но попасть в палату к Тодороки им всем будет невозможно. И что-то ему подсказывало, что он не будет тем избранным, кто все же сможет пройти к придурку. Они ведь не были друзьями, так?

Но увидеть Половинчатого хотелось, чтобы удостовериться — ничего не изменилось, Бакуго все так же мог считать его своим главным соперником за звание лучшего. Тодороки не сломался. Он ведь не мог сломаться?

В больницу они направились спустя полчаса всей своей шумной оравой с хмурым Айзавой и оживленным Миком во главе, учителя заставили их переодеться в обычную одежду, чтобы не привлекать лишнего внимания. Едва ли это могло помочь. Наверное, впервые за все то время, что искали Тодороки, они чувствовали себя такими живыми и свободными, не испытывая гнетущего чувства вины за свою неуемную радость.

Кацуки было сложно не заразиться этим чувством, но внутри о ребра царапала неясная тревога. Что происходило с Половинчатым все это время? Так не вовремя всплыли слова Ястреба. Бакуго не верил, что Тодороки мог примкнуть к Паранормальному Фронту Освобождения, наслушавшись слов братца. И все же беспокойство никак не проходило. Особенно сильно напрягало, что о волшебном спасении парня не было известно ровным счет ничего. Пока сам Тодороки не очнется и не расскажет, что с ним случилось и как он смог выбраться, они ничего не узнают.

— Каччан? — неуверенно позвал его Деку, и Кацуки внезапно понял, что придурок почему-то идет рядом с ним. Они отстали немного от общей шумной толпы и плелись в конце.

— Отвянь, Деку, — Бакуго посмотрел на него и в обеспокоенно раскрытых зеленых глазах, как в открытой книге, прочитал те же противоречивые мысли, что терзали его.

Вероятно, не он один вспомнил слова пернатого. Он нахмурился, похожесть их с Деку реакции в последнее время начинала бесить. Так недолго и друзьями стать. А этого допускать было никак нельзя.

— С Шото теперь все будет хорошо.

— И без тебя знаю, — огрызнулся Бакуго скорее для виду. — И вообще с чего ты взял, что меня это волнует? — Кацуки сделал вид, что не заметил взгляда, так и кричащего: «Кого ты пытаешься обмануть?»

И все же то, что беспокойные мысли были не у него одного, внушало некое спокойствие. Если понадобится — они вправят поехавшие набекрень мозги Половинчатого, как бы неприятно ему не было работать заодно с Деку.

В больнице женщина из регистратуры смотрела на них гневным взглядом, она отчитывала учителей, пока ребята ошивались возле лавочек в холле. Наверное, дальше них они бы не прошли, сегодня уж точно. Но, похоже, везение было на стороне их класса… на этот раз.

Из лифта с верхних этажей спустилась часть семейства Тодороки, и Бакуго был чертовски рад, что Старателя с ними не было. Тодороки Рей сразу заметила его: похоже, он своим выступлением в палате Героя Номер Один хорошо запомнился ей.

— Бакуго-кун, добрый день! Рада видеть, что друзья Шото пришли навестить его, — она и Фуюми с Нацуо подошли к ним, Кацуки сразу поднялся.

— Здрасте.

— О, и Изуку здесь, — Фуюми радостно помахала ему. Мидория направился к ним, остальные же их одноклассники с интересом наблюдали за происходящим. Не все из них были знакомы с семьей Шото, но даже те, кто прервал спокойствие Старателя в тот памятный день, не решились приблизиться.

— Изуку Мидория, — слегка растерянно произнес он, представляясь матери Тодороки.

— Рей Тодороки. Шото писал о тебе, вообще-то он писал о всем классе, — она обвела смущенных ребят взглядом, едва различимо улыбаясь.

— Как он? — взволнованно уточнила Урарака. — Нам ничего не хотят говорить, — она кивнула головой в сторону преподавателей, что все еще разговаривали с грозной низенькой женщиной на регистратуре. Та, привыкшая держать удар против журналистов, не собиралась ничего говорить кому-то, кроме родственников.

— Врачам удалось стабилизировать причуду. Видимо, из-за долгой блокировки Шото снова придется учиться ее контролировать. Но его уже вывели из искусственного сна, и где-то через полчаса мы сможем увидеться. Отец узнает подробности состояния у доктора. Мы спустились, потому что главврачу сообщили о целой ораве подростков во главе с подозрительными мужчинами, пытающимися узнать информацию о Шото.

Нацуо хмыкнул, и это был первый звук, что он издал за все это время.

— Мы договорились, чтобы кого-то из вас пустили к нему сегодня. Но разрешили только паре человек. Шото пока нельзя испытывать сильные эмоции и переутомляться, иначе причуда может выйти из-под контроля. Вам стоит самим решить, кто пойдет.

Рей пошла к регистратуре, желая успокоить поскорее чересчур взволнованную женщину. Фуюми и Нацуо остались с ними: девушке, похоже, было интересно, а старший брат Тодороки просто скучающе засунул руки в карманы.

Весь класс тут же засуетился, размышляя, кого все-таки следовало выбрать.

— Точно должен пойти Изуку. Они же друзья.

— Да, да. И Иида. Они вместе сражались против Пятна и постоянно обсуждают эти свои скучные книжки.

— Ага. И Момо. Они много общаются и домашку делают вместе.

— А кто еще?

Бакуго не принимал участие во всем этом балагане, он прекрасно понимал, что ни при каких условиях не тянет на лучшего друга полудурка. И не то чтобы он не хотел попытаться отбить свой шанс увидеть Тодороки одним из первых. Но где-то на задворках своего разума понимал: он рад, что не придется видеть его прямо сейчас. Он и сам до конца не понимал, какую ерунду выкинет, когда увидит Тодороки живым и относительно невредимым. Вдруг решит врезать за то, что так легко дал себя похитить?

— Думаю, должен пойти еще Кацуки, — он выхватил свое имя из разговора, и все внимание вдруг приклеилось к нему. Захотелось одновременно и придушить Киришиму, высказавшего это предложение… и опять придушить.

— Да, он больше всех переживал за Шото. Еще и пришел разбираться с нашим отцом.

— В каком месте я переживал?!

— Ну-ну, еще скажи, что не бегал каждый день в офис Старателя, чтобы узнать, как проходит дело, — вдруг произнес Нацуо, с насмешкой смотря на него.

— Только потому, что эти идиоты ничего не могли сделать по-нормальному, — он сам прекрасно понимал — его оправдания звучали глупо, но в голову ничего путного не шло, а ладони вдруг вспотели, грозя появлениями микровзрывов.

— Так что, отдаешь свое место кому-то другому? — насмешливо поинтересовался Нацуо, этот парень начинал нравиться Бакуго все меньше и меньше.

— Вот еще. Кто-то же должен проследить, чтобы Половинчатого не придушили раньше времени. Он задолжал мне достаточно боев.

***

Общаться с врачами после пробуждения было легко, они задавали стандартные вопросы о его здоровье без лишних эмоций. А вот как говорить с семьей, о встречи с которой ему радостно сообщили почти сразу? Думали, что его это успокоит — на деле это имело совсем противоположный эффект. Сначала трусливо захотелось попросить об отсрочке их визита, сославшись на слабость, головную боль, что угодно еще. Но Шото сам же застыдил себя за подобные мысли. Его родные переживали, и меньшее, что он мог — взять себя в руки и встретиться с ними. Но как смотреть в их глаза после того, что они… нет, он сам сделал? В какую связь впутался, чему позволил случиться?

И следы поступка все еще виднелись на теле синеющими синяками на запястьях, раной, отчетливо вырисовывающейся следом зубов чуть ниже шеи. Он прекрасно понимал, что врачи не могли не видеть всего этого, но не спрашивали. Думать о том, на какие еще следы насилия могли его проверить, не было желания. Он только надеялся, что они не рассказали об этом отцу, но это было слишком наивно. Разве могли они хоть какой-то аспект его здоровья скрыть от Старателя? Но он все равно поправил воротник, скрывая следы укуса, и натянул рукава больничной рубашки до самых пальцев в надежде спрятать или хотя бы не привлекать лишнее внимание.

Сердце колотилось где-то в горле, когда доктор вышел из палаты, предупреждая, что скоро придет семья и ему нужно постараться сильно не волноваться, если он не хочет случайно выпустить причуду из-под контроля. Шото вообще не понимал, как смог бы пережить эту встречу без успокоительного, что пустили в капельницу. Наверное, в очередной раз вырубился от раздирающих его эмоций.

Он выдохнул, стараясь надеть привычную маску спокойствия, когда услышал шаги и тихие перешептывания за дверью. Они зашли, а пульс подскочил. Он готовил себя к встречи со Старателем, Нацуо, Фуюми, но увидеть маму не ожидал.

Все молчали, Шото не знал, что может сказать, а в глазах всей его семьи стояли слезы. Даже Нацуо как-то подозрительно отводил взгляд. Фуюми сорвалась первой: она быстро подлетела к нему, порывисто обнимая закаменевшее вдруг тело.

— Тебе больно? — беспокойно отстранилась она, заглядывая ему в лицо. Он только покачал головой, не в силах вымолвить хоть слово. Ему не было больно от ее прикосновений, но страшно, что она, коснувшись его, замарается. Тьма, клокочущая в нем, перекинется и на нее, пятная.

Она не поверила ему, отодвинулась, садясь на край кровати.

— Конечно, кому понравится, когда его пытаются придушить? — Нацуо подошел к ним, подтащил стул и сел рядом с изголовьем, игнорируя возмущенный взгляд сестры. Он взъерошил его разноцветные волосы и улыбнулся. — Рад видеть тебя. Ты нас здорово напугал, братишка.

Шото вздрогнул от этого обращения, так не похожего и одновременно слишком хорошо отсылающего к чужому насмешливому. Ему стало страшно от того, насколько сильно Даби отравил все мысли. Он перевел взгляд на родителей, боясь заглянуть в глаза Старателя и увидеть бирюзу, что преследовала во снах и наяву на протяжении последних двух с половиной месяцев (он не забыл спросить, сколько прошло времени с похищения, у врачей).

На маму, несмело подошедшую к постели, смотреть было не менее болезненно, чем на отца, но он был рад и так поражен ее присутствием, что все страхи отошли на второй план. Она села с другой стороны от Фуюми и взяла своими ледяными руками его такую же холодную.

— Мам, — не звук — выдох. Первое, что он произнес с момента их появления. — Тебя отпустили из больницы? Тебе стало лучше?

— Да. И есть вещи, которые нам с твоим отцом необходимо исправлять вместе.

Она обернулась на Старателя, что все также не решался подойти, Шото глубоко вздохнул, поднимая глаза на отца. И те, вопреки всем страхам, совсем не напоминали о Тойе, лишенные безумия и тьмы. Да, раньше Шото часто видел там гнев, разочарование, но сейчас они были наполнены только виной. Отец, взяв себя в руки, сделал пару шагов навстречу своей семье. Он склонился к сыну, обнимая. Шото задохнулся от этих незнакомых объятий.

— Мне жаль, Шото, — прошептал он куда-то в макушку, шевеля дыханием волосы.

Шото подавился воздухом, услышав, как быстро билось чужое сердце в груди, но не смог найти в себе сил ответить, чувствуя подступающие волны стыда. Старатель отстранился, садясь на еще один стул рядом с кроватью.

— Что происходило за это время? — он боялся, что они начнут задавать вопросы. Вопросы, на которые он честно не сможет дать ответов, и хотел отсрочить этот момент, как мог. — Что случилось после битвы?

— Все твои друзья в порядке. Бакуго с Мидорией каждый день после выписки приходили в агентство, мешая работать профессионалам. — Шото слегка удивленно улыбнулся.

— Этот Бакуго вломился в палату к отцу, как только очнулся, и принялся орать, почему это Старатель валяется тут, а не ищет тебя по всему городу.

— У тебя очень хорошие друзья, Шото, — улыбнулась мама.

А у Шото на место мимолетной радости и удивления пришел очередной приступ ненависти к самому себе. Заслуживал ли он всего этого?

— А что с остальными?

Они переглянулись, видимо, решая, стоит ли рассказывать все.

— Несколько Про Героев погибли. И ваша преподавательница, Полночь, — горький ком застрял в горле от слов отца, Шото опустил глаза на постель, мама сильнее сжала его руку в попытке поддержать. — Гранд Тарино и Сотриголова в порядке.

Шото кивнул, пытаясь переварить информацию.

— А что насчет истории нашей семьи? — спустя время решился спросить он.

— Это и правда о Ястребе очень сильно пошатнули репутацию всех Про Героев. Но мы все стараемся, чтобы не дать злодеям почувствовать себя безнаказанными.

Это явно было не все, но Шото смирился с той крупицей, что получил. Видимо, пока это был максимум: они не хотели вываливать весь объем того, что свалилось на их семью от признания Даби, но ему все равно предстояло с этим столкнуться, когда он покинет стены больницы.

Палата погрузилась в неуютное молчание, Шото чувствовал на себе изучающие взгляды семьи, даже не поднимая глаз от постели. На его лице, вероятно, было пару синяков от их недавнего спарринга с Даби, и он ощущал ранку на губе, когда проводил по ней языком. Но он все равно не мог здраво оценить внешний вид, в котором предстал перед родными. Зеркал он, в общем-то, не видел так же давно, как и солнечного света: в маленькой ванной комнате его не было, а по отражению в металлической лейке душа сложно было разглядеть хоть что-то. Да и не до этого ему было.

— Шото, мы понимаем, что тебе, возможно, не захочется говорить о произошедшем, но все равно придется рассказать все полиции чуть позже. И нам необходимо знать, как тебе удалось сбежать.

Шото кивнул. Он понимал, что придётся поведать если не все — больше всего он надеялся, что никогда не придется рассказывать все, — то большую часть произошедшего. И вряд ли он хоть когда-то будет к этому готов.

— Все было не так ужасно, как вы уже успели себе надумать.

— Не так ужасно?

— Меня не морили голодом, я не спал на холодном бетоне и меня не пытали. Нет. — Физически — точно нет, а то, что Даби выпотрошил его мозг, необязательно озвучивать. Он не хотел выгораживать его, но чувство собственной вины не оставило шанса верить, что Тойя — единственный ненормальный в их семье.

— Не пытал? — Нацуо опустил красноречивый взгляд на его скрытую тканью грудную клетку, где прямо над сердцем навсегда остался шрам в виде чужой ладони.

Шото прекрасно осознавал — видео, записанное тогда Даби, дошло до адресата. Не то чтобы он сомневался в этом хоть на мгновение. Но надежда всегда была, и по крайней мере он не думал, что его видела вся семья. Он высвободил руку из маминых, неосознанно сжимая рубашку на груди.

— После этого ничего подобного не было. Полагаю, он хотел, чтобы так казалось.

— Ты защищаешь его? — неверяще переспросил Старатель.

— Нет, я просто не хочу, чтобы вы надумали больше, чем есть на самом деле.

— Но ты не хочешь рассказывать, что было на самом деле.

Старатель смотрел на его плечо, скрытое одеждой, и Шото понял — он знал. Врачи, конечно же, сказали, и оставалось только радоваться, что остальные, видимо, были не в курсе. Все внутренности скрутило от страха. И он почувствовал, как леденеет вся его правая часть. Шото сделал несколько глубоких вздохов, пытаясь успокоиться. Нельзя было выдать эмоции, бушующие внутри, это определенно ответило бы на все вопросы лучше любых слов.

— Я не видел никого, кроме Даби, все это время, думаю, что кроме него в доме никого и не было. В основном мы разговаривали. Ну точнее он пытался донести до меня свою точку зрения. Кажется, ему не было интересно причинять боль просто так. Ему бы хотелось, чтобы ты думал так. Но он не наслаждается чужими страданиями. Он готов пойти на это, если такова цена достижения его цели.

— Но он бы убил тебя на моих глазах.

— Да, убил бы. Потому что единственным человеком, чьи страдания он хочет увидеть, являешься ты. Он готов разрушить весь мир и себя, лишь бы уничтожить тебя.

Старатель опустил взгляд, сжимая руки в кулаки. Шото не хотел, чтобы его слова звучали так жестоко, но это была правда. Правда, которую от него требовали и отлично осознавали все присутствующие.

— Его ненависть оправданна, — тихо произнес он.

— Возможно, но те люди, что пали от его рук, не имеют никакого отношения к чужой мести. Это наше семейное дело, так ведь?

— По этой причине он похитил тебя.

— Полагаю, в какой-то момент То… Даби, — Шото видел, как вся семья напряглась, когда он чуть не произнес настоящее имя брата. Вероятно, им всем давно уже пора было смириться: это всегда был один человек, и когда умер Тойя — родился Даби. Восстал из огня и страданий. — Он решил, что моя ненависть и боль столь же сильны, что и его. И я смогу принять его сторону и это ранит тебя больше, чем моя смерть.

— Но это же не так, — взволнованно произнесла Фуюми. — Ты бы не стал причинять боль другим, чтобы облегчить свою.

— Не стал бы, но его слова уже и не имеют значения. Даби мертв, — он впервые позволил сформироваться этой мысли не только в слова, но и в своей голове в четкую форму.

— О чем ты говоришь? Ты убил его?

— Что? Нет. Но разве?.. — паника вдруг удушливыми волнами подкатила к горлу.

— Как тебе удалось сбежать?

— Когда Даби принес мне обед, сказал, что утром дал двойную дозу. У них намечалось какое-то серьезное дело, но он планировал вернуться до того, как подавитель перестанет действовать, а если нет… то я сам знаю, что делать. И через время я действительно смог почувствовать, как причуда возвращается. Сломал цепь, выбил двери и оказался на улице, а дальше побежал, пока не встретил патруль. Думал, раз он не вернулся, то это значит — он мертв.

— Действительно была небольшая стычка со злодеями в центре. Очевидцы говорят, что заметили там синее пламя, но когда Про Герои прибыли на место, злодеи уже скрылись. Никто не пострадал, и какие у них были цели — неизвестно.

Шото не смог совладать с эмоциями, опуская голову, пальцами хватаясь за волосы, болезненно оттягивая их, чтоб хоть сколько-то прийти в себя.

Даби специально отпустил его. Шото не удивился бы, что он просто попугал зевак своим огнем и ничего серьезного они не планировали. Это была очередная игра, только сам Даби знал ее правила и когда придет время следующего хода.

— Шото, все будет хорошо. Он больше не сможет похитить тебя.

— Вы не понимаете… — прошептал он. В голове отчетливо слышался чужой насмешливый голос: «Ты не будешь свободен, пока я жив».

В полной напряженной тишине, которую боялся разрушить кто-либо, не зная, что можно сказать, чтобы успокоить его и себя, раздался звонок мобильного.

— Моя помощница, — пояснил Старатель. — Это может быть важно.

Старатель включил громкую связь.

— На улице, где нашли Шото, загорелся один из домов. Синим пламенем. Даби мы не нашли.

***

Когда они вчетвером встретили вышедшую из палаты семью Тодороки — те выглядели настолько разбитыми и подавленными, что даже ему стало не по себе. Конечно, никто из них не решился на расспросы.

Тодороки и сами не спешили рассказать что-то — только перед тем, как позволить им зайти, попросили сильно не расспрашивать о том, что с Половинчатым происходило, и не переутомлять. Они пообещали, уверяя в своем благоразумии. Хотя сам Бакуго молчал, он собирался высказать все, что думал. Выплеснуть собственное волнение за него же, отыграться за то, что заставил переживать. Но почему-то все слова застряли в горле, стоило только увидеть опустившего разноцветную голову Тодороки, что выглядел намного бледнее себя обычного.

Как только за их спинами закрылась дверь, тот вскинулся, по его лицу невозможно было ничего прочитать, как и обычно, впрочем. Но Бакуго почему-то был уверен, что маску держать на этот раз получалось с большим трудом. Его спутники подскочили к постели, не задумываясь, Тодороки задержал взгляд на нем всего на пару секунд перед тем, как обратить все внимание на обступивших его ребят, но этого хватило, чтобы Кацуки смог прочитать все его смятение и беспокойство. Раньше половинчатый определенно скрывался намного лучше.

— Мы так рады тебя видеть, — Изуку выплеснулся эмоциями, как и всегда, потянувшись обнять. Шото не отстранился, но по лицу его пробежала едва различимая тень.

— Я тоже рад вас видеть, ребята, — Шото мягким жестом отстранил от себя Изуку. — Как остальные? Все хорошо?

— Да, мы пришли всем классом. Вместе с Айзавой-сенсеем и Сущим Миком, но к тебе разрешили прийти не всем, — отчеканил Иида, поправляя очки на носу. Было видно, как он тоже подался весь вперед, желая обнять или же просто похлопать по плечу, но не решился на бурное проявление эмоций.

Яойорозу попыток влезть в личное пространство не совершала, и Бакуго мысленно похвалил ее за проницательность.

— Разве сейчас не самый разгар уроков? Директор отпустил вас?

— Попробовал бы не отпустить, — усмехнулся Деку, и Бакуго, все еще стоящему в стороне от кровати, захотелось взорвать его и остальных. Они все синхронно перевели насмешливые взгляды в его сторону, заставляя сделать то же самое и Тодороки.

— Бакуго-кун сказал, что испортит свою идеальную успеваемость и если нужно — сбежит с уроков, но придет к тебе в больницу.

— Ничего подобного я не говорил, чего ты выдумываешь, ненормальная, — Яойорозу даже бровью не дернула в сторону обзывательства, а глаза Половинчатого расширились от удивления.

— Правда?

— Все было совершенно не так, но пустая парта и правда бесит. А от их ора разболелась голова, — пробубнил Кацуки в попытке оправдаться. Он бы, может, и хотел начать орать и ругаться, но Тодороки эта внезапная новость вывела из его тяжелых дум. И, возможно, сегодня, но только сегодня, он готов был побыть громоотводом. — И очевидно все остальные слишком неженки, чтобы прописать тебе пинка, если ты решил бы задержаться здесь подольше. Когда тебя выпишут? Ты торчишь мне бой, придурок.

Тодороки снова сник, прогнав первое удивление.

— Не знаю. Серьезных физических повреждений нет, но из-за долгого блокирования причуды я сейчас плохо ее контролирую и могу быть опасным.

— Лучший способ научиться вновь себя контролировать — тренировки и бои, — категорично заявил Бакуго.

— Возможно, ты прав, — Тодороки едва заметно улыбнулся, он поднял руку, потирая заднюю сторону шею. Рукав больничной рубашки, натянутый до этого до пальцев, соскользнул с запястьев, обнажая отчетливые синяки.

Его ноздри раздулись от едва сдерживаемого прилива ярости, не до конца понятного даже ему самому, он не хотел акцентировать свое внимание на отметинах, но Тодороки проследил направление его взгляда и резко опустил руку, снова поспешно натягивая рукав. Наверное, он надеялся, что никто кроме Бакуго этого не заметил. Но одноклассники слишком отчетливо напряглись и Изуку стиснул руки в кулаки, стараясь продолжить беззаботно улыбаться. Никто из них ничего не спросил.

— Расскажите, что интересного произошло, пока меня не было?

— Ой, новостей так много. Минета недавно…

Изуку погрузился в беззаботный треп, разбавляемый редкими репликами Ииды или Яойорозу. Тодороки слушал их вполуха, изредка бросая обеспокоенный взгляд на все так же продолжающего стоять на расстоянии Бакуго. И все то время, что они в красках расписывали какие-то совершенно глупые случаи с занятий или из общежития, он сам не сводил глаз с Половинчатого.

— Ну мы, наверное, пойдем. Тебе хочется отдохнуть. Да и нам сказали не сильно напрягать тебя, — нехотя сказал Мидория, поднимаясь с кровати. Шото не пытался их остановить, его мысли снова уплыли совсем далеко отсюда.

— Не переживайте, я обещаю поскорее вернуться в строй и нагнать вас всех.

— Будем ждать. Мы попробуем договориться, и, может, завтра сможем прийти все.

Они подошли к двери, но Бакуго так и не двинулся с места, продолжая смотреть на него. Тодороки избегал прямого контакта взглядов, упорно пялясь куда угодно, только не в глаза.

— Каччан?

— Идите, я вас догоню, — Иида с Мидорией явно хотели что-то возразить, но Яойорозу подтолкнула их за дверь, закрывая ее за своей спиной.

Остаться наедине с Половинчатым было неловко, он не знал, что сказать. И сам понятия не имел, зачем задержался. Ему, как и остальным, хотелось узнать, что было с Тодороки. Но тому явно досталось допросов от родственников. И так уж нужно было погружать его раз за разом в тот мрак, из которого он только выбрался, лишь бы утолить собственное любопытство?

— Ты и правда переживал за меня, Бакуго? — совершенно внезапно спросил он спокойным тоном, будто погодой интересовался.

— Мечтай больше, половинчатый, — хмыкнул Бакуго.

И только надеялся, что в его глазах не читались мысли, набатом бившиеся в голове: «Пиздец, как сильно, придурок».

Он подошел к двери и, когда уже взялся за ручку, вдруг поддался порыву, не оборачиваясь, произнес:

— Что бы там не делал или не говорил тебе этот ебнутый — это все херня. Не дай этому изменить тебя.

Он поспешно вышел, не давая себе и шанса увидеть реакцию. И оставалось только надеяться, что тихое «Поздно» ему только послышалось.

***

Большую часть времени он не оставался один: в палате, помимо врачей, постоянно появлялись разные люди. Семья старалась приходить каждый день, но всегда в разное время. Он не спрашивал, но прекрасно видел: они не хотели даже делать вид, что связаны. Они всегда говорили на отвлеченные темы, не затрагивая то, что было с ним в плену, а он не спрашивал об их взаимодействии вне больничных стен.

Отец каждый раз порывался спросить то, что спрашивать ему совсем не хотелось. Шото прекрасно понимал, какие мысли обитали в его голове, когда тот случайно бросал взгляд на укус, спрятанный под пластырем и одеждой. Он постепенно превращался в шрам, но зудел под кожей фантомными болями. Синяки прошли быстро, а ему суждено было остаться с ним навсегда, и, кажется, не только на коже.

Полиция тоже была у него пару раз, но, видимо, не получив никакой полезной информации, смирилась и отстала. Сложнее всего оказалось видеть одноклассников; их пускали не всех сразу, небольшими группами. Они распределили дни и приходили по очереди, чтобы сильно не мешать и так хмурящемуся медперсоналу. Они все, шумные и живые, рассказывали о занятиях, новых фильмах, своих успехах. А у него не получалось влиться, проникнуться этой атмосферой. Шото чувствовал себя чужим, прямо как до Спортивного фестиваля, когда он не знал, как общаться со сверстниками, и пытался спрятать свою социальную неловкость за маской. Тогда ему помог Изуку. Сейчас у него ничего не получалось, как бы он ни пытался, и хотя Шото усиленно делал вид, что все в порядке, Мидория будто видел его насквозь, но ничего не говорил.

Пару раз к нему заходили Сущий Мик и Айзава-сенсей, но ни разу после того самого первого дня Бакуго. И это, на удивление, расстраивало и волновало. Мог ли он понять все то, что таилось внутри него и что он сам до конца не мог разгадать? Мог ли Бакуго разглядеть то, что отравило все его мысли и чувства? Однажды он решился спросить о нем Мидорию, но тот лишь нервно пожал плечами.

— Каччан сказал, что раз уж тебя нашли и ты в порядке — нет смысла обивать пороги.

— Ясно.

— Но на самом деле думаю, что он так не считает. Просто это же Каччан.

Изуки считал, что объяснение «это же Каччан» для Шото должно было быть достаточным, но если честно Шото вообще не ожидал встретить его среди «друзей, которые так хотели тебя повидать скорее», как сказала мама в тот день. И он сам не знал, почему каждый день ожидал снова увидеть его на пороге палаты.

Днем он совсем не бывал наедине с собой, но вот по ночам все мысли наваливались с удвоенной силой. Первые пару из них он не мог сомкнуть глаз, все ожидая, что комнату в один миг затопит синее пламя и Даби придет за ним, хотя прекрасно знал, что больницу охраняли первоклассные герои из агентства отца. Да и зачем тому было приходить, если он сам отпустил его? Дать почувствовать вкус свободы, чтобы потом ее отобрать? Слишком просто.

Он боялся, что отпустил его Тойя не просто так, решил, что добился своего. Но он не планировал становиться злодеем, не собирался убивать людей направо и налево, чтобы отомстить отцу. Возможно, смотреть на него было сложнее теперь, словно его откатило ко временам самого начала первого курса. Он видел лицо Старателя и каждый раз думал о том, что тот сделал с ним, с Даби, с их семьей. Но он никогда не хотел быть героем из-за него и злодеем вопреки ему становиться точно не собирался.

Но когда Шото, вымотанный после нескольких бессонных ночей, в очередную просто вырубился, снились ему далеко не кошмары, которых он ожидал. Хотя самому предпочтительнее было гореть в огне раз за разом, чем видеть вязкие воспоминания, смешанные с больной выдумкой. И это была еще одна причина, почему на Старателя и остальных было так тяжело смотреть.

Он целовал собственного брата, хотел его, и во снах тот миг их темной близости повторялся и повторялся из раза в раз. Шото просыпался в холодном поту с подкатывающей к горлу тошнотой и возбуждением. Что-то определенно сломалось в нем в тот миг, и как это исправить — он не знал. Было мерзко от собственных снов и мыслей. Даже если он не испытывал никаких братских чувств к Даби в сознательном возрасте, факт того, что они являлись семьей, никак нельзя было изменить. То, что ему понравилось произошедшее, было отвратительным. Но как стереть фантомные прикосновения к своей коже, жар воспоминаний или хотя бы прекратить эти сны?

Шото шарахался от любых прикосновений, боясь, что вся ядовитая тьма, поселившаяся внутри, начнет выходить через поры, отравляя других. И, к счастью, после нескольких неудачных попыток его обнять или похлопать по плечу все осознали: лучше не лезть в личное пространство, — но смотрели на него с обеспокоенностью и сочувствием. За это тоже было стыдно. Они думали, он пережил ужасные мучения и боль, но боялись об этом спрашивать. А он не знал, есть ли смысл доказывать, что никто не пытался сжечь его или снять кожу живьем.

Причуда тоже слушалась плохо, словно поддаваясь смятению его чувств, успокоительные перестали давать через пару дней, и за это время он успел сжечь несколько десятков комплектов постельного белья, не сумев сдержать эмоции, и один раз чуть не заморозил всю палату целиком.

И тем не менее его выписали, решив, что восстановление пойдет лучше в знакомой и спокойной обстановке. Но он совсем не был уверен, что прямо сейчас хотел оказаться в месте, где жил три месяца назад, совсем не ощущая себя тем самым Шото. Проведя два с половиной месяца в помещении без окон и еще две недели в больнице, вернуться в свою комнату было равносильно полету в прошлое. Там ничего не изменилось, а он уже не узнавал себя.

— Уверен, что хочешь в общежитие, а не домой? — Старатель, что забирал его из больницы, сел на этот раз не на соседнее с водителем переднее кресло, а рядом с ним. И это определено было чем-то неправильным и непривычным.

— Уверен, — он не хотел возвращаться в место, который домом никогда не считал. — Мне нужно наверстать упущенное в академии.

Раньше этих слов отцу хватило бы, он первый сказал — нужно скорее догнать одноклассников и выбиться в лидеры. Но Шото знал, что сейчас дела обстояли не «обычно», еще до того, как Старатель произнес свои слова:

— Нормально, если ты дашь немного времени себе на передышку после того, что пережил. Ты еще успеешь все наверстать.

— Я в порядке, мне не нужно больше времени. В академии, если вдруг мои силы выйдут из-под контроля, Айзава-сенсей не даст никому навредить.

— Как хочешь, — он сдался слишком легко и быстро, но теперь это уже совсем не удивляло.

Недавний разговор, где Старатель обещал, что Даби больше не сможет навредить ему, все еще слишком отчетливо проносился в голове. Он тогда совсем не хотел говорить то, что сорвалось с губ против воли: «Ты не сможешь защитить меня от него». И причины этого не были озвучены ни одним из них, но повисли прямо в воздухе, въедаясь в разум. «Ты не сможешь сражаться с ним в полную силу. Он слабее тебя. Его тело будет разрушаться от собственного пламени, но ты все равно проиграешь этот бой. И не защитишь свою семью от монстра, что сам сотворил», — тогда кричали глаза Шота, и Старатель не пытался их опровергнуть, скорбно смиряясь.

Они лишь мимолетно попрощались перед тем, как Шото поспешно выскочил из машины, желая поскорее оказаться на свежем воздухе, подальше от давящей атмосферы обоюдной вины. Он не обернулся, услышав шум колес за спиной, пошел прямо к воротам академии, радуясь, что приехал в самый разгар занятий. И со спокойной душой мог попасть в пустое общежитие и морально подготовить себя ко встречи с шумной веселой компанией одноклассников.

Внутри ничего не изменилось, и так просто было поверить, что он вышел из этих дверей всего час назад и ничего из пережитого не было. Общая гостиная с разбросанными тут и там вещами, ярко кричащими, кому они принадлежат, — было так знакомо и почти забыто. Общежитие стало первым и единственным местом, которое он считал своим настоящим домом. Вернуться сюда было болезненно приятным.

Забытая на спинке зеленого дивана чья-то толстовка, раскрытая книга на журнальном столике, оставленная рядом кружка. Он мог с легкостью предугадать строгие отчитывающие за беспорядок слова Ииды, слыша их сотню раз. Шото улыбнулся, он был даже рад, что никто в академии, кроме директора и Сотриголовы, не знал точной даты его выписки. Он не хотел бы видеть вылизанный порядок, подготовленный к его возвращению с плакатами и шарами. «Вечеринка в честь возвращения Шото» — о чем-то таком говорил Мидория, расспрашивая, когда же он вернется. Так не хотелось акцентировать внимание на том, что его не было здесь три месяца. Он просто надеялся влиться назад, будто ничего и не было.

Он прошел к лестнице, желая наконец упасть на футон и проспать в ставших родными стенах несколько часов. Стоило только открыть дверь, как сразу стало понятно — в комнату никто не заходил с того самого момента, как он вышел из нее три месяца назад. Шото не хотел задумываться о слое пыли, лежащем на всех возможных поверхностях, и тем более разбираться с ним прямо сейчас: он почувствовал огромный прилив усталости. Сил хватило только на то, чтобы расстелить футон в полной темноте, не включая свет и не раскрывая плотные шторы. Он улегся, закрывая глаза и ощущая себя здесь в большей безопасности, чем в больнице с охраной из Про Героев.

***

— И перед тем, как вы вернетесь в общежитие, хотелось бы обсудить с вами одну вещь. Сегодня Тодороки Шото выписали из больницы, — класс тут же наполнился радостным шумом. — И он решил вернуться не домой, а сразу в общежитие. Вероятно, когда вы придете, он будет уже там. Я бы хотел вам напомнить, что Шото все еще не до конца вернул себе контроль над причудой, поэтому, если вы не хотите создать проблем себе и уже тем более ему, не давите. Не выводите на сильные эмоции и проявите немного терпения, если он сразу же не сможет влиться обратно.

— Конечно, Айзава-сенсей, — отчеканил Иида после того, как ребята чуть успокоились или по крайней мере постарались сдержать себя. — Мы все понимаем.

Кацуки не был уверен, что они и правда «понимали», как следовало вести себя с Половинчатым. Он бы сам на месте Тодороки уж точно не хотел, чтобы с ним носились, как с хрустальной вазой. Но и праздник в свою честь не пережил бы.

— Я надеюсь на вашу сознательность. Конечно, врачи не отпустили бы его, существуй реальная опасность навредить себе или окружающим. Но все же. Я знаю, что вы хотели устроить вечеринку в честь его возвращения. И так и быть в виде исключения закрою глаза на это. Если пообещаете, что будете вести себя разумно.

«Разумно», как полагал Бакуго, в его представлении означало «Никакого алкоголя». Но, вероятно, чтобы он вообще хоть когда-то появился в общежитии, им бы пришлось связать Ииду и остальную нудную часть их класса, чтобы не мешали. Да и вряд ли сам Тодороки оценил бы такую вечеринку. Хотя он вообще не был уверен, что половинчатый был заинтересован в любом празднике в свою честь.

— Мы обещаем, Айзава-сенсей.

— Вот и отлично, а теперь идите. — Тот устало потер глаза, и Бакуго мог поклясться, что с трудом сдержался, чтобы вместо простого «идите» не сказать «валите».

Они все вывалились на улицу, увлеченно обсуждая, как все провернуть и подготовить, если Тодороки уже был в здании. Он против своей воли знал, что они уже давно все подготовили, оставалось только развешать плакаты и шары. Хотя сам ни разу не принимал участия в бурных обсуждениях и планировании.

— А что, если он прямо сейчас сидит в гостиной? Под каким предлогом попросить Шото уйти, чтобы успеть все украсить?

— Может, предложить прогуляться по территории академии? Он же наверняка соскучился по простым прогулкам.

— Да, но тогда нужно решить, с кем бы он охотно согласился? Яойорозу?

— Нет, нам нужна ее помощь.

— Да, все задействованы в подготовке. Ну, кроме… Каччана. — Мидория, как и остальные, обернулся к нему, плетущемуся в самом конце их делегации на отдалении. — Но вряд ли Шото захочет прогуляться с ним.

— Да кто захочет? — усмехнулся Киришима, единственный, не боявшийся подшучивать над ним. — С такой-то кислой миной.

— А вам в голову не приходило, что половинчатый может вообще не хотеть делать из своего возвращения праздник? — Он, конечно, мог бы взорваться на них, но, похоже, за последние несколько месяцев нужный эффект от его гнева куда-то испарился, что на самом деле не могло не злить.

— О чем ты? — они остановились и действительно смотрели на него непонимающе, как стадо баранов, не иначе.

— А то, дебила ты кусок, что он просто захочет вернуться в обычную среду, где ему каждый идиот не станет напоминать о произошедшем. Акцентировать на этом внимание в который раз офигеть как поможет.

— Мы понимаем, о чем ты говоришь, Каччан. Но просто хотим показать, что рады его возвращению. И он всегда может рассчитывать на нашу поддержку. И это, возможно, поможет отвлечься ему.

— Ага, или вам, — он не хотел слушать детский лепет, поэтому просто пошел вперед, не забыв перед этим хорошенько задеть Деку плечом. Он знал — его слова не заставят этих идиотов передумать, но принимать участие в цирке не собирался.

Он добрался до общежития первым. Бакуго не оглядывался и не знал, как долго придурки стояли там, переваривая его слова. Может, они специально не торопились его догнать, чтобы хмурое лицо не испортило настроение. Это его не особо интересовало.

Отчасти он был рад, что зашел в здание один. Где-то в глубине души хотелось увидеть Тодороки в привычной домашней обстановке первым, до того, как его захватят в свои руки шумные одноклассники. Он надеялся, что придет и увидит такую знакомую, но почти забытую картину: половинчатый с чашкой зеленого чая и книгой в руках. Он видел его таким, сидящем на общем диване, не раз. Тогда Кацуки не обращал особого внимания на него, просто заходил в гостиную и, сканируя ее взглядом по привычке, отмечал присутствие, и все. Это было правильно.

А вот Тодороки в больничной палате с синяками на запястьях и лице был неправильным. И во взгляде его тогда тоже что-то было совсем не здоровое — отчасти поэтому он больше не приходил. Множество раз называя себя трусом и всегда ища оправдания для других. Он злился на себя и на ни в чем не повинного Тодороки, но пересилить себя не мог, сам не зная почему. Ведь каждый из них не раз попадал в больницу после стычки со злодеями или перестаравшись на тренировках, но теперь все было иначе.

Тодороки внизу не оказалось, и оставалось только надеяться, что сжавшая вдруг сердце эмоция не была разочарованием. Хотя объективных причин для того, чтобы застыть посредине пустой комнаты, лишенной любых признаков Тодороки, не было. Услышав приближающийся с улицы шум, он тут же направился к лестнице: не хватало еще столкнуться с осуждающими придурками, вбившими себе в голову какой-то очередной бред.

Он жил выше на пролет, но все равно завернул на четвертый этаж, медленно подходя к комнате, которая больше не была пустой. Кацуки не стал бы открывать дверь, чтобы проверить — двумордый действительно там, занимается какими-то будничными делами или же просто мирно спит. Но почти ненавидел себя и его за это мимолетное желание. Он развернулся и ушел, желая поскорее оказаться как можно дальше от этой двери и человека за ней.

Переодевшись из формы в обычную одежду, Бакуго попытался сосредоточиться на домашних заданиях. Он никогда не любил зубрежку, но занял первое место на вступительных экзаменах не просто так. Прекрасно понимая: чтобы стать лучшим героем, недостаточно быть просто сильным — нужно всегда просчитывать действия врагов и быть впереди на шаг. А еще, как бы это ни было странно, но учеба хорошо позволяла отвлечься от лишних мыслей и эмоций, хотя сосредоточиться именно сейчас было почти невозможно.

Мысли каждый раз возвращались к придурку этажом ниже, к какому бы предмету он не приступал. Изначально он думал, что стоит Тодороки найтись, и все закончится, но увидел его тогда в больнице, и стало только хуже. И только недавно Бакуго смог признаться себе, что он и раньше думал о Половинчатом чаще, чем об остальных своих одноклассниках. Но тот ведь был сыном Старателя и главным его соперником за звание лучшего. По крайней мере он так считал до момента, пока не стал воспринимать Мидорию всерьез. А потом и их совместный провал с лицензией, общие тренировки и стажировку у Старателя. В итоге он как-то упустил момент, когда Тодороки стало слишком много в жизни. Но он все равно не был готов признать его своим другом.

Скрипя сердцем Бакуго принимал — Киришима его друг. Наверное, лучший даже. Он иногда, если очень старался, мог терпеть Денки рядом. Но Тодороки? Он не знал, как к нему относится, а после его пропажи думать об этом было не к месту. Но сейчас он был здесь, даже не в больнице, буквально в одном с ним здании, и мысли крутились вокруг двуцветной головы.

В дверь настойчиво постучали, и Бакуго даже стало интересно, что за самоубийца решился на это. Он был рад отвлечься от смуты в голове, учеба все равно никак не давалась, но спасибо он точно говорить не собирался.

На пороге его комнаты стоял Киришима, криво улыбаясь. Ну да, кто же еще мог осмелиться на такой безумный поступок? Может, еще Деку был достаточно безмозглым для этого, но тот точно не стал бы так усиленно барабанить в дверь.

— Чего нужно, дерьмоволосый? — он прислонился плечом к косяку.

— Мы собираемся все внизу. Изуку пошел за Шото. И угадай, кто единственный вызвался добровольцем позвать тебя.

— Я не собираюсь участвовать в вашем празднике жизни.

— А если я скажу, что все прониклись твоими словами и решили не закатывать праздник с шарами? Мы решили собраться и посмотреть вместе фильм, что вышел недавно. Ребята сказали, что Шото очень ждал его. Он вроде даже все книги, по которым снята история, прочитал.

— Так вы же в кино на него ходили, не? — Он помнил, как туда поперся весь класс месяц назад и как он грубо послал Денки и Эйджиро, осмелившихся позвать его.

— Да, но Тодороки-то об этом не знает, а мы все условились не подавать виду, что главный герой в конце погибает.

— И что же повлияло на ваше решение? — Кацуки ни за что не сознался бы, что уже был согласен спуститься вниз.

— Похоже, ты бываешь очень убедительным, когда используешь слова, а не кулаки и взрывы.

— Еще слово, и я взорву тебе лицо, — Кацуки сказал это почти мягко, выходя в коридор и закрывая дверь за собой.

— Я знаю.

Они столкнулись с Половинчатым и Деку на лестнице. Тодороки походил на себя обычного намного больше, чем тогда, в больнице, и маска отмороженности держалась на лице почти идеально. И единственным непривычным для Бакуго показалась толстовка на нем, он вообще не мог поверить, что у того было что-то помимо рубашек. Но вообще-то он и не заделывался экспертом по гардеробу полудурка. Раздражение на самого себя как-то быстро стерло легкий настрой, появившийся после появления Киришимы на пороге.

— Надеюсь, они не устроили приветственную вечеринку из-за моего возвращения, как планировали? — неожиданно спросил Тодороки, когда они оказались идущими в одном темпе, отстав от Киришимы и Деку, весело ускакавших чуть вперед.

— Не много ли чести, придурок?

— Ну и хорошо, — кажется, тот все-таки не смог вернуть свою способность к полному напускному, или нет — кто его разберет? — равнодушию, потому что Кацуки был уверен, что увидел, как облегчение проскользнуло в голосе.

Когда они спустились вниз, Кацуки буквально кожей почувствовал, как напрягся рядом Тодороки, или же это было от холода, который обдал весь его бок. Не сложно было догадаться, что тот едва сдерживал свою причуду, которая пыталась вырваться от накрывших эмоций.

— Харе морозиться, половинчатый, — прошипел он сквозь зубы до того, как они зашли в зал.

Тодороки сделал глубокий вздох, но, похоже, все-таки справился с собой: лед на его щеке растаял, оставляя после себя мокрый след. Внезапный порыв стереть его Бакуго проигнорировал, одновременно с этим борясь с желанием взорвать собственную голову.

Они вышли к остальным, и все постороннее испарилось, когда он отошел в сторону, исподлобья наблюдая, как огромная орава переключила все внимание на Тодороки. Он почти мог отдать им должное: никто не ринулся обнимать парня, хотя, очевидно, некоторые были на грани.

В зале и правда не было никаких шаров и плакатов, они только растащили диваны так, чтобы можно было всем сесть и видеть телевизор, а на столе стояли газировка и разные снэки. Обычный вечер группы школьников, и никакой лишней драмы.

— Привет, ребят.

— Привет, — послышались голоса в разнобой, от сладких улыбок у него определенно мог возникнуть сахарный диабет.

— Не строй такую кислую мину, все равно никто не поверит, — произнес Киришима, оказавшийся рядом и все это время наблюдающий за ним.

— Ой, завались, придурок.

Они расселись по местам, выключили свет, создавая атмосферу кинотеатра, как выразился Минета, и включили фильм. Кацуки просто радовался, что сидит достаточно далеко от полудурка, хотя и сам не понимал своей радости. Он пару раз бросал взгляд на него, успевая рассмотреть в неярком свете от экрана, отмечая, как Тодороки погрузился в фильм и сопереживал персонажам. Видел, как тот расслабился, когда общее внимание сконцентрировалось на фильме, а не на нем. Замечал все то, что замечать совсем не хотел. А потом понял, что потерял ветвь повествования фильма и не мог вспомнить, как звали главного героя.

***

Прийти на уроки и влиться в рабочую среду класса оказалось куда проще, чем он думал. Форма ощущалась знакомо и удобно, а все мысли были заняты только происходящим на занятиях. Но он прекрасно понимал, что самая сложная часть дня ждала далеко не за партой.

Легкая нервная дрожь перед тренировкой появилась уже в раздевалке. Он никогда не стеснялся шрамов, заработанных в битвах. В этом не было смысла — самым травмирующим и большим он обзавелся еще в детстве, совсем не в сражении, а спрятать его одеждой возможности не было. Но и лица своего он стыдиться давно перестал. И все равно предусмотрительно утром заклеил пластырем отчетливые шрамы, точки чуть выше ключицы, которые пока еще не настолько слились с кожей, чтобы не дать понять, как были получены. Он спрятал укус, который и самому было видеть тяжело, но забыл про намного более отчетливое клеймо, оставленное Даби. Предавая ему намного меньше значения, чем, вероятно, могли другие.

Шото успел надеть нижнюю часть своего комбинезона и стянул футболку, погруженный в тревожные мысли о предстоящем использовании причуды, когда услышал какой-то сдавленный звук. Шото поднял глаза на ребят, что теперь по очереди смотрели на него, и Каминари, который, похоже, случайно взглянул куда не следовало и не смог сдержать слишком громкого вздоха, привлекая лишнее внимание к себе и Тодороки.

Он, наверное, мог понять чужую реакцию — они не хотели пялиться, но все равно бросали беглые взгляды на его грудь, прямо туда, где под преградой из кожи, мышц и костей забилось бешено сердце. Все еще достаточно яркий, пусть и совсем заживший шрам в виде отчетливого отпечатка чужой ладони. Даби очень постарался, чтобы след остался именно таким, четким. Гладкая кожа, переходящая в зарубцевавшуюся, вырисовывающуюся в чужую метку.

Он догадывался: многие из его одноклассников видели видео, что послал Даби. И они знали, как он получил его. Шото сглотнул острый ком, поспешно натягивая на себя остаток тренировочной формы, скрывая тело от чужих глаз и усиленно стараясь придумать, что сказать, чтобы пропало это ужасное сочувствие в глазах всех присутствующих.

— Не знал, что у тебя есть скрытая страсть к разглядыванию переодевающихся парней, припадочный, — вдруг грубо произнес Кацуки, бросая скомканную рубашку прямо в лицо виновато потупившего взгляд Каминари. — В следующий раз будешь переодеваться за дверью, раз не можешь оторвать взгляда от голых тел, а то вдруг кровь совсем отольет от и так херово работающего мозга.

Напряжение в помещении как-то резко исчезло, все продолжили заниматься своими делами. А Шото был на грани от того, чтобы не начать благодарить Бакуго. Но тот определенно не оценил бы подобный жест.

— Извини, Тодороки, — сказал Каминари уже возле самого выхода в тренировочный зал. — Я не хотел.

— Ничего.

Мысли его уже были заняты совершенно не инцидентом в раздевалке. Нужно было сосредоточиться на том, чтобы случайно не сжечь одноклассников и себя заодно. Он так давно уже не использовал свою силу, не давал ей разгуляться. Небольшие тесты в больнице — это совсем не то же самое, что полноценные тренировки.

Помимо Всемогущего, что Шото не видел с тех пор, как он приходил к нему в больницу, был еще и Сотриголова. И он был почти уверен, что тот не случайно зашел посмотреть, как проходят тренировки его класса.

Остальным раздали задания как-то слишком быстро. Или просто все наставления прошли мимо него? Но одноклассники рассредоточились по павильону, а он остался рядом с учителями, ожидая.

— Здравствуй, юный Тодороки. Рад видеть тебя вне стен больницы.

Шото кивнул, сил на любезность и вежливость не осталось, все было съедено тревогой.

— Попробуй не сдерживать себя. Не переживай, если что-то пойдет не так, мы с Айзавой подстрахуем.

Шото отошел от них, выдыхая и чувствуя, как вместе с углекислым газом выходил холод. С момента, как он очнулся в больнице, все его силы каждый день уходили на то, чтобы сдерживать причуду в рамках тела, он не мог отделаться от стойкого ощущения, что силы в нем стало больше, чем три месяца назад.

Огромная ледяная стена, выросшая на ползала от одного только взмаха руки, не должна была удивлять его, но удивила. Он не делал ничего подобного с момента, как сбежал из того дома. Но там им двигал адреналин и свобода, маячившая на расстоянии вытянутой руки. Покрыть всю свою правую сторону льдом тоже было легко, практически так же, как дышать.

Но холодом всегда было пользоваться проще: он не рвался вперед, пытаясь подчинить себе так, как это делал огонь, всегда готовый выбраться и сжечь все вокруг, включая его самого.

— Хорошо. Сможешь теперь убрать лед? — Всемогущий приблизился к нему.

Шото переживал, что, дав причуде прорваться, контролировать ее станет невозможно, но стоило только подумать, и весь лед, сковывающий правую часть, растаял, оставляя после себя лишь чувство холода.

— Отлично, — он улыбался, явно довольный результатом, но потом нахмурился, становясь серьезным. — Но эта часть твоей силы всегда давалась тебе лучше, да? Но как насчет огня?

— Я бы на вашем месте на всякий случай отошел.

Всемогущий без вопросов вернулся к Сотриголове, который не сводил с него взгляд.

Дыхание тут же стало горячим, с левой стороны появились языки пламени. Они касались кожи, лаская рыжими языками, не причиняя боли. Шото знал — не стоило вкладывать в следующий выпад столько силы, сколько вложил в ледяную стену минуты назад, но огонь все равно вырывался ярким сильным столпом. Он был почти живым, дышащий кислородом, подпитывающийся им, но послушным, быстро вспыхивающим и так же потухающим.

— Просто отлично, Тодороки, — Всемогущий снова подошел, когда пламя исчезло. — Можешь спокойно тренироваться и отрабатывать свои приемы. Твой контроль намного лучше, чем мы опасались. На следующем занятии мы планировали спарринги, и думаю, что ты сможешь в них поучаствовать.

Шото не был уверен, что готов встать с кем-то в тренировочный бой, но заразился чужой уверенностью, и легкая непроизвольная улыбка тронула губы. Он отошел дальше от учителей, теперь наблюдающих за остальными, и встретился со взглядом Бакуго, поспешно отвернувшимся.

Прошлую ночь в своей комнате он спал спокойно, ни одно сновидение не потревожило его: не было ни шепота, застрявшего в памяти, ни мрачных картинок, пугающих своей реалистичностью. Впервые за эти месяцы удалось выспаться и тревога, накрывавшая, стоило голове коснуться подушки, отступила. И теперь он засыпал почти без страха.

Распахнувшиеся глаза встретились с белым, до ужаса знакомым потолком, сердце бешено забилось в горле, разгоняя внезапную панику по всему телу. Показалось, что воздух перестал проникать в легкие вовсе. Шото резко сел на кровати, а не на футоне, на котором засыпал, встречаясь с насмешливым взглядом бирюзовых глаз. Даби привычно сидел на стуле.

— Кошмар приснился, малыш.

— Я не могу быть здесь. Я сбежал. Этого не может быть. Нет, нет, нет, нет…

Даби рассмеялся своим хриплым смехом, заставляющим вибрировать что-то в груди. Он встал, и Шото готов был кричать, чтобы тот не смел подходить. Но слова застряли в горле, не желая произноситься. Он наблюдал, как тот медленно подошел к нему, нависая и заставляя опуститься обратно, смотря снизу вверх.

— Может, тебе это приснилось? — он провел рукой по щеке обманчиво ласково. — Разве ты бы смог сбежать от меня? Кого ты обманываешь, Шото? Тебе нравится находиться здесь, со мной. От тебя ничего не ждут, ничего не требуют. Ты можешь делать наконец то, что хочешь.

Весь разум кричал скорее оттолкнуть, но руки… Его собственные руки обняли чужую шею, притягивая к себе и совсем не подчиняясь хозяину.

— А хочешь ты этого, — Даби поддался вперед и поцеловал его.

Все внутри клокотало и кричало одно-единственное слово — «Нет», а тело будто не принадлежало ему, двигалось навстречу чужим рукам, целуя в ответ.

— Ты не будешь свободен, пока я жив, братишка. Не забывай об этом, — горячий шепот возле уха отпечатался где-то очень глубоко в сознании…

Из сна Шото вырывался резко и неожиданно, не сразу поверив, что все произошедшее не было реальностью. И пока не почувствовал под пальцами футон в комнате общежития, не смог остановить нервную дрожь, колотящую тело. Сердце бешено билось внутри, тошнота подступила к горлу. Он сделал глубокий вздох и проверил время на телефоне, чтобы хоть как-то отвлечься. Только недавно наступила полночь, но он понимал, что больше не сомкнет глаз этой ночью.

Шото встал, натягивая на себя толстовку, и вышел из комнаты. Коридор общежития встретил абсолютной тишиной, медленно двигаясь в полной темноте, он чувствовал, как страх только нарастал. Казалось, за следующим поворотом его поджидал оживший кошмар, способный стереть с лица земли это место.

Уже внизу Шото услышал неясный шум телевизора и понял, что не один не спал в поздний час. Но сейчас он был готов встретить любого из одноклассников, только бы не оставаться одному в полной темноте и тишине своей комнаты.

На диване, устало зевая, сидел Бакуго, и на мгновение до того, как тот обернулся, почувствовав чужое присутствие, захотелось все-таки развернуться и уйти. Он совсем не понимал, как вести себя с этим человеком наедине, не сводя все к конфликту. Но тот повернул голову и посмотрел почти спокойно, ничего не сказав.

Бакуго поднялся, по-видимому, собираясь выключить телевизор и уйти. И Шото только надеялся, что его голос прозвучал не настолько отчаянно и жалко в реальности, как в его голове.

— Нет, пожалуйста, — он был готов вцепиться в него и молить только об одном. — Не уходи.

Бакуго если и был удивлен — не показал этого, плюхнувшись обратно, и постучал по месту рядом. И Шото был ему благодарен за безропотное молчание, когда поспешно сел, ощущая человеческое тепло. Тот смотрел какую-то передачу про касаток, Шото слишком увлеченно решил всматриваться в экран, лишь бы прогнать предательскую дрожь, что все никак не желала проходить.

— Кошмар? — вдруг разорвал их пакт молчания Бакуго. Шото покосился на него, но тот смотрел только в экран и лицо его было совсем непривычно расслабленным. — Это нормально, мне тоже снились после похищения Лигой. Они пройдут.

Шото теперь по-настоящему посмотрел на него, не скрываясь, и будто впервые видел человека перед собой. Кацуки Бакуго добровольно признался в собственной слабости, чтобы другому человеку, даже не его другу, стало легче? Он был благодарен за откровение, но ни на секунду не поверил, что эти кошмары его когда-нибудь оставят.

«Ты не будешь свободен, пока я жив», — шепот слишком отчетливый и ясный стоял в голове.

— Прошлую ночь я впервые смог спать, не просыпаясь. Думал, что теперь они закончатся.

— И в больнице?

— Первые дни мне давали успокоительное из-за бушующей причуды. Я почти все время спал без сновидений, но когда перестали, мог отрубаться всего на пару часов.

— Снотворное?

— Только хуже, сны снятся, но вырываться из них не получается. Я снова оказываюсь запертый там… с ним.

— Так попробуй дать отпор, — теперь он оторвался от экрана и смотрел прямо в глаза. Красная радужка стала только насыщенней, подпитанная привычным гневом. И Шото даже был рад его видеть. Злящийся на него Бакуго был привычен и знаком. — Почему ты позволяешь ему победить даже в собственном разуме?

— Ты не понимаешь…

— Конечно, нет. Никто из нас не был на твоем месте. Но не думал, что ты настолько слабый, чтобы даже не попытался бороться с этим уебком… Только если… — Он вдруг посмотрел на него с пугающим осознанием во взгляде. — Ты сам не хочешь спасаться?

Шото ничего не сказал, он постоянно думал об этом и сам, но ответа найти не мог. Или же просто боялся?

— А что, если я просто не заслуживаю спасения?

— Ты идиот? Я не Деку, сопли подтирать тебе не собираюсь, — голос Бакуго повысился, во взгляде горела ярость, сравнимая с той, на Спортивном фестивале во время их сражения. — Но если ты и правда так считаешь, то точно отмороженный на голову.

Он вдруг схватил его за плечи, разворачивая к себе и пристально всматриваясь в глаза, лицо, искаженное гневом, отчего-то совсем не пугало. Ладони обжигали даже через слои футболки и толстовки, Шото как-то отстраненно подумал: начни срываться с них взрывы, ничем хорошим это не закончится.

— Какую больную херь вбил тебе в голову твой братец?

— Просто показал, насколько мы похожи.

— И чем это вы похожи? Ты хочешь стать настоящим героем.

— А что, если я хочу стать героем, только чтобы доказать что-то отцу? А не потому что действительно желаю помогать людям?

— Даже если и так. Этот блядский Даби, чтобы доказать что-то вашему папаше, убивает людей, а ты их спасаешь. Не заставляй тебе напоминать, что ты уже спас кучу людей. Какая разница, насколько вы похожи, если различий намного больше? Возможно, вы оба пережили некоторое дерьмо, может, у этого дерьма одно лицо, но только тебе решать, как с ним справиться.

Шото смотрел на Бакуго, не зная, что сказать. Он вообще не ожидал, что тот способен на время отключить в себе всю свою сущность и по-настоящему поддерживать.

«Так вот, как ощущают себя настоящие друзья этого парня», — Шото подумал, что это очень приятно и он хотел бы подольше оставаться в числе этих счастливчиков. Но что бы тот сказал, узнай всю правду о нем? Вряд ли пытался быть таким же понимающим вразрез своей личности — скорее, взорвал бы на месте.

— Вот только не нужно смотреть на меня таким взглядом. Я не стану больше убеждать тебя в чем-то. Считай это разовой акцией. Просто бесит видеть тебя такой размазней. Еще немного, и ты станешь хуже Деку. Так и быть, раз сегодня я такой добрый, а ты сам не в состоянии постоять за себя. Я выбью все дерьмо из Даби, пусть из фантомного и только в твоей голове. Давно мечтал это сделать.

Шото непроизвольно улыбнулся.

— Не лыбься, бесишь меня. И вообще, харе болтать, смотри вон лучше, как касатка охотится на тюленей, — он повернул голову Шото к экрану, без зазрений совести продолжив вторгаться в его личное пространство.

— Но это ты начал разговор, — прошептал он, послушно вглядываясь в темные воды океана на экране.

— Заткнись.

Улыбка с лица Шото сползла только через пару минут, он заметил, как от холода дергался парень рядом, преувеличенно внимательно разглядывающий передачу. Тот, в отличие от утеплившегося Шото, был одет только в тонкую футболку и пижамные штаны.

Тодороки ничего не сказал, просто немного увеличил температуру своей левой стороны, стараясь не выходить за рамки и не загореться. Он так сосредоточился на контроле, что не сразу заметил, как к плечу и боку прижались чужие. Шото позволил себе лишь мимолетно бросить короткий взгляд на лицо Бакуго, не желая спугнуть его, поэтому в плохом освещении ему лишь привиделся неяркий румянец, окрасивший скулы.

***

Проснулся Бакуго от неприятных ощущений в затекшей от непригодной для сна позы шее, причины неудобств нашлись достаточно быстро: его собственная голова покоилась на разноцветной макушке Тодороки, который чуть стек по дивану и устроился у него на плече. Хотя такая позиция была не намного удобнее его собственной и обязательно будет напоминать о себе все утро болью в мышцах. Но такой дискомфорт явно был не худшим исходом для Половинчатого, если вспомнить его ночной рассказ. Анализировать собственные слова и действия с утра пораньше Бакуго точно не собирался. Он бы предпочел забыть об этом, как о минутном помешательстве, если бы не одно «но», стоящее поблизости с чашкой чая в руках.

Киришима смотрел на них насмешливым взглядом, и, по-видимому, именно он выключил телевизор утром, когда пришел сюда, потому что Кацуки не помнил, чтобы это делал он или полудурок, который заснул раньше него, беспардонно упав на плечо. Почему Бакуго его не скинул, он подумает после того, как набьет ухмыляющуюся морду друга.

Тот, заметив, что его засекли, расплылся в еще большей ухмылке и был явно на грани сказать какую-нибудь свою тупую хрень, поэтому Бакуго сыграл на опережение, показав ему очень красноречивый средний палец. Киришима только зашелся в беззвучном смехе и уже открыл рот, собираясь что-то ответить, когда Кацуки остановил его жестом. Тот понимающе промолчал, только одними губами прошептал, что будет ждать на кухне, и тактично удалился.

Когда он скрылся из виду, первым желанием было быстро вскочить, но это бы значило, что Тодороки, рухнув на диван, тут же проснется. А он не хотел разговаривать с ним прямо сейчас, и только поэтому, не по какой-либо другой причине, осторожно придерживая его голову, выкарабкался из-под теплого бока, укладывая того на диван. Он только поджал ноги к груди и безмятежно продолжил спать, как ребенок.

Часы на кухне показывали шесть тридцать утра, когда Кацуки зашел туда, поэтому напрашивался очевидный вопрос:

— Ну хер ли ты в такую рань куда-то поперся?

— Я вообще-то хожу на пробежку по утрам и встаю в пять. Каково было мое удивление увидеть вас спящих в обнимку. Скажи спасибо, что просто выключил телевизор, а не разбудил сразу. Думал, когда вернусь, вы уже проснетесь, но нет. Иида встает в семь, так что мне бы все равно пришлось вас растолкать, если ты, конечно, не хотел, чтобы у вашего ночного свидания было больше свидетелей.

— Не неси чушь, — возможно, по утрам Бакуго был немного более мягким и добродушным, чем в обычное время, и только поэтому Эйджиро был еще жив.

— Ага. Я хороший друг и подожду, пока ты сам расскажешь мне.

— Не понимаю, о чем ты, — Бакуго повернулся к облокотившемуся о барную стойку Киришиме спиной. Прежде, чем слушать бред этого полоумного, нужно было выпить хорошенькую дозу кофе, иначе кто-то из них не дожил бы и до обеда.

— Да ладно, бро, все понятно и без слов.

— Я не знаю, что твой воспаленный мозг успел себе придумать, но не делись, пожалуйста, своими идиотскими теориями со мной с утра пораньше, — он поставил турку с ароматным напитком на плиту, оборачиваясь к другу, который стал подозрительно серьезным.

— Не знаю, о каких теориях ты говоришь, но что ты переживаешь за него — не увидел только слепой.

— Не неси пургу. А что, я должен был быть спокойным, если бы злодеи похитили, например, тебя?

— Нет, но я твой друг. Не замечал, что вы с Тодороки были очень дружны до его похищения.

— Мы просто смотрели передачу и заснули рядом. Так уж вышло. И никаких скрытых смыслов здесь нет. А если ты не перестанешь нести бред — я взорву тебя.

Киришима сделал глубокий вздох, смотря на него сочувствующим взглядом. Сочувствие Бакуго ненавидел больше всего.

— Я не прошу тебя признаваться мне в чем-то, окей. Просто не отрицай очевидное, иначе обязательно сделаешь какую-нибудь необдуманную херню.

— Опять-таки я не понимаю, что там в твоей башке тебе очевидно. Потому что единственное, что вижу я — ты пытаешься достать меня с самого утра.

— Ладно, если нужно указать тебе на это, мне не сложно. Ты все два месяца не мог успокоиться. Ходил бешенее обычного, донимая Старателя и всех Про Героев. Когда Тодороки нашли, готов был ринуться в больницу, забив на слова Айзава-сенсея и все школьные правила. А увидев его в больнице, не смог справиться с собой и попытался сделать вид, что тебя это вообще не волнует. Ты отговорил всех наших устраивать вечеринку, потому что подумал о чувствах Тодороки и о том, что это может иметь совсем не тот эффект, на который рассчитывали другие. И ты, очевидно, опять засмотревшись какой-то научно-познавательной мути, столкнулся с Шото, которому наверняка приснился кошмар. После того, что он пережил, кому бы не снились? Он спустился вниз, и ты остался рядом. Охранять сон? Не знаю, — Киришима развел руки в сторону. — О! И вчера, я не поверю, если скажешь, что приложил Каминари о камни на тренировке случайно, после того, какую херь он учудил в раздевалке. И где я не прав?

А Бакуго впервые потерял дар речи, в голове не было ни одной мысли. Кто ожидал, что это придурок может быть столь проницательным? За спиной послышалось шипение, кофе убежал на плиту, а шанса ответить лишил Иида, зашедший на кухню.

— Доброе утро. Не знаете, почему Тодороки спит на диване?

— Нет, — грубо ответил он, протискиваясь мимо старосты с кухни.

— Эй, убирать кто будет? Бакуго? — донесся возмущенный голос Ииды уже в спину.

Добил его эмоциональное состояние Тодороки, удивленно выглянувший из-за спинки дивана и потирающий сонные глаза рукой.

— Что за шум?

Бакуго ему не ответил, рыкнув что-то себе под нос и пронесясь прямо к лестнице с острым желанием утопиться в душевой.

Если утро началось не лучшим образом — что стоило ждать от всего последующего дня? Он никогда не отличался особым терпением и эмоциональной стабильностью, но сегодня его бесило буквально все. Деку был, на удивление, особенно раздражающим и громким, постоянно попадаясь под ноги; Иида пытался отчитать на тему поддержания порядка на кухне, но каждый раз был прерван трехэтажным матом. Потому староста уже с удвоенной силой читал лекции о том, как некультурно использовать нецензурную лексику в общественных местах; Киришима бросал на него виноватые взгляды и специально пытался разговорить на какие-то отвлеченные темы. И Тодороки, о блядский Тодороки, бесил особенно сильно. Бакуго пару раз замечал на себе его растерянные взгляды: они были бы совсем незаметными, если бы он сам каждый раз не ловил себя на том, что пялится на него, благо тот разумно не пытался заговорить.

В общем настроение его к моменту тренировки не предвещало ничего хорошего будущему противнику. Спокойствия не прибавило и то, что переодевшись, Кацуки поймал себя на пристальном внимании к Тодороки. И, конечно, он не мог не заметить на этот раз заклеенный пластырем ожег на груди. Будто это имело хоть какой-то смысл теперь и все присутствующие не знали, что скрывалось под ним.

К моменту, когда они вышли на полигон, одноклассники старались держаться на почтительном расстоянии, даже невосприимчивый к его гневу Киришима почувствовал волны ярости и находился на ощутимой дистанции.

В этот, как и в прошлый, раз на тренировке был Сотриголова — все прекрасно понимали, из-за кого он здесь. И это тоже бесило. Его присутствие — лишь мера предосторожности, но в этом виднелось подтверждение ночных слов Тодороки о самом себе. Кацуки не понимал, почему его волновало моральное состояние Половинчатого, но оно волновало. И слова Киришимы, и так постоянно проносящиеся в голове, приобретали все больше реального смысла.

Так он, прогруженный в свой гнев, прослушал объявляемые пары для спарринга, вскинувшись, выцепив только свою фамилию.

— Бакуго и Тодороки. — Конечно, это вызвало шквал возгласов.

— Кажется, это не очень хорошая идея, — произнес Деку, и не то чтобы Бакуго не был с ним не согласен. Но когда он в чем-то соглашался с придурком, пусть даже мысленно, злился в два раза больше.

— Это осознанное решение, юный Мидория. Бакуго точно не позволит Тодороки сдерживаться, и мы сможем оценить, как поддается причуда в условиях реального боя.

Он стал участником какого-то гениального эксперимента без своего на то согласия. Кацуки не боялся Тодороки или его силы, вышедшей вдруг из-под контроля. Он не проиграл бы даже в этом случае, но сам факт жутко выводил из себя. А напряженно смотрящий на него половинчатый, хмурящий разноцветные брови, только подливал масло в огонь.

Их пара стояла почти в самом конце списка, ожидание бы нервировало, бойся он Тодороки хоть сколько-то, но он жаждал этого недореванша долгое время. Тренировка, конечно, не могла сравниться со Спортивным фестивалем, но даже сейчас он планировал выложиться на максимум, и он просто обязан был заставить Половинчатого сделать то же самое, не важно насколько опасным тот мог стать. Чужие спарринги прошли мимо: в обычное время он старался наблюдать за всеми, оценивая прогресс и возможную угрозу для себя в будущем, но сейчас пропустил даже бой Деку с Иидой.

Он не испытывал волнение ни перед одним соревнованием или даже настоящим сражением с угрозой для жизни, и уже в особенности он не стал бы этого делать сейчас. И все же что-то внутри напряглось, когда наступила их очередь.

— Не твори херни, — и слова Киришимы перед самым выходом на полигон послужили почти спусковым крючком ко всей той ярости, скопившейся за день.

Он только посмотрел прожигающим взглядом в ответ, не желая растрачивать злость, которая всегда помогала во всех боях, подпитывая его.

Тодороки, напротив, был предельно сосредоточен, глядел холодно, привычно занимая боевую стойку. Бакуго атаковал первым, не давая ни секунды на промедление ни себе, ни противнику. И все взрывы встречались с толстым слоем льда, что выстраивался вокруг Половинчатого в считанные секунды.

Это знакомо и слишком предсказуемо, сейчас Тодороки, полностью отдохнувший, не успевший растратить силы на предыдущие сражения, смог бы так явно дольше, чем на Спортивном фестивале. Но переохлаждение его тела все равно произошло бы быстрее, чем выдохся хоть сколько-то он. И половинчатый это знал тоже, но все равно не использовал огонь, хотя казалось, этот барьер в нем давно уже был преодолен. Бакуго понимал, что дело совсем не в том, что тот недооценивал его, но все равно принял все слишком близко на свой счет и распалился только больше. Он усилил атаки, все еще не успевая подобраться ближе до того, как перед носом не вырастала очередная ледяная преграда.

— Кажется, мы это уже проходили, придурок? Тебе не победить, если будешь использовать только полсилы.

— Посмотрим, — спокойно выдохнул Тодороки, но Бакуго видел исходящий от дыхания пар — воздух вокруг него успел уже сильно охладиться.

— И что же, в реальном сражении будешь так же сдерживаться? Это может стоить жизни, и не только тебе.

Новый взрыв встретился с очередной стеной, и не было и шанса приблизиться.

— Хорошо, что это не реальное сражение.

— Не воспринимаешь меня всерьез, да? — сквозь зубы прорычал Бакуго, не в силах справиться с приливом эмоций, которые всегда придавали сил.

Он взорвал весь лед перед собой, и от разрушенной преграды Тодороки и его самого отбросило взрывной волной, Кацуки без труда затормозил. Лед не дал своему владельцу отлететь далеко, но вырос непозволительно медленно — тело его уже достаточно замерзло.

— Я никогда не говорил, что не воспринимаю тебя всерьез, — Бакуго видел, как его правая сторона чуть оттаила — Тодороки активизировал левую, чтобы не дать своему телу слишком остыть. Но все равно не спешил использовать ее для атаки, посылая в его сторону острые пики льда.

— Просто теперь твои моральные принципы не дают использовать огонь, но на этот раз виноват не папочка, а твой братец. И долго ты позволишь им влиять на свою жизнь?

— Заткнись, — Тодороки старался не слушать его, но было видно, как злость поднималась внутри, а льда становилось все больше, но атаки эти были хаотичны и не достигали цели.

— Настолько боишься стать похожим на него? — Бакуго не уточнял, о ком говорил — о Старателе или Даби, — он и сам до конца не знал, что ударит по Тодороки сильнее, но пробить броню хотелось, достигая самого сердца, причиняя боль. И не важно, насколько это было неправильно. — Тогда что ты здесь делаешь? Тебе не стать настоящим героем, если выкладываться только наполовину.

— Заткнись, Бакуго, — Тодороки действительно выходил из себя, ледяные шипы, что выстреливали вместе со словами, почти настигли его, и только в последний момент Бакуго успел использовать взрыв. Так становилось намного интересней, но это было совсем не то, чего он добивался. Ему бы остановиться на секунду, чтобы подумать, но зажегшаяся ярость, азарт и все то, что давило весь день, вылилось в бесконечный поток слов, направленный на то, чтобы залезть под кожу. И с прошлой ночи он хорошо знал, по какому месту стоило бить.

— Возможно, злодей бы из тебя и правда получился лучше.

Вместо слов или очередного ожидаемого льда в его сторону двигалась огромная огненная стена, время вокруг будто замедлилось, он не слышал криков со стороны и сделать ничего не мог. Оцепенение сковало все тело, когда в рыжих ярких языках пламени он заметил немногочисленные, но слишком отчетливые всполохи синего.

Огонь остановился в несколько десятков сантиметров, лишь слегка облизывая выставленные в нелепой попытке защититься ладони, и иссяк. Вокруг была тишина, все будто замерли, а Бакуго увидел в глазах Тодороки столько страха и сожаления, что вина накрыла его быстрее, чем он вообще успел проанализировать произошедшее.

Тодороки сорвался и выбежал из тренировочного зала до того, как кто-либо смог среагировать и тем более попытаться остановить его.

— Бакуго, ты в порядке? — первым в себя пришел Айзава-сенсей, он и остальные поспешно подошли к нему.

— В полном, — грубо ответил он, пряча обоженные ладони в карманы, пока кто-то не успел обратить на них внимание.

— Прости нас. Мы должны были предугадать подобный исход, но подвергли тебя опасности, — Всемогущий выглядел таким же растерянным, как и остальные, и только Киришима смотрел на него с легкой толикой осуждения. Он пытался это скрыть, но Бакуго, и так чувствовавший себя паршиво, легко считал гнев друга. Вероятно, все остальные не слышали всего, что он наговорил Тодороки, но Киришиме и слышать не нужно было — он и так понимал достаточно.

— Не обо мне стоит беспокоиться, если бы придурок действительно хотел меня испепелить на месте, то, очевидно, мы бы сейчас не болтали.

— Юный Мидория, найди, пожалуйста, Тодороки, ему явно стоит обратиться к Исцеляющей девочке. Его тело не приспособлено к пламени такой температуры, даже если его и было совсем немного.

Мидория кивнул и собирался уже ускакать из зала, но Кацуки, повинуясь каким-то внутренним порывам, схватил его за плечо, что никогда бы не сделал, находясь в адекватном состоянии.

— Я сам найду его.

— Не думаю, что это хорошая идея.

Бакуго сделал глубокий вдох, чтобы не начать орать, лишая себя и шанса на доверие.

— Не буду я выводить его из себя. Просто это должен быть я.

Возможно, Всемогущий увидел что-то в его глазах, но он неспешно кивнул, и Бакуго сорвался с места до того, как они успели бы передумать, не слушая предосторожностей, летящих в спину.

Где искать неадекватного полудурка — было совсем неясно, он мог уже добежать до общежития и запереться в своей комнате, а мог спрятаться где угодно на территории академии. На улице мокрое после физической нагрузки тело обдало холодным воздухом, а Бакуго все еще ощущал жар от близости пламени со своей кожей. Думать о том, что бы было, сдетонируй нитроглицерин на его ладонях от огня, не хотелось.

За весь этот дерьмовый день ему должно было повезти хоть раз, поэтому после недолгого скитания по территории Бакуго заметил возле невысоких деревьев яблони яркое пятно, явно выделяющееся на фоне зелени. Шото сидел, прислонившись к тонкому стволу спиной, голова его была опущена, лишая возможности рассмотреть выражение лица. Спортивная форма с левой стороны была прожжена в нескольких местах, и сложно было разглядеть, насколько сильно пламя смогло навредить своему хозяину. Но на светлой склоненной шее виднелись алые пятна явно свежей крови. Он стоял, рассматривая ссутулившуюся фигуру, совершенно не зная, что следовало сказать.

Бакуго редко испытывал чувство вины, можно было сказать почти никогда, а извинялся от силы пару раз в жизни. Но здесь простого «извини» было недостаточно. Он залез в самое сокровенное, чем Тодороки решил поделиться с ним под влиянием момента и уязвимости, а он растоптал, запятнав собственным гневом. Но он был не из тех, кто отступал перед трудностями. Кацуки шагнул с асфальтированной дорожки прямо на газон, мягко, но уверенно ступая вперед.

Он опустился перед бездвижным Тодороки на колени беззвучно, тот не мог его не заметить, но никак не отреагировал на чужое присутствие. И от каменной статуи его отличала лишь слабо вздымающаяся грудная клетка. Видеть Половинчатого таким было неожиданно больно и неправильно, а осознавать, что причиной являлся он сам, противно. Противно от собственных слов, злость на других и себя он вылил на человека, так старавшегося бороться со своими и чужими демонами.

Вблизи он смог рассмотреть его лучше: ожоги, виднеющиеся в прорехах формы, были совсем незначительными, Бакуго, конечно, экспертом не был, но мог с уверенностью сказать, что именно этих частей коснулся синий, слишком горячий для его тела огонь. И причины крови на шее тоже нашлись быстро. Место, скрытое до этого пластырем, было расчесано, будто в попытках содрать кожу вместе с чужими следами, в которых Бакуго с приливом огромной ярости отчетливо разглядел глубокий укус, навсегда оставшийся шрамом. Он не позволил негативным эмоциям затопить себя, им было здесь не место, не сейчас, когда он впервые в жизни был готов раскаяться в своих действиях и словах.

— Эй, если ты решил превратиться в монумент, то место неподходящее. Здесь никто не оценит твою позу мыслителя, — он говорил, только чтобы обозначить свое присутствие. Шото не вздрогнул от внезапно разрезавшего тишину голоса, медленно поднимая голову и смотря на Бакуго совершенно стеклянным безразличным взглядом.

— Думаю, ты прав. Мне не место в UA. Я должен уйти, героя из меня точно не выйдет, — голос его был ровным, лишенным эмоций, и звучал так, словно он уже все окончательно для себя решил.

— Не неси чушь. То, что я говорил… это не имеет смысла. Мне просто хотелось выплеснуть гнев, и я знал куда бить, чтобы тебя задеть, вот и все.

— Я причинил тебе боль, — он не спрашивал, утверждал, смотря на его руки, что Бакуго положил на колени, пряча покалеченную кожу, но у Тодороки, похоже, было рентгеновское зрение. — Ты же видел это пламя, оно больное. И я заражен им.

Тодороки явно нужна была помощь, но Кацуки психологом не был, он со своими-то демонами справлялся с трудом, но сейчас и здесь был только он, и ему нужно было привести Половинчатого в норму, чтобы тот не совершил самую большую глупость в своей жизни.

— На наших тренировках постоянно кто-то ранится. Не бери на себя больше, чем есть на самом деле. Не помнишь, что было с Деку раньше? Когда он не мог нормально контролировать свою причуду? Если бы ты хотел… хотел меня убить, то я бы здесь не сидел. Но вот он я, совершенно в порядке.

Шото будто его не слышал и не видел тоже — он смотрел стеклянным взглядом поверх его головы, и осознанности во взгляде не было ни грамма.

— Эй, Тодороки, посмотри на меня, — Кацуки не знал, что его голос вообще мог быть таким мягким и спокойным, он будто говорил с ребенком.

Он глубоко вздохнул, когда на слова не последовало никаких действий. Кацуки осторожно протянул руки к его лицу и, не встретив ни звука протеста, мягко взял в ладони, игнорируя боль, прострелившую их. Он зафиксировал его голову, чтобы тот не смел отворачиваться, но Тодороки все равно смотрел куда-то мимо.

— Посмотри на меня, половинчатый. Ты же знаешь, я от тебя не отстану, так что если хочешь отделаться скорее — сделай, как я, заметь, очень вежливо, прошу.

Тодороки перевел на него взгляд, и Бакуго встретился с разноцветными глазами. Что-то болезненно сжалось внутри, но он успешно проигнорировал это чувство.

— Я сделал ужасную вещь, я… я чувствую ужасные вещи, — вдруг прошептал он, и это было лучше, чем ничего.

— Насрать. Ты же не убил кого-то, а все остальное не важно.

— Ты не понимаешь, я грязный, и если люди будут рядом со мной, то они тоже могут…

— Нет. Это не важно, мы все иногда совершаем ошибки, это нормально. Смотри, сколько херни делаю я, потому что не могу сдерживаться.

Шото помотал головой, насколько позволяли руки, все еще несильно сжимающие лицо.

— Нет, послушай. Мне жаль, что я сказал сегодня эти вещи. Твои родственники не должны определять то, кем ты станешь, важны только твои собственные действия. Ты спас уже кучу людей. И я не позволю тебе забыть это.

— Почему?

— Потому что я так хочу. Ты не уйдешь из этой школы, пока я не обыграю тебя хоть в одном честном бою, а это будет возможно, только если ты придешь в себя. Я не позволю тебе загубить свою жизнь, и тебе придется смириться с этим.

— Мне страшно, — прошептал вдруг Шото, и маска безразличия осыпалась осколками с его лица, Кацуки видел, как заблестели чужие глаза. — Страшно, что я могу стать таким же, как он.

— Не станешь.

— Но…

— Не станешь.

Блестящая капля сорвалась с черных стрелок ресниц, стекая по холодной щеке, прямо к ладони Бакуго. Соль коснулась травмированной плоти, но эта боль не шла ни в какое сравнение с чувствами, раздирающими грудную клетку.

— Ты уже прошел этот путь, ты намного сильнее, чем этот ублюдок. И что бы с тобой не произошло — это не сломает тебя. Блядский Деку был прав, у тебя доброе сердце.

Его губы задрожали, и Кацуки увидел, как он впился зубами в щеку изнутри, только бы не дать себе разрыдаться.

— Думаешь, я стал бы распаляться так ради человека, который этого не заслуживает?

— Боюсь, узнай ты правду, так бы не говорил.

— Я уже говорил, что мне насрать. Не люблю повторять дважды.

Он смотрел прямо в его глаза, стараясь поделиться собственной уверенностью, Шото вдруг закрыл свои, не справляясь с чужим напором. Сложно было понять, о чем он думал и дошли ли слова до него. Но ему так сильно хотелось, чтобы тот почувствовал себя хоть чуть лучше.

Кацуки придвинулся вперед и обнял, опуская чужую голову себе на плечо, Тодороки в его руках напрягся лишь на мгновение, а потом весь обмяк, утыкаясь холодным носом в шею, руки, до этого безвольно лежащие рядом, опустились на спину, сжимая форму. В груди безжалостно забилось сердце, и Бакуго оставалось только надеяться, что Тодороки этого не заметил.

— Ты не уйдешь из академии из-за этой глупости.

Он молчал, только громко выдыхал, и Бакуго чувствовал, как шеи касалась мокрая щека. И только теперь он по-настоящему осознал свои чувства к этому человеку, но не позволил себе анализировать это здесь и сейчас.

Время шло, дыхание выровнялось, и он отстранился, пряча покрасневшие глаза, Кацуки с трудом расцепил руки и выпустил его из объятий.

— Твои ладони нужно показать Исцеляющей девочке, — он вернулся к совсем обычному безэмоциональному состоянию, но Кацуки прекрасно видел, с каким трудом ему это удавалось.

— Только после тебя, — он говорил не только об изодранном следе укуса, но и о маленьких ожогах, но Шото взволнованно накрыл именно его рукой, в попытке скрыть от чужих глаз.

— Нет, я сам обработаю.

— И почему я тебе не верю.

— Нет, правда, я сам справлюсь.

— Какая-то херовая сделка, половинчатый. Меня гонишь в медпункт, а сам отказываешься.

Шото вздохнул, смотря исподлобья.

— Ладно, что ты предлагаешь? Я не покажусь ей, а тебе нужно исцелить руки, иначе долго не сможешь пользоваться причудой.

— Я пойду, но ты позволишь тебя подлатать.

Шото глядел на него упрямым взглядом, но Бакуго всегда побеждал в игре на упорство, и в итоге он вздохнул, кивая.

Тодороки и правда послушно дождался возле двери в медпункт, пока он сам стоически терпел «приятный» процесс исцеления. Когда он вышел из кабинета, смущенно-злой тот подпирал спиной стену и вопросительно кивнул в сторону бумажного пакета в руках Кацуки.

— Уговорил дать мне немного медикаментов для тебя, хотя Исцеляющая девочка и смотрела на меня подозрительно.

— У меня все есть, но спасибо. Как твои руки?

— Как новенькие, сказала только не использовать причуду сегодня.

— Я рад, что с тобой все в порядке. И спасибо…

— Ой, заткнись. Не нужны все эти формальные любезности.

— Ну это просто акт вежливости, знаешь?

— Я, конечно, рад, что ты вернулся в норму. Но не обязательно строить из себя ледышку.

Шото промолчал, они вышли на улицу снова, обоим слабо хотелось идти в общежитие и столкнуться с повышенным вниманием одноклассников, которые наверняка накинулись бы на них с беспокойством и заботой. Да и вид Тодороки слишком громко кричал: «Докопайся до меня с расспросами о самочувствии, даже если я этого не хочу». Они сели на лавочку в небольшом парке за общежитием, спрятавшись в тени раскидистых деревьев, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание.

— Ты уверен, что хочешь заняться этим? Я и сам бы мог, — уточнил Тодороки, когда они просидели пять минут в неловкой тишине, а Бакуго тупо пялился на его плечо, которое вообще-то собирался обработать.

— Не думаю, что тебе на самом деле хочется заниматься этим, — они оба понимали, что разодрал след Шото не от того, что ему так приятно было наблюдать чужую метку на своей коже.

Кацуки потянулся к бумажному пакету, доставая оттуда антисептик и обильно поливая им свои руки. Он взял в чистые ладони, имевшие красноватый оттенок, но уже совсем не болевшие, ватку и смочил ее обеззараживающим средством, что вручила ему Исцеляющая девочка.

— Ты не мог бы, — Кацуки растерял все свое красноречие, он кивнул головой в сторону плеча Тодороки, намекая тому, что он нуждался в чуть большем доступе к коже для обработки раны.

Тот как-то дергано кивнул, поспешно расстегивая спортивный комбинезон до середины груди и отворачивая голову в сторону: похоже, не только Кацуки было неловко. Бакуго осторожно положил руку на его левое плечо, отодвигая ткань и чувствуя неясное волнение внутри, когда белая кожа оголилась чуть больше, хотя все внимание привлекали маленькие шрамики, вырисовывающие чужую челюсти с красными полосами поверх, будто кто-то пытался их содрать.

Кацуки осторожно провел по коже, стирая кровь, Шото даже не поморщился от неприятных ощущений. Это было ничто в сравнении с огненной рукой, прижатой к груди, Кацуки видел край пластыря, выглядывающий из-под распахнутой формы, и старался сосредоточиться не на ощущениях мягкой теплой кожи под пальцами, а на деле.

Закончив оттирать кровь и хорошенько обработав, как оказалось, совсем неглубокие и не такие страшные, как на первый взгляд, царапины, Бакуго заклеил их пластырем, бездумно проводя по нему пальцем. Шото вздрогнул именно от этого нежного прикосновения, а не от неприятных ощущений до этого, и перевел на него взгляд, Кацуки заметил на высоких скулах едва различимый румянец.

— У твоей семейки какие-то странные наклонности — оставлять на тебе шрамы.

Шото едва различимо улыбнулся, застегивая свою форму, Кацуки усиленно старался убедить себя, что не сожалеет.

— Ну, похоже, это моя судьба — отражать все их ошибки и пороки.

— Кажется, мы это уже проходили, не испытывай мое терпение. Тебе самому прекрасно известно, что оно далеко не ангельское.

— Я совсем не понимаю, почему ты так ведешь себя, особенно если учесть, что не появлялся в больнице после того дня ни разу.

— У меня на то есть свои причины, и тебе совсем не обязательно знать их.

Эти причины, ставшие для него теперь абсолютно ясными и понятными, пугали меньше, чем должны были.

Когда они все-таки вернулись в общежитие, Бакуго под шумок, пока стая наседок-одноклассников во главе с Иидой и Деку расспрашивала Половинчатого о самочувствии, ушел. Хотя оторвал бы голову любому, кто посмел назвать это побегом. Скрывшись на кухне, он второй раз за день попытался сварить кофе. Показалось, что утренние события были давно, вся собственная злость была сейчас такой глупостью.

— Так и будешь мяться в проеме? — Киришиму он, конечно, заметил еще в гостиной, но надеялся, что тот не последует за ним, но иначе это, конечно, был бы не Эйджиро.

— Ну и зачем ты вел себя как мудак весь день?

— А разве это не мое обычное состояние? Думал, что все давно уже должны были привыкнуть, особенно ты.

— Так ты признаешь, что обычное твое поведение мудаческое? — Кацуки пожал плечами, на это раз вполне успешно переливая ароматный напиток в чашку и чуть ли не жмурясь от счастья. Возможно, он и злой такой был, потому что кофе с утра выпить не дали. Он предусмотрительно поставил турку в раковину и выключил печку, оборачиваясь к раздраженному Киришиме. — Если все уже привыкли к твоему поведению — это не значит, что будут прощать его каждый раз.

— Кто сказал, что мне нужно ваше прощение? — Кацуки и сам прекрасно знал, что иногда перегибал палку, но сдерживать себя, когда ярость кипела чуть ли не в горле, грозясь взорвать своего владельца изнутри, было невозможно. Отчасти такой характер достался ему от матери, и это бесило немало. Его вообще мало какие вещи не бесили в этом мире.

— И за Тодороки ты сегодня побежал вовсе не из-за того, что хотел добиться его прощения, да? И спокойный сейчас, как объевшийся кот, тоже совершенно просто так?

— Ты, по-видимому, добиваешься такого же эффекта, что был утром? Кого-то все-таки прикалывает видеть меня взбешенным, — Кацуки с силой сжал чашку, так что костяшки на пальцах побелели, а все еще не до конца зажившие ладони отозвались болью от встречи с горячей керамикой, слегка отрезвляя. Ходить как кипящий чайник, у которого внезапно сорвет крышку, второй раз за день вовсе не хотелось.

— Ой, да больно мне нужно разбираться в твоем кризисе ориентации. Я просто хотел узнать в порядке ли ты? — Да, конечно, он был в полном порядке, только, кажется, втрескался в парня, по которому, как и по всей его семейке, дурка давно плачет. Киришиме он так не сказал, только отсалютовал чашкой.

— Твоими молитвами.

— Отлично. И вот что еще, бро. Я, конечно, не настолько хорошо знаю Тодороки, но мне кажется, не лучшая идея трепать его и так не очень стабильную психику своими срывами, а потом бежать извиняться и делать вид, что это никак не отразится на нем в дальнейшем.

— А ты не думаешь, что это не твое дело, дерьмоволосый? Мы как-нибудь сами разберемся.

— Так уже «мы». Чем вы там занимались? Как ты вымаливал прощение?

Чаша терпения Кацуки и так была не очень вместительной, а за короткий разговор успела переполниться несколько раз.

— Еще слово, и эта кружка полетит тебе прямо в ебало.

Киришима только весело рассмеялся и выбежал из кухни — туда, где было больше свидетелей.

***

Шото было сложно понять, как один и тот же человек умудрялся доводить его настроение до двух диаметрально противоположных точек, но так уже вышло, что Бакуго меньше чем за сутки умудрялся уничтожить его и починить. Он не знал почем велся на его глупые подначки и выпады в зале, еще меньше понимая, почему верил ему после, позволив обнять и успокоить.

Просто в момент, когда в рыжих своих языках пламени он заметил чуждые синие всполохи, показалось, что ни один человек не подойдет больше, чем на метр. Бакуго подошел, как и все остальные, в общем-то, не напоминая ему о произошедшем. И он был благодарен Кацуки за то, что тот нашел его тогда, и пусть Шото совсем не понимал и слабо помнил, что парень говорил ему, его присутствие рядом давало поддержку.

Отчасти поэтому он, наверное, был не против видеть его рядом на одиночных тренировках после всех уроков. Бакуго сидел на одном из больших искусственных камней в их тренировочном зале и в основном молча наблюдал, изредка бросая короткие насмешливые, но совсем не злые комментарии. Поначалу присутствие напрягало, но со временем Шото привык к нему, хотя все еще отнекивался от любых попыток уговорить на совместный спарринг.

— И все же я не понимаю, чего ты добиваешься, тренируясь один, половинчатый, — произнес Кацуки, развалившись на одной из невысоких скал, когда Шото сделал перерыв, жадно глотая воду из бутылки. — Очевидно же, что синее пламя появилось, когда ты вышел из себя.

Шото потер красные от недосыпа глаза: после той ночи на диване в зале, которую он пусть и провел в неудобной позе, но поспав, нормальный сон так и не случался. И теперь к привычным уже кошмарам с Даби добавились те, где все его родные, друзья и просто случайные знакомые горели в синем огне, в его синем огне.

— Я не стану ни с кем бороться, пока не буду уверен, что контролирую себя настолько, что это пламя никогда не появится.

— И разве это возможно сделать, если ты тренируешься в тепличных условиях, — Кацуки одним слитным движением поднялся, садясь по-турецки и теперь насмешливо смотря прямо на него. — Очевидно же, что тогда я вывел тебя на эмоции, и температура пламени повысилась. Ты же не можешь сказать, что и когда может сказать тебе твой противник в следующий момент. И вообще не понимаю, зачем сдерживать то, что делает тебя сильнее. Потому что это его огонь?

— Дело не только в этом, — Шото вздохнул. — У синего пламени температура намного выше моего обычного, даже Даби не способен его долго выдерживать, а он с ним уже много лет. Мое тело просто не приспособлено к нему, и это будет совсем не эффективно.

— А я думал, что Старатель слил его со счетов, потому что ты был куда более уникальным, в том числе из-за устойчивости к температуре.

Шото сделал еще пару глотков, допивая оставшуюся воду и давая себе время обдумать будущие слова. Он столкнулся со странно пристальным взглядом Бакуго, направленным на его шею, к которой скатилось пару капель от того, как он поспешно пил, Тодороки стер их, разрывая наваждение, не задумываясь о чужих странностях.

— То, что все обладатели огненной причуды страдают от перегревания организма, ты и так понимаешь. Чем выносливее человек, тем дольше он может сражаться, но даже мой отец имеет эту слабость, — Шото подошел к камням, заставляя Бакуго подвинуться и садясь рядом. — По этой причине он однажды загорелся идеей совместить причуду огня и льда, по этой причине он женился на нашей матери, и по этой причине появились все мы.

— Мудак.

Шото невесело рассмеялся.

— Я плохо помню что-либо о Тойе. Но насколько знаю, его пламя не всегда было синим, оно стало таким от того, как сильно он старался показать отцу, что может соответствовать его ожиданиям. Устойчивостью тела к температуре он пошел в нашу мать, у которой вообще-то ледяная причуда. Такая вот несовместимость. А когда родился я и эксперимент отца увенчался успехом, весь фокус его внимания был сдвинут. А пламя Тойи, и так мало совместимое с его телом, стало отражением всей ненависти и боли, что он испытывал. И с тех пор и по сей день оно уничтожает его.

Бакуго внимательно слушал его, не перебивая, Шото вздохнул.

— Даже несмотря на то, что благодаря смешению двух причуд я могу контролировать свою температуру и не давать телу перегреваться или переохлаждаться, с таким градусом не справлюсь. Не знаю, дело ли в том, что, чтобы управлять им, не причиняя себе вред, нужно и родиться с такой причудой или же я еще слишком молод, но оно мне не подвластно. Ты же видел ожоги после того раза.

— Но тогда ты не использовал лед, возможно, он бы помог снизить негативные последствия.

Шото покачал головой.

— Возможно, если бы я мог понизить его температуру еще больше, потому что, боюсь, сейчас бы у меня не хватило сил сравнять их. Да и, думаю, тут дело именно в том, что мое тело не способно выдержать такую температуру. Смотри.

Шото поднял руку, и на его левой ладони зажегся небольшой рыжий огонек, двигающийся в своем легком танце — слегка раздуваясь и снова уменьшаясь, — кажущийся почти живым.

— Поднеси руку. Не переживай, я контролирую его.

Бакуго фыркнул.

— Кто тут переживать будет, придурок.

Он вытер руку о штаны, чтобы собственный нитроглицерин не сдетонировал, и поднес ее достаточно близко, остановив так, чтобы чувствовать тепло, но было возможно терпеть обжигающий жар без неприятных ощущений. Хотя его ладонь и не была такой чувствительной от постоянных взрывов.

— А теперь убери на достаточное расстояние.

Бакуго определенно выглядел заинтригованно, но ничего уточнять не стал, отодвигая конечность на почтительное расстояние. Шото лишь едва дернул пальцами, и от ее центра начали подниматься синие языки пламени, смешиваясь с рыжими и полностью поглощая их, он едва различимо поморщился от неприятных ощущений.

— Так ты можешь его контролировать.

— Я лишь знаю, какие эмоции заставляют температуру пламени повышаться. Поднеси руку теперь, но не так близко.

На этот раз Кацуки не смог приблизиться даже на двадцать сантиметров: разгоряченный воздух ошпарил ладонь, заставляя зашипеть и выругаться сквозь зубы.

— Ладно, я понял, а теперь тушись, иначе придется тащить тебя к Исцеляющей девочке с ожогом.

Пламя пропало, а вся ладонь Тодороки была красной.

— Так значит твоим триггером являются мысли о семье, поэтому ты тут мне рассказывал слезливые истории.

— О семье, о брате. Да.

Конечно, он не позволил себе пустить произошедшее на самотек и начал искать причины появления у себя синего пламени, найти собственные слабые места было несложно, как и осознать то, что они с Даби у них одни.

— Ну насчет твоего брата, он, конечно, выглядит, как подпаленный придурок, но вроде не загибается от каждого боя. Он научился справляться.

— Думаю, его тело просто уже привыкло к постоянной боли от использования причуды и, возможно, выработался небольшой иммунитет. Но если он будет использовать ее долго, то умрет.

Шото надеялся, что Бакуго не заметил ноток печали в голосе, и в любом случае был ему благодарен за то, что никак не прокомментировал этого. Тот был вразрез со своим образом до ужаса понимающим, когда хотел этого или с кем хотел. Почему он сам начал входить в этот список избранных — Шото не знал, но от этого в груди разливалось приятное тепло.

— Хорошо, что ты знаешь свои слабые места, так со временем они перестанут такими быть, — Кацуки откинулся на вытянутые руки позади себя и смотрел на открытую дверь тренировочного зала. — Хотя глупо делиться этим с другими.

— Я тебе доверяю.

Шото обернулся, встречаясь с чужим удивлением, которое Кацуки не успел спрятать.

— И чем же я заслужил такую честь?

— Тем, что ходил в агентство каждый день, давя на чувство вины всем Про Героям; тем, что пришел и наорал на моего отца, как только очнулся; тем…

— Ладно, ладно, я понял. Вот пиздуны у нас в классе.

Шота едва различимо улыбнулся, отворачиваясь в попытке спрятать выражение своего лица. Отчего-то до ужаса приятно было осознавать, что Бакуго переживал за него, даже если он и не понимал причин.

— Ты торчал мне нормальный бой, и кстати все еще его должен, так что я преследовал личные интересы.

Наверное, разбирайся он чуть лучше в межличностных отношениях, заподозрил бы подвох, но Шото хватило и такого объяснения чужих поступков и слов.

Время шло, и Шото начал тренироваться вместе со всеми полноценно, никто не боялся ставить его в спарринги с другими, он контролировал себя на все сто процентов, и только бессонница напоминала обо всем произошедшем. И постоянный страх, что Даби однажды появится прямо на пороге его комнаты, а все общежитие окажется объятым синем пламенем. Но он старался, правда старался прийти в норму.

Начались каникулы, а вместе с ними и стажировка. Его, Мидорию и Бакуго снова позвали в агентство Старателя, но Шото, в отличие от одноклассников, отказался, прекрасно понимая, что здесь отец действовал не из соображений его силы и достоинств. Он знал, что за три месяца отсутствия в академии между ним и всем остальным классом образовалась пропасть, да, он каждый день тратил силы, чтобы ее сократить, но этого пока было недостаточно. Поэтому он тренировался теперь в одиночестве каждый день, изредка прибегая к советам Всемогущего, с трепетом в душе осознавая, что контроль над причудой и собственными мыслями возвращался к прежнему уровню.

За отдыхом после очередной тренировки его и застала Мина, залетевшая в зал с паникой, читающейся в каждом движении.

— Тодороки, злодеи совершили серию терактов по всему городу. Те, кто успел вернуться до начала событий, собираются в зале.

Шото подскочил, следуя за ней и неосознанно заражаясь чужой нервозностью. В общей гостиной находились Киришима и Яойорозу, они напряженно смотрели в экран и явственно переживали, что были здесь, а не по ту сторону.

— Произошло несколько нападений злодеев по всему городу, герои рассредоточились, и рядом с основной их целью, главной тюрьмой, поблизости был только патруль одного агентства.

Шото знал, о ком пойдет речь, еще до того, как комментатор произнес «Старатель» и появились кадры с его отцом, сражающимся с целой толпой высыпавшихся из дыры взорванной тюремной стены злодеев. Он видел, как на заднем плане мелькали вспышки зеленых молний Мидории и раздавались тут и там взрывы, хотя сам Бакуго был скрыт в неоседающей пыли. И больше всего на свете Шото сейчас желал оказаться рядом с ними.

— Скажите, что в их сторону движется подкрепление?

— Мы не знаем, кажется, сейчас все немного в панике. Остальные наши одноклассники помогают героям в других точках. Айзава-сенсей сказал, что сообщит, как только что-то станет известно.

Шото не слышал этого, он думал о том, что тюрьма недостаточно далеко от академии, чтобы он не успел добраться до нее, используя ускорение из огня. Мысль не успела до конца оформиться в голове, когда Яойорозу схватила его за запястье, он даже сам не заметил, как дернулся в сторону выхода.

— Нет, это очень плохая идея.

Он молчал, потому что и сам знал, что плохая. Но оставаться на месте и в прямом эфире наблюдать, как они борются за свою жизнь, за жизни других людей?

— Ага, думаешь, мы об этом не думали? Все равно не успеем добраться до того, как все закончится.

— Я бы успел.

— И все же это очень плохая идея.

— Хрен мы дадим уйти тебе отсюда, — грозно произнес Киришима, Шото не очень впечатлил его тон, но он послушал следующие слова: — Нам хватает переживаний за остальных. Поверь, мы не меньше твоего хотим помочь, но необдуманными поступками можем сделать только хуже.

На кадрах, снятых явно с достаточно безопасного расстояния, вспыхнуло синее пламя, и Шото сделал неосознанный шаг от экрана, до конца не контролируя свои действия.

— Будем надеяться, Шигараки там нет, — выдохнула Мина, как и остальные жадно хватая все происходящее на экране и боясь упустить хоть одну значительную деталь.

Шото не находил в себе силы дышать, не то что двигаться. Взрывы на заднем плане перестали слышаться вовсе — это могло значить и то, что Бакуго отошел от камеры и репортера на достаточное расстояние, и то, что он притаился, что не было на него похоже. О других вариантах он не позволял себе думать вовсе.

— На подмогу Старателю прибыло бывшее агентство Сэра Ночноглаза, — слова журналистки для всех звучали как облегчение, хотя, конечно, страх до конца не отпустил.

Он не отпустил и когда на место прибыли еще Про Герои и ситуация оказалась под контролем их и полиции. Легче не стало при появлении скорой, репортеры рассказали о пострадавших, не называя имен. Погибших среди героев не было, это даровало надежду, но они все еще не знали, что с Мидорией и Бакуго. Старатель мелькал где-то в кадре, и Шото знал, что тот, как только опасность отступила, принялся раздавать поручения. Он наверняка перекинул все формальности с прессой на людей из своего агентства, поэтому Шото схватился за телефон, как только тот окончательно пропал из кадра.

— Видел уже? — голос на том конце был уставшим, но трубку он поднял без промедлений.

— В прямом эфире. Что с ними?

— Увезли в больницу. Их жизням ничего не угрожает, через пару дней будут как новенькие, — Шото было недостаточно этих слов.

— Скинь номер больницы.

— Шото, нет, — он вновь включил своей режим непоколебимого Старателя, но на Шото это не действовало уже очень давно. — Вам сейчас опасно шататься по улицам. — «Особенно тебе» мелькнуло где-то между слов. — Мы не поймали основные фигуры Фронта. — «Мы не поймали твоего брата».

— Отправь за нами машину. Я в любом случае поеду туда, тебе выбирать, будешь ты в курсе или нет.

Старатель вздохнул, но Шото не было стыдно за свой безжалостный тон, все его мысли занимало совсем другое.

— Через пятнадцать минут будет, не опаздывайте.

Уже на пороге больницы они вспомнили, что не предупредили о своем отъезде Айзаву-сенсея, и Киришима скинул ему смс-ку. Все прекрасно понимали, какой выговор их ждет по возвращению. Но это было не важно — они заметили родителей Бакуго и мать Изуку, о чем-то беседующих с врачом, слишком хорошо знакомым Шото. Именно этот седовласый мужчина продержал его здесь целых две недели.

— О, Шото, давно не виделись, как твое самочувствие? — когда они подошли, поинтересовался доктор, добродушно улыбаясь, и, конечно, его вины в том, что Шото ненавидел теперь это место, не было.

— Хорошо, спасибо.

— Отлично, меня ждут пациенты, а вы сможете увидеть Кацуки и Изуку минут через пятнадцать.

Все вежливо кивнули, и доктор ушел в направлении лифтов.

— Добрый день. Мы одноклассники Мидории и Бакуго. Как они?

— Конечно, мы вас помним. Вы все слишком часто попадаете в подобные места все вместе. Изуку на этот раз отделался лишь парой ушибов и ссадин, — Мидория-сан держалась бодро, но было видно, как подкашивало ее каждое ранение сына. — Его привезли сюда, чтобы удостовериться, что нет никаких более серьезных травм. Бакуго-куну повезло куда меньше.

Мидория-сан посмотрела неуверенно на родителей Бакуго, не зная, стоит ли говорить за них.

— У Кацуки несколько несерьезных ожогов и сотрясение, пока неизвестно точно, но, видимо, произошел взрыв, и его оглушило, он потерял сознание, — мягко произнес отец Бакуго, успокаивающе смотря на них. — Но сейчас он пришел в себя, и врачи удостоверились — никаких внутренних кровотечений у него нет.

— А небольшая встряска его мозгам не повредит, — тихо произнесла Бакуго-сан, но несмотря на свои слова, женщина выглядела взволнованной.

Когда Шото зашел в палату, улизнув из шумной компании возле больничной койки Изуку чуть раньше, Бакуго сразу же встретил его хмурым взглядом. По-видимому, после разговора с родителями, оставившим легкий осадок, он был не в духе, но если бы Шото боялся его плохого настроения, точно бы не пришел. У Бакуго рассеченная бровь и яркий синяк на щеке, но в целом он выглядел здоровым, и Шото наконец выдохнул все скопившееся напряжение, преследующее с момента, как Мина залетела к нему в зал.

— Что, ни дня без меня прожить не можешь, половинчатый? — его голос звучал незнакомо ровным и усталым.

Тодороки молчал, подтаскивая стул к постели, садясь рядом и смотря на него спокойным взглядом. Сердце, до этого зажатое в ледяные тиски беспокойства, освободилось и стучало быстрее, разгоняя кровь по телу.

— Я больше никогда в жизни не хочу сидеть в комнате, наблюдая, как вы рискуете жизнью, через экран телевизора. Осознавая, что должен быть рядом.

— Так сильно беспокоился о заднице Деку? — Бакуго явно недостаточно пришел в себя, чтобы скрывать все эмоции привычным гневом, он не смотрел в глаза, отводя свои.

— Я беспокоился о тебе. Когда увидел синее пламя, думал, сердце из груди выскочит, — правда срывалась с губ быстрее, чем он успевал подумать, но это того стоило. Бакуго резко повернулся в его сторону, и Шото, встречаясь с его глазами, понял, что тот поражен.

— Я бы не позволил ему победить. — «Ради тебя», — он не произнес этого, но Шото услышал.

— Я знаю. — «Спасибо», — Шото надеялся, что Бакуго научился понимать его так же хорошо.

Лицо Бакуго оказалось так близко к его совсем неожиданно, горячее дыхание обожгло губы еще до касания и в алых глазах застыли неопознанные пылающие эмоции, и Шото, засмотревшись, потонул в них, не в силах справиться с океаном чужого откровения. Поэтому не отстранился и не попытался остановить.

Касание чужих губ было невесомым, и дыхание перехватило. Бакуго целовал нежно, вразрез со своим напористым характером, и ответить было так правильно и просто. Сердце в груди забилось быстро-быстро, а тепло, разливающееся по телу, совсем не обжигало, согревая и успокаивая.

Задыхаться от нехватки воздуха, когда язык скользил по губам, проникая вглубь, тоже не страшно и до ужаса хорошо. Щек касались шершавые горячие ладони, и Шото не задумывался о причинах происходящего, он накрыл руки своими и впервые за всю свою жизнь ощутил себя на правильном месте.

Бакуго отстранился и смотрел серьезным взглядом прямо в глаза, Шото свои не отводил, хотя в груди все клокотало от эмоций, невысказанных слов и рук, все еще обхватывающих лицо. Никто из них так и не успел нарушить тишины — дверь распахнулась, и они отстранились друг от друга раньше, чем кто-либо из одноклассников успел хоть что-то заметить.

***

Когда все наконец свалили, оставляя его одного, Кацуки выдохнул с облегчением. День и так выдался слишком интенсивным на события, чтобы терпеть своих гиперактивных одноклассников слишком долго, и то, что в конце он уже чуть ли не рычал на них, совершенно точно не его вина. Да и молчавший после его внезапного порыва, который он определенно собирался оправдывать сотрясением, Тодороки спокойствия не добавлял.

То, что Кацуки признал для себя симпатию к этому придурку, совсем не значило, что он собирался делать шаги для сближения. Но поддался порыву, и даже то, что половинчатый его не оттолкнул, ответив, не давало никаких надежд. Но он определенно не собирался страдать из-за этого. Игнорирование — вот его действия на ближайшее время. Если Тодороки сам поднимет тему — Бакуго придумает, как отговориться адреналином или хер знает чем еще.

Он вообще-то пережил стычку со злодеями и не собирался каяться за свой внезапный порыв, тот мог оттолкнуть в любой момент, но почему-то совершенно не сделал этого. И чувство вины за украденный поцелуй без спроса он планировал похоронить где-то очень глубоко в душе.

Уже перед самым сном мысли от Тодороки перетекли к его брату, который выскочил, когда Кацуки уже думал, что хуже ситуация для них стать не могла.

Руки уже слабо слушались и повсюду лезли злодеи, почувствовавшие свободу, а на их пути были только они. Большинство, конечно, нацелились на Старателя, игнорируя их с Деку, стараясь незаметно улизнуть и расплыться по улицам города, сея хаос и разрушение, и только они могли помешать возникновению новых жертв. Охрана тюрьмы несла слишком большие потери, а подмоги не было и в помине. А потом Бакуго увидел его.

Даби насмешливо улыбался и двигался прямо к нему.

— Герои нынче совсем измельчали, раз школьники вынуждены выполнять их работу.

— Заткни свою пасть, — Бакуго не собирался вести с ним душевные беседы, он хотел взорвать его на месте и, возможно, только возможно, преподнести голову Шото. Хотя сам половинчатый, вероятно, не особо оценил бы такой жест доброй воли со стороны Кацуки, ему было плевать.

— Какие мы грубые. Я лишь заскочил узнать, как поживает мой младший братик. Давно его не видел. Волнуюсь.

Он играючи увернулся от взрыва, чем разозлил только больше. Силы давно уже были на исходе, но его предел наступит только в момент, когда измученное тело покинет сознание — не раньше. Синее пламя вдруг взвилось вокруг, скрывая от чужих глаз, Бакуго чувствовал жар, даже находясь на большом расстоянии от пламени, казалось, вот-вот — и весь кислород внутри огненной клетки будет сожжен.

— Не переживай, я не стану тебя убивать, у меня просто есть небольшое послание для Шото, и я очень надеюсь, что ты его передашь.

— Нахуй иди.

Даби громко рассмеялся.

— Я и забыл, какой ты вспыльчивый и невежливый. Из тебя вышел бы отличный злодей, а вот герой с такими характеристиками явно не очень.

— Не тебе судить, кто может стать героем, а кто нет.

Пот от жара застилал глаза, и Бакуго не мог прицелиться, чтобы взорвать уроду его лицо, он пытался придумать подходящую стратегию, чтобы отделаться от Даби и заняться действительно важными делами.

— Возможно. В любом случае, передай моему брату, что мы совсем скоро увидимся и я с нетерпением жду этого.

Бакуго не успел ничего ответить: рядом раздался громкий взрыв, вызванный совсем не им, и его отбросило к стене, голова встретила препятствие с глухим звуком, а вокруг сгустилась темнота.

У него получилось вернуться в академию уже на следующий день, не без угроз персоналу всей больницы, конечно. Он просто успел вынести мозг всем, начиная с родителей, и его отпустили.

Обстановка вокруг именно такая, какую он себе представлял. Все были напуганы из-за прорыва главной тюрьмы с самыми опасными злодеями, хотя уйти удалось совсем небольшому количеству. В общежитии он встретил одноклассников и от них же узнал, что их стажировка отменена: героям не до няньчинья с детьми. Хотя если бы не эти самые дети — потерь и разрушений было бы в разы больше. Их все еще совершенно не воспринимали всерьез — и это бесило.

Именно злость позволяла не думать о том, что половинчатый избегал его явно намеренно, боясь, похоже, оставаться с ним наедине. Словно он был озабоченным маньяком, нападающим при любом удобном случае. Кацуки практически заставил себя поверить в то, что его это совершенно не волновало, как и касание мягких губ, преследующее во снах каждую ночь.

Время учебы наступило быстро, это позволило отвлечься и от происходящего в мире, и от собственных противоречивых мыслей, хотя и совсем ненадолго. Терпением он никогда и не отличался, но когда от любого случайного прикосновения от тебя начинают шарахаться, как от прокаженного, это начинает волновать даже более спокойного человека, чем он. Лучше бы половинчатый ударил его еще тогда в больничном крыле. Но, видимо, тот придерживался принципа не бить лежачих и так стукнутых людей. Так что спустя две недели чаша оказалась совсем переполненной.

— Шото, не хочешь посмотреть с нами фильм? — Половинчатый вернулся в общежитие, как и обычно, позже всех, тренируясь до последнего.

Тодороки, застывший после слов Деку возле лестницы, быстро просканировал диваны с одноклассниками, прекрасно видя, что единственное свободное место осталось как раз между Кацуки и подлокотником дивана. Попросить кого-то уступить ему другое наглости не хватило. Он задержал взгляд на Бакуго, а потом покачал головой.

— Нет, спасибо, мне нужно еще доделать доклад по истории. Спасибо за предложение.

Он скрылся на лестнице быстрее, чем кто-либо успел пуститься в уговоры, а злобную тихую ругань Кацуки услышал только сидящий рядом Киришима, но никак не прокомментировал.

В итоге Бакуго варился в своей злости ровно тридцать минут фильма, но осознав, что дальше так просто продолжаться не могло, вскочил с места и пошел к лестнице. Все были слишком увлечены происходящим на экране и не обратили на него внимание.

Он ни на секунду не задумался перед тем, как постучать в дверь. Тодороки открыл спустя десять обеспокоенных ударов сердца. Он выглядел удивленным, хотя и попытался это скрыть, но Кацуки слишком хорошо его знал. Он не ждал приглашения, протискиваясь в комнату и ставя хозяина перед фактом.

— Бакуго, ты что-то хотел? — Шото, смерившись с таким наглым вторжением в личное пространство, закрыл дверь, но от нее далеко не отошел, словно готовый в любой момент сбежать из собственных владений, оставляя ее на милость захватчика. Кацуки это злило чуть ли не больше, чем весь вид придурка.

— Может, ты уже врежешь мне, и мы закроем этот вопрос?

— Зачем мне бить тебя?

— Ты прекрасно знаешь.

— Нет, я правда не понимаю.

Бакуго громко вздохнул.

— Хочешь, чтобы я произнес вслух? Хорошо. Я поцеловал тебя без разрешения — теперь ты чувствуешь отвращение. Врежь мне, и мы в расчете. Давай, ну, — он подошел к замершему парня, убирая руки за спину, чтобы рефлекторно не закрыться или не ответить. — Я не стану сопротивляться или бить в ответ. Но хватит бегать от меня, как от прокаженного.

— Я… это не из-за отвращения или чего-то еще, — тот справился с растерянностью, но все равно не говорил ничего внятного.

— Тогда в чем дело? Если не в том, что тебе в комнате в одной находиться со мной противно, то что тогда?

— Это тебе должно быть противно, — шепот его был едва различим, но в комнате было тихо, так что Бакуго слишком хорошо расслышал слова.

— Что? Ты решил по второму кругу окунуться в приступ самобичевания? Кажется, мы это уже проходили.

— Ты не… не знаешь всего, а я не уверен, что смогу объяснить, — Тодороки отводил взгляд, не в силах выдержать зрительного контакта, и весь съежился. — Просто если бы ты знал, то не захотел бы снова целовать, даже говорить бы со мной не стал. Противно было бы тебе.

— Это из-за твоего братца, да? — Половинчатый вздрогнул, вскидывая голову, и это дало ответов больше, чем Бакуго, возможно, хотел бы получить. — У вас что-то было.

— Он что-то сказал тебе тогда? — голос его сломался на полуслове и в конце остался только задушенный хрип, но Кацуки все понял.

— Ничего он не говорил. Я подозревал. Тот укус и твои слова раньше. Просто предположил, но твоя реакция сейчас, все и так понятно. Но в этом нет твоей вины, он за…

— Он не заставлял меня, — Шото говорил твердо и почти зло, чеканил слова, пытаясь причинить боль именно себе. — Меня тянуло к нему, и я мог… я мог бы остановить его, если бы не хотел этого, но не стал. Именно поэтому тебе должно быть противно.

Бакуго, возможно, стоило задуматься, по каким причинам он не испытывал никакой неприязни после чужих откровений, но он в последнее время старался уже ничему не удивляться.

— А ты никогда не слышал об эмоциональном насилии? О Стокгольмском синдроме? Но даже… даже если это было полностью твоим желанием, во что я слабо верю, если учесть, что ты был наедине с ним столько времени, это не делает тебя плохим человеком.

— Ты считаешь, то, что я хотел собственного брата, это нормально?

— Нет. Ты определенно больной извращенец. Тебе бы к психологу походить. Но я не испытываю к тебе отвращения. Возможно, психолог нужен и мне.

Шото рассмеялся, это уже походило на истерику, Кацуки подошел к нему и, не давая себе шанса передумать, обхватил лицо ладонями, заставляя посмотреть в глаза.

— Послушай меня внимательно, половинчатый, я скажу это только один раз. Когда сказали о твоем похищении и никто не знал, что с тобой, я чуть не рехнулся от волнения. И поверь, больше всего на свете я ненавижу быть уязвимым. В тот момент я не знал, жив ты или нет, и не понимал, почему меня это вообще волнует. Сейчас понимаю. Мне не плевать на тебя. Но мне абсолютно все равно, что там ты испытывал к этому ублюдку. Меня волнует, что ты испытываешь ко мне… Даже несмотря на то, что меня до ужаса бесит, что я вообще задаюсь этим вопросом.

Тодороки положил руки ему на плечи, слегка сжимая.

— Ты — единственная причина, по которой я смог вернуться к нормальной жизни здесь. Я чуть не умер от страха, когда увидел, как вы сражаетесь там с целой кучей злодеев, и понимал, что ничего не могу сделать, чтобы помочь. Только наблюдать. Ты помог мне вспомнить, почему я всегда хотел быть героем. Но я не буду свободным, пока жив он.

— Тогда я помогу тебе освободиться от него. И на это мне разрешение не нужно. Я сделаю это и потом спрошу вновь, хочешь ли ты, чтобы я поцеловал тебя, Шото.