До конца недели Варвара успела сделать многое. Получить распоряжение на передачу дела Горчакова под юрисдикцию Третьего Отделения; забрать Ивана из жандармерии и привезти его в Петроград; отдать материалы следователю Коновалову и провести короткий инструктаж.
— Там, Ваше Благородие, замешаны весьма влиятельные люди. Но это осиное гнездо нужно сковырнуть. Вы же знаете, как к подобному относится Их Светлость?
Коновалов знал, потому что сразу после «Амурской тишины» входил в ревизионную группу, проверяющую градоуправление. А ведь тогда Алексей Константинович был графом и не имел никакого отношения к Третьему Отделению.
— Насколько влиятельные? — уточнил Коновалов.
— Предводитель дворянства губернии, сам губернатор и его покровители в Петрограде. Подробнее, с указанием фамилий вам Иван Владиславович расскажет.
— Горчаков готов сотрудничать?
— Да, у него небольшой выбор. Либо он раскрывает подробности, либо отвечает за всех. И второго он делать явно не желает.
— Коли у губернатора покровители в Петрограде, то это должен быть кто-то из министров. Давить будут.
— А вы записывайте, Ваше Благородие. Кто за кого просит, кто с чем подходит и что предлагает. И их тоже под следствие. Это дело Их Сиятельство курирует лично. Ежели будут поступать угрозы — сообщайте мне. С такими князь разбираться будет. И ещё. В данный момент Иван Владиславович помещён в Петропавловскую крепость. Проинспектируйте, заодно, условия. Это место содержания заключённых и подследственных, а не подвалы средневековой инквизиции.
— Я понял вас, Варвара Андреевна, — кивнул Коновалов.
В Севастополь Варя с Викентичем вернулись поздно вечером, застав в поместье Горчаковых нездоровый ажиотаж. Во дворе стояли две незнакомые машины, а сам Владислав Евгеньевич беседовал на ярко освещённой веранде с четырьмя господами. Точнее, не совсем беседовал, скорее причитал. И пока они с Варварой шли по тёмным дорожкам парка, Леонид Викентьевич по привычке вслушивался в доносящиеся голоса.
— Это сущий кошмар, господа! Единственный сын, наследник, моя опора! Я в совершенной растерянности!
— Вам сейчас нужны деньги, Владислав Евгеньевич, — убедительно заявил солидный господин. — С деньгами можно сделать гораздо больше для освобождения Ивана. Вот поэтому я и предлагаю…
— Ванечка! — страдальчески простонал Горчаков. — Они его уже две недели держат. И ни словечка от него, ни строчки. Мне даже увидеться с ним не дали!
— Мы могли бы этому поспособствовать, Владислав Евгеньевич, — вклинился в разговор второй господин. — Уверен, начальник жандармерии не откажет безутешному отцу. Если бы вы только…
— Поля! — заголосил Владислав. — Полечка! Подай мне микстуру от давления, у меня в глазах темнеет!
После этой фразы Елизаров тихо хмыкнул. Уж больно наигранным было отчаяние Горчакова, прямо как обморок в первую минуту их знакомства. Но ведь тогда, после холодной реакции Вари, Владислав Евгеньевич взял себя в руки очень быстро. И последующие три дня хоть и страдал, но молча. А сейчас всё это больше походило на эпатажную, но вполне действенную попытку уйти от навязанной темы разговора. Судя по всему, Горчаков может истерить в подобной манере бесконечно долго, доводя своих собеседников до белого каления.
— Может, лекаря, Владислав Евгеньевич? — спросил первый. — Давайте я пошлю машину. Заодно водитель и поверенного вашего привезёт.
— Ах, Николай Львович, голубчик! Что бы я делал без вашей поддержки! — уже совсем другим тоном продолжил Горчаков. — Вам ли не знать, как обливается кровью родительское сердце? Только поверенного нашего Ванечка уволил, а нового найти не успел. Приехали тогда за ним!
В этот момент Елизаров вместе с Варей вышли на освещённый участок прямо перед лестницей, ведущей на веранду. Горчаков увидел их, судорожно всхлипнул, будто ему не хватает воздуха, и сломанной куклой осел в кресле.
— Вот, и за мной приехали, Николай Львович, — обречённым голосом простонал он. — Не поминайте лихом, друг мой милый. Сгину я теперь в застенках государевых без вины виноватый! А у меня ведь сердце совсем слабое. И Ванечку перед смертью не увижу!
— Добрый вечер, господа, — холодно оглядел всех присутствующих Леонид Викентьевич. — Собственной Его Величества Канцелярии Третьего отделения полковник Елизаров.
— Граф Муравьёв Николай Львович, — представился солидный господин. — Чем обязаны?
— Следствие покажет! — сказал, как отрезал, Елизаров. — Владислав Евгеньевич, с сегодняшнего дня делом Ивана Владиславовича Горчакова занимается Третье Отделение. На основании этого у нас имеются к вам вопросы. А вы, господа, — повернулся Викентич к гостям, — можете быть свободны. Вас позже на допрос вызовут.
Удостоверение с государевой защитой и официальный тон заставил визитёров подняться. Варвара лично направилась проследить, чтобы гости покинули поместье, а Викентич устроился в кресле напротив Горчакова.
— Значит, не выпустят Ванечку, да? — тихо спросил тот, пригубив принесённого служанкой ликёра.
— У вас же сердце, Владислав Евгеньевич?
— Отпустило, — вздохнул тот.
Викентич хмыкнул. Горчаков всё ещё смотрел глазами побитой собаки, вот только надрыв в голосе куда-то пропал.
— Любопытный вы человек, — задумчиво произнёс Елизаров.
— Слабый я человек, Леонид Викентьевич. Одни как дубы лесные — под любым ураганом выстоят, а я — лоза виноградная, которой опора нужна. А сейчас из меня последний стержень вынули. Я же до последнего был уверен, что Ванечку оговорили. Но раз Варя увезла его в Петроград, значит правда всё.
— Всё, да не всё, — заявила вернувшаяся Дёмина. — Чего граф Муравьёв от вас хотел?
— Бумаги какие-то подписать. Вроде как договорённость у них с Иваном была, а тот не успел закрыть сделку. Вот Николай Львович ко мне и приехал.
— А вы бумаги те видели? — спросил Елизаров.
— Даже смотреть не стал, — покачал головой Влад. — Ванечка мне всегда говорил, чтобы я без него да без поверенного ничего не подписывал. Ибо сути крючкотворной не знаю и могу нас одним документом по миру пустить.
— И что, за столько лет вы даже ознакомительно не пытались понять за счёт чего вы живёте, Владислав Евгеньевич?
— Вы, Леонид Викентьевич, вряд ли меня поймёте. Но думаю, всё же согласитесь со мной, что неуверенных людей на самом деле очень много. И рядом с такими всегда, как пчёлы возле улья, роятся желающие поживиться. Дать совет, убедить купить ненужную вещь или втянуть в сомнительную аферу с целью обмануть. Тут даже за примерами далеко ходить не надо. Одна только попытка купца Самохина разводить страусов чего стоит. Задумка-то неплохая — получать яйца по три фунта весом каждое. А что в итоге? Все сорок купленных птиц оказались «петухами», у которых яйца есть, да не те! Ну и кто из нас глупее? Я — который сам себе признался, что не способен вести дела, или Самохин, пустивший на ветер по совету одного «друга» три тысячи рублей? А Ванечка у меня один наследник. Ему нет нужды обманывать или воровать. Ведь деньги и так все его.
— Неужто у вас совсем родни больше нет? — поинтересовался Викентич.
— Полно! — фыркнул Влад. — Тётки, кузины, племянницы, даже сёстры есть. Вот только все они другим родам принадлежат. И у всех свои дети имеются, которым приданое нужно. Меня же мои родители фактически продали бабушке. У Александры Ильиничны шесть дочерей было. Она всё внуков ждала, а как девятая внучка родилась, так она и объявила, что ежели кто из дочерей сына родит, да в Род Горчаковых ей отдаст, той она отпишет большой особняк и два доходных дома в Симферополе. Вот мои и решили, что ещё один сын у них может появится, а доходным домом матушка не разродится. А теперь… Только пусти этих пираний до имущества, как они растащат даже то, что прибито гвоздями! Вот и получается, что на одну только Вареньку и надежда.
— Ну конечно, как сказал мой отчим: вторую такую дуру ещё поискать надо! — фыркнула Дёмина. Ворчливо, но без злобы.
— Так что с Ванечкой-то теперь будет? — решился задать вопрос Влад.
— Пока следствие идёт — в Петрограде сидеть будет. Когда всю схему вскроем, то долг на нём хоть и большой останется, но вполне подъёмный. В отличие от дня сегодняшнего. Чистосердечное зачтут, да и помощь следствию. Ну а дальше, по вердикту суда: либо присудят ему нахождение под следствием как отбытое наказание, либо в ссылку отправить могут. Не думаю, что надолго. Не душегуб же какой и не разбойник.
— В любом случае, наука будет. За одного битого — двух небитых дают, — заявил Викентич.
— А вы, Владислав Евгеньевич, — продолжила Варя, — завтра рассчитаете всех своих работников. Абсолютно всех, в том числе и слуг. Поскольку счета ваши арестованы, то денег заплатить вы не сможете. Продукцию отдавайте. Муку, зерно, всё, что на складах есть. Через два дня я начну ставить имущество на консервацию.
— Куда же я пойду в таком случае, Варенька? — рассеянно спросил Горчаков. — Жить-то где буду?
— Наставником попробую вас устроить. Их Светлости как раз Земельник нужен для работника необученного и учитель для родовича. Уж кто-кто, а Александра Ильинична на ваше образование не скупилась. Много денег не обещаю, но крыша над головой у вас будет.
— Книги хоть можно будет взять с собой? — робко спросил Влад.
— Даже нужно.
Поднявшись к себе в комнату, Варя скинула туфли и устало опустилась в кресло, закинув ноги на табуретку.
— Тяжело? — спросил Викентич, помогая снять китель.
— Да уж, не мои шестнадцать лет. Ноги отекают, спина болит, одно радует: Эфирница, похоже, будет. У меня восприятие метров до пятисот выросло и до тяжёлого Эфира я дотягиваться стала.
— Варь, ты уверена, что Горчаков справится с работой наставника? И что Их Светлость за склонность к истерикам не выставят его прочь уже через пару дней?
— Владислав Евгеньевич очень эрудированный человек. Его беда лишь в том, что он совершенно не умеет бороться с трудностями и искать решения проблем. Любая нестандартная ситуация мгновенно выбивает его из колеи, лишая душевного равновесия. Он себя с виноградной лозой сравнил, а я его тепличным растением назову, которому нужен определённый состав почвы, влажность воздуха и температура. Если всё правильно выдержать, то он будет цвести. Но при малейшем сквозняке его цвет опадает, листья вянут и он начинает болеть. Он привык подчиняться, ему нужен тот, кто точно скажет, что делать. И тогда Влад сможет проявить себя. Ну а что касается его манер… Ты же уже понял, что Горчаков подобным образом играет на публику. А без неё в домашнем кругу он вполне адекватен.