Медленно выхожу из той половины дома, которая отведена под ресторан, и опираюсь рукой о стену, переводя дух. Голова буквально раскалывается от слишком большого объёма информации, полученного в результате недавнего столкновения с гостями и ненужных мыслей, мечущихся с невероятной скоростью, перескакивающих одна на другую. Заталкиваю их подальше и перестаю подавать Пламя в пространство вокруг, буквально тут же накатывает паника, из-под ног будто выбивают опору – я сейчас действительно ничего не вижу. Страшно. Чертовски страшно, и будто опять ко мне тянут руки неизвестные люди. Вдох-выдох, успокойся. Замираю посреди большого дома, к которому может и привыкла за проведённые здесь дни, но не до такой степени, чтобы передвигаться без какого-либо ощущения пространства. Наконец, привожу в порядок сердцебиение, выставляю вперёд руки и начинаю длинный путь на второй этаж, в выделенную мне комнату. Так проще – сосредоточиться на определённой незначительной цели и не вспоминать, не анализировать.

Шаг, ещё шаг, нащупать стену слева, почти врезавшись, потому что она оказывается гораздо ближе ожидаемого. На ощупь огибаю дверной косяк, держась за него двумя руками, отпускаю одну, и пытаюсь нащупать перила лестницы. Поднимаюсь на второй этаж почти на четвереньках, потому что высота ступеней чуть отличается одна от другой, и спотыкаюсь я уже в третий раз. На вершине лестницы замираю и пытаюсь сориентироваться куда двигаться дальше – дверь моей временной обители находится в стороне и надо бы вспомнить сколько закладывать градусов себе на вираж. Натыкаюсь на неё почти с первой попытки. Захожу в комнату и добираюсь без происшествий до шкафа, откуда достаю сменную одежду и иду – опять наощупь – до ванной. Где тут же, раздевшись и отложив чистую одежду подальше, опускаюсь на маленький стульчик и кладу себе на колени сам душ со шлангом, чтобы потом не шарить руками по всему пространству вокруг.

Во второй раз отмываться оказывается не в пример проще. Сейчас это всё та же необходимость психологическая и лишь отчасти гигиеническая. До сих пор кожа на шее кажется чуть липкой после чужих прикосновений, а от рук будто несёт железом из-за ножа, давно не чищенного пистолета и, возможно, попавшей крови. Отшвыриваю душевую лейку и вцепляюсь в волосы у корней, тяну в разные стороны. Мне не так больно и страшно, как было в первый раз, но сейчас я нахожусь один на один со своими мыслями, не имея возможности даже отвлечься на что-то извне. В первую очередь радует отсутствие необходимости прятать трупы. Туман – такая удобная штука. Пробирает на истеричные смешки – первые признаки истерики.

Выхожу из душа с ещё чуть влажными волосами и опять по стеночке иду к себе в комнату. Где валюсь на кровать с мягким матрасом. Вытаскиваю из-под себя одеяло и буквально зарываюсь в него, нежась в тепле, темноте и эфемерном ощущении безопасности.

Я впервые полноценно сталкиваюсь с последствиями своих действий – страшно до ужаса, но поучительно. Опыт есть опыт и как хорошо, что он положительный. А если бы я не спустилась? Если бы не вмешалась? Если бы гости пришли в другой день? В результате того, что Такеши меня искал и некоторое время – парень сам признался – сидел у Неба в салоне, коллеги Яркой женщины (Акита Иошико, хоть полное имя узнала) посчитали, что это именно он поспособствовал её исчезновению. Чёрт-чёрт-чёрт. Из какого вообще клана или группировки были эти якудза? Мне запомнилось имя Момокекаи. Интересно, Яо одному прилетели воспоминания о будущем или техника Аркобалено осчастливила не только его?

Понимаю, что руки начинают дрожать, а телу становиться холодно даже под ватным одеялом. Слёзы глотаю, пока получается, потом вцепляюсь зубами в край подушки и начинаю тихо то ли скулить-то ли кричать. Опять. Я опять убила людей. Стреляла и била ножом, открывала привычные порталы в красивые места первозданной природы, где нет людей, их пагубного воздействия и способности оказать помощь истекающим кровью, потерявшим сознание собратьям.

Говоря откровенно, я не считаю совершённые действия по итогу ужасными – все самобичевания на темы ценности человеческой жизни, «тварь ли я дрожащая или право имею» и входящих в привычку убийств я пережила пока Наги имплантировали донорские органы. А эти люди пришли в дом, который я сейчас считаю своим и захотели разрушить мою жизнь, когда она только начала налаживаться: у меня появилась может и не цель, но путь на ближайшие годы, у меня появилось желание жить для себя, не подстраиваясь ни под кого, у меня появился человек, который готов обо мне заботится. У меня хотели это отнять. Моё эгоистичное желание оставить это всё себе было больше.

Убийство – ужасная вещь. Грех, караемый во всех религиях этого мира, но я предпочитаю не верить в Бога и убеждать себя, что после смерти нет ничего. Я предпочитаю жить и пытаться быть счастливой здесь и сейчас, а не в эфемерном Раю/следующей жизни/посмертие. Если бы руки красились красным в зависимости от совершённых преступлений, мои ладони были в крови по запястью – это больше, чем у некоторых серийных убийц, а формально мне только пятнадцать, и я ещё не в Вонголе.

Однажды, во время подготовки к философскому сочинению по литературе на тему стоимости и ценности человеческой жизни один одноклассник нагло заявил, что стоимость жизни равна стоимости одного патрона, которым этого самого человека можно убить. Дебаты были громкими, аргументы взвешенными, а правда осталась за всеми сразу. Для меня ценность жизни меняется от человека к человеку. Например, жизни Такеши, Наги, Тсуёши-сана, того же Мукуро, да и всех моих знакомых, я оцениваю в десятки, если не сотни, раз выше, чем у незнакомцев.

Поза эмбриона перестаёт быть удобной – тело затекает. Выпутываюсь из одеяла, когда становится уже невыносимо жарко и неуютно, достаю бумажную салфетку и смачно высмаркиваюсь. Потом распускаю вокруг себя на расстоянии не больше полутора метров уже привычную незаметную окружающим тончайшую вуаль из Пламени, её хватает, чтобы чувствовать крупные предметы вокруг – этого более чем достаточно для нормального передвижения. Спускаюсь на кухню и наливаю себе стакан воды, затем второй.

Распускаю больше Пламени вверх и, ощутив всё, что было нужно, открываю портал, выбираюсь через него на крышу дома Ямамото, где и ложусь, закутываясь в перемещённое к себе одеяло. Наверное, сейчас чудесная лунная ночь, и на небе можно разглядеть звёзды даже сквозь световое загрязнение. В такие ночи всегда удаётся вести самые честные разговоры, строить самые фантастические планы и ощущать себя одной из мельчайших частичек во Вселенной. В такие ночи дневные заботы кажутся чем-то далёким, неважным и приземлённым.

Решения приходит как-то сами собой. Повязки с глаз снимут уже скоро, осталось подождать каких-то полторы недели, а после нужно будет, во-первых, выяснить про Момокекаи побольше и постараться утрясти с ним ситуацию любым из доступных средств. Во-вторых, добраться-таки до Реборна и Тсунаёши и обговорить дальнейшее взаимодействие и моё место в чудесной Семье и группе компаний «Вонгола». В-третьих, узнать заранее, что нужно для поступления в ведущие ВУЗы Японии, Италии и Европы в целом.

***

О случившемся мы с Тсуёши-саном не разговариваем, а когда на следующий день – их автобус задержали из-за непогоды – возвращается Такеши, ему никто ничего не рассказывает. На порез на руке Тсуёши-сан отмахивается скользким полом и неудачным взмахом ножа, а я ношу на шее уместный зимой тонкий шарф, списывая хрипоту после удушения на сквозняки и низкий иммунитет. В своей лжи мы руководствуемся разными желаниями, преследую одну и ту же цель – не волновать лишний раз Такеши.

Я не знаю, верит нам Такеши или нет, но никаких вопросов или действий с его стороны не следует. Он будто спускает ситуацию на тормозах, не желая вникать в чужие тайны, сообщать о которых ему не хотят. А потом за ужином начинает рассказывать о поездке в горы и слое снега, превышающем размеры рейсовых автобусов. Говорит, что сделал много фотографий, показывает часть из них Тсуёши-сану, описывает для меня происходящее на них. Ямамото-старший слушает, иногда тихо похмыкивает, но в целом ведёт себя так, словно такие посиделки что-то новое, что-то, что он боится спугнуть. Кажется везде, куда бы я не пришла, тенденция делиться впечатлениями за день входит в привычку.

***

Лежу в своей временной комнате на кровати на спине, закинув ноги на стену и свесив голову с края матраса. Рядом со мной на полу, привалившись спиной к постели, за низеньким столиком устроился Такеши в компании учебников и тетрадей, медленно, но верно, готовящийся к итоговым в этом году контрольным. Даже представлять не хочется, что придётся по школе делать мне, после снятия повязки. В глубине души искренне надеюсь на реальный вариант, где мне разрешат просто вклеить ксерокопии конспектов, которые можно будет одолжить у одноклассников. Фантастический, но более приятный вариант идёт продолжением первого, где мне в авантюре отказывают, и я просто окончательно забиваю на школу.

– Нами, нужен совет, – Такеши зовёт, отвлекая от радостно-грустных мыслей о перспективах ближайшего будущего. – Как бы ты ответила на вопрос о поэзии этого автора…

Неспешная беседа о японских поэтах начала девятнадцатого века и событиях, отражающихся в их творчестве, перерастает в дебаты об истории и хронологических связях происходящих тогда событий. Я внутренне собой горжусь и хвалю себя голосом моей учительницы по истории – изначально абсолютно плавая в датах и событиях страны восходящего солнца, я смогла составить для себя достаточно простую аналогию и более-менее освоиться в происходившем на островах.

– Всё! Сдаюсь! – слышу тихий стук от того, что Такеши откидывается на кровать совсем близко с моей головой, а потом чуть сползает, оказываясь в полусидячем положении. – Я ведь тебя не переиграю на этом поле? – звучит устало и безысходно.

– Нет, – весело отвечаю, и даже едва мотаю головой в знак отрицания. – Что дальше? Перерыв? – поворачиваю голову к Такеши по старой привычке смотреть человеку в глаза. Слишком неожиданно понимаю, что дышим мы одним воздухом на двоих, потому что он тоже развернул ко мне лицо. Из-за чужого дыхание щекотно в носу и вот-вот хочется чихнуть.

– Почему бы не прерваться? – голос у парня чуть хриплый, когда он наконец отвечает. Мы касаемся губами в начале едва-едва, осторожно, затем уже смелее. Спускаю ноги со стены и переворачиваюсь на живот, в котором лёгким тайфуном кружат бабочки. Мы целуемся по ощущениям вечность, хотя на деле это не занимает больше нескольких минут по самым смелым представлениям, прерываясь, когда перестаёт хватать воздуха. Пока выравниваю дыхание, слышу, как рядом двигается Такеши, едва слышно шурша одеждой.

– Так, – Такеши звучит более хрипло, чем до начала, – поэзия девятнадцатого века. Что там ты – кхм – рекомендовала написать в ответе?

***

Доктор медленно разматывает бинты, но глаза пока просит держать закрытыми. Безропотно слушаюсь, хотя сквозь веки уже чувствую свет, наверное, не такой уж и яркий, но кажущийся мне ослепительным.

– Всё отлично зажило, – доктор аккуратно проводит чем-то по векам. – Я бы даже сказал «великолепно». Вы официально одна из моих любимых пациенток, соблюдающая все предписания.

Медленно разлепляю ресницы после того, как сверху их поливают какой-то жидкостью. Щурюсь от яркости окружающего пространства и начинаю быстро смаргивать проступившие от дискомфорта слёзы. Всё вокруг кажется слишком ярким, цветным и детализированным – от хорошего быстро отвыкаешь.

На улице сквозь белые высокие облака на безбрежном и голубом небе проглядывает по-весеннему яркое и тёплое солнце, которое ещё не припекает, но уже ощутимо греет. Медленно набухающие почки, задорные лужи и чёрная мягкая земля видимая то тут, то там под редкими деревьями. И, конечно же, королева всего великолепия, делающая март в Японии по-настоящему восхитительным – сакура. Розовые лепестки кружатся на ветру, медленно опадая на землю, устилая всё вокруг тонким ковром.

Устремляюсь к Средней Намимори скорее интуитивно, направляясь к месту, откуда летит больше всего лепестков сакуры. Обхожу школьную территорию по периметру, задерживаясь ненадолго напротив заднего дворика и любимой когда-то скамейки, но быстро справляюсь с ностальгией и иду дальше – прошлое не вернуть.

Когда отхожу от школы уже на приличное расстояние сзади слышу топот. Останавливаюсь и оборачиваюсь. Такеши делает ещё несколько широких шагов и опирается руками в колени, выравнивая дыхание, выпрямляется.

– Ты должна была дождаться меня, перед тем как идти в больницу. Мы договорились, что я тебя провожу, – в карих глазах напротив обида мешается с беспокойством. – Всё нормально?

– Я не дождалась, прости, – покаянно развожу руками.

– Что сказал доктор? – он отмахивается от ничего не объясняющих слов.

Возвращаюсь на пару шагов назад, подхватываю парня под локоть и неспешно начинаю короткий рассказ о событиях первой половины дня. Такеши не спрашивает о причинах моего нетерпения, начиная рассказывать о своем школьном дне.

Под ногами всё тот же ковёр из розовых лепестков – вестников весны. В карих глазах моего соулмейта искристое веселье с толиками чего-то мягкого, появляющегося, когда он бросает на меня косые взгляды. У меня на губах искренняя улыбка от забавной истории, произошедшей на уроке физической культуры, в животе порхают ставшие уже привычными бабочки. Весна в Намимори, весна во мне.