После душной улицы – прохладный салон машины (хвала создателям климат-контроля) кажется каким-то райским местом, пределом мечтаний на ближайшие минут двадцать поездки. Скотт даже успел поругать себя за недальновидность пару секунд, когда отказывался от предложения подвезти, стоило только открыть дверь.

Точнее дверь открыли ему, продолжая виновато смотреть. Рейес – так он представился Скотту – даже обработал ему локоть, залепив ссадину смешным широким пластырем с изображением Железного Человека. Правда, перед этим он очень долго искал аптечку, словно не знал, где она лежит, сопровождая поиски негромкими испанскими ругательствами.

У Скотта, равно как и у сестры, с испанским всегда всё было очень и очень плохо: слова вечно путались, формы глаголов решительно не запоминались, а произношение, как постоянно вздыхала учительница, было слишком американским. Скотт понятия не имел, каким должно было быть его чёртово произношение, когда он ни разу не носитель языка, а имитировать чужую манеру – дело гиблое.

Языки, в общем, совсем не его стезя.

А вот Рейес явно не то испанец, не то латиноамериканец, и испанский, ясное дело, выходил у него правильным, звучным и даже красивым, несмотря на то, что у Скотта, во время учебы, появилась на него аллергия. Хотя возможно дело было в ругательствах – это не то, чем Скотт хотел бы хвастаться, но их запоминать было легче всего – они у испанцев занятные, витиеватые, все с какой-нибудь занимательной историей происхождения. Прислушиваться к чужим словам было интересно. Кое-что он даже понимал.

Но когда Скотт уселся в машину, пристегнулся, всё как полагается, Рейес, почесав бритый затылок, чуть улыбнулся, – приподнял уголок рта, – и подкрутил громкость музыки. Спросил докуда, собственно, его подбросить. И замолк.

Скотт даже успел расстроиться, но не всерьёз и ненадолго – его быстро разморило; ведь теперь Рейес вёл машину плавно, соблюдая все правила и тормозя перед каждой кочкой, не то пытаясь реабилитироваться в его глазах, не то просто, наконец, разглядел предупреждающие знаки.

Широн громко ревела, возмущалась, но больше тридцати миль послушно не набирала – от рёва двигателя и не слишком хорошей звукоизоляции (это тебе не проверенная временем старая добрая Тойота Краун, у которой с этим проблем никаких нет) у Скотта даже начала побаливать голова.

Он всегда считал людей, что покупают подобные спорткары и гоняют по городским дорогам на запредельных скоростях, игнорируя наличие камер, знаков и прочих препятствий, как минимум – не слишком умными, а как максимум – хреновыми самоубийцами.

Частично Скотт, конечно, понимал, что владение подобным авто поднимает самооценку едва ли не на уровень неба, да и кто не откажется помечтать о красивой, мощной тачке, которую на дорогах будут провожать восхищёнными, завистливыми взглядами? Да и по-честному – он сам согласился на предложение Рейеса, чтобы поближе познакомиться с этой красоткой. Когда ещё такой шанс в жизни выпадет?

Но всё же самолюбование своей обеспеченностью в такой извращённой манере – крайне сильно не одобрял.

Да и павлины с их огромными хвостами-вениками ему никогда не нравились, а тут – почти то же самое. С виду красивые и изящные, а стоит клюв раскрыть – лучше бы боженька не давал им голос вообще.

С такой тачкой проблем не оберёшься, если действительно катаешься на ней каждый день. Оставишь на ночь на улице – считай, лично спустил миллионы в унитаз. А её содержание? Налог? Страшно представить суммы.

Скотт, повздыхав, принялся развлекать себя изучением салона.

Тот внутри оказался едва ли не стерильным, с бежевой кожаной – искусственной? если да, то очень качественной – обивкой сидений, почти без мрачных оттенков, и на этом фоне Рейес проступал особенно отчётливо, таким тёмным, несколько неуместным пятном. И Скотт отчего-то подумал, что машина – не его.

На таких ездят действительно до отвращения богатые люди и то, по каким-то праздникам, учитывая, что лимитированные спорткары зачастую держат как экспонаты, материальные доказательства своего богатства, которые можно потрогать и долго ими любоваться.

Рейес определённо точно ни на богатого, ни даже на мажора не походил – у последних вообще присутствует какая-то особая аура и взгляд ошалелой от власти морской звезды, без капли интеллекта.

А он, Рейес, в своей чёрной одежде, с усталым, довольно простым и невыразительным лицом, с никотиновыми пятнами на смуглых пальцах (Скотт заметил это, когда тот провёл ладонью по шее, пытаясь её размять) – ощущался совершенно обычным. Такие, как он, обычно работают какими-нибудь офисными клерками и не отсвечивают и, уж тем более, не гоняют на таких тачках, собирая всевозможные штрафы.

Но, как бы парадоксально это не было, рейесова невыразительность, серость и чрезмерная обычность (даже вызывающие кожаные шмотки не создавали какого-то определённого образа и превращались в простую одежду) Скотту и бросалась в глаза, буквально выпрыгивала на него, помахивая красными сигнальными флажками. Было в нём ещё что-то, что лежит прямо на поверхности, но почему-то именно это труднее всего разглядеть.

Странное, непривычное ощущение.

Рейес бросил на него короткий вопросительный взгляд, и Скотт, смутившись, вернулся к изучению салона.

На бардачке, нарушая общую презентабельность и вычурность светлого салона, виднелись остатки клейкой основы, которые обычно бывают на стикерах. Скотт терпеть не мог все эти клейкие штуки, особенно ценники на книгах – их он просто ненавидел – которые никогда так просто не оторвёшь, не оставив следов.

Интересно было бы узнать, что там было.

Скотт немного ёрзает, вжимаясь в сидение плотнее, и поправляет тугой ремень безопасности, замечая рядом с бедром Рейеса, прямо на сидении, лежащую недопитую бутылку воды и развороченную упаковку с таблетками от головы.

Это наводит на подозрения, и Скотт невольно хмурится. Похмелье? Не был дома? Это вполне вероятно, учитывая, что как раз вчера было отвратно и промозгло, а к вечеру и вовсе заморосил дождь, и чужая одежда подходила под ту погоду. С кожаных вещей легко стряхнуть капли и не намокнешь толком.

По приборной панели заскользил смартфон, небезызвестной марки, последней модели, но с явно свежим сколотым углом и небольшой царапиной через весь экран. Скотт поймал телефон, потянувшись вперёд, и ремень безопасности неприятно впился в грудину. Рейес обратил на это ровно ноль внимания.

Интересно, подумал Скотт и взял телефон в руку крепче, чтобы – мало ли – не выскользнул. Специально не скрываясь, попытался разблокировать его, наткнулся на пароль и ожидаемо его не угадал. Рейес по-прежнему не смотрел в его сторону, но Скотту не особо верилось, что за ним всё-таки не следят.

Широн плавно тормозит перед светофором, пока Скотт вертит в руках смартфон – на тонком силиконовом чехле с обратной стороны наклеена небольшая розочка, прямо под фирменным знаком, и вряд ли Рейес лепил бы что-то такое. Телефон, видимо, тоже не его, даже более – владельца он однозначно не любит.

Телефон положить совершенно некуда – оно и понятно, кто будет в салон спортивной машины пихать подстаканники и, тем более, держатели для смартфонов, и Скотт собирается положить его обратно, как Рейес подаёт голос.

– Можешь, пожалуйста, положить его в бардачок?

– Конечно.

Почему бы сразу туда его не засунуть, думает Скотт и подцепляет ручку, немного приоткрывая бардачок, не собираясь особо разглядывать содержимое (хотя очень хочется), но даже так – он видит то, что хочется тут же забыть.

Внутри лежат наручники, вполне себе настоящие, полицейские, без всяких мехов и прочей пакости, по чьей-то глупой ошибке считающейся сексуальной, длинная лента презервативов и довольно внушительное количество смазки (кажется, это она) и, словно вишенка на торте, лазурного, даже красивого цвета, дилдо. С выступающими венами и прочими прелестями.

Скотт медленно краснеет до самых корней волос, уши печёт особенно сильно, да и в машине становится резко душно, словно он снова на улице, или Рейес выключил кондиционер.

– Ты чего? – спрашивает его Рейес и протягивает руку, чтобы приоткрыть крышку бардачка больше, и:

– Оу.

Оу, блять, думает Скотт, двумя пальцами кинув телефон поглубже, и захлопывает крышку.

– Это не моя машина, – не скрывая своего веселья, но всё же довольно аккуратно подбирая интонации, произносит Рейес, поглядывая на Скотта.

– Я понял. Можно я тут выйду?

Рейес громко смеётся.

– Не бойся, это не по твою душу. Скорее всего, даже – по мою.

– Знать не хочу. Остановитесь, пожалуйста.

– Моя… коллега, которой принадлежит эта красотка… В общем, она любит так шутить. А я-то думал, школьники в наши дни более, как бы сказать, – Рейес откровенно издевается, не прекращая усмехаться, – раскрепощённые.

Скотт издаёт совершенно позорный скулёж и закрывает красное лицо руками, жалея, что согласился на чужое предложение. Лучше бы он вообще как положено дорогу перешёл.

Встретились, мать твою, два нарушителя…

– Я не школьник.

– М?

– Я студент.

Рейес прыскает и качает головой, пытаясь не отвлекаться от дороги.

– Первый курс?

– Да. – Скотт трёт лицо и отворачивается к окну, насколько вообще возможно. – Первый.

– Недалеко от школьника ушёл.

Скотт бросает злобный взгляд через плечо и сильнее всматривается в улицу. Они и так почти приехали и можно будет забыть об этом… Этом.

В машине повисает тяжёлая, неловкая тишина, и будь у Скотта палочка, он бы обязательно потыкал ею в это грузное облако, которое только ещё больше напрягает, чтобы как-то от него избавиться.

Назойливая попсовая песенка пятилетней давности внезапно сменяется приглушённой сурдинами игрой духовых, а на заднем фоне слышится ропот зала – кажется, живая запись и, словно бы, не с начала. Скотт даже удивлённо поворачивает голову, прислушиваясь и пытаясь понять, знает ли он эту композицию. Он не то чтобы разбирался в классике, но эта мелодия звучит очень знакомо, и ощущение прескевю не пропадает до тех пор, пока Рейес не говорит, почти восторженно, но больше удивлённо:

– Ух ты, не знал, что она слушает Яначека.

Польская фамилия с жутким испанским акцентом звучит настолько дико, странно и непонятно, что Скотт невольно улыбается. Забавно, думает он, словно его акцент зависит от эмоций. До этого его почти не было слышно.

– Любите классику? – спрашивает он и невольно расслабляется от тихого чужого смеха.

– Вовсе нет, – покачав головой, Рейес как-то мягко смотрит на Скотта, куда-то на кончик носа, избегая глаз, – но эта Симфонета почему-то запала в душу, да и этот композитор единственный, кого я узнаю сразу.

– Мне она тоже показалась знакомой, – зачем-то говорит Скотт и трёт переносицу, переводя взгляд на дорогу – они как раз подъезжают к нужному месту. Скотт не назвал точного своего адреса – подстраховаться в таких вопросах никогда не лишнее – и поэтому они останавливаются за несколько кварталов до его дома. Так просто намного спокойнее. Да и объяснять отцу ситуацию не придётся – а то влетит и Скотту и Рейесу, помимо огромного штрафа. Хотя вообще удивительно, что за ним патрульную машину не выслали.

Рейес кивает в ответ и снова улыбается, приподняв уголок губ.

– Приехали. Не бегай больше так через дорогу, ладно?

Скотт дёргает бровью и смотрит с насмешкой, отстёгивая ремень безопасности, потирая груди и немного живот, замечая, что Рейес внимательно следит за ним, бросив короткий взгляд на смотавшийся ремешок.

– А вы не гоняйте так.

– Плохой день.

– Не повод сбивать пешеходов.

– Там нельзя переходить дорогу.

Скотт широко улыбается, демонстрируя ровный ряд белых зубов, и открывает дверь.

– Плохой день.

***

Рейес вздыхает третий раз за пять минут, и Кима не выдерживает, встаёт с дивана, опрокинув на пол несколько бумажек, и с громким, размеренным стуком каблуков подходит к кофемашине, начиная перебирать упаковки с капсулами, ища что-нибудь покрепче. Жаль, что виски машинка не разливает.

Рейес вздыхает снова – всё так же пялясь в телефон – и даже когда кофемашина шумит, словно одержимая демонами, распространяя по кабинету терпкий, бодрящий запах, и выдавливает в кружку последние капли напитка, он не двигается со своего места, продолжая сидеть в кресле, поднеся экран телефона почти к самому носу, будто ему плохо видно.

Кима вздыхает уже сама, распуская тугой пучок на затылке, и встряхивает волосами, подходя к своему рабочему столу, на котором Рейес навёл безбожный беспорядок, осквернив её святилище своими ногами, закинутыми поверх важных документов.

Поставив чашку на свободное у края место, она отходит к небольшой тумбочке у стены, прямо рядом с зеркалом по пояс, и снимает туфли, доставая на их замену мягкие тапочки.

Рейес отталкивается от стола и подъезжает на стуле к Киме, наконец, оторвавшись от телефона.

– Ты знаешь, что у тебя в бардачке лежит? – спрашивает он, закинув руки за голову.

– В бугатти? Ничего.

Кима расстёгивает несколько пуговиц на блузе и берёт с тумбочки пультик от кондиционера, меняя настройки.

– А вот и нет, – хмыкает Рейес, с детским задором улыбаясь и помахивая телефоном, – не угадала. Там хуй.

Кима даже зависает на мгновение, поворачиваясь к нему. Голова, и без того забитая разной информацией – что нужно сделать, кому позвонить, кого похвалить, а на кого наорать, отказывается воспринимать новую порцию информации. Тем более, у неё, вообще-то, обед.

– Хуй. – повторяет она озадаченно, словно первый раз такое слышит. – Какой. Ещё. Хуй.

– Резиновый. Голубой такой. Симпатичный.

Рейес ухмыляется так широко и самодовольно, что невыносимо сильно хочется ему врезать. Кима тянется рукой к своему лицу, но останавливается на половине движения – макияж смазать не хочется, утром на него была потрачена уйма времени. Вместо этого она разминает затёкшую шею, отходя к окну, старательно пытаясь игнорировать то, что Рейес катится на стуле за ней следом.

Переведя взгляд с бесящей ухмылки на телефон в чужой руке, Кима хмурится и сжимает губы так сильно, что они даже начинают болеть.

– К чёрту хуй, хочешь, забирай себе, раз так понравился.

– Даже так?

– Рейес.

Рейес перехватывает её взгляд и всё же имеет совесть состроить неправдоподобно виноватую рожу.

– Ты разбил мне телефон, без спросу взял мою машину…

– Она не твоя, а твоего бывшего.

– …снова собрал штрафы за превышение и отказываешься работать, продолжая тратить моё время.

Рейес дёргает плечом и не меняется в лице, продолжая смотреть так же "виновато", пока Кима не выхватывает из его руки свой смартфон, снова задаваясь вопросом, как этот человек оказался в этой компании, и почему она продолжает работать на него. Подай она заявление на перевод в другой филиал, его бы, конечно, одобрили с большим скрипом, но зато она бы избавилась от, по меньшей мере, одной проблемы.

– Этой игрушкой ты едва ли пользуешься, а штрафы я оплачиваю сам. И потом, я спешил. Да и зачем такой малышке простаивать зазря…

Сняв блокировку и отвернувшись от Рейеса, чтобы не беситься, просто глядя в его лицо, она тут же натыкается на светлые, ясные глаза, блестящие от яркого солнца.

– Это ещё кто?

Фотография не слишком чёткая, смазанная, но цвета на ней сочные, и мальчишка симпатичный, несмотря на то, что фото сделано снизу и случайно – судя по папке, он попытался угадать пароль. Светлая, чистая, немного блестящая от жары кожа, на которой можно разглядеть лёгкий румянец. Лицо наискосок пересекает тень, и это тоже добавляет какого-то шарма, особенно – когда удаётся увидеть едва заметные рыжие точки на скуле. У мальчишки пытливый, сосредоточенный взгляд из-под ресниц, хотя опять же с такого ракурса толком не рассмотреть лицо.

Кима невольно любуется им – молодой парнишка не сказать, что слишком красив, но притягивает взгляд своими простыми чертами лица и – необыкновенно – яркими и внимательными глазами.

– Моя, – едва не урчит Рейес, подъезжая поближе и опуская её руку пониже, чтобы вновь посмотреть на фото, – случайная жертва. Чуть не сбил его, когда твой телефон уронил, а тот, как назло под педали залетел. Стоял посреди дороги, как дурак.

– Ты правил дорожного движения не знаешь?

– Что? – Рейес смеётся и возвращается к столу, прокрутившись на стуле вокруг своей оси. – Он сам перебегал дорогу не там, где надо.

– Встретились два одиночества, – фыркает Кима и снимает чехол, чтобы достать лоток сим-карты. – Ты по нему вздыхал всё это время? А как же твоя девушка, как её? Зои?

– Зиа.

– Всё равно.

– Она мне не девушка.

Кима смеётся, выключая телефон, и кладёт его ближе к Рейесу, а сама берёт подостывший кофе, делая осторожный глоток.

– Вы проводите все выходные – и не только – вместе, ты возишь её по магазинам, или куда она там хочет, постоянно трахаетесь, и ты не ходишь налево. В моё время это называлось "отношения".

По лицу пробегает тень неприязни, и глаза опасно прищуриваются – но всего лишь на мгновение, и он снова принимает самый расхлябанный и равнодушный вид, забросив ногу на ногу.

– В моё время это называется просто секс.

– М-м. – Кима прячет улыбку в чашке и сверкает своими голубыми, невозможными глазами.

Рейес отмахивается от неё и встаёт с кресла, потягиваясь, шурша подкладом на куртке, которую так и не снял. Кима бросает взгляд на часы, допивает кофе и постукивает коготками по краю стола.

– Будь добр, переоденься, мне жарко, глядя на тебя.

Рейес подхватывает телефон Кимы со стола, коротко улыбается и подмигивает, перед тем как выйти за дверь.

– И НАЧНИ РАБОТАТЬ УЖЕ! – Кричит она вдогонку. – Козёл.

***

– Хм. – Задумчиво выдаёт Сара на все излияния брата, продолжая сосредоточенно разукрашивать ногти на ногах всеми имеющимися у неё лаками. Скотт выжидает пару минут, листая свой плейлист, но, так и не выбрав музыку, разворачивается на стуле, подлокотником задевая край стола, и опускает кота, сидевшего у него на коленях, на пол – слишком нагрел ему ноги.

Тот возмущённо мяукает, недовольно поводив ушами, и выскакивает в приоткрытую, специально для него, – остальные два предпочитают спать с родителями – дверь.

– И это всё? Всё, что ты скажешь? Никаких "Скотт, не бегай через дорогу" или "Скотт, как ты мог сесть к незнакомцу, который тебя чуть не сбил"?

Сара поднимает одну бровь и вытягивает ногу, критично рассматривая свои разноцветные ногти, шевеля пальцами.

– Хм.

Скотт возмущённо фырчит и встаёт, чтобы закрыть окно – к вечеру резко похолодало, и комната за полчаса уже изрядно промёрзла.

– Частично ты сам виноват, – Сара всё же поднимает на него глаза и качает головой, принимаясь за вторую ногу, – потому что да, Скотт, не бегай через дорогу. Но…

Сара сводит брови, закручивает крышку ярко-зелёного лака и берёт ярко-красный.

– Но?

– Но в ту тачку я бы сама села.

Скотт начинает громко смеяться и снова садиться за компьютер, проверяя погоду на завтра. Перед глазами снова возникает та самая ехидная ухмылка и слова про современных школьников; интонации и голос, такой завлекающий, иногда неправильно расставляющий ударения и спотыкающийся на некоторых словах, звонко и всегда чётко проговаривающий «р» вспоминается следом, мгновенно и ясно, словно Скотт знаком с Рейесом если не вечность, то очень долго, – так легко представлять его.

– А сам этот Рейес как тебе? – Вдруг спрашивает Сара, и Скотт видит её отражение в углу монитора и пытливый интерес в её глазах. – Ты всегда был падок на тех, кто старше тебя.

Скотт хмурится и недовольно смотрит на сестру через плечо.

– Это не так.

– Я не буду перечислять тебе всех старшеклассников, по которым ты тайно вздыхал, думая, что никто не узнает.

– Ни по кому я не вздыхал!

– А сейчас тебе нравится Кора.

Скотт захлёбывается словами и краснеет от возмущения – по крайней мере, пытается себя убедить, что от него.

– Давай, – Сара с мягким пониманием смотрит на него и немного улыбается, – попробуй меня убедить, мелкий.

Возражений, конечно, не находится – сложно с кем-то спорить, когда ты понимаешь, что тот прав, особенно, если этот кто-то – твоя чёртова сестра, и он отворачивается, подпирая щёку кулаком.

– Так как насчёт того парня?

Парня, ха. Ему, наверное, больше двадцати, может, даже под тридцать – по нему не разобрать было, да и по разговору не понятно. Его-то, разговора этого, толком и не было. Да и о чём с ним можно было тогда разговаривать? Не о содержимом бардачка уж точно.

Впрочем, отмахивается от своих же мыслей Скотт, уже не важно.

Вряд ли они ещё когда-то увидятся.