На утро ни у моей постели, ни у выхода из комнаты, ни под окном, ни даже в телефоне не находится никаких сообщений от толпы, желающих вытащить меня из щекотливой ситуации. В любом случае, утро вечера всегда оказывается мудренее, и оставшиеся два с половиной дня я планирую провести полезнее простого сидения в комнате. Повезло, что сейчас начались выходные. Проверяю, закрыта ли входная дверь, и, на всякий случай, подпираю её ещё и стулом.

Первым делом отписываюсь Нагисе, на чьи сообщения не было сил ответить вчера вечером. Хвалю сестру, которая рассказывает, о совместной помощи их класса какому-то приюту для животных. Кажется, именно эта дочь своих родителей могла бы «подойти» для Скарлетт и Ко по характеру. Нагиса очень схожа с Инесс, хотя я бы ей никогда и не пожелала оказаться в этой ситуации. Между делом интересуюсь как дела у мамы, планирует ли сама девочка дарить кому-нибудь шоколад на кажущееся таким далёким четырнадцатое февраля, и будет ли она делать его сама или просто купит. Рассказываю, что мои дела хорошо, нам задали увлекательный проект по истории, который я делаю с Манами, и который мы будем представлять уже в следующую пятницу. На экран телефона падает крупная капля. Удивлённо шмыгаю носом и поспешно вытираю глаза, ни к чему это не приведёт, так что взбодрись, Тсунами! Отправляю сообщение и вскакиваю с кровати. Пора! Пора что-то делать.

Замираю у зеркала. Стараюсь абстрагироваться и посмотреть на человека напротив трезвым взглядом. Слишком худая для тринадцатилетнего подростка, слишком тонкая, правда, гибкая. Слишком длинные — до поясницы — и тяжёлые волосы для такой слишком тонкой шеи. Слишком большие глаза при слишком маленьком рте. Нагаи Тсунами вся состоит из этого «слишком».

В этом мире, где есть соулмейты, нет каких-то правил по необходимости скрывать свои-чужие имена, в конце концов они не очень большие, да и для «закрашивания» необходимо соприкосновение кожа к коже. Считается неприличным рассматривать чужие метки, спрашивать о них, если человек сам не заговорит. Но я всё равно отрезаю кусочек медицинского пластыря и наклеиваю его на лодыжку, где под косточкой скрывается второе имя. То, что находится почти на самом пересечении шеи и подбородка, почти не видно, но его я тоже заклеиваю. Иероглифы на руке я не решаюсь трогать до последнего, но и их закрываю, правда не пластырем, а часами, купленными на каникулах.

Вздыхаю полной грудью, переодеваюсь в вещи, купленные самой себе и перемещаюсь в город. Свои, возможно, последние дни стоит провести с пользой и в хорошем настроении.

***

Когда в понедельник в шесть я появляюсь в штабе, все уже в сборе. Шкатулка в руках не дрожит, ноги не подгибаются, а всю холодность и решимость взгляда надёжно скрывает лохматая чёлка.

— Мы думали, ты уже сбежала, — слышится насмешливый голос Джейн. Гроза смотрит откровенно предвкушающе.

— Я поняла, что ты и сэр Байрон были во всём правы. Какой смысл и дальше бегать от правды. Всё равно всё случится сегодня, поэтому я бы хотела попросить пару уроков по стрельбе. Просто, чтобы знать, что не промахнусь.

— В висок? — издевательски уточняет Гроза. Но Скарлетт взмахивает рукой, и Джейн отступает.

Следующие четыре часа проходят за короткой матчастью и тренировкой в импровизированном тире. Кажется, мне засчитали последнее желание. С пистолетом я обращаюсь неплохо, даже не промахиваюсь по мишени, хотя и в десятку ни разу так и не попадаю.

Весомое «Пора» прерывает только что весёлое времяпрепровождение с дурачеством и наставлением друг на друга пистолетом. В штабе становится слишком тихо. Под гудение ламп и звук собственных шагов подхожу к шкатулке и откидываю резную крышку. Сейчас в револьвер вставлен только один патрон, остальные шесть лежат тут же на бархате.

— Кстати, Вивьен, — тихо говорю, оглаживая лакированную деревянную рукоять. — Я нечаянно споткнулась пока шла — мне нужно было собраться с мыслями — сюда, и один патрон вылетел из коробки. Не уверена, что там был за язык, но прости. Фух, сказала, — немного нервно смеюсь, краем глаза наблюдая за тем, как Вивьен обхватывает себя за плечи и отводит взгляд. Замершая рядом Аника прикусывает нижнюю губу и смотрит куда-то в потолок.

Вытаскиваю тяжёлый револьвер и кручу его несколько раз в руке, приноравливаясь. Вдох-выдох. Сосредоточить немного Тумана. Вдох-выдох. Настроиться на нужный лад. Вдох-выдох. Удостовериться, что я стою к зрителям ровно боком, и они не видят мою правую сторону. Вдох-выдох. Поднимаю револьвер к виску. Вдох-резкая боль-выдох. Пуля врезается в кору старого дерева в чаще леса на другом конце страны.

По скуле на щёку сбегает тонкая струйка крови, пока я оглушённая пытаюсь понять где верх, а где низ. И в каком я вообще положении. Меня аккуратно, но настойчиво подхватывают чужие руки, к губам прислоняют стакан с водой, а лицо вытирают салфетками. Звуки возвращаются разом и начинается какофония. Я сижу на полу, прислонённая к стене, а вокруг меня суетятся девочки. Только сейчас обращаю внимание на слабый свет, который мерцает с правой стороны. Вивьен пламенем залечивает ранку на виске и что-подправляет в ухе. От чужих рук расходится жар приятного тепла, словно лежишь на солнцепёке у бабушки в деревне. На глаза наворачиваются слёзы, и я бросаюсь на шею первому, кто оказывается передо мной. Рыдания разносятся по штабу. Мне жаль. Жаль себя, которая потеряла свою прошлую жизнь, и жаль маленькую девочку, которая оказалась в такой ситуации милостию родных. Себя жалеть надо хоть иногда, всё равно кроме нас самих этого никто не сделает. Истерика проходит через несколько минут, а руки, обнимающие меня, прекращают гладить по спине в попытках успокоить.

— Это было так страшно, — шепчу в чужое плечо, всё ещё всхлипывая. — Я думала, что умру. Простите меня, я и правда думала, что не была проведена даже первичная проверка, — судорожно вздыхаю, на мгновение прижимаясь плотнее. — Я постараюсь больше вам доверять.

— Ты молодец, — ободряюще улыбается Аника, присаживаясь на корточки напротив моего лица. — Но, погоди. Что это за язык ты сейчас использовала? Я половину не поняла, — хитринка в чужих глазах, и я включаюсь в игру.

Подпрыгиваю на месте, обвожу взглядом девчонок, краем сознания отмечая, что рыдала в объятиях Скарлетт. Неверяще открываю рот и выдаю скороговорку про Карла и Клару. Несколько раз прыгаю на месте, хлопаю в ладоши и заливисто смеюсь. Со всех сторон тут же слышатся поздравления, требования сказать что-нибудь ещё на русском, записать своё самочувствие и ощущения. Всё это оказывается радостно, весело и сумбурно. 

***

Скарлетт перехватывает меня во время обеденного перерыва и ведёт куда-то за здание администрации. Устраивается на скамейке в импровизированной курилке, которую для себя оборудовали взрослые дяди и тёти с вредной привычкой, и замирает, отрешённо глядя на редкие и мелкие снежинки, таящие ещё до соприкосновения с землёй. Присаживаюсь рядом и жду. Скарлетт прорывает на шестой минуте тишины. Всё также глядя на снежинки она начинает рассказывать о своей жизни: об отце, который мечтает поскорее выдать замуж; о старшем брате, вечно не обращающим внимание; о втором брате, который постоянно указывает ей на все промахи и ошибки и советует не лезть во взрослые игру; о матери, не смеющей перечить отцу, занявшей себе один из загородных домов и проводящей там время наедине с собой и молодыми любовниками из обслуги. Скарлетт говорит о тяжести бремени, которое хочет на себя взвалить, и о той свободе, которая будет вместе с ним получена. Она говорит о своих метках, одна из которых принадлежит Байрону, о том, что он тренирует её — нас — только из-за чёртовой судьбы, вздумавшей считать, что они смогут сделать друг друга счастливыми. Скарлетт извиняется. Меня в этот пансион зачислили по протекции её отца, и она взбунтовалась, посчитав, что выразив на мне всё негодование и всю боль, сможет унять их в себе. Оказывается, это так не работает. Скарлетт украдкой стирает растаявшую на щеке снежинку и замолкает.

От Манами приходит сообщение. Она интересуется, долго ли меня ждать. Быстро печатаю ответ, что не голодна сегодня. Мне прилетает фотография раздаточных столов, с разными аппетитными блюдами, призванными соблазнить мой аппетит. Хмыкаю и перемещаю к себе тарелку, на которую тут же опускаются несколько сэндвичей с разной начинкой, а на пустом месте на скамейке материализуются два сока. Протягиваю нехитрое угощение Небу, которое та принимает с тихим смешком. На втором кусочке из чужих глаз брызгают слёзы, которые катятся по щекам, пока девушка с жадностью вгрызается во второй бутерброд. Скарлетт доедает, высмаркивается и просит прощение. Я понимаю, что она не моё Небо, правда ведь? Она вот понимает, что я Туман не из её «набора». Скарлетт восхищена моим терпение по отношению к ним и моей силой воли. Вчерашняя истерика после моего выстрела что-то в ней меняет — теперь она смотрит на меня как на личность, а не «подарок» отца. Может, я и не смогу стать полноценным Хранителем Тумана, но, может, я могла бы стать их соратником и другом? Уверенно киваю, улыбаюсь в ответ на робкую улыбку и пожимаю протянутую руку.

Глядя в след удаляющейся пятнадцатилетней девчонке, пожелавшей взвалить на себя ответственность, пожелавшей пойти наперекор отцу и устоям, я не испытываю ничего. Вместе со вчерашним выстрелом что-то щёлкнуло не только в Скарлетт. Мне плевать на причины, вчера она бесстрастно смотрела как я стреляю себе в голову. Вчера я могла умереть только потому, что малолетняя идиотка хотела поступить в пику папочке. Вчера я слишком ясно поняла, что мир мафии — это сборище психически неуравновешенных детей, которые получили слишком много власти. Выбрасываю в стоящую рядом урну тарелку и упаковки из-под сока и направляюсь в столовую, чтобы встретить там Манами, с которой ещё осталось время на японский. В самодельном кармане школьной юбки пальцы холодит маленький диктофон и восьмая пуля.