«Они никогда ничего не поймут,

Витрины их глаз заколочены кусками сантиметровой фанеры.

А я буду рядом, останусь тут 

Жаждою пуль, заряженных в спящие револьверы».*

Сентябрь 2007 года

Гето поднимает руку, чтобы убрать ком грязи с волос ребёнка. От этого простого движения стоящая перед ним девочка вздрагивает, закрывает глаза и сжимается в ещё меньший комок. Сугуру замирает, так и не прикоснувшись, — она колотится то ли в страхе получить удар, то ли от мысли, что сейчас всё-таки будет убита. 

Её сестра стоит рядом, держится крохотными ладошками за тощее запястье, бессильно сжимая его. В её едва раскрытых от бесчисленных синяков глазах — обжигающие враждебность и недоверие смешиваются со страхом. Она словно прирастает к полу и совершенно не знает, что делать дальше: как ей вступиться за них обеих и при этом сберечь жизнь.

— Не бойтесь меня, — он пытается говорить как можно спокойнее. Едва ли не с болью растягивает пересохшие губы в подобии дружелюбной улыбки и выставляет перед детьми руку с поднятой вверх ладонью.

Те испуганно опускают взгляд, не уверенные, позволено ли им это делать. Не знающие, позволено ли им хоть что-то в этом мире.

— Я не причиню вам вреда, вы ни в чем не виноваты, — его голос мягкий и обволакивающий, широкая ладонь кажется заманчиво тёплой и обещает защиту.

Светловолосая девочка, — гораздо позже она представляется Нанако — продолжая дрожать всем телом, протягивает свою руку навстречу. Гето практически не чувствует лёгкого прикосновения — только холод и всеобъемлющий ужас. Улыбка пропадает с его губ, он переводит взгляд вниз, на их руки, и ему хочется взвыть от всей той ситуации, в которой они находятся. И без того очевидный контраст теперь ещё чётче бросается в глаза: его огромная шершавая ладонь — и невероятно крохотная детская, совершенно слабая и бледная, со ссадинами, багровыми узорами, проступающими на тонкой коже.

— Зря вы это делаете, господин, — раздаётся из дальнего угла голос, о котором Сугуру пытается благополучно забыть всё это время. — Говорю же, они — демоны. Разделайтесь с ними поскорее, и дело с концом.

Голос незнакомца кажется поразительно мерзким, странный деревенский говор не позволяет сразу разбирать слова, но единственное, чего желает Гето — вообще не понимать, что говорят эти люди.

А ещё он убеждён, что расправы здесь заслуживает кто угодно, но не дети. Он всячески гонит навязчивые мысли из своей головы.

— Говорю же вам, они прокляты, — скрипучий женский голос доносится из того же угла.

Сугуру лишь видит, как Мимико — темноволосая девочка — из последних сил прижимается к сестре, а та уже обеими ручонками обхватывает его ладонь. Он старается не думать, что надо было сотворить с этими детьми, чтобы незнакомый мужчина казался им более надежным, чем люди, с которыми они росли.

— Без толку, — уже шёпотом произносит всё та же женщина в надежде, что её услышит только стоящий рядом супруг. — Говорила же я, что надо самим разобраться! Спровадим этого, — Гето даже не оборачиваясь чувствует, как сгнивший под проклятьем палец указывает на него, — и избавимся от них: натравим собак, столкнём в колодец или...

— Достаточно, — Сугуру говорит совершенно спокойно, но спина его напряжена, а челюсть сводит от злобы.

Он ещё раз смотрит на детей, потом — в тёмный угол, скрывающий заказчиков, и вспоминает кровь, стелющуюся у его ног всего лишь год назад. Сейчас Гето отчётливо понимает: не приди в тот день Годжо раньше него, он сам бы убил тех людей. Теперь же он хочет покончить с этими.

Он не спеша встаёт с корточек и по приглушённому скрипу половиц слышит, как пятятся от него скрывающиеся в углу люди.

— Я всё слышал, — Сугуру поражается тому, с какой лёгкостью он улыбается в этот раз. А ещё ему нравится чувствовать, как чужая паника волнами растекается по помещению.

На секунду он даже чувствует себя самым настоящим проклятием, вскормленным на чужом ужасе и ненависти.

— И что с того?! — истерично срывается женщина, прячась за спиной остолбеневшего супруга. — Легко тебе говорить, не живя с этими тварями под боком!

Гето продолжает улыбаться. Его пальцы на секунду вздрагивают — и в следующее мгновение огромное, высотой едва ли не доходящее до потолка проклятье появляется там, где стоят люди.

Те оторопело всматриваются в пустоту. Они не видят духа, но ощущают угрозу, исходящую от него, и не могут пошевелиться.

Сугуру делает ещё одно едва уловимое движение и наслаждается, как вопль замирает на скованных ужасом чужих губах. Он никогда раньше не думал, что чужой страх может быть настолько ощутим в пространстве.

— Вот это — чудовище, — размеренно продолжает Гето. — Знаете, когда такие, как вы, начинают их видеть? Перед смертью.

Мужчина, не в силах удержаться на дрожащих ногах, оседает на пол и отползает назад, пока не вжимается спиной в грязную стену. Тогда он в панике, не сводя глаз с проклятия, толкает свою жену — та, потеряв равновесие, падает на колени прямо у когтистых лап.

Сугуру считает, что они заслуживают именно такой смерти: полной ужаса, бессилия и предательства, казалось бы, самых близких.

Он чуть ли не на физическом уровне ощущает, как за каждую такую мысль, отчего-то безудержно радующую его, за то наслаждение, которое он испытывает, совершая все это, его личный Ад расширяет свои владения в ожидании. Сколько уровней** он уже заслужил в свои семнадцать? Явно больше сотни. Мама всегда говорила, что он одарённый мальчик. 

Гето не знает, способно ли хоть что-то остановить его сейчас. Какая разница, что ещё сотне будущих перерождений предстоит расплачиваться за его нынешние грехи? Ему абсолютно всё равно на карму, реинкарнацию и вездесущий Ад. Зачем беспокоиться о том, что ждёт его в Нарака, Тартаре или Гиене, — да хоть во всех сразу — когда демоны и так уже стоят перед ним.

Он уже готов отдать смертельный приказ, когда его штанины что-то касается, сначала совсем легко, потом — отчаянно сжимая грубую форменную ткань.

Впервые за это время Гето отводит полный ненависти взгляд от своих жертв и смотрит на детей, жмущихся к его ногам. 

— Не надо, — умоляюще шепчет Нанако. — Не надо.

Гето не верит своим ушам. Девочки то и дело вздрагивают от ужаса, но пугает их не представшее перед ними чудовище, а то, что вот-вот произойдёт.

Он даже не может полностью осознать те невинность и чистоту помыслов, которые удалось сохранить этим детям. Всего на секунду Сугуру кажется, что он готов простить виновных.

Он сам не верит, что сдаётся.

— Я выполнил задание, — холодно говорит Гето. 

Скованная ужасом пара едва находит в себе силы, чтобы кивнуть, продолжая смотреть на чудовище. 

— Вам это вряд ли поможет: вы прокляли себя сами, — после лёгкого паса рукой дух исчезает. Сугуру чувствует привычный вкус гнили во рту. — Мы уходим, а вы — замаливайте грехи. Хотя и это вряд ли спасёт.

Он садится на корточки и аккуратно берет детей на руки, бережно прижимая их к себе — те всё ещё боятся прикоснуться к нему.

***

Май 2009 года

Весна в этот раз замечательная. На улице тепло и комфортно: слабый ветер аккуратно окутывает всё вокруг. Аллеи деревьев шумят молодыми листьями. В воздухе едва ощутимо пахнет чем-то цветочно-сладким.

Непослушная прядь, как всегда выбивающаяся из собранных на затылке волос, неудобно лезет в глаза, но Гето не спешит убирать её. Он уже несколько раз предпринял попытку смахнуть ту в сторону резким движением головы, но идея не увенчалась успехом и он оставил её. 

Его руки заняты. В каждой ладони — по чужой, детской. Он мысленно улыбается, думая, что когда-то для Нанако и Мимико было смерти подобным просто взглянуть в его сторону. Сейчас девочки уверенно шагают рядом с ним, с любопытством осматриваясь и поочерёдно перетягивая его с одной стороны тротуара в другую.

— Пришли, — радостно восклицает Мимико и начинает прыгать на месте. Игрушечный кролик в её руках послушно качает головой.

— Радуешься, как будто в первый раз, — сердится Нанако, хмуря светлые брови и изо всех сил стараясь казаться взрослой.

Сугуру тихо смеётся:

— Не ссорьтесь.

Когда они равняются с воротами, он присаживается на корточки и стаскивает с плеч два детских рюкзачка. Девочки сразу же хватают каждая свой и выжидающе смотрят на него в предвкушении их ежедневного ритуала. Гето аккуратно взлохмачивает им волосы на макушках — дети широко улыбаются и хохочут, а потом прощаются с ним, убегая к стенам младшей школы.

Он смотрит им вслед и ловит себя на мысли, что порой до сих пор не может поверить, что перед ним те самые девочки, которых он спас два с половиной года назад. От ужасов, пережитых ими, к его счастью, уже почти ничего не осталось. Изредка приходящие ночные кошмары должны скоро исчезнуть, как и последние воспоминания об их прошлой жизни. Гето искренне хочет верить, что всё действительно будет так.

— Ты заделался братом или папочкой? — от мыслей его отвлекает знакомый голос, который, кажется, он не забудет, сколько бы времени ни прошло.

Он спешно выпрямляется и оборачивается — прямо позади него в солнечных лучах вновь сияет Божественное Дитя.

Сугуру не может поверить в то, что видит. Стоящий перед ним Годжо Сатору ничем не отличается от того, кого он знал раньше.

— Что ты здесь делаешь? — он задаёт первый вопрос, пришедший в голову, в страхе, что человек перед ним исчезнет.

Этого не происходит: Годжо удивлённо таращится на него синющими глазами, а потом наигранно разводит руки:

— Исполняю роль праведного семьянина, — в привычно старой манере протягивает тот.

Только после этих слов Гето, окончательно пришедший в себя, замечает возле друга двух детей.

Ситуация начинает казаться ему ещё более нереальной.

— Забавно выходит, — считав его мысли, соглашается Сатору. — Знакомься: Фушигуро Цумики и Фушигуро Мегуми, — юноша садится на корточки, притягивает детей ближе к себе и запускает свои тощие узловатые пальцы в тёмные волосы, взъерошивая их.

Девочка — ровесница Мимико и Нанако — смущённо улыбается и приветливо машет рукой. Мальчишка, совсем ещё мелкий, хмурит тонкие брови и строго, почти по-взрослому кивает головой в знак приветствия.

Гето почему-то хочется смеяться от этой напускной детской серьёзности, но он также делает строгое выражение лица и кивает в ответ. Хохочет здесь только Сатору. Казалось бы, ничего необычного.

— Марш в школу, а то опять опоздаете, — командует Годжо, выпрямляясь. 

— Мы опаздываем только из-за тебя, — бормочет под нос мальчик и, взяв старшую сестру за руку, ведёт её в сторону входа.

— До свидания! — уже на прощание машет ладошкой Цумики.

Гето отвечает ей тем же и поспешно окидывает взглядом уходящих детей. Ледяная волна понимания охватывает всё его тело, и он разворачивается в сторону Годжо с застывшим в глазах вопросом.

— Понял, да? — ухмыляется тот, сверкая глазами из-под несменной оправы очков. Сатору лениво, не спеша с ответом, потягивается и разваливается на изгороди, вытянув длинные ноги на половину пешеходного тротуара. — Наследничек клана Зенин, — небрежно бросает Годжо, кивая в сторону школы, где скрылись дети, — но фамилия у него другая, Фушигуро — сам видишь. Отец взял фамилию жены.

— Его отец...

— Да-да, тот самый головорез, который покромсал нас, — словно в подтверждение своих слов, Сатору оттягивает воротник рубашки, демонстрируя Гето шею. На прозрачной бледной коже, сквозь которую можно разглядеть даже синеющие вены, неаккуратным белёсым рубцом проступает шрам.

— Вот как... — Гето не знает, что добавить.

Они оба молчат, каждый погружённый в свои собственные мысли. Солнечный весенний день словно чернеет от их воспоминаний. Ветер усиливается. Вот-вот пойдёт дождь.

— Знаешь... — без детей рядом Годжо вновь становится непривычно спокойным и сосредоточенным. — За мальчишку с клановой техникой Зенин хотели тридцать миллионов. А дети, сам понимаешь, — считай, сироты. Выбора нет, да и жизнь в том клане — далеко не сахар. Особенно для Цумики: она вообще обычный ребёнок.

Сатору на какое-то время замолкает, словно подбирая слова:

— Правда в том, что в нашем мире ничему и никому нет оправдания. И никакие благие намерения не замолят наших грехов, но всё же... я не могу не думать о том, что жизнь Аманаи Рико тоже стоила тридцать миллионов йен.