«Ким Сокджин. Kim Seokjin. Сокджин. Джин»

Все вернулось на круги своя, если это конечно можно так назвать. Джин снова ест с ними за одним столом, улыбается и шутит, готовит, если в настроение, и в целом ведет себя точно также как до всего. И только Намджун чувствует себя как не в своей тарелке. Он не помнит когда последний раз касался хена (наверное тогда, ночью). Не помнит чтобы говорил с ним наедине или о чем-то кроме быта. Не помнит, когда тот ему улыбался. Именно ему, а не всем вокруг. И от этого внутри скребутся кошки.

Тоска перерастает в хроническую печаль и Джун, хоть и обязан как лидер поддерживать настрой и боевой дух – совсем не в состоянии. Он ходит понурый и будто бы безэмоциональный, вечно залипает в телефон, бесконечно листая бессмысленные ленты новостей. Он бросил читать и почти не посещает музеи, хоть раньше и любил это и делал при первой же возможности. Ест он на автомате, принимает душ и ходит в спортзал тоже и все это сливается в бесконечную кутерьму серости.

Чимин с Хосоком шутят и пристают к нему, надеясь поднять настроение, но без толку. Кажется, что даже самые любимые занятия больше не приносят Намджуну удовольствие и по факту так и есть. Он ездит на студию и там просто смотрит в потолок и каждый раз уходит ни с чем, а его любимый блокнот пылится в ящике стола...

На самом деле теперь Джун таскает собой другой, совершенно незнакомый никому из мемберов и вечно что-то в нем пишет, но никто не знает что, ведь он не оставляет его без присмотра и почти не выпускает из рук, хоть раньше за ним такой привычки не водилось, ведь ни у кого из них нет привычки рыться в чужих вещах.

«Сонбэ. Хен. Старший»

А самое главное, что внутри у Намджуна будто бы зияющая незаполнимая пустота. И она с каждым днем становится все больше и больше. Он много думает и пытается разобрать в себе, своих чувствах и словах. Выходит плохо, потому что он не привык думать о себе. Саморазвитие – да, стремление к совершенству – да, принятие себя – да, но не мысли о себе. Это ощущается чем-то странным и инородным и оттого вызывает дискомфорт, мешая сосредоточиться на жизни из-за чего Ким из нее выпадает.

Сокджин маячит перед глазами и все усугубляет, потому что его облик и само его присутствие порождают новую бурю, а успокоить ее нельзя, ведь тот для Джуна теперь неприкасаемый и, возможно, это навсегда. И что делать с этим тоже неясно, ведь так нельзя. Намджун так не может. Ему плохо и больно. Да, он сам виноват, но то, как Джин игнорирует его заботу и как умело от нее уходит – убивает его полностью. Коктейль по вечерам так и стоит нетронутый до самого утра, пока его не выпьет Чонгук или Хосок, тарелка с едой старшего теперь для Намджуна недосягаема, ведь он садится от него наискосок стола, а куртка, которую Джун все же умудрился накинуть на чужие плечи, когда Сокджин стоял у открытого окна и говорил с мамой, оказалась на полу сразу же, а сам Джин ушел к себе.

Без демона внутри еще более грустно и пусто, но демон мертв. Он замерз насмерть и теперь валяется где-то у старшего в ногах так и не отогретый, потому что Намджун его не чувствует.

«Милый. Сладкий. Котенок»

– Хен, подожди, – хватает теплое запястье, аккуратно и нежно. – Поговори со мной.

Они наконец случайно столкнулись на кухне. Только они и больше никого. Может это знак? Но глаза у Джина ледяные вразрез с его кожей:

– Отпусти.

И он отпускает. Он не имеет права не отпустить.

– Обними меня, – Джун смотрит ему в лицо, пытаясь выцепить хотя бы кусочек ласки, но ее нет. Руки сжимаются в кулаки.

– С чего вдруг? – выгибает бровь. – И говорить я с тобой не хочу. Мы уже все обсудили, Джун-и.

– Но ведь я просто...

– Трус, – сказал как отрезал. И кажется он правда обрезал последнюю ниточку, потому что это правда. Намджун трус и он это знает и все еще боится. Даже сейчас, когда стоит и смотрит в чужие глаза.

Джин уходит, а Джун ломается. Снова и снова. Все рушится, осыпаясь пылью, превращаясь в руины, в призраков воспоминаний, в песок и утекшее время.

«Малыш. Детка. Джинни»

– Ты прав, хен. Я трус, – тихо смеется, уткнувшись лбом себе в ладонь, а потом бежит в свою комнату, запирается в ней и долго, с упоением, плачет в подушку, роняя лишь тяжелые вздохи.

На краю стола лежит блокнот. Намджун тянется за ним и изо всех сил прижимает к груди. Почему-то становится легче.

«Сахарок. Дорогой. Солнышко»

В голове после слез заседает идиотская, просто сумасшедшая мысль и не дает покоя следующие несколько часов. Джун отгоняет ее, хочет заставить сгинуть, но она упорно лезет наружу, мучая, и он решается. В конце концов ничего уже не исправить. Лучше не станет, только хуже. Так почему бы не поторопить это все и заодно не ухватить себе кусочек?

Уже довольно поздно и в общежитии стоит сонная тишина, нарушаемая лишь отзвуками ночного города из открытых окон. В коридоре темно и почти ничего невидно, но Намджуну и не нужно видеть. Он найдет нужную дверь даже если ослепнет.

На этот раз лидер не старается быть тихим, но и специально не шумит. Он закрывает дверь и щелкает задвижкой, а потом идет к чужой постели.

Сегодня шторы открыты шире и в комнате светлее, чем в прошлый раз. Сокджин спит также: на боку, поджав колени, обнимая ЭрДжея и купаясь в свете лунных лучей. Он наверное очень устал раз не проснулся ни от хлопка двери, ни от звуков шуршания одежды. Но не проснуться, когда у тебя буквально отнимают игрушку и ложатся рядом вместо нее, прижав к себе – невозможно.

– Что? – Джин зевает и старается открыть слипшиеся веки. – Кто тут? – голос хрипит со сна и очень-очень тихий. Теплые широкие ладони ложатся на его талию, приобнимая и грея. Не узнать эти руки просто нельзя. – Наму? – по привычке зовет его так и тут же жалеет об этом, но заодно и просыпается. – Что ты делаешь? – зачем-то упирается руками в чужую грудь и понимает, что тот без футболки.

– То, о чем потому буду и жалеть, и не жалеть всю оставшуюся жизнь, – движется ближе и целует куда-то в уголок рта, пока его колено протискивается между чужих бедер.

– Какого дьявола ты творишь? – шипит и опускает руку вниз, между их тел, чтобы оттолкнуть ногу. Он случайно задел низ живота Джуна на грани паховой области и понял, что там, где должны быть боксеры, их нет. Вспомнился странный шуршащий звук, который был слышен сквозь сон. – Ты что, не одет?

– Ага, – опускает руки с теплой талии вниз, находит нижнюю пуговицу рубашки и расстегивает ее.

Сегодня было достаточно тепло и Джин надел только верх пижамы и был без штанов, о чем сейчас и жалел, потому что пуговицы были расстегнуты уже до середины.

– Ким Намджун, я требую объяснений, – хмурится, надеясь, что в слабом лунном свете его лицо выглядит достаточно угрожающе, но судя по тому, что полы рубашки разводят в стороны, оголяя его более чем на половину – он зря надеется.

– Нет у меня никаких объяснений. Да я и не хочу их давать, если честно, – приподнимается, опираясь на один локоть, и мягко касается губами выпирающей косточки плеча.

У Сокджина спирает дыхание, а по всему телу бегут мелкие мурашки:

– Намджун...

– Нет, не так, – утыкается носом ему в изгиб шеи, щекоча дыханием, а потом неуверенно целует. – Как ты меня назвал, когда проснулся? – опускается обратно на подушку. Их носы соприкасаются кончиками.

– Наму, – Джин будто зачаровон. Хоть он почти и не видит чужих глаз, но они явственно блестят в полутьме комнаты.

– Да. Так и зови, ладно? Только сейчас, – его пальцы бегают по боку и перемещаются на поясницу, а потом и вовсе ползут под кромку нижнего белья.

– Что ты хочешь? – ладонь ползет с груди на шею и невольно аккуратно поглаживает теплую кожу по пути.

– Тебя, – и целует. Также как и раньше. Уверенно, но не требовательно. Лаская и заманивая в свои сети нежности.

«Что я творю?» – но Сокджин отвечает, мягко сминая чужие губы в ответ: «Все еще приятно», – прикусывает нижнюю, оттягивая, дразнясь, и снова целует. На этот раз сам.

Джун довольно мычит в поцелуй и его рука сжимает чужую ягодицу. Он тянет Джина еще ближе и притирается к нему, соединяя их пахи и переплетая ноги; неуверенно двигает бедрами и трется.

«Булочка. Мышонок. Мой хороший»

Старший перемещает руку, обнимая его за спину, и тоже толкается навстречу касанию:

– Чуть сильнее, – шепчет в приоткрытые, влажные от слюны и распухшие губы Намджуна и снова припадает к ним. Тот слушается.

Горячие волны плещутся, заполняя с ног до головы. Они лижут органы, будоража, и вызывают мягкую дрожь. С губ Джина слетает первый тихий стон. Низ живота сводит.

– Так хорошо, – Джун неудобно изгибается и целует светлую шею, а потом с трудом выпускает воздух из легких – Сокджин опустил руку вниз и сжал их обоих.

С каждым движением обжигающий узел внутри завязывается все сильнее, дыхание становится все более рваным и горячо-влажным. Поцелуи дерганные и неаккуратные, смазанные, но такие приятные и оттого бесконечные, а касания нежные в контраст с резкими рывками бедер.

Они кончают одновременно, пачкая ладонь Джина и их животы. Намджун приходит в себя первым и откидывает наконец одеяло полностью, отчего старший морщится, вздрагивая от холода.

– Я уберу, – он нависает над Сокджином, стоя на четвереньках, а потом спускается поцелуями от ключиц через торс до живота и слизывает с кожи белесую жидкость, глотая.

– Блять, Наму! – упирается ему в плечи, отстраняя, но видит его взгляд и ослабляет хватку.

– Я хочу, – аккуратно отстраняет его руки и возвращается к прерванному занятию. Он полностью вылизывает живот и пах Джина, а потом покрывает маленькими поцелуйчиками весь его торс и грудь. Тот тянет его на себя. – Я же только что...

– Да мне плевать, – и приподнимается, касаясь его губ своими.

Намджун с удовольствием отвечает, углубляя поцелуй.

«Золото. Чудо. Лапочка»

Через еще пару десятков касаний и поцелуев Джин лежит на спине звездой полностью утомленный, а Намджун неловко подбирает свои вещи с пола и одевается.

– Уходишь? – нега отступает и появляется чувство использованности. Он просто игрушка?

– Что ты. Нет, – матрас прогибается под чужим весом, а теплая рука ложится на голый живот.

Сокджин открывает глаза и удивленно смотрит на Джуна.

– Я буду говорить. Не останавливай и не перебивай меня. Дай мне закончить, ладно? – Джин кивает. – Спасибо, – гладит кожу, щекоча пальцами чувствительные места. – Ты прав насчет меня, хен. Я жалкий трус. Я очень боюсь и сам до конца не знаю чего именно, но мне страшно. Из-за своего страха я сказал тебе то, чего не следовало. Мне жаль. Прости меня, если сможешь, – рука ползет выше и замирает на груди, прямо над сердцем. – И за то, что случилось сейчас тоже прости. Нет, я не жалею или что-то вроде того. Надеюсь, что и ты не жалеешь. Но я все еще трус и не могу дать тебе то, что ты хочешь, – неудобно изгибается и утыкается лбом ему в плечо. – Начиная с этого момента я больше никогда тебя не побеспокою, не коснусь и не заговорю без необходимости. На людях нам придется продолжать играть, но в остальном я к тебе даже не приближусь. Спасибо за все, что было. Обязательно будь счастлив, ладно? – поднимает голову, аккуратно целует старшего в щеку и встает. – Спокойной ночи, хен, – укрывает его и поднимает ЭрДжея с пола, укладывая обратно на постель, а после задергивает шторы, погружая комнату во тьму.

Сокджин прислушивается к черноте, но не слышит ровным счетом ничего, словно Намджун испарился, превратившись в воздух. Через секунду тихо закрывается дверь. Почти неслышно, словно летний ветер. В воздухе все еще витает чужой запах и аромат их поцелуев и касаний.

Джин остается один в полной темноте:

– Я люблю тебя, – говорит в пустоту и чувствует как горло душат слезы. – И я не буду плакать, – утаскивает игрушку под одеяло, крепко обнимая. – И тебе спасибо, Наму, – чувствует как глаза чуть ли не лопаются от сдерживаемых эмоций, но упорно скрипит зубами и так и не роняет ни одной слезинки.

Все будет хорошо. Обязательно. Ведь правда?

«Сокровище. Любимый. Родной»